Предания о самураях

Глава 3

Месть Каннон

Желание отомстить возникало у Ёкоямы сразу по двум причинам. Он ненавидел Сатакэ Ацумицу со всей густо замешенной неприязнью, характерной для безнадежных нахлебников по отношению к благодетелю, а заключение союза с Огури перевернуло его самые заветные планы. При всем этом в поиске средств изображения своего недовольства он проявлял редкую предприимчивость. За помощью в этом деле он мог бы обратиться к Иссики Сикибу Акихидэ. Между Иссики, а также родами Сатакэ и Огури существовала устойчивая неприязнь. Последние считались верными сторонниками дома Уэсуги, влияние которого в представлении юного сёгуна Иссики пытались подорвать. За что бы Ёкояма Таро ни брался, он совершенно определенно рассчитывал на поддержку Акихидэ. Встречи с этим человеком у него случались часто и втайне; осуществить это особого труда не составляло. У рото повод искать ссоры отсутствовал; как считал каро, гарантией этого служило сокращенное до минимума общение. Огури и Сатакэ пользовались таким признанным авторитетом в провинции Хитати, такой мощной поддержкой друг друга, что с помощью влиятельного клана Юки и вместе с Уэсуги (Норизанэ) в Ояме они могли пренебрегать политикой Камакуры. Таким образом, Ёкояме оставалось дожидаться своего шанса, и он надеялся, что ему не потребуется скрывать свою ненависть на протяжении многих месяцев.

Закончилась весна, и наступило лето. Из памяти выветрился тот эпизод всеобщего любования цветением вишни. Это касалось и самого Ёкоямы Таро, выступившего в роли более сдержанного, совсем не тщеславного и весьма доброжелательного человека, чего никто не мог ожидать от этого ехидного, грубоватого в общении японца. Даже с Огури, который частенько навещал Косигоэ, он вел себя как с товарищем по альянсу, связанному родством. Для Ацумицу он вообще стал первым помощником в делах. В те далекие дни все часто посещали алтарь Бэнтэн в Эносиме. Тэрутэ была еще совсем юной, поэтому упорно отказывалась заходить в пещеру с этим алтарем вместе с Сукэсигэ, так как тогда существовало поверье о том, что отношения между мужем и женой разладятся, если они вместе предстанут перед изваянием этого капризного божества. Однако то, чего больше всего опасаешься и тщательно избегаешь, иногда происходит как раз по той самой непредсказуемой случайности.

Однажды в середине седьмого месяца (августа) девочка прогуливалась вдоль Ситиригахамы (берега) и набрела на рыбацкую лодку, вытянутую на песок. Внутри лодки находились тщательно свернутые сети, и все было готово к тому, чтобы спустить судно на воду, когда придет время прилива и начала ловли. Какое-то время Тэрутэ забавлялась игрой вокруг оставленной без присмотра лодки. Потом стало припекать солнце, и девочка залезла в лодку, легла на мягкие сети. Волосы служили подушкой, и в скором времени она не заметила, как заснула. То ли по недосмотру, то ли по забывчивости, но лодку никто как следует не привязал, а сам рыбак не удосужился проверить свое судно. В положенное время начался прилив, волны легонько подняли лодку с песка и понесли ее на просторы великого океана. Крепчавший ветер и мощные течения, омывавшие берег Эносимы, мгновенно унесли ее в открытое море. Тэрутэ сладко спала до тех пор, пока мощный раскат грома не разбудил ее. Тут она с ужасом обнаружила, что находится на утлом суденышке, под потемневшим небом в неспокойном море, покрытом пеной от внезапно налетевшего шквала. Охваченная детским ужасом, она свернулась клубочком на дне лодки и попыталась спастись от струй ливня под соломенным дождевиком рыбака, забытым на дне лодки. Она сжала в руке металлическое изображение Каннон, висевшее у нее на шее с самого рождения, и стала искренне молиться этому божеству, чтобы оно защитило ее в этот опасный момент ее жизни. Но тут лодку мощно качнуло, и Тэрутэ со страшной силой ударилась о верхнюю кромку борта. После такого удара она лишилась сознания.

Сукэсигэ спасает Тэрутэ

Дошла ли ее молитва до цели или нет, она не могла знать, как не могла себе представить того, что спасение находилось гораздо ближе, чем ей казалось. Случилось так, что Сукэсигэ в этот день решил побродить по горам этого острова. Приближающийся шторм заставил его искать убежище, которое он нашел в пещере богини Бэнтэн, где смог спрятаться от дождя. Стоял у входа в нее и рассматривал пенистые волны бурного моря. Внезапно в поле его зрения попала лодка, скачущая на гребне волны и направляющаяся прямо на отвесные скалы с гибельными рифами у подножия, окаймляющие остров со стороны моря. К тому же было видно, что пассажир лодки находится в безвыходном положении, так как совершенно не владеет навыками управления лодкой, ведь его суденышко двигалось по воле волн, а находящийся в нем человек не пытался придать ему иное направление или уйти в спокойные воды, если такое вообще представлялось возможным. Сукэсигэ присмотрелся к лодке пристальнее. В ней находились женщина или ребенок. Его взгляд упал на безмятежную воду в его пещере, а также в канале, ведущем в море.

Без долгих раздумий он сбросил верхнюю одежду, нырнул в воду и энергично поплыл к лодке, в тот момент стремительно приближавшейся к берегу. Выплыв ей навстречу, Сукэсигэ подождал, пока лодку поднесет к нему. Он решительно взялся за борт, дождался удобного его наклона и в следующий момент оказался внутри лодки. Едва рассмотрев на дне распростертую девушку, он наладил весла и приготовился вести лодку в канал, соединяющий море с пещерой Бэнтэн. Из-за утесов он не мог в этом водовороте свернуть, чтобы выйти на более или менее спокойную воду и противостоять набегающим своевольным волнам. У него оставался один только шанс – оседлать водоворот, который вынес бы его в узкий проход, ведущий к спасению.

К Тэрутэ медленно возвращалось сознание, и она обнаружила, что лежит у основания алтаря страшной для нее богини Бэнтэн, а над ней склонился Сукэсигэ. Она почувствовала смятение своего сознания и недомогание во всем теле: так сильно ее потрясло изображение Бэнтэн, а совсем не море, которое крепко ее потрепало. Сукэсигэ поднял ее на ноги, утешил от всей своей юной души, показав на яркий солнечный свет, проникавший через вход в пещеру и заливавший тревожную морскую гладь за ее пределами. Разве сама богиня не привела Сукэсигэ ей на помощь, не предоставила девушке кров в этом священном месте?! Потом он поднял ее на руки и понес вдоль скалы на место повыше, где девушку не могли достать морские волны, на вершину утеса, чтобы дождаться помощи в деревне рыбаков, откуда он отправил посыльного в ясики Сатакэ с сообщением о злоключениях юной девы. С Тэрутэ были связаны большие надежды великого семейства, и в скором времени в деревню примчался сам каро Мито-но Косукэ с паланкином и слугами. Распростершись перед юным господином, каро Огури выразил свою трепетную благодарность и признательность за счастливый случай присутствия его светлости, а также по поводу союза двух домов Сатакэ и Огури, скрепленного абсолютной преданностью их самураев. Затем процессия отправилась в путь через песчаную косу, которая с отливом соединяет остров с материком.

О божестве Бэнтэн участники процессии совсем забыли. Зато наш рыбак выпил за ее заботу чашечку сакэ. Ужасной представлялась бы судьба человека и его семьи, настигни их посланцы каро. Факт благополучного спасения химэгими (ее юной светлости) и слезы самой Тэрутэ послужили смягчению наказания виновного, и рыбаку с женой сохранили жизнь. Тем не менее на протяжении многих поколений ни одной лодки на побережье Косигоэ не оставляли без надежной швартовки.

Всего лишь месяц спустя представитель дома Сатакэ снова прошел испытание судьбой на воде. Ёкояма Таро постоянно приглашал Ацумицу на рыбалку, и этот видный аристократ, как добропорядочный буддист, упорно отвечал отказом на том основании, что не может отнимать у животных жизнь. В соответствии с самурайскими нравственными воззрениями мужчина не может быть животным. На этот раз Таро подыскал два надежных аргумента: «Идза! Рыбы к животным не относятся. Они относятся к растениям, как хорошо известно авторам соответствующей сутры (священного писания). Кроме того, – продолжил он торопливо, – человеку надо жить, а также для обретения силы к рису следует добавлять вкус не только стеблей и кореньев. Ловля рыбы не предусматривает ее обязательного употребления в пищу. Как еще рыбы достигнут состояния нирваны или получат шанс на более благоприятное рождение в следующей жизни? Прояви же милосердие к ним и остальным членам своего семейства! Рыбу, пойманную Ацумицу-доно, можно будет потом всю отпустить. В этом и будет состоять грех и благо Таро для всей нашей вылазки на водоем. Нам сообщили, что в настоящее время воды реки Катасэгавы кишат форелью (аю), а в нижнем ее течении можно просто забросить сеть и наловить молодой кефали (ина). Решись хотя бы на один день такого развлечения». Теперь Ацумицу больше не верил в Таро как в богослова. Ни рыбе, как животному, ни домашнему животному не дано достичь абсолютного просветления как такового. При этом он знал, что если уж существовало какое-либо занятие, предусматривающее полное безделье и требующее более лежания на боку, чем живого движения, тогда в этом деле равных Таро было еще поискать. Кроме того, в его время он считался той еще ленивой рыбой. Суть человека определялась его наклонностями. Таро получил указание к следующему утру подготовить все необходимое для рыбной ловли.

Наступил пятнадцатый день восьмого месяца (17 сентября). Жена Сатакэ – О-Симо – пыталась было возражать, так как погода в это время года бывала очень переменчивой. Мужчины над ее опасениями только посмеялись. Прихватив с собой одного-единственного слугу для выполнения подсобной работы – пожилого человека 50 лет от роду по имени Досукэ, Таро взял в руки весло, и они отчалили от бе рега Косигоэ. Воспользовавшись попутным течением, они смогли легко преодолеть покрытую водой песчаную косу между Эносимой и Катасэ. Войдя в русло реки, Таро повел лодку вверх по течению значительно выше рощ Фудзисавы Югёдзи. После этого они сделали остановку, а потом начали медленный сплав вниз по течению, по пути занимаясь ловлей рыбы на удочку и сетью. Река Катасэгава прекрасна своими берегами, поросшими сосновыми лесами и кедровыми рощами, в древности выглядевшими гуще и протяженнее, чем в наше время. Ширина потока в коварном ее устье составляет от 9 до 90 метров. Эта река пользуется дурной репутацией из-за бездонных и коварных ям в верхнем ее течении, а море находится настолько близко, что течение иногда поворачивается вспять. Да еще вследствие паводков, идущих с окрестных гор, в русле реки возникают сложные, непредсказуемые завихрения воды. Причем наряду с коварными течениями здесь возникают явления гораздо более опасные. Солнце клонилось к закату, рыбная ловля шла вяло, сакэ выпили (в основном постарался Ацумицу), и знаменитый даймё уже соскучился по домашнему уюту. Таро, наблюдавший за усиливающимся бризом, умолял дать время. «Еще один заброс вон там, в тени деревьев. Там можно рассчитывать на косяки рыбы. Нас ведь осмеют, если мы вернемся с пустыми руками, и к тому же жаль напрасно потраченных усилий». Он направил лодку к бочагу. Досукэ дремал на носу. Ацумицу и Таро находились на корме. Первый приготовился к решительному и мощному забросу сети. Он сделал глубокий наклон, чтобы погрузить ее в глубины воды. В это время Таро напряг бедра и упер весло с такой силой, что оно переломилось. Лодка внезапно качнулась, и Сатакэ Ацумицу полетел в воду вниз головой. Ничего серьезного не произошло, так как он плавал как рыба. Когда он вынырнул и попытался влезть в лодку, Ёкояма Таро поднял тяжелое весло и нанес ему мощный удар по голове. «Ацу!» – только и успел произнести Ацумицу. Ёкояма тут же бросил весло, схватил сеть, которую тот хотел забросить в воду, и спутал несчастного оглушенного человека ею, как тенетами. После этого с помощью весла он погрузил Ацумицу под воду. Утопленник вскоре перестал сопротивляться. Ёкояма обернулся и встретился глазами с ошарашенным, перепуганным Досукэ. «Ах! Ёкояма-доно! Вы совершили большое злодейство. Что теперь будет с домом Сатакэ, когда его светлость ушел из жизни таким вот образом и некому было его защитить! Какое отвратительное и злодейское деяние представляет такое вот убийство своего господина! Мертвому человеку нельзя вернуть жизнь, а что ценнее жизни?!» – «Ты прав, старик, – проворчал Ёкояма. – Досукэ, своей жизнью ты отвечаешь за молчание. Дурак! Готовься, я тебя сейчас зарублю». Вытаскивая на ходу свое оружие, он бросился на старика. Досукэ не стал дожидаться удара мечом. Он перевалился через нос лодки и ушел под воду. Ёкояма посмотрел на место его падения в воду, посмотрел вокруг лодки. Старик ушел, не оставив следа. Не зная, в каком направлении тот скрылся, Ёкояма несколько замешкался, но потом нырнул вслед за ним. Солнце село, и в тени леса было совсем нелегко различить такой небольшой предмет, как человеческая голова. Тем не менее Ёкояма не сомневался в том, что слуга не мог вынырнуть не замеченным им. Досукэ считался таким же неловким в воде, как и на суше. По этой причине его и выбрали для обслуживания хозяев во время дневной рыбалки. Минуты шли, а слуги все еще не было видно. Ёкояма проворчал: «Ну не рыба же он. Зато Таро плавает как рыба. Этого упрямого и неуживчивого малого на дне должны удерживать камыши. Совершенно очевидно, что он стоит там с широко открытыми глазами, крепко ухватившись руками за то, что его погубило. Благополучное избавление от неудобного свидетеля. Теперь займемся бывшим правителем Оты Сатакэ!» Он вытащил тело мертвеца на поверхность и освободил его от сети. Потом он погреб вниз по течению к устью реки, где пристал к берегу. Со вздохом осмотрел всего себя. Затем он начал толкать лодку на стремнину, пока вся его одежда и он сам полностью не промокли. Затем Ёкояма перевернул лодку вверх дном и толкнул ее в сторону моря. Вернувшись на берег, он перекинул тело Ацумицу через плечо и двинулся в сторону ясики Сатакэ.

Ёкояма Таро убивает Ацумицу

К имению он подошел поздно ночью, у ворот маячила стража, полнейшую темноту нарушал единственный фонарь у входа во внутренние палаты. Заслышав тяжелую поступь приближающегося человека, стража потребовала назвать себя. «Откройте! – ответил Ёкояма. – Пропустите меня без досмотра. Его светлость перебрал сакэ, а я – Таро – несу его домой». – «Кова! Окугата (ее светлость супруга) очень переживает. Самым почтительным образом приветствуем вас. Великой будет радость от благополучного возвращения Таро-доно домой». Сначала Ёкояма прошел в палаты Ацумицу, положил там мертвое тело и позвал свою сестру. О-Симо смотрела на его мокрую одежду и мрачное лицо с нарастающим ужасом. «Уже очень поздно, но, надеюсь, ничего страшного не случилось. Ты почему такой мокрый, Таро? И Ацуми-доно тоже?» Ёкояма жестом велел ей замолчать и дать ему возможность говорить. «Увы, сестра! Тебе потребуется большое мужество. Помни, что ты – жена самурая, всегда готовая к тому, чтобы выслушать дурную весть. Дело все в случайности самого трагического свойства. На входе в реку течение не давало нам двигаться. Во время предпринятой попытки пересечь опасное место в устье реки наша лодка перевернулась. Ацумицу перебрал сакэ и не смог выплыть на поверхность. Досукэ ушел ко дну. Ваш Таро приложил все усилия, но только через несколько часов ему удалось достать тело нашего правителя. Посмотри! Он лежит здесь». Таким образом, «нагородив массу лживых фактов», он повел ее в палаты Ацумицу и раздвинул сёдзи. О-Симо буквально остолбенела. До нее дошла суть огромного горя, обрушившегося на нее в связи с утратой супруга. Что ей делать в такой ситуации? Из одежды лежащего на полу Ёкоямы натекло воды как из утки, лужа будто наполнилась обильными слезами. Тут на сцене разыгравшейся трагедии появилась Тэрутэ. Взглянув на тело, она опустилась на колени рядом со своим отцом, ее любимым собеседником. Рыдая, она звала его, дышала в безмолвные губы, прижимала его к своему молодому горячему телу. Протесты и мольбы со стороны О-Симо заставили девушку обернуться. Ёкояма Таро прекратил рыдания и занялся делами. «Нашему Таро очень крупно не повезло. Чтобы уйти из жизни таким постыдным образом, захлебнувшись водой паршивого потока, надо было крепко нагрешить в предыдущей жизни. В такой кончине Ацумицу моей вины нет. Причем Ясухидэ остается настоящим самураем. В таких случаях принято делать харакири. Как раз настал момент вспороть себе живот!» На предельном подъеме духа и совершенно спокойно он сел с прямой спиной и расстегнул одежды. Решительно вынул из ножен свой меч и внимательно осмотрел его острие. Абсолютно хладнокровно он сделал медленный, глубокий вздох и приготовился к ритуалу. Его спектакль произвел задуманное им впечатление. Испуганная О-Симо перехватила одну его руку. Тэрутэ в ужасе всем телом навалилась на другую. Обе плакали и молили решившегося на непоправимое Таро отказаться от задуманного. Если он убьет себя, то представителям дома Сатакэ будет не к кому обратиться за помощью, никакое кровное родство не обеспечит восстановление достоинства их дома, утраченного из-за позорной смерти Ацумицу. Ради этих благородных женщин он должен отказаться от своего великодушного намерения. Своими мольбами они смогли его убедить. Ёкояма «сделал вид, будто страдает от свалившегося на него горя, и припал к кувшину, чтобы скрыть подступающий смех».

Потом Ёкояма попросил сухую одежду. О-Симо он сказал: «Никому об этом происшествии не рассказывайте до тех пор, пока не заручимся всесторонней поддержкой вашему дому. Таро должен незамедлительно обсудить сложившуюся ситуацию с Юки Удзитомо. Он молод, но наш каро поможет ему советом. Можно довериться семье Огури. Следовательно, надо бы пригласить Уэсуги Норизанэ. Вотчины можно оставить под присмотром рода Сатакэ. Если известие о падении такого бутона на землю просочится наружу, то тут же появятся претензии посторонних на свою долю. У нашего сёгуна имелось много чего за душой, что надо было как следует хранить. Тэрутэ все еще остается девушкой, то есть совсем ребенком. Постарайтесь не проговориться. Скрывайте горе и не показывайте признаков постигшей вас утраты». С этими словами он покинул ясики, но искать Юки-доно пока не собирался. На заре он въехал на территорию особняка Иссики Акихидэ в Сасамэгаяцу. Его вроде бы здесь даже ждали. Ёкояму сразу провели в личную комнату Акихидэ, где гость с хозяином сели друг напротив друга. Акихидэ рассматривал Ёкояму с откровенным восхищением, даже с какой-то долей страха. «Браво! Наш Таро-доно оказался не только плодовитым на злодейские планы, но и мастаком по их претворению в жизнь. Чтобы так ловко утопить Ацумицу, требуется рука настоящего мастера своего дела». – «А как ваша светлость узнали об этом?» – откликнулся Ёкояма, уязвленный такой опасной проницательностью Акихидэ или наличием у него надежных источников оперативной информации. Акихидэ ответил коротко: «Тебе следовало бы расправиться и со старым слугой. Он плавает как рыба и поэтому быстро добрался до берега. Нам повезло в том, что он попал в руки кое-кого из моих кэраи и они доставили его сюда, предварительно выведав, что с ним случилось. Пока что тебе ничего не грозит, но, если о происшествии на реке станет известно сёгуну Мотиудзи, Таро плохо кончит». Он пристально следил за реакцией Ёкоямы. Тот ответил упавшим тоном: «Вашей светлости и вашему Таро все случившееся представляется предельно выгодным. Владения Сатакэ подлежат конфискации по причине позорного и вероломного характера его кончины. Располагая такой информацией и пользуясь благосклонностью к нему со стороны сёгуна, их охрана совершенно определенно будет поручена Акихидэ-доно. Что же касается вашего Таро, то вашей светлости не найти более преданного вассала, чем я, и мною вы можете располагать по своему усмотрению. Доверьте мне опекунство над моей племянницей Тэрутэ. Когда вашей светлости захочется обеспечить восстановление дома Сатакэ, кому можно будет надежнее всего поручить отстаивание ваших интересов, если не мне?!» Иссики ответил ему так: «Какой же ты вероломный тип, Таро! Ты предусмотрел не только судьбу существующей недвижимости, но и не созревших еще проблем. Ты тщательно продумал все это дело в мельчайших деталях. Прими поздравления Акихидэ по поводу благополучного исхода твоего предприятия в прошлом и будущем. При наличии такого рода договоренности между нами Таро-доно может считать себя надежным союзником. Теперь займемся обработкой канрё и публики». Иссики приготовился безотлагательно выдвинуть свои требования сёгуну Мотиудзи. Ёкояма Таро покинул ясики и неторопливо, как того требовала ситуация, отправился в дальний путь до усадьбы Юки, чтобы по всей форме доложить о случившемся своему каро Юки Удзитомо.[13]

Сообщение о смерти Сатакэ Ацумицу наделало много шума. Его вотчина в уезде Ота на территории провинции Хитати считалась очень крупной, и предстоящая борьба за ее обладание обещала стать острой по причине гибели владельца. Юки Удзитомо в своем положении чувствовал себя новичком. Ему требовалась поддержка человека старше и опытнее, то есть Огури Мицусигэ. Таким образом, ценное время он упустил. Соперники их опередили. В соответствии с поданным прошением оказалось так, что вотчину передали в распоряжение Иссики Акихидэ, а Тэрутэ – на попечительство Ёкоямы Таро. Единственным арбитром оставался Сицудзи Норисада. Измотанный болезнью, он выслушал обращение Удзитомо с большой настороженностью и некоторым раздражением из-за неопытности его представителя и изворотливости Иссики. «Как этому проходимцу удалось так скоро получить известие о данном трагическом событии? Сама судьба проявляет благосклонность к этому клеветнику со злым языком, даровав ему лисьи уши. Но пусть этим занимается Удзинори».[14] Потом он ответил Юки-доно: «Все дело осложняется тем, что решение по нему уже принято. Тем не менее его можно опротестовать перед сюзереном на совете. Это – все, что может предложить Норисада».

Благодарный Удзитомо поклонился до самого татами (мата), а Норисада послал за своим норимоном (паланкином), чтобы отправиться во дворец Окура. Когда сёгун Мотиудзи занял свое место в совете, он повернулся к Сицудзи за указаниями. «Переходим к делу: на что Сицудзи следует обратить внимание?» С почтительным поклоном Норисада ответил: «Появились кое-какие подробности, связанные с делом Сатакэ, которые могут заинтересовать августейшее присутствие. Стоит послушать и принять полную благоговения благодарность живых членов семьи покойного Сатакэ Ацумицу. О его долгом и верном служении отцу и деду нашего сюзерена хорошо известно, а честь, которой он удостоился совсем недавно со стороны легендарного предка Мицуканэ Ко, когда ему поручили разрушить зловредный алтарь Каннон-до у Сасамэгаяцу, еще свежа в памяти. Поскольку существует наследник, нашему сюзерену предоставляется шанс продемонстрировать свое великодушие, и если это будет сочтено полезным, то разрешить восстановление дома и отозвать указ о лишении этого рода почестей и вотчин (каиэки). В этом заключается суть обращения к сюзерену, смиренно поданного со стороны домов Юки и Огури».

Потом вперед выступил Иссики. Он смотрел с такой яростью, что сёгуну пришлось подозвать его к себе дружелюбным и обнадеживающим взглядом. Иссики сказал: «Сицудзи искажает суть обсуждаемого предмета. У Сатакэ Хитати-но Сукэ Ацумицу отсутствует наследник мужеского пола. Он оставил наследницей девушку, совсем ребенка по имени Тэрутэ. Ацумицу потерял жизнь в погоне за удовольствиями, позабыв о службе своему господину. Его постыдный конец наступил из-за того, что в сточных водах Катасэгавы ему не хватило вдоха воздуха. Наш сюзерен уже совершенно справедливо сформулировал свое решение, и оспаривать его постановление не следует. Эти вотчины его светлость распределяет по собственному усмотрению в зависимости от своей благосклонности к тому или иному вассалу. И нечего навязывать свои интересы нашему сюзерену во время принятия им высочайшего решения». Показывая Иссики все слабые стороны его позиции, Норисада тут же заговорил, пытаясь навязать свой мощнейший аргумент: «Однако нашего сюзерена ввели в заблуждение по поводу Ёкоямы Таро, назначенного опекуном девушки Тэрутэ. Такое попечительство выглядит примитивной уловкой. Он связывает с этой девушкой своекорыстные расчеты. Его все знают как отвратительного человека, и почитаемый родоначальник сёгун Удзимицу лишил его вотчины, установив, что он устроил из своих вотчин наполовину бордель и наполовину притон, составляющий угрозу для его соседей и опасный для путешественников. Он еще жив только потому, что ему не хватает мужества поступить, как подобает самураю, или побриться в монахи. Такой человек совершенно определенно не подходит на роль попечителя наследницы дома Сатакэ». Иссики сразу же нашелся что ответить: «Мы имеем дело с обычным политическим приемом! У Таро Ясухидэ хватало врагов. Так вот, на протяжении многих лет он жил в доме Ацумицу, который предоставлял ему свое покровительство. А отец нашего почитаемого господина сёгун Мицуканэ знал о его обиде и закрывал на нее глаза. Ни у кого не вызывает сомнения его намерение как можно скорее восстановить милости и карьеру такого способного человека».

Мотиудзи Асон, как канрё, пребывал в замешательстве. Он переводил взгляд с Норисады на Акихидэ, потом с Акихидэ на Норисаду. Затем обратился к своему совету. Те поддержали Норисаду, одобрив характеристику, данную им Ёкоямой Таро. Иссики насмешливо произнес: «Речь и рекомендация были бы другими в отсутствии Сицудзи. Вы все боитесь Уэсу ги. И все-таки неправильно отменять решение, принятое по поводу такого вот установленного прецедента, который подходит к случаю с изъятием этих вотчин. Само решение по этому делу находится во власти одного только нашего сюзерена. Никому не дано сомневаться в воле сюзерена, а он уже принял решение. Так что помалкивайте». Он говорил на повышенных тонах. Норисада попенял ему так: «В присутствии господина прилично демонстрировать только почтительное и трепетное отношение, поэтому вести себя следует подобающим образом. На месте Акихидэ следует смиренно выслушать решение сёгуна. А в противном случае остается разве что сказаться больным и покинуть заседание совета». Но Иссики не собирался ретироваться. Но видел по выражению лица Мотиудзи, что его последнее воззвание достигло цели. «Решение по делу принято, и возвращаться к нему не стоит. Когда девушка Тэрутэ достигнет совершеннолетия, тогда созреет необходимость подыскать ей достойного супруга. А до тех пор все должно оставаться таким, как есть сейчас. Признательность, какой бы благоговейной и приятной при выражении она ни была, можно оценить чересчур высоко. Прецедент требует уважения». Произнеся эти наполненные желчью слова с любезной улыбкой, адресованной Сицудзи, Мотиудзи поднялся, чем подал всем знак об окончании совещания, и покинул зал заседания совета. Норисада сообщил итоги озабоченному Юки Удзитомо. Дело представлялось весьма сложным. Решение было принято, и ничего нельзя было поделать до тех пор, пока Тэрутэ не достигнет брачного возраста и не избавится от заботы своего попечителя. Тут свою роль доложен был сыграть договор с Огури. А пока им оставалось лишь набраться терпения и ждать. Юки Удзитомо относился к категории молодых людей, щедро одаренных упорством.

Не то что остальные самураи. Иссики Акихидэ тут же приказал своему брату Сакю-но-Таю Наоканэ отобрать в свое распоряжение ясики Сатакэ, ведь так делалось испокон веков. О-Симо с Тэрутэ, переданные на попечение самурая Ёкоямэ, отправились в Мусаси, в поместье, принадлежавшее фавориту Акихидэ. Их лишили всего громадного состояния и наследия прославленного дома Сатакэ. Ёкояма упорно торопил с отъездом. Он все-таки не смог скрыть своих намерений и враждебности по отношению к Огури. Тэрутэ робко поинтересовалась у матери о возможной помощи со стороны Сукэсигэ и о необходимости совета Огури; однако, когда ее мать обратилась к Таро с просьбой заняться их делом, тот пришел в ярость. «Тэрутэ осталась последним представителем дома Ацумицу, а Кодзиро Сукэсигэ – дома Огури. В этот дом он может войти только в качестве муко (приемного сына или супруга дочери), иначе Тэрутэ должна покинуть свой дом по причине недостойного дочернего поведения и непростительного греха. Хватит об этом деле думать, а девушке пора переключиться на другие мысли». Ёкояма Таро считался самым терпимым из богословов, однако язык у него развязался, а авторитет укрепился как никогда. Только вот Тэрутэ гораздо хуже поддавалась уговорам, чем О-Симо. В конце-то концов, Таро Ясухидэ приходился ей братом. Но Тэрутэ хранила молчание, а Ёкояма не мог добиться от нее признания по поводу нарушенного обещания. Как раз в день своего разговора с Иссики он выслал этих двух женщин (мать и дочь) из Камакуры. Чувствуя такую поддержку, он верил в то, что события при дворе канрё развиваются в благоприятном для него ключе.

Огури без промедления послал слуг, чтобы они привели мать и дочь в ясики Инамурагасаки. Но им помешал Ёкояма, теперь вошедший в раж и проявлявший отступничество с циничной враждебностью. Заблаговременный перевод этой ясики в распоряжение Наоканэ послужил указанием на то, что нашим многострадальным женщинам больше здесь не жить. После проведенного расследования оказалось, что Юки Удзитомо знал об их судьбе ничуть не больше, чем сами Огури. Между тем однажды к усадьбе Сатакэ спешно прибыл некий самурай из войска воюющей стороны. На входе его остановила стража. Самурай сообщил: «Об ужасной судьбе моего господина Сатакэ Ацумицу всем известно. Его дом уничтожили, а вотчины конфисковали. А меня послали к госпоже Окугате (госпоже вдове) и госпоже Тэрутэ. Прошу предоставить мне возможность повидаться с ними». Начальник стражи ответил ему так: «Нас такие дела не касаются. Нам поручили только охранять ясики. Никто на ее территории не войдет». Но самурай продолжал настаивать: «Что за упрямец! У тебя уши есть?! Иссики-доно! Тут грязный плут просит пустить его внутрь. Может быть, его прогнать?» – «Не надо, – резко ответил Наоканэ. – Если он будет упорствовать, тогда задержите его». Восприняв эти слова как приказ, так как самурай демонстрировал явное упорство, стражники выскочили с намерением схватить Мито-но Косукэ. А он служил каро при доме Сатакэ и как раз в большой спешке прибыл из поместья в Хитати. Косукэ рассмеялся: «Ах! Ты хитер как лисица, самурай! Скоро останешься без хвоста». Как только стражники собрались вокруг него, чтобы прибить палками, он сгреб концы этих палок и положил всех на землю. Тела воинов разлетались как птицы, когда Косукэ схватил первого стражника, а за ним второго, попытавшегося напасть на него. Стражники взялись за мечи и снова бросились на гонца. Но Косукэ тоже вытащил свое оружие. Трое легли на землю мертвыми, остальные, получив увечья, спешно ретировались. Зажав в руках лежавший поодаль тяжелый лом, Косукэ бросился к запертым воротам (мон). С третьего удара они поддались, и он ворвался внутрь. Стрела коснулась его волос и убила ворону, сидевшую в торжественной задумчивости на крыше. «Достойное окончание игры для такой мерзости», – съязвил Косукэ. Он перебегал из комнаты в комнату. В личных апартаментах никого не оказалось. Какие-либо признаки присутствия женщин или женщины кто-то тщательно прибрал. Зато повсюду встречались доказательства недавнего пиршества и мятежа. С болью в сердце разозленный Косукэ снова принялся искать прихожую (эенкан). Тем временем начался сбор якунинов. Настала пора Косукэ спасать свою жизнь. Бросив последний взгляд, он повернулся и ушел через черный ход. Пройдя значительное расстояние через горы Фукадзава, уже на пути к Фудзисаве он неожиданно повстречал своего младшего брата Косиро. «Ах! Косукэ, а где ее светлость?» – «Ушла, – был ответ Косукэ. – Но вспарывать живот или торопиться времени нет». – «Огури-доно, – сказал Косиро, – тоже занялся их поиском». Косукэ ответил: «Та же самая задача стоит перед Косукэ и Косиро. Так как они живут среди простого народа, место их пребывания скоро отыщется. Это дело, скорее всего, затеяли Ёкояма Таро и Иссики Акихидэ. Как только это выяснится, их приговорят к смерти». Согласившись на этом, братья ушли из Камакуры на север, чтобы спрятаться в Кандзаса-мура, а целью жизни они поставили себе выяснение судьбы госпожи химэгими Тэрутэ.

Глава 4

Доблестные воины Огури: братья Танабэ, Мито-но Катаро, братья Гото

Шел 21 год периода Оэй (1414), и Кодзиро Сукэсигэ в скором времени должно было исполниться 19 лет. В его жизни наметились перемены. С момента смерти Хацусэ прошло приличное время, Мицусигэ взял к себе в постель одну из служанок ясики – женщину по имени Фудзинами, приходившуюся дочерью рыбаку из префектуры Миура. Раньше она нянчила Кодзиро. Она была 35 лет от роду, привлекательной внешности, а главной рекомендацией для старого даймё служила скорее привычка к ней, чем высокий уровень ее навыков. Как бы там ни было, на склоне лет он очень постарался, и эта кобылка принесла ему сына. Ничего нового нет в том, что дитя стало объектом обожания престарелого отца. Фудзинами очень надеялась на то, что ей удастся добиться передачи дома Огури в наследство Мантё, даже если придется пожертвовать жизнью Сукэсигэ. В это время «честные» средства присутствовали только в ее воображении. Своей первой целью она ставила удаление Сукэсигэ из Камакуры с отправкой его в места возникновения смуты. И судьба проявила к ней благосклонность. На заре правления Мотиудзи K° на должность сицудзи (первого министра) назначили Уэсуги Удзинори из клана Инукакэ, пользовавшегося большим влиянием рода. Он располагал покровительством сёгуна Мицуканэ, который послал его на север помогать в подавлении восстания Масамунэ против канрё Осю – Асикаги Мицунао. Удзинори подвергся крепкой трепке, и Мицуканэ, чтобы вызволить его из сложной ситуации, пришлось отправить второе войско. Теперь удача была на стороне Удзинори, а численный перевес – против Масамунэ. Последний потерпел поражение и погиб. Удзинори вернулся в ореоле победителя, который тщательно берег, стараясь не заниматься рискованными предприятиями. Норисада скончался в одиннадцатом месяце 18 года периода Оэй (ноябре – декабре 1411 года), и его сменил Удзинори, приходившийся сыном Томомунэ, побрившего голову (Нюдо) и ставшего священнослужителем, а также практически одновременно сицудзи под именем Дзэнсю. Инукакэ Уэсуги тем самым поменялся с другим кланом рода, и им стал протеже Удзинори, положение которого казалось им прочным за счет поддержки со стороны их западных родственников. При этом не брался в расчет переменчивый нрав Удзинори. Он состоял на службе сицудзи уже на протяжении нескольких лет, когда от его родственников из семейного центра в Хитати пришли известия, вызвавшие у него ярость. Так получилось, что один из самураев дома по имени Косибата Рокуро Нобутика обидел наместника (кокуси). Об этом доложили в Камакуру, и его вотчину конфисковали. До Удзинори сведения о свершившейся хозяйственной операции дошли на пути в Хитати. Он поспешил во дворец, чтобы опротестовать ее перед Мотиудзи, причем беседа сложилась так, будто сёгун выступал в качестве главного министра, а Нюдо – в роли сёгуна. Мотиудзи очень скоро утратил симпатию к своему бывшему наставнику, философу и приятелю. И теперь желал от него избавиться. Между ними стало разгораться все обостряющееся скрытое соперничество. В семье Уэсуги в целом поддерживали своего представителя в надежде на его укрепляющееся влияние и симпатии со стороны правителей Иссики. Вопрос, однако, заключался в том, насколько долго сёгун готов терпеть проявления язвительного характера главного министра и его постоянные возражения по любому поводу. Представители ветви Яманоути – Огигаяцу совсем не собирались жертвовать семейными интересами из-за откровенно дурного характера Инукакэ Нюдо. Более того, они рассчитывали извлечь для себя выгоду из его отставки, когда до нее дойдет дело. Тем временем Нюдо Дзэнсю и брат сёгуна Ёсимоти в Киото Дайнагон Минамото Ёсицугу одновременно плели сети широкого заговора, который к тому времени практически созрел. Огури из Хитати поддерживали тесные связи с Инукакэ Уэсу ги. Складывавшаяся ситуация была Мицусигэ совсем не по душе, но в любой борьбе при равных прочих условиях он служил вассалом дома Инукакэ. Когда дела потребовали заняться ими в Хитати, сославшись на возраст и усталость, он вместо себя послал своего сына Сукэсигэ, чтобы тот выступил в качестве ханван-дая (вице-ханвана).[15]

Его задача якобы состояла в подавлении банд грабителей, терзавших народ провинции; на самом же деле он должен был давать оперативные ответы на запросы самураев Огури по указанию их господина.

Таким образом, Сукэсигэ отправился в Хитати в сопровождении каро дома, весьма талантливого и проницательного человека по имени Танабэ Хэитаю с его двумя сыновьями – Хэирукуро Нагахидэ и Хэихатиро Нагатамэ. О первом из этих храбрецов мы поподробнее расскажем чуть позже. Просто упомянем тот факт, что Сукэсигэ они могли сопровождать на всем протяжении пути через равнину Мусаси до Симосы, вдоль берегов Сакурагавы (Цукубагавы), когда он преодолевал склоны этих знаменитых гор, пока не добрался до своего родного города и замка Огури, расположенного у подножия гор Западной Хитати. Он как раз готовился напасть на банды грабителей, когда ему рассказали такую вот легенду.

После истребления дома Сатакэ и роспуска его самураев Мито-но Косукэ, служивший каро, отказался прекратить поиск своей дамы, так как решил посвятить этому весь остаток своей жизни, пока не иссякнет последняя надежда на успех. Но ему пришлось переехать к Хираи в провинцию Симоцукэ (позже уезд Сицуга на реке Наганогаве недалеко от Тотиги). Теперь он находился слишком далеко от усадьбы своего господина в Хитати, и к тому же за ним непрестанно вели слежку самураи Иссики, обосновавшиеся в этой вотчине и уделявшие должное внимание любым поползновениям этого ронина истребленного дома. Вместе с ним жили его сын Котаро-но Тамэхиса, а также два его племянника – Гото Хёсукэ Сукэтака и Дайхатиро Такацуги. Котаро едва исполнилось 20 лет, Дайхатиро было 22 года, а Хёсукэ, которому позже было суждено стать каро при Огури Сукэсигэ, уже стукнуло 26 лет. Молодые люди отличались большими успехами в воинском искусстве, особенно на скаковом круге и в школе фехтования. При Удзимицу и Мицуканэ возможностей для активной службы на поле брани в Камакуре возникало маловато. У Косукэ сложился быт как у земледельца госи (дворянина, занимающегося сельским хозяйством), а трое молодых людей сходили за его сыновей.

Однажды они решили с утра отправиться на охоту. Подножие гор Симоцукэ находилось совсем рядом, и эти трое в скором времени углубились в лес. Их, однако, преследовал сам злой рок неудачи. День клонился к закату, а забавы, раньше приносившей только радость, как-то никак не получалось. Ни малейшего признака живого существа заметить не удавалось. Время приближалось к трем часам дня, и поздней осенью темнело рано. Первым с разумным предложением выступил Мито-но Котаро. «Нам придется возвращаться с пустыми руками, и над нами будут потешаться. Давайте-ка хотя бы прочешем как можно большее пространство. Я мог бы пойти прямо к долине. Наш Котаро пойдет в западном направлении в обход горы. Таким образом, будем надеяться на то, что кому-то из нас все-таки повезет или нам удастся подыграть друг другу». На том юноши и порешили. Пожелав друг другу удачи, они разошлись, и братья Гото отправились вверх по долине. Мито-но Котаро развернулся, чтобы начать подъем на гору и перейти в соседнюю долину, пролегавшую западнее. Восхождение прошло, что называется, с подъемом. Зато спуск с противоположной стороны грозил катастрофой. Наступив на покрывало из сухих листьев, разбросанное среди поросли кустарника и прочего лесного мусора в виде камней, лишайника, палок, обманчиво успокаивающих взгляд, Котаро провалился в глубокую яму. Ошарашенный после падения, он взглянул вверх и увидел где-то далеко свет. Выбравшись из мусора и камней, свалившихся вместе с ним, он попытался определиться с тем, что окружало его в яме. Даже с помощью лука он не мог дотянуться до перекрытия принявшей его полости в горной породе. Дело приняло самый скверный оборот! Понятно, что, не имея крыльев, он не мог выбраться тем же путем, которым сюда попал. Он находился в середине дикого леса, куда селяне заходили редко, разве что забредали во время охоты. Ждать помощи с этой стороны вряд ли стоило. Рассчитывать оставалось только на свои собственные силы. И особой радости все это не обещало. Увы! Ему грозило стать нуси (злым духом) этого места, никто не помолится на помин его души, кроме зайцев и медведей, но они уже знали, что его следует избегать. На самом деле судьба могла бы отнестись к нему благосклоннее. Сто лет спустя, быть может, потомки найдут его выбеленные кости и ржавый меч, объявят О-Ана Сама объектом поклонения и отправления религиозного культа в большом храме. Но к тому времени его печальный дух прекратит свое существование из-за отсутствия пропитания. Но что это там за свет, дающий возможность рассмотреть грустное окружающее пространство?

Тут до него дошло, что свет бьет ему в глаза, он исходит не сверху, а откуда-то напротив. Он взглянул вверх. Да, свет в пещеру поступал из двух источников: сверху, откуда он сюда провалился, а также от источника перед глазами в некотором удалении от нашего страдальца. Было ли в этом свете что-то сверхъестественное? Котаро снял застежку на ножнах меча и направился ко второму источнику света. Пещера становилась шире. Потом донесся звук журчащей воды. Через некоторое время он дошел до выхода из грота, возле которого протекал горный ручей. Ему несказанно повезло. Бесспорно, перед ним лежала долина, куда он направлялся на охоту. В каком же направлении теперь идти: вверх или вниз? Его мучила жажда, и он наклонился к ручью напиться. Вацу! Он отпрянул. В ручейке текла вода красного цвета. Котаро попробовал предположить так: «Кто-то выше по течению полощет дамские юбки. Их краситель оказался низкого качества и теперь линяет под воздействием воды. Где-то там должна находиться деревня, и у ее жителей можно разузнать дорогу домой». У источника рядом с входом в пещеру он нашел родник, очистил русло небольшого ручейка и пошел вверх к его началу. В скором времени увидел женщину, сидящую рядом с ручейком. Она энергично била и терла материю, будто бы пропитанную красным пигментом. Со звуком «шмяк, шмяк, шмяк» она стирала одежду. «Кова, – подумал Котаро и сказал: – Какая симпатичная девушка! Кто бы мог подумать, что в горной долине от посторонних глаз спрятана такая красота! Жители самого города Мияко хотели бы рассчитывать на такую находку, нэсан (старшая сестра)! По неловкости провалившись в пещеру, я заблудился в горах. Где-то там выше должна находиться деревня, где можно будет попросить показать мне дорогу домой и дать что-нибудь попить». Женщина подняла глаза, увидела его и вздрогнула. Страх при виде мужчины и сочувствие очаровательному молодому человеку появились на ее лице. Она произнесла: «Увы! Я тоже не здешняя жительница. Но дорогу вам с радостью покажу…» Котаро, пристально присмотревшийся к одежде, которую она стирала, оборвал ее речь и спросил: «Нэсан, что это вы там отмываете?» – «Кровь. Ни в коем случае не продолжайте свой путь вверх по ручью. Там находится логово печально известного разбойника Тикумы Таро. Он со своей шайкой обложил данью все деревни в округе, грабит земледельцев и отбирает у них дочерей. Симпатичных и покладистых они продают, и похитители людей везут их в города вдоль дороги Накасэндо и даже в саму столицу. У тех из девушек, кто отказывается выполнять прихоти разбойников, в качестве наказания за непокорность отрезают груди. Одну такую женщину только что подвергли данной экзекуции. Она осмелилась проявить чувство собственного достоинства и неповиновение, поэтому главарь банды для назидания всем остальным доставил ее в шайку на расправу. Ее-то одежду я как раз и пытаюсь отстирать. Ее плоть приготовят на закуску к вину, которое они будут пить сегодня ночью. Я так полагаю, что вы, милостивый государь, занимаетесь земледелием и живете в одной из соседних деревень. Моего отца, служащего при Симоцуке госи-самураем, вызвали с его людьми к нашему господину в Ояму. В его отсутствие эти разбойники напали на нашу деревню и увели меня с другими женщинами с собой. Я вам покажу путь к спасению. Иначе они замучают вас ради развлечения по время своей попойки. Ни в коем случае не ходите дальше».

Котаро сочувственно глядел на женщину. Теперь она расплакалась. «Соберитесь с духом, нэсан. С вами разговаривает не какой-то землепашец или трус. Вы и ваша сестра, по несчастью, скоро вернетесь домой. Ну-ка, расскажите мне, где находится логово этих разбойников? Тикуму ждет скорая расплата за его злодеяния». Он указал луком куда-то вверх по течению жестом, означающим угрозу и требование одновременно. Женщина все поняла. Она радостно ухватила его за рукав и низко поклонилась. «Там наверху вам встретятся бревенчатый мост и дорога, причем уже обветшалые. Эти развалины цитадели времен войны Нитта тайсё оставлены для введения прохожих в заблуждение. Разбойники их не тронули, чтобы сбить с пути тех мужей, что придут искать их настоящее жилище. Держитесь берега этого потока. В скором времени покажутся ворота (сэкимон). Они служат внешним входом. Пусть ками (боги) охранят вас и даруют успех вашему предприятию. Но лучше крепко подумайте, прежде чем приступать к делу». Котаро мягко освободил рукав, за который она все еще держалась, будто пытаясь остановить юношу. «Не бойся. Веди себя обычным образом, выполняй свои обязанности и постарайся не насторожить разбойников».

Попрощавшись с женщиной, он пошел в указанном направлении. Свернув у моста на тропу, он вошел в лес и стал карабкаться по протоптанному пути, ведущему вверх по скалам, омываемым ручьем. Скоро он вышел на просеку. Здесь наш самурай увидел стену с воротами. Котаро начал кричать на пределе своих легких: «Эй! Ай! Айя! С трепетом и почтением прошу предоставить путнику, заблудившемуся в горах, пристанище на ночь. Голодный и усталый, я не могу идти дальше, не могу насытиться и собранными лекарственными травами». На последний призыв откликнулся неухоженный человек. «Лекарственные травы! Ты что, лекарь? И какой леший (онисама) занес тебя к нам? Мы не держим ни приюта, ни гостиницы.[16] Но раз уж ты пришел, можешь рассчитывать на ночлег… Бутасан, иди и сообщи Тикума-доно, что к нам пожаловал лекарь. Быть может, удастся вылечить его рану от стрелы. А вы, господин лекарь, пока что отдохните и что-нибудь поешьте». Ждать пришлось недолго. Тикума Таро, получивший ранение во время своей недавней вылазки в долину, обрадовался, услышав про заблудившегося лекаря. Он приказал незамедлительно привести к себе медицинского работника с его снадобьями. «Пусть сначала вылечит, а расплатимся с ним потом, – зловеще подумал он. – В конце-то концов, вся наша братия нуждается в услугах лекаря, а не только любовниц».

Когда вожаку представили Котаро, тот посмотрел на него с некоторым изумлением. Медицинского инструмента в виде лука Тикума никогда не видел, но он успокоил себя тем, что в своей жизни мало общался с людьми его профессии. Со своими недугами он привык бороться с помощью сакэ, а тут ему пришлось в большом количестве употребить этот напиток. Он всегда рассчитывал на лечебные свойства повязки и доброй попойки. Если они не помогали, тогда положение можно было считать безнадежным. Сейчас довериться врачу его заставляли страх за свою жизнь и непереносимая боль. Он бы предпочел снять с врача голову, чем разрешить ему проводить на себе операцию. Тем временем наш самурай тоже пристально рассматривал главаря шайки. Когда Котаро ввели в мрачную комнату, он увидел громадную неуклюжую тушу человека, обложенную подушками для сидения. Из копны волос как у демона-призрака Сёки на него взирали два светившихся яростью глаза. Пьяный лохматый, с низкими бровями бандит покачивался из стороны в сторону. «Наруходо! Вот как! Разве лекарю положено носить лук?» – прорычал Тикума, свирепо глядя на юношу. Котаро рассмеялся: «Он мне нужен для стрельбы по кроликам, а не по целебным травам. Мой уважаемый учитель требует собирать в горных низинах не только растения, но и кое-что ловить силками для блюд из тушеного мяса, дабы укрепить его стареющий организм». – «А зачем тебе мукахаги (поножи)? Их надевают на войну, а не собирать траву». Ответ Котаро прозвучал безмятежно: «Ты подозреваешь в моей скромной персоне самурая? Взгляни! Они висят совсем свободно. Во время прогулок в горах довольно-таки часто можно встретить волков и ядовитых змей. Эти штуки предохраняют ноги от их укусов».

Тикума что-то проворчал под нос. Подозрения его еще не совсем развеялись, но мощный приступ боли в распухшей руке заставил поменять течение мыслей в голове разбойника. «Я получил легкое ранение в руку, совсем пустячное. Думаю, его можно исцелить без особого труда. Если поможешь мне от него избавиться, награда будет такой, что ты, лекарь, больше не испытаешь нужды в том, чтобы отправляться за кордон искать лекарственные травы. Так что приступай к делу. Наложи снадобья и получай награду за труды». Котаро предупредил своего пациента: «Сначала надо бы осмотреть свою рану. Уму! И это ты называешь пустяком! Руку разнесло так, что она увеличилась в два раза против ее нормального вида. Черные пятна означают омертвение плоти. Так тебе больно?» Он потыкал наконечником стрелы в потемневшую плоть. Тикума даже не пошевелился. Тогда Котаро тронул опухшую красную массу, окружавшую эту черную плоть. Тикума отреагировал стоном. Он уже готов был уничтожить самозваного лекаря. Вид ужасной гниющей массы остановил его не знавшую пощады руку. Котаро старательно показывал, что, кроме раны, его ничто больше не интересует. «Лечить надо без промедления: будет больно, но терпимо. Потом наложим повязку в соответствии с передаваемым по наследству приемом, и в скором времени рана заживет буквально на глазах. Обещаю освобождение от любой боли, причем совсем скоро». – «А снадобье, Таро, у тебя с собой?» – поинтересовался оживившийся разбойник. «Нужное снадобье ты получишь, даже не сомневайся, – пообещал Котаро. – В таком прекрасном месте должно находиться много женщин. Только они способны поддерживать достойный уют и порядок. Пусть твои соратники освободят место и прикажут женщинам принести сакэ, побольше полотна, а также заостренные бамбуковые палочки». По сигналу Тикумы разбойники сгрудились в дальнем углу зала. Вошли женщины и принесли все, о чем он попросил. С ними появилось полотно, отобранное у киотских купцов; горячая вода в кувшинах изысканной красоты, похищенных у богатых госи соседних деревень, а также сакэ, отнятое у местных селян. Одна только родниковая вода досталась разбойникам честным путем. Котаро наконец-то осмотрел своего пациента. По правде сказать, всю пораженную гангреной плоть следовало незамедлительно удалять. Сжав кисть руки, он проверил пульс. Тук, тук, тук, тука, тук, тука, тук. «Хорошо, что случай привел меня к вам сюда. У тебя развилась очень опасная лихорадка. Покажи язык. Красный, бледно-красный! Если бы был белым, тебе грозила бы смерть; если черным – ты покойник.[17] Терпи! Будет немного больно, зато потом…» Котаро взял заостренную бамбуковую палочку и вонзил ее глубоко в рану. Он вращал палочку, рвал и резал омертвевшую плоть. Тикума ревел и стонал от страдания, остальные разбойники подвывали ему и ревели тоже. «Фуси! – бормотал Тикума. – Какая боль! Тысячу ран от стрел легче стерпеть, чем такое лечение. Ах! Больно! Больно! Господин лекарь, вознаграждение будет даже больше, чем обещалось. Все удовольствия жизни предложит тебе [моя братия]. Ни одного устройства [для причинения страданий] не упустим. Айя!» – «Не вертись, – только и промолвил Котаро. – Такое лечение передал нам знаменитый Сото из Со-но Куни (Китая). По традиции считается так, что тем самым Син-но Ёфуку лечил все раны на протяжении десятилетий, и умер он в весьма преклонном возрасте на территории нашей благословенной Японии. Все! Бинтуем?» Он плотно обмотал бинтом рану, представляющую собой вывернутое кровавое мясо, и затянул узел со всей силой. Тикума вздохнул с облегчением. «Мне, вашему Таро, совсем не полегчало, – простонал он. – По сравнению с прошлым боль только усилилась». – «Это потому, что боль из больной руки передается в здоровую руку. В нее отдается ее пульсация. Давай ее тоже забинтуем, и тогда боль уйдет». Тикума Таро послушно протянул свою левую руку. Котаро забинтовал здоровую левую руку точно так же, как и покалеченную правую конечность разбойника. Теперь у него в руках находились два конца бинтов. Он быстренько загнул руки гиганта за спину и там их накрепко завязал. Наконец-то до Тикумы Таро дошел коварный замысел «лекаря». «Ах! Ну что за мошенник этот лекарь! Теперь ваш Таро превратился в пленника». – «Именно так и есть, – промолвил Котаро. – Куда бы спрятать этого негодяя? Ах да! Привязать к колонне». Он подтащил Тикуму к ближайшему столбу и накрепко привязал его к нему с помощью оби (кушака). Разбойники вместе с Тикумой издали рев. Котаро вытащил меч Тикумы и встал над беспомощным вожаком банды. «Теперь, разбойнички, если кто-то из вас пошевелит рукой, ваш главарь простится с жизнью. Выполняйте мои указания, и я его отпущу. Пусть пока женщины принесут сакэ с рыбой, но никакого мяса!» Его передернуло от мысли о том, какое угощение должны были готовить для разбойников. После этого он тщательно сложил подушки за спиной беспомощного Тикумы, откуда он мог наблюдать за самим главарем и его последователями. Женщины обслуживали его так, как будто он выступал в роли самого Тикумы. Он жадно с шумом поглощал пищу. Оставим Котаро на время за этим его занятием.

Ведь пора бы разузнать о судьбе его братьев. Какое-то время они карабкались и спускались по горам, проталкивались и скатывались через заросли запущенного леса. Ни малейших признаков потенциальной добычи на глаза не попадалось. Юношам на самом деле не везло. Ничего не оставалось, кроме как повернуть к дому. Они уже решили было это сделать, как услышали крик оленя. С надеждой посмотрев в направлении, откуда доносился этот крик, они ничего не увидели. Снова донесся звук «кии, кии», но все равно его источника видно не было. Дайхатиро высказал свое сомнение: «Такое впечатление, что звук доносится из кроны деревьев, но олени не умеют летать». Они осторожно двинулись на звук. И тут он раздался практически над их головами. Взглянув наверх, самураи, к своему изумлению, увидели огромную змею,[18] кольцами обвивавшую мощный ствол хэби мацу. Змея схватила оленя за задние ноги, наполовину его проглотила и начала переваривать, а несчастное животное в ходе этого противоестественного процесса издавало слабые звуки. Огромные узлы дерева, напоминавшие кольца змеи, казались как бы ожившими. Хёсукэ натянул тетиву лука со стрелой. Дзинь! И стрела вонзилась в левый глаз ужасного пресмыкающегося. Вторая стрела ударила ее в глотку и пробила гада насквозь. Смертоносные кольца чудовища стали медленно разматываться. Выпустив оленя, змея спустилась со ствола дерева и, яростно сверкая оставшимся глазом, стала приближаться к братьям, мужественно стоявшим не шевелясь. Хёсукэ нарушил молчание: «Дайхатиро, готовь свой меч». И вынул третью стрелу. Тщательно прицелившись, он отпустил тетиву. Эта стрела вошла громадному пресмыкающемуся прямо в правый глаз. Через мгновение ее голова лежала на земле. Дайхатиро пнул все еще извивающееся тело. «Знатный выстрел, брат. Какая насмешка над Котаро. Бьюсь об заклад, он ничего не добыл и ушел домой ни с чем. Ты посмотри! Уже наступила ночь. Давай заберем с собой оленя и эту голову. Разве можно оставлять такую добычу?» Хёсукэ ему ответил: «Да, больше нам не на что рассчитывать. Но так получается, что, скорее всего, придется провести ночь в лесу, так как до Хираи нам не добраться. На деревьях растут факелы, но их еще надо зажигать. Тем не менее ночь можно провести в каком-нибудь шалаше охотника».

Голову убитого змея засунули в охотничий мешок, прихваченный братьями с собой. Взвалив на плечи оленя, молодые люди отправились в путь к ближайшей долине. Когда они прошли некоторое расстояние, среди деревьев замелькал свет. В скором времени они подошли к воротам в каменной стене. Стражи на месте не оказалось, но за воротами обнаружилось множество народа, находящегося в мрачно освещенном зале. Люди лежали распластанными (о-дзиги) перед человеком, который, скорее всего, был у них главным. Несколько красивых женщин, явно старавшихся ему угодить, подавали вино и яства. В дыму факелов и при таком мрачном освещении было трудно разобрать его внешность, но то, что он молод, сомнения не возникало. Рядом с ним у колонны сидел привязанный к ней человек. Совершенно очевидно, что тот был пленником или мятежником, ожидавшим наказания по решению главаря банды. Хёсукэ сказал: «Какое подозрительное место! Выглядит как логово разбойников. Но давай все-таки попросим пристанища, а утром добавим голову этого разбойника к той голове, которая у нас уже имеется». Храбро подойдя к ряду мужчин, ближе всего находившихся к веранде (рока), он попросил у них предоставить кров. «Темнота застигла нас в лесу. Прошу предоставить нам убежище на ночь, но, кроме почтеннейшей благодарности, у нас ничего нет». Разбойники проявили абсолютную покладистость, несмотря даже на свой крутой нрав, численное превосходство и грозный вид. В молодых людях они увидели подкрепление силам их противника, парализовавшим их волю. Один самурай захватил в плен их вожака и держал его заложником. Эти двое тоже выглядели совершенно определенно как самураи. Разбойникам больше всего хотелось куда-нибудь убежать, а самураи пусть делают все, что им заблагорассудится. Однако гигант Тикума олицетворял для них основу силы их шайки. Без него они становились телом без головы. Почтительно кланяясь, они пригласили новых гостей войти в зал. Котаро заметил какое-то странное движение в дальнем конце помещения. Он сразу же узнал своих товарищей по нынешней вылазке на охоту. «Ага! Странники! – рявкнул он. – Ищете кров? Вы его получите. Разбойники всегда отличались щедростью, пусть даже за счет ограбленных ими людей. Проходите быстрее. Как следует развлекитесь и отдохните, а рано утром отправляйтесь по своим делам. Принесите еще факелов!» От таких слов Хёсукэ пришел в большое бешенство. «Презренный прохвост! Как можно терпеть его наглое хвастовство! Он совершенно откровенно сказал, что собирается с нами сделать. Доставай свой меч, Дайхатиро. Когда его сторонники появятся с факелами, пиром будут распоряжаться уже другие люди, а угощение пойдет в другие желудки». Братья молча пробрались в полумраке поближе к главарю этой несчастной банды, так что между ними оставалась гора подушек на постаменте. Они уже готовы были напасть на него, но по мере приближения к нему их все больше привлекала роскошь стоящих перед разбойником блюд. Однако Котаро пристально следил за их приближением. Как только они подошли ближе, он заговорил своим естественным голосом: «Кория! Да это же Хёсукэ и Дайхатиро! А кого же вы, милостивые государи, собираетесь зарубить своими мечами? Присаживайтесь! Смиренно приглашаю вас отведать сакэ и закусить ее рыбой самого отменного приготовления. Настоятельно рекомендую вам избегать других блюд. Здесь предлагают оскверненное мясо. Зато рыба вкусная и свежая». От удивления Хёсукэ ахнул, а Дайхатиро разинул рот. Оба опустили свои мечи. «Котаро! Ты что, переметнулся к разбойникам?!» – «Не совсем так, – ответил Котаро. – Вот вам настоящий разбойник и главарь этой банды Тикума Таро. А теперь присоединяйтесь к трапезе». Разбойники вернулись с новыми факелами. Женщины весело подавали рыбу с вином. Таким неожиданным образом Хёсукэ с Дайхатиро прекратили свой пост и возрадовались выпавшему на их долю приключению. Добыли змея с оленем? То была мелкая забава по сравнению с уловом Котаро. Они тепло поздравляли друг друга с удачей.

Приключения братьев Гото

Потом Котаро заговорил о серьезных вещах. «Настало время уходить. Однажды данное обещание надо выполнять. Провожатые доведут нас до водопада, расположенного в 1 ри (4 километра) от Хираи-мура. Таро возьмем с собой в качестве заложника. Этих женщин надо отпустить на свободу. Вот так следует поступить». Разбойники слушались их покорно и отправились с самураями, чтобы освещать дорогу в долину с помощью факелов. Определив заложника Тикуму в середину, взяв с собой женщин, три наших самурая приготовились идти следом. «Эти ребята всегда найдут место для убежища, если ситуацию оставить в нынешнем состоянии», – брюзжал Хёсукэ. Поросячьи глазки Тикумы сверкали ненавистью, пока женщины собирали солому, ширмы и масло. Всю эту кучу подожгли, и очень скоро все здание, где обитали разбойники, объяло огнем. После этого при ярком освещении пламенем пожара все двинулись вниз, в долину. У водопада Котаро мрачно повернулся лицом к участникам банды. «Вам сохранили жизнь. Я обещал отпустить вашего главаря». Разбойники попадали ниц. «С трепетом и почтением примите искреннюю благодарность, – продолжил свою речь Котаро. – Точно такое же обещание освобождения и награды щедро дал мне, как врачевателю, ваш Тикума. Вы получите его тело, а мы хотим забрать его голову». Он взмахнул мечом, и волосатая реликвия покатилась по земле, сверкая глазами и шевеля губами в безмолвном выкрике возмущенного протеста.

Разбойники не стали дожидаться особого приглашения и тут же разбежались в разные стороны. Спихнув тело главаря банды в пруд у подножия водопада, Котаро и братья Гото продолжили путь с женщинами в их деревню. Здесь Косукэ сохранял бдительность. На крик снаружи открылась калитка. Молодые люди вошли и простерлись в приветствии перед своим отцом. Косукэ перевел взгляд с них на женщин. «Как прошла охота?» – задал он вопрос. Дайхатиро вышел вперед: «Увы! Вот все, что удалось добыть». Он положил перед рока тушу оленя. «Средненькая добыча», – произнес Косукэ. Тогда вперед вышел Хёсукэ и показал отцу парусиновый мешок. Косукэ огромными от удивления глазами посмотрел на голову змея, которую сын вытряхнул из мешка. «Настоящее чудовище! Раны от стрел служат свидетельством сноровки Хёсукэ. А это – охотничьи трофеи Котаро? Неплохая добыча!» Он махнул рукой в сторону группы симпатичных девушек, распростершихся, выражая свое почтение. Котаро ответил: «Не совсем так, милостивый государь. Эти женщины находятся в вашей высокой власти и распоряжении. А вот еще один трофей в дополнение к той же самой добыче». Он передал Косукэ свой охотничий мешок. Когда мешок развязали, из него выкатилась лохматая голова Тикумы Таро. Косукэ остолбенел от неожиданности. «Чья-то голова, даже когда ее с нетерпением ждут, всегда оказывается большим сюрпризом. Котаро действовал достойно. А теперь рассказывайте, что там у вас случилось». Тут же последовал подробный отчет. Послали гонца к родителям освобожденных из плена разбойников женщин. С подарками их отправили по родным домам. Избавление от плена злодея Тикумы, на которое никто не рассчитывал, вызвало глубокое уважение к самураям и самую искреннюю благодарность. Среди жителей всей сельской местности распространилась чудесная легенда. Она дошла до ушей Сукэсигэ, который совсем недолго пребывал в неведении о заслугах Косукэ. «Кэраи дома Сатакэ теперь назначается кэраи Огури. Вызовите их незамедлительно письмом». Перспективы, открывавшиеся перед его сыновьями, обрадовали Косукэ Тамэкуни. Для него самого и для Косиро теперь появлялась задача на всю жизнь, а Сукэсигэ с оптимизмом принял извинения и реабилитацию. Было предоставлено освобождение от присутствия для выполнения более важного дела.

Глава 5

Доблестные воины Огури: братья Катаока, Икэно Сёдзи и братья Казама

С самого начала к доблестным воинам Огури добавились еще два новобранца. В скором времени после того, как Котаро и братья Гото получили назначение в свиту Сукэсигэ, тот предпринял личную инспекцию ближайших окрестностей своего замка. Именно по такому поводу он однажды выехал из своего дворца в сопровождении каро Танабэ Хэитаю со свитой. По глазам пожилого человека можно было прочесть спокойное удовлетворение, когда его юный господин выразил одобрение по поводу ухоженного и цветущего состояния поля с домом земледельца. Признаков беспорядка, разбойников или других проявлений халатности властей обнаружить не удалось. Сукэсигэ спешился, лошадей оставили на попечение слуг, и хозяин со свитой отправился пешком на прогулку по узким тропинкам, разделявшим рисовые поля. Как раз наступила страда, и урожай складывали в амбары. Земледельцы, вооруженные мотыгами, лопатами и серпами, добросовестно трудились в полях. Люди с мотыгами и лопатами занимались ремонтом насыпей, окружавших рисовые чеки, с серпами – жали остающийся созревший урожай. Дня не хватало, а работы оставалось еще много. Времени не было даже на то, чтобы сходить в деревню за продовольствием. Соломенные циновки, служившие дождевиками, стелили на землю, и трапезу принимали всем обществом. Когда Сукэсигэ прогуливался по дамбе высотой до локтя, ведущей к более широкой дороге, он услышал голоса. Его внимание привлекла одна сцена, он остановился, и всем сопровождавшим его сановникам пришлось поступить так же. Эти два молодых человека – земледельцы, практически мальчики, так как старшему было не больше 18 лет от роду, делили трапезу. Очевидно, что они были братьями, и в спокойной манере спора по поводу превосходства старший из них настаивал на подчинении ему младшего, а тот отказывался это делать. «Коси (Конфуций) утверждает, что младший брат должен подчиняться старшему, который для него считается отцом. Ты, брат, ни в коем случае не заставишь меня нарушить основополагающую заповедь этого мудреца». – «На то он и мудрец, чтобы рассуждать мудро, брат, – ответил старший брат, – но этот же мудрец говорит, что старший должен заботиться о младшем и ограждать его от бед, а младший обязан подчиняться старшему. Последнее время тебе нездоровится, и тебе нужна питательная еда. Соблаговоли-ка утолить свой голод, так как тебе сытость нужнее». – «Нет, брат, я полностью поправился. Такая доброта характеризует достойного брата, однако долг требует, чтобы как раз ему отдавался приоритет». – «Нет, брат…»

Сукэсигэ обратился к Хэйте с вопросом: «Кем могут быть эти юнцы, отличающиеся таким четким выражением заповедей мудреца в своей речи? Судя по одежде, их можно отнести к земледельцам, а по манерам, учтивости и грамотной речи они относятся совсем к другому разряду подданных. Хэйта, распорядись разузнать, кто они». Итак, Танабэ отошел от свиты и привел одного из земледельцев. Тот распростерся во весь рост перед полновластным каро своего владыки. Танабэ спросил: «Кто вон те два юнца, работающие на насыпи? Говори быстро и сообщи его светлости всю информацию, что ты знаешь». Земледелец отвечал: «С трепетом и уважением отвечаю на ваш вопрос. Это сыновья некоего Катаоки Кадаю, который поселился в нашей деревне двадцать лет назад. Кадаю считался человеком грамотным, хотя и вел жизнь простого земледельца. К тому же он обучал детей письму в том объеме, который мог пригодиться в повседневной жизни. Он выступал в качестве деревенского сэнсэя (учителя и большого знатока). К своим собственным детям он предъявлял самые суровые требования; жена и ребенок одинаково беспристрастно воспринимали его отповеди. Он всегда требовал абсолютной вежливости, учета интересов других людей и предельной честности. Он говорил, что лжи и обману дети учатся у своих родителей. Если их не будут учить добру старшие, то от сверстников они ничему хорошему не научатся. Сам он всегда следовал такому принципу, и в этом заключалась его добродетель. Когда мальчики стали подрастать, на нашу деревню свалилась эпидемия. Кадаю с женой погибли. Жители деревни взяли этих молодых людей на поруки. В скором времени им должны выделить участки земли, и их внесут в официальный реестр землепользователей. Причем каждый земледелец с радостью наставлял и воспитывал этих юношей в их ремесле, так высоко их ставили в деревне. Старшему из них 18 лет, а зовут его Катаро Харунори. Младшего зовут Кадзиро Харутака, и ему 16 лет». Такой была информация, которую Танабэ принес своему владыке. Сукэсигэ приказал: «Приведите их ко мне».

Прибывшие по вызову юноши держались уважительно, но без особого страха. Распростершись перед своим владыкой, они ждали вопросов с молчаливым самообладанием. Всем поведением они демонстрировали достоинство, нехарактерное для неотесанных земледельцев. Сукэсигэ начал допрос: «Мне сообщили, что вы приходитесь сыновьями Катаоке Кадаю, поселившемуся здесь несколько лет назад со своей женой. В войске его высочества сёгуна Минамото Акинобу служил Катаока Нобухару, считавшийся первым его помощником и надежным кэраи его высочества, выполнившим множество тайных поручений. Вполне очевидно, что вас воспитали совсем не как земледельцев или представителей подлого сословия. Расскажите мне о вашем положении и происхождении». Отвечать стал Харунори: «С почтением и поклонением нижайше уяснил ваше указание. Совершенно справедливо то, что нас не совсем правильно относить к сословию земледельцев. Наша семья лишилась своего состояния из-за заката и краха Южного двора. После окончательного поражения сыновей Нитта тайсё (Ёсисада) наш отец Харумицу утратил последнюю надежду на благоприятный для него исход дела. Его отцом был Нобухару, которого особенно недолюбливали представители группировки Асикага в Камакуре. Осознав, что южной группировке ничего доброго не предназначено, а также опасаясь за свою жизнь из-за участия в провалившемся предприятии, он бежал на север страны и поселился в деревне под именем Кадаю. Постепенно в определенных кругах стало снова всплывать его имя Катаока. Нам он оставил свою безупречную репутацию, свой меч, а также меч нашего деда. Для земледельцев имя Катаока не подходит, как чересчур громкое. Нас же зовут просто Катаро и Кодзиро. Вот и все, что можно сообщить нашему владыке с глубочайшим почтением». Заговорил Сукэсигэ: «Таким, как вы, не подобает прозябать среди земледельцев. Поэтому вас следует зачислить в мою свиту в качестве самураев. Теперь, получив мое указание, незамедлительно ступайте во дворец». Катаока кёдай (братья) так и сделали; теперь Катаро и Кадзиро стали служить самураями Огури Сукэсигэ.

Подготовительные мероприятия ханвана, посвященные выполнению его задачи, в скором времени перешли в такие вот энергичные руки. Генеральная комиссия, назначенная князем Мотиудзи для работы в Хитати и Симосе, а также для надзора за разбойниками в этих провинциях, вот-вот должна была приступить к работе. Во время одной из своих облав на эти мелкие дворянства Сукэсигэ прошел всю сельскую местность на 20 ри (80 километров) в южном направлении. Подати из провинций перестали поступать. И со своим ближайшим окружением под видом странствующего самурая во главе с приставом Икэно Сёхэй наш ханван медленно отправился в обратный путь. Ему предстоял большой крюк через Симосу в направлении лагуны Касумигаура, глубоко вдающейся в территорию Хитати. По южному краю Цукубасан от этой лагуны до дворца было бы не больше дня верховой езды. На текущий момент они добрались до берегов реки Фудзисирогавы. Обычно течение этой реки выглядело мирным, но в конце лета ее переполнял паводок от дождя, поэтому грязный бурный поток рвал ее берега и несся к морю. Однако удалось обнаружить одну лодку, и сэндо все-таки сомневались в целесообразности риска переправы. Сукэсигэ тем не менее погрузился на поданное ему судно, и свита последовала его примеру. Нетерпеливые путники сгрудились на судне. Лодочники энергичным толчком вывели судно дальше от берега. Как раз в этот момент раздался громкий крик, и появился бегущий человек. Несмотря на то что лодка уже находилась в 9 метрах на стремнине, он все-таки отчаянно прыгнул. Когда он оказался в лодке, ее качнуло из стороны в сторону. Забури! Внутрь хлынула вода. Как раз рядом с планширом стоял высокий ямабуси (священник на страховке). Это был крупный мужчина пугающей внешности, от вида таких людей дети начинают плакать. С собой у него имелись посох конго и хорагай (конха). Сам он оставался без движения, но из-за качания лодки и бурных волн на реке его поливало водой. Нахмурив брови и покрепче сжав свой посох, громила повернулся к дерзкому юноше. Объект его гнева безмятежно занял место рядом с сэндо, не обращая ни малейшего внимания на осуждающие взгляды священника и мирянина. Ямабуси не стал сдерживать своего негодования по поводу поступка юноши. «Кора! Какой грубиян! Такие кодзо (мальчики на побегушках) заботятся только о себе. Ты собираешься извиняться за то, что обрызгал мою одежду этой грязной речной водой? Или ты настолько туп, что ничего не видишь дальше собственного носа или пупка? Но даже глупцам полагается заслуженное наказание». Поскольку юнец никак не реагировал на такие вежливые упреки, их тон пришлось ужесточить. «Эй, сын самки мула! Наказание послужит просветлению твоих мозгов и доставит мне удовлетворение. Яцу (паршивый прохвост)!» Он поднял свой железный посох, как будто для нанесения удара. Юноша повернулся к нему лицом. На этом лице отражался страх как у покорителя демонов Сёки, то есть самый искренний и всеобъемлющий ужас. От неожиданности и испуга ямабуси отшатнулся. Пятясь, он споткнулся о свой посох и полетел вниз головой прямо в бушующий поток, а его посох описал в воздухе красивую дугу. На какой-то момент его рука появилась среди волн. Потом священник пропал из вида, унесенный вниз по течению стремительными потоками воды.

Среди простого народа, сгрудившегося на баке, пробежал недовольный шепот. «Страшный малый, одним взглядом может убить человека! – так сказал один из них. – Он даже на человека не похож. Этот ямабуси погиб по собственной неосторожности». – «Прежде чем начинать с ним препираться, следует крепко подумать», – поддержал его другой. Так простой народ обсуждал случившееся и делился друг с другом впечатлениями, трясясь от страха и от робости не смея взглянуть в направлении юноши или в сторону самурая, питая к нему уважение и опасение. Их взгляды оставались прикованными к ногам. Сами же они выглядели как люди, плывущие по Порожистой реке душ. Юноша, вызвавший все эти волнения, будто бы не заметил разыгравшейся трагедии. «Сэндосан, неужели вы позабыли навыки управления судном? Ну-ка, дайте! Я подсоблю!» Подхватив весло, он опустил его в поток. Мгновение, и лодка понеслась по бушующей воде. Сэндо добавили собственных энергичных усилий, и в скором времени переправу удалось успешно завершить. В спешке забыв поблагодарить лодочников, путешественники покинули судно, как будто спасались от когтей тигра.

Молодой человек стремительным шагом двинулся в деревню. Сукэсигэ остановил свою свиту рядом с паромом. «Сёхэй, какой выдающийся парень! Такое проявление уверенности и силы в людях встречается редко. К тому же громадный детина; разузнай, кто он?» Сёхэй обратился к сэндо: «Сэндо, кто тот юноша, что так круто обошелся с ямабуси? По правде говоря, мы желаем ему добра». Сэндо ответил: «Сделать это совсем не сложно. Он живет тут рядом. Его зовут Коята, и ему 19 лет от роду. Его отличает большая физическая сила и нежная сыновья любовь к матери, вместе с которой он живет. На протяжении месяцев разбойники нападают на жителей сельской местности. Земледельцы, не осмеливающиеся покидать свои деревни даже днем, страдают от голода, у них отбирают нажитое имущество, а также крадут девушек. Если бы не Коята, никого бы в живых не осталось, ведь он считает своей задачей отлов этих самых разбойников, и никто из них не осмеливается становиться у него на пути. На самом деле его называют богом Дзясином, а кое-кто даже уверяет, будто может этот факт доказать. Только вот ему не удается поспевать повсюду. На нынешний момент он считается единственной надеждой жителей деревни. Хотя бы здесь народ чувствует себя в относительной безопасности и не боится вреда». – «Веди нас к его жилищу. Поможешь нам – не пожалеешь». Вслед за сэндо самураи и их владыка отправились к дому Кояты.

Его дом находился на возвышенном месте, недоступном для паводков, которые случались на реке. Крытый тростником сельский дом располагался в тени громадного дерева катальпы (хисаги), а с улицы его ограждала стена колючего кустарника (ибара). Отпустив сэндо и снабдив его щедрой подачкой на выпивку, Сёхэй подошел к двери. На зов из дома вышла пожилая женщина. Увидев самураев в толстых соломенных шляпах, рваных и изношенных варадзи, а также с огромными мечами, она отнеслась к ним с недоверием и страхом. «С почтением и уважением к вам, если что-то пошло не так, как надо, нижайше прошу вашего снисхождения». Сёхэй ответил так: «Нет, ничто не грозит ни тебе, ни твоему сыну; скорее совсем наоборот. Это дом Кояты-сан, не так ли?» Все еще проявляя настороженность, пожилая женщина промолвила: «Этот дом принадлежит Кояте, но, к сожалению, он отсутствует, и вряд ли стоит рассчитывать на его скорое возвращение. Позволите ли вы мне, ничтожному созданию, передать ему ваше распоряжение?» Сёхэй улыбнулся: «Все обстоит предельно просто. Коята-сан только что продемонстрировал такую решительность и способности, что привлек внимание нашего повелителя, стоявшего рядом. Он собрался, если все сойдется как надо, назначить его на должность кэраи. При всем этом он совершенно определенно в скором времени явится из деревни, а мы собираемся его дождаться». Голос пожилой женщины зазвучал увереннее: «Прошу вас, входите в наше скромное жилище. Для такого великого господина, как вы, оно выглядит недостаточно чистым и весьма посредственным, зато в нем можно по меньшей мере спрятаться от палящего солнца». Таким образом, сёгун Огури соизволил войти внутрь скромного дома Кояты. Первоначальная характеристика, данная пожилой женщиной, оказалась весьма неточной. «Все помещение сияло безупречной чистотой. Стены украшали тэяри с боккэн (короткие копья и деревянные мечи), развешанные рядом с котелками и сковородами, сверкающими как зеркала». Сукэсигэ тронул развернутый свиток, лежавший на дзэне (столе). С лукавой улыбкой он обратил на него внимание Сёхэя. То был труд по военной тактике на китайском языке. Тем временем пожилая женщина подала горячий настой из поджаренных зерен пшеницы. В своем ответе Сёхэю она утверждала, что ничего не знает о текущих намерениях своего сына. «Однако он всегда мечтал о поступлении на службу молодого владыки Огури, добрая репутация которого заслужила широкую поддержку. Следовательно, осмелюсь с трепетом и почтением предположить, что он будет рассчитывать на прощение со стороны вашего почтенного владыки». – «Нет, – со смехом произнес Сёхэй, – ответ уже получен, так как мой повелитель здесь и он к тому же владыка Огури. Так что сделка заключена устами его почтенной госпожи».

Пока он все это говорил, снаружи послышались шаги. Коята звал свою мать. Когда она вышла, он заговорил: «Мама, несколько самураев на пароме переплыли на наш берег Фудзисирогавы. Только вот почему-то, вместо того чтобы продолжить путь, они куда-то исчезли. От греха подальше я пошел в деревню, чтобы они не потянулись за мной. Чужаки не появлялись поблизости?» Мать ответила ему так: «Сын, твои молитвы дошли до Будды и ками. У нас дома тебя ждет юный сёгун Огури с распоряжением о том, чтобы ты поступил к нему на службу в качестве кэраи. Тебе на самом деле крупно повезло встретить на своем пути такого важного господина». Счастливый от таких слов Коята поспешил лично представиться Сукэсигэ. Распростершись на почтительном расстоянии, он выразил свое почтение гостю. «Мы не надеялись и не мечтали о таком почете в нашей скромной хижине. Ваша светлость, не обращайте внимания на наш убогий быт, достойный смиренного Кояты, ведь ваша мудрость и отвага приравниваются разве что к вашей доброжелательности». Сукэсигэ промолвил: «Кория! Жилище имеет весьма отдаленное отношение к человеку, обитающему в нем. Говорят, что Мофун из Со (Китай) обламывал рога рассвирепевшим быкам. Но ему не дано было убить громадного мужчину одним только своим взглядом. Говорят, что, обладая мужеством Тёси, ты смог объединить совет Комэй. Отсюда появилось решение призвать тебя на службу в качестве кэраи». От страха, почтения и радости Коята покрылся потом. И в таком состоянии духа он ответил: «С самой почтительной благодарностью подчиняюсь распоряжению моего владыки. Но что будет с моей матерью? Кроме меня, ей некому помочь. По этой причине смиренный Коята вынужден просить отпуск со службы. Как только наступит удобный момент, я буду служить своему владыке со всей преданностью коня и пса». Тут вмешалась его мать: «Ты всегда был достойным сыном. Но вот поступило почетное и долгожданное распоряжение твоего господина. Отбрось все сомнения. Твой долг состоит в подчинении, и, как сын, послушай напутствие матери: иди служить в качестве кэраи владыки Огури. Спокойная жизнь в нашей деревне наладилась, так что не беспокойся попусту». Коята сказал: «Распоряжение надо исполнять. Прошение на отпуск отзывается».

Принесли сакэ и разлили по чашкам. Обряд посвящения состоялся. Коята поступил на службу Огури Сукэсигэ в качестве кэраи. Сёгун подарил ему меч с позолоченным украшением, и Коята распростерся перед господином с уважительной благодарностью. «Вацу! Если бы заранее знать о визите моего владыки, принес бы его сюда на собственных плечах». И по его громадной фигуре можно не сомневаться в том, что такое вполне возможно. Потом его мать обеспечили всем необходимым для достойной жизни, и к тому же за нее замолвили слово перед местным нануси. Теперь имя Коята слишком часто упоминалось в хижинах и на рисовых полях, и оно не совсем соответствовало нынешнему положению его в качестве кэраи. Так случилось, что у Икэно Сёхэя не было детей. Поэтому он с большой радостью принял Кояту в свою свиту. Для написания имени Сёдзи он выбрал иероглиф «сё» своего приемного отца, а для присвоенного имени Сукэнага ему даровали иероглиф «сукэ» из имени его господина. Великой была радость этого самого сильного и влиятельного из Десяти доблестных воинов Огури. Самым старшим и самым способным среди них числился Гото Хёсукэ. Именно ему поручались обязанности каро при Огури Сукэсигэ во время последующих рискованных предприятий.

Когда все было готово, чтобы снова отправиться в путь назад в город Огури, Сукэнага простерся перед своим господином. Сукэсигэ спросил: «Говори, какое поступило прошение?» Сёдзи ответил: «Неподалеку на горе Цукуба находится пользующееся дурной славой логово разбойников. Их возглавляют братья Казама, и эти бандиты установили свою власть над всем районом к югу от горы Цукуба. Они грабят земледельцев, а также облагают их данью по собственному усмотрению. Братья отличаются недюжинной силой и отвагой, представляются настоящими дьяволами, появившимися из Сюрадо (ада войны). Сёдзи следует послать смиренное прошение нашему господину, чтобы он по возвращении принял решение по поводу этих негодяев». Сукэсигэ ответил: «Правильное предложение, достойное такого храброго и сообразительного человека. К тому же было бы несправедливым лишать жителей района их защитника, не освободив от такого тяжкого бремени. Для разгрома разбойников будет достаточно нашей нынешней свиты. Отправляемся к Цукубасану, а поведет нас туда Сукэнага». Икэно Сёдзи зарычал от радости и ударил себя по колену. «Его светлость составил гениальный план. Чем меньше участников облавы, тем беспечнее будут себя вести разбойники. Прошу разрешения выдавать самураев за торговцев рисом. При такой маскировке никакие сообщения не уйдут об участниках операции в горы». – «Надежно и четко продумано», – заключил Сукэсигэ. Такое предложение получило незамедлительное одобрение. Поверх шелкового платья самураи натянули одежды торговцев из грубого сукна, которые удалось отыскать в деревне. Переодевшись, Сукэсигэ с рото, то есть всего семнадцать человек, отправились в горы. Гора Цукуба представляет собой сложную систему, состоящую из двух основных вершин с многочисленными складками и долинами между ними. Этот горный массив поднимается с равнины, и его многочисленные хребты простираются от Цукубы строго на юге до Амабикиямы на севере. Самыми заметными пиками среди них числятся священные горы Асиосан и Кабасан. При значительной высоте больше 900 метров эти горы представляют собой приметный объект на равнине Симоса Мусаси, на котором можно поставить сторожевые башни по флангам, чтобы следить за подходами на протяженном пространстве во всех направлениях, а также за движением по рекам, омывающим собственные отроги, а также горы Симоцукэ и Северной Хитати. Гора Цукуба посвящена основателям самой Японии, а также ее сыновьям, то есть поколениям Идзанаги и Идзанами, бесстрашно и чудесно выполнявшим эту задачу. Таким образом, с незапамятных времен объектами искреннего поклонения здесь служили алтари, возведенные на вершине, к тому же издавна здесь существовал фаллический культ этой горы. Хозяева самой горы никогда не вмешивались в дела паломников или их представления о мире. Постоянными посетителями этих алтарей числились представители низшего сословия из соседних деревень. Из страха или уважения паломникам скорее оказывалась помощь, чем чинились препятствия.

На правом берегу Сакурагавы (к тому же называвшейся Цукубагавой) совсем недалеко от деревушки Кунимацу находился постоялый двор Сикароку. Здесь действовала переправа для путников, служащая связующим звеном для районов, лежащих вдоль двух берегов реки. Этим в известной степени оправдывается появление такого причудливого заведения в такой безлюдной местности; но профильное занятие его тэйсю (владельца) заключалась в поддержании связи с бандой разбойников в горах, сбыте награбленного имущества и похищенных женщин в Камакуре и даже в Киото. Когда компания Сукэсигэ еще только приближалась к его постоялому двору, этот жирный негодяй уже потирал руки в предвкушении барыша. На рока его кодзо (помощники) сложили высокую гору багажа. Будущие гости казались словоохотливыми и шумными. Хозяин постоялого двора улыбался, когда показывал им апартаменты, выходящие окнами во внутренний сад его дома. Перед постояльцами выставили настой поджаренного пшеничного зерна (муги). В низком поклоне Сикароку ждал распоряжения. Гости заказали незамысловатое угощение, соответствующее успешному завершению определенного пути: сакэ с рыбной закуской, а также любые деликатесы, которые можно найти на месте. Сикароку выразил свое почтение и извинения, потом вышел, польщенный тем, что одного из гостей, отличавшегося статью, он уже знал по старым слухам как сводника из города Мито. «Руководитель у них человек молодой и недалекий. Торговцы всегда служили легкой добычей для наших благородных вожаков с гор. И кисетом с золотым песком! Теперь их надо так угостить, чтобы они все перепились в дрова». Подогрели сакэ, подготовили ванну и гостей пригласили всем этим насладиться. Когда гости собрались снова, к пиру все уже было готово. Прислуживавшие женщины подливали вино без ограничений, ничуть не скупясь. У Сикароку скопился запас товара на отправку: то были красавицы, свезенные из соседних районов. Под строгим взглядом своего владельца они вели себя с гостями предельно вежливо и почтительно. Когда гости вошли во вкус попойки, Сукэсигэ, убедившись в том, что момент для воплощения задуманного в жизнь назрел, ушел, чтобы составить послание в горы. Потом он вызвал своего банто (слугу): «Гости уже порядком набрались. Девушки напоят их быстро. Дэнкити, тебе предстоит спешно доставить это письмо в горы вожакам Казама. По сути, в письме дано представление о данном первом путешествии. Если сторожа начнут расспросы, скажи, что Сикароку принял группу купцов численностью семнадцать человек, которые в настоящее время беспечно пируют на его постоялом дворе. По откровенно демонстрируемому богатству можно предположить, что они – птицы высокого полета, а не просто воробьи и к тому же они ничего дурного для себя не подозревают. Главарям разбойников можно рассчитывать на богатую поживу, которая сама идет к ним в руки». – «Ваше распоряжение выслушал с почтением и уяснил». С этими словами озадаченный Дэнкити скрылся в направлении реки. Там он взял лодку, проплыл некоторое расстояние вверх по течению, чтобы сойти на берег и отправиться в горы.

Одного только человека не радовал пир на постоялом дворе – Икэно Сёдзи Сукэнагу. «Слишком уж нас потчуют вином с табо и развлекают для пользы дела, которое мы тут затеяли». Он потихоньку покинул пирушку. Тем временем Дэнкити уже поднимался в лодке вверх по течению реки. Откуда-то снизу доносился какой-то шелест. Причем он совсем не походил на шум воды. Дэнкити, взглянув вниз,[19] увидел, как приподнимается подстилка. Потом появились две огромных руки, схвативших его за горло, как железные клещи. Он попытался было сопротивляться, но его руки бесцельно цепляли воздух, а глаза в ужасе полезли из орбит. Так он и погиб. Сёдзи сразу же обыскал тело и завладел письмом хозяина постоялого двора, предназначенным разбойникам. Швырнув труп за борт в реку, он взял весло и энергично погреб к причалу. Спрыгнув на берег, он попал на горную тропу, проходившую рядом с рекой, и начал взбираться по склону. Через милю пути (13 или 14 тё) он лицом к лицу столкнулся с дозором разбойников. По их требованию он рассказал о якобы порученном ему задании. В дозор назначили разбойников, поручив проверять всех приближающихся к горе путников, а также задерживать всех подозрительных или опрометчивых выгодных странников, блуждающих в пределах мест их патрулирования. Их вооружили нагамаки (мечами с длинными рукоятями), а также привили им некоторое понимание дисциплины. Письмо от Сикароку послужило своего рода пропуском через пикет, и Сёдзи отправили еще на милю вверх по тропе, где его должны были допросить более умелые участники шайки. Там он и нашел каменные ворота, охраняющие подходы к цитадели разбойников. На посту находилась дюжина сторожей. Допрос здесь состоялся в той же острой манере, зато обыск провели еще тщательнее. «Письмо совершенно определенно написал Сикароку, но тебя никто не знает на нашей горе». На это Сёдзи ответил так: «Идза! Я, Дэнкити, совсем недавно в ваших местах. Сикароку приходится мне старшим братом, а я жил в Хораге. Старый банта Энсити больше никуда не годится, и он отправился к себе домой в Тамба-Кумасити с последней группой женщин, отправленных в Киото. Так как он не вернулся, мой старший брат назначил меня на его место». – «Хорагэ находится совсем недалеко», – вставил один из стражников. Второй добавил: «Известно, что у Сикароку есть младший брат, живущий там. Так что там за купцы?» – «По всей видимости, игра стоит свеч, – ответил Дэнкити. – Они напиваются в дрова, женщины держат их в своих руках, и больше купцов ничто не волнует. Их старшина – человек молодой и неопытный, не старше нашего Дэнкити. Купцы сорят деньгами, и многочисленные свои упаковки с товаром они оставили на попечение тэйсю». – «За кияку ты получишь кяку (оплаченную сделку). Наш вожак собрал передачку для тэйсю, причем и с крыльями, и без них. Но с ее отгрузкой можно подождать. Тем временем предупреждение следует донести в срок. Отдохни-ка пока здесь».

Ждать пришлось недолго. Предприятие сулило слишком много, чтобы упустить такой шанс. Письмо прочитал Казама Хатиро. И сразу же позвал своего брата Дзиро. «Долгожданные известия пришли с постоялого двора Сикароку, брат. Он приютил жирную добычу – купцов, возвращающихся домой с товарами и набитыми деньгами карманами. Они немногочисленны, и с ними не составит труда справиться. Он требует свою долю как всякий лавочник из Камакуры, старый скряга!» Дзиро призадумался: «Ханван Огури еще не вернулся в свой дворец. Надо бы проявлять осмотрительность. Он молод, но в своих письмах Сикароку из Камакуры характеризует его как человека редкой отваги и дальновидности. Осмелюсь предположить, что против нас замышляется что-то недоброе. Давно купцы такого рода не осмеливались вторгаться на территорию вблизи нашей горы. На самом деле поля у нас совсем отощали, и совершенно очевидно выгоднее отправляться в районы побогаче». – «Брат, успокойся, ничто нам не грозит, – настаивал Хатиро. – С почтением и уважением прошу разрешить Хатиро осуществить такое несложное дельце. Даже если там на самом деле гостит сам ханван, численность его свиты слишком мала, чтобы оказать достойное сопротивление. Без сомнения, мы имеем дело с простыми купцами, ведь он никогда не решится посетить такое место, как наше, с совсем небольшим сопровождением самураев. Огури находится не настолько далеко, чтобы там не знали имени Казама. Умоляю, дай свое одобрение». С большой неохотой брат разрешил Хатиро заняться этим предприятием по собственному разумению. В скором времени в воротах появился сам торицуги (дежурный привратник). «Принято решение отправляться в путь. Возглавит отряд Хатигасира (вожак Хатиро)». Сёдзи выпалил: «Яцугасира (паршивый мерзавец главарь)?» – «Нет, глупец, Хатигасира – сам вожак Казама Хатиро. Ты пойдешь с разбойниками. Держись в рамках приличия и береги голову». Курьера привели к вожаку банды. Тот оказался могучим мужчиной с длинными черными волосами, копной собранными на затылке и торчащими из-за его массивной головы. Выглядел тот очень грозным повелителем. Главарь разбойников резко спросил: «Это тот Хорагэ Дэнкити с постоялого двора Сикароку?» Ответ Сёдзи прозвучал так: «Свидетельствую свое огромное уважение и страх. В деревне Хорагэ я родился, Дэнкити – мое короткое имя. Отсюда происходит кличка Хорагэ Дэнкити». – «Один момент, – прорычал Казама. – Ты большой человек, такой же большой, как Хатиро, способный подчинить себе всю деревню. Мог бы подыскать себе работу повеселее, чем банто при постоялом дворе. Там ты только растолстеешь, а в конечном счете тебя заставят заниматься спортивной борьбой». – «Покорнейше благодарю, вас я выслушал и все уяснил, – ответил Дэнкити. – А что передать моему господину?» – «Скажи ему, что на его послание ответит лично Хатиро и произойдет это через пару часов. Эта ночь пройдет быстро». С этими словами Дэнкити передали в распоряжение многочисленных караульных. Дисциплина у разбойников поддерживалась на должном уровне, часовые несли службу бдительно и бодро. Все это подметил наш толковый лазутчик. Разбойниками руководили выдающиеся люди, хотя и молодые.

Итак, Казама Хатиро вооружился для проведения опасной вылазки. Он взял длинный нагамаки, надел шлем и кирасу, сиявшую декоративным шелком, его мощные ноги защищали когусоки (доспехи для защиты нижних конечностей). Его тридцать человек в пестрых одеждах напоминали войско Фальстафа. Он повел своих людей к подножию горы, чтобы на лодке добраться до постоялого двора. Тем временем на постоялом дворе пирушка шла своим чередом. Женщины источали непреодолимое очарование и податливость, а мужчины позволяли себе с ними все до логического предела. Икэно Сёдзи незаметно вошел и занял свое место. Среди пестрых одежд честной компании Сукэсигэ просто затерялся. Сёдзи нахмурился. Потом, позевывая, коротко спросил: «Где этот тэйсю? Позовите его сюда составить нам компанию. Нам становится скучно развлекать самих себя. Пусть он поведает нам легенды этой горы и сельской местности ради приятного времяпрепровождения». Сикароку было нечего возразить. И нечем было отвлечь внимание гостей, пока Дэнкити вернется с двумя бандами Казама. Итак, тэйсю уважительно присел на корточки на краю апартаментов и начал свое представление. Работники постоялого двора и служанки собрались внутри послушать. Сикароку провел на этой горе много лет и присутствовал на многочисленных разнузданных мацури (гулянках). В его легендах при подробном их изложении присутствовали эпизоды, приводившие в конфуз пары, и эпизоды посещений священной горы призраками. Сёдзи поднялся, как будто чтобы выйти ненадолго. Он прошел позади Сикароку. В следующий момент голова тэйсю скатилась на пол. Все рото Огури мгновенно были на ногах, окружив Сёдзи. «Аре-ё! Аре-ё!» Женщины припали к земле и подняли пронзительный крик. Сукэсигэ сказал: «Вот и настигла Сикароку кара Небес за долгие годы его злодеяний. Не бойтесь. Никто вас здесь не обидит. Сёдзи, перед вами невинные девушки, неспособные принести нам вреда». Сёдзи ответил так: «Как женщины, они родились кошками без чувств, зато вероломными существами. Ваша светлость человек великодушный, но когти им следует обрубить, и безопаснее всего надежно их где-то запереть перед тем, что должно случиться, для их же и нашего блага… Есть ли здесь подходящее место?» Он хмуро повернулся к женщинам. Они хором ему ответили: «Здесь есть просторная кура (кладовая), и там поместятся все. Просим сохранить нам жизнь. Мы не оказываем ни малейшего сопротивления». В слезах они по очереди простерлись перед пугающим их человеком и его более милосердным господином. Со слугами и женщинами их отвели в кладовую и надежно заперли внутри. Затем Сёдзи представил своему господину отчет о своем посещении горной цитадели разбойников. Сукэсигэ сказал: «Через короткое время разбойники будут в нашем распоряжении. Теперь займемся выполнением нашего замысла». Все рото энергично взялись за дело.

Казама Хатиро со своей шайкой высадился на берег и приблизился к постоялому двору. Шел десятый месяц (ноябрь), и лили затяжные дожди. Все дышало покоем, как на кладбище. Хатиро произнес: «Вино Сикароку оправдало себя полностью. Пусть кто-нибудь из вас сходит и посмотрит, что там творится. А потом вернется и доложит об увиденном». Отправленный на разведку человек ничего не обнаружил. Он не нашел даже следа пребывания в этом заведении Сикароку, его мужчин и женщин. Везде было темно, а постоялый двор заперли со всех сторон. Хатиро сказал: «Идет-то всего лишь час свиньи (с девяти до одиннадцати ночи). Сикароку наверняка ждет нас. Похоже, его гонец где-то задержался, и мы его опередили. Все – вперед!» В спешке разбойники принялись ломать и растаскивать деревянные панели (амадо). В скором времени появился пролом, и они ворвались внутрь через рока. И тут же попали в коварную ловушку. Они стали путаться в норуко,[20] расстеленной у входа на террасу. Замешательство возникло само собой, но тут разбойники начали толкаться и запутываться в сложной системе натянутых в разные стороны веревок. Чем энергичнее они пытались вырваться, тем отчаяннее становилось их положение. Все рото Огури одновременно набросились на них, начав рубку и сечу в покоях, теперь уже ярко освещенных факелами, которые Сукэсигэ спокойно зажег и расставил по положенным местам. В мгновение ока Казама Хатиро потерял половину своей банды, состоявшей из тридцати человек. Оставшиеся в живых разбойники разбежались кто куда, а Казама изо всех сил пытался организовать их отход. На реке они сломя голову попрыгали в лодки и, совсем не заботясь о судьбе своего главаря, погребли против течения. Как только они отошли от берега, между досками появились щели, суда развалились на части, и разбойники оказались в воде. Преследовавшие их рото Огури очень быстро расправились с беспомощно барахтавшимися в воде врагами. Только лишь двое или трое из них добрались до Цукубасана, чтобы донести сообщение об их разгроме до пребывавшего в ожидании Дзиро.

Тем временем Казама Хатиро оставили наедине с громадным самураем, в котором не составляло труда признать прежнего Дэнкити. «Ага! Вот и ты, негодяй! Так все это дело и замышлялось. Тебя ждут Икэно Сёдзи Сукэнага с рото Кодзиро Ханвана Сукэсигэ. Привести тебя потребовал наш господин. Ты пойдешь к нему, и там у тебя отрежут эту копну волос, а с ней и саму голову. Сдавайся немедленно, паршивец. Тебе придется беспрекословно подчиниться распоряжению нашего господина». Казама Хатиро отвечал так: «Второй раз на нашу гору не приходил ни один чужак, но на этот раз вам предоставляется привилегия, и вы можете воспользоваться приглашением. Хатиро позаботится о вашем юноше владыке!» Он насмешливо щелкнул пальцами и яростно скрипнул зубами. Затем угрожающе взмахнул алебардой, метя в своего противника. Сёдзи проявил большую ловкость. Он уклонился от алебарды, подскочил к Хатиро и вступил с ним в рукопашную схватку. Между здоровяками завязалась борьба гигантов. Крепко ухватив друг друга, они покатились по полу, поочередно оказываясь наверху положения. Представление завершилось у декоративного валуна в саду. В этот момент по несчастному стечению обстоятельств Сёдзи находился под разбойником. Но Казама Хатиро не мог воспользоваться примером Санады Ёити, не мог он и позвать кого-то из Бундзо.[21] Его кинжал находился неподалеку за спиной, и до него можно было дотянуться. Он вытянул руку, чтобы его подобрать. И тут же полетел на спину, поднявшись над полом. Теперь наверху оказался Сёдзи. Тут же он заломил руку Хатиро за спину и получил возможность передохнуть. Даже с неким уважением Сёдзи осмотрел своего поверженного противника. «Судить тебя будет мой господин, а не я. Пошли!» Подхватив своего пленника совсем без церемоний как мешок с рисом, он доставил его пред светлые очи Сукэсигэ.

Икэно Сёдзи связывает Казаму Хатиро

Ханвану с первого взгляда понравился вид его могучего пленника. «Велика сила твоего тела, Сукэнага, и умен составленный тобою замысел. Вот уж точно: могучий умом и телом человек. А это – пресловутый Казама Хатиро? Освободите его от всех пут». Смущенный и ошарашенный вожак разбойников простерся перед повелителем. Сукэсигэ начал свою речь так: «Судя по твоим взглядам и действиям, разбой не совсем тебе по душе. Как человек твоего склада, такой молодой и перспективный, может заниматься совсем сомнительным делом, осуждаемым и презираемым всеми добропорядочными мужами, понять трудно. Однако в задачи вашего Сукэсигэ оказание чрезмерного нажима на храбрых людей не входит. Выбери для себя новый путь, займись честным добыванием средств на жизнь, и придет прощение. Нет! Надо бы рекомендовать ваши имена сёгуну Мотиудзи, это, совершенно определенно, пойдет вам только на пользу. Что скажешь?» – «Такая благожелательность, – отвечал Казама Хатиро, – да еще в подобном исполнении – вещь неслыханная. Со времен Сюна из Со (Китая) никто из злодеев не удостаивался подобной милости. Не передать словами всю глубину благодарности, не выразить величину страха, охватившего меня, Хатиро. Позволь мне отправиться в мир иной к моему брату Дзиро, чтобы обратить его на путь истины, чтобы передать ему весть о том, что ваша светлость готовы принять братьев на свою службу самыми последними людьми». Сёдзи тут же выступил с протестом: «Осмелюсь просить вашу светлость ничего не предпринимать и не слушать медоточивые речи этого негодяя. Не выпускайте тигра из бамбукового леса площадью тысяча ри (большое пространство), ведь этот разбойник просто надеется призвать своего брата Дзиро на отмщение. За его силу Сёдзи может ответить. Его безнравственность и лицемерие известны всем. Он опасный для общества тип. Не соизволит ли ваше высочество приказать мне отсечь ему голову?» Но Сукэсигэ подал дружелюбный знак помолчать, а Казаме – знак, что тот свободен. Пораженный таким исходом своего дела разбойник поклонился до земли и, спотыкаясь, отправился прочь с постоялого двора на дорогу, ведущую на гору Цукуба. Когда тот ушел, Сукэсигэ сказал: «Милосердие – первое средство, а меч – последнее из всех имеющихся. Так гласит кодекс поведения самурая. Предупрежденный братом о нашем подходящем предложении Дзиро раскается в своем порочном поведении. В таком случае пользы для нас будет гораздо больше. Кроме того, со второй попытки им светит больший успех, чем с первой. Сукэсигэ выбрал бой в открытом поле. Проведение штурма горной крепости потребует больших людских потерь. По возможности таких потерь следует избегать. Давайте подождем и посмотрим, что у нас получится. При этом будьте готовы к любым новым попыткам разбойников». Его рото послушали такие слова и одобрительно похлопали в ладоши; больше всех радовался Икэно Сёдзи Сукэнага. Новые сражения? Они были мясом и напитком для этого голодного человека.

Казаме Хатиро не пришлось преодолевать весь путь до укрепления на горной вершине Цукуба. Едва он отошел от берега реки, как тут же встретил Дзиро, скакавшего во главе отряда из восьмидесяти человек мстить за брата. Дзиро несказанно обрадовался и удивился при виде своего брата, все еще живого и здорового. «Ах, какая счастливая встреча! Теперь этому Огури Сукэсигэ стоит преподнести наглядный урок, чтобы он больше не пытался переодеваться в чужое платье и выступать против братьев Казама! Он должен побывать на горной вершине Цукуба в нашей крепости, но в качестве пленника, а судьба его будет такой, что этим ковровым самураям из Камакуры предстоит трепетать от страха при всяком распоряжении выступить в поход на нас. Подать коня Хатиро-доно! Теперь горные братья со своими бойцами отправятся дальше». Тут Хатиро отвесил почтительный поклон своему старшему брату, но не двинулся с места. «Задумайся-ка на минуту по следующему поводу! Я, Хатиро, обязан Ханвану жизнью. Другими словами, я родился заново. Кроме того, его слова запали глубоко мне в душу, Хатиро. Зачем цепляться на наше никчемное мятежное существование, когда предложено достойное будущее? Рассуди сам, брат, согласись на перемены в жизни: подадим прошение на назначение нас кэраи при Огури-доно. Потом сама жизнь поставит перед нами, еще молодыми людьми, задачу – служить в качестве самураев нашему сёгуну». Дзиро посмеялся над ним, а потом пришел в ярость. «Хатиро, ты находишься под действием чар льстивых речей Сукэсигэ, который просто-напросто пытается заманить нас в ловушку. Если оба брата окажутся в его силках, он запоет совсем другую песню. Нашу горную твердыню разрушат, братьев Казама доставят в город Огури, где порадуют толпу тем, что нас публично распнут, а тела порежут на куски ради собственного развлечения. С Огури Сукэсигэ следует разговаривать только на языке оружия. Тогда ему достанется судьба, уготовленная для нас; он должен пасть жертвой своего собственного коварства и при этом послужить развлечением для нашей братии… Что! Ты все еще не отбросил сомнения! Нет, брат, ты у нас совсем перетрусил! Тогда бери коня и возвращайся на нашу гору. Полежи под стегаными одеялами, глядишь, согреешься и восстановишь свое мужество. Выпей сакэ, да так, чтобы кровь побежала не только по твоим жилам, но и перед самими глазами». Презрительно взглянув на брата, он пришпорил своего коня. Хатиро остался один, бледный от возмущения. «Я, Хатиро, уже мертвец. Почему бы на самом деле не совершить путешествие в Мэйдо (Аид)? Если подчиниться старшему брату, тогда снова придется напасть на Ханвана, а потом подвергнуться осуждению и наказанию». Он стремительно последовал за свитой своего брата, который еще раз улыбнулся, пытаясь взбодрить помрачневшего Хатиро, как это всегда делал в детстве.

Переправившись через реку, разбойники приблизились к постоялому двору покойного Сикароку. На этот раз все обстояло совсем по-другому. Окрестности ярко освещались, но снова нельзя было заметить ни малейшего признака жизни. Зная, что случилось с его братом, Дзиро взирал на все это с дурными предчувствиями. «Ханван не станет использовать ту же самую уловку дважды. Что он мог задумать теперь? Неужели они испугались, покинули постоялый двор и бежали в сторону Огури? Мы их очень скоро догоним». Один из разбойников предложил: «С почтением и уважением предлагаю провести вылазку». Дзиро удивился: «Что это вон там?» – «Вон там, на вершине горы, виднеется небольшой костер. Без сомнения, кому-то подается сигнал». – «Сомневаться не приходится: все это вызывает большую тревогу. Разделитесь на две группы у подножия той вон горы и обойдите ее с обеих сторон. При таком построении противник не сможет зайти к нам со спины». По приказу Дзиро разбойники все так и сделали, но никого обнаружить не смогли. Тут неожиданно у подножия горы появилась фигура буси верхом на коне. Сукэсигэ прокричал: «Так вот, Дзиро, как ты отреагировал на мое распоряжение! Удостоенный прощения, ты пытаешься снова силой навязать мне свою компанию, но тебе вместо милосердия уготовано суровое наказание. Немедленно сдавайся и готовь прошение о помиловании, предоставленном твоему брату Хатиро». На такое мягкое предложение Дзиро промычал в ответ следующее: «Ага! Ты встретил моего брата вероломством и медоточивыми речами, а не оружием в честной схватке лицом к лицу. Теперь настало время показать, что братья Казама не хуже любого самурая, произведенного на свет в городе Камакуре». Алебарда в его руках завертелась, как крылья ветряной мельницы, и разбойник бросился на Сукэсигэ. Парируя удар, Сукэсигэ одним движением меча перерубил древко алебарды. Под седлом у Дзиро находился прекрасно обученный боевой конь. В стойлах Сикароку Сукэсигэ удалось обнаружить одного простого жеребчика, но такими были его навыки, что животное и человек выступали единым существом. На ум самоуверенному Дзиро начали приходить недобрые предчувствия. Бросив бесполезное древко алебарды, вожак разбойников вытащил свой меч. Он наносил мощные удары сверху и снизу, справа и слева. Сукэсигэ давал противнику порезвиться, отражая его удары со смехом и подначками. Неожиданно лошадь Дзиро оступилась. Сёдзи приблизился с толстым стволом березы длиной футов двенадцать (без малого 4 метра), вырванным из земли. Пользуясь им как палкой для ходьбы, он одним ударом уложил на землю лошадь вместе с седоком. В мгновение ока главаря разбойников связали, как пойманного на охоте кабана.

Казама Хатиро, услышав шум вооруженной схватки, в спешке объехал гору и выскочил из-за угла как раз в тот момент, чтобы стать свидетелем конфуза своего брата и триумфа победоносного Сёдзи. Последний радостно взревел: «Опять ты приволокся на пирушку без приглашения! Негодяй! На этот раз тебе уж точно не избежать расплаты в силу благожелательности нашего господина!» Казама Хатиро кипел гневом при виде своего брата, поверженного и обмотанного веревками. С громким криком он бросился ему на помощь. А Сёдзи отступил в сторону. Снова здоровяк взялся за дело. С переломанными коленями несчастная его лошадь упала вниз головой на землю. Казама Хатиро приземлился в некотором удалении, сокрушенный и беспомощный под тяжестью тела энергичного Сёдзи. Когда буси его связывал, Хатиро охватила большая ярость. «Трус! Зачем тебе пленники? Отрежь наши головы и отнеси их своему господину. Прояви хоть малейшую жалость». – «С ворами обращаются именно так», – послышался короткий ответ Сёдзи на мольбы разбойника. Тем временем пораженные и перепуганные разбойники попроще наблюдали, как обращаются с их вожаками. «Велика сила братьев, но этот человек выглядит воплощением демона. Наши главари оказались в плену. Они не приходятся нам родителями. Наша задача состоит в том, чтобы спасаться самим, а не спасать их. Пора спасаться». Они отступили, но тут же пали под ударами рото из Огури, возглавляемыми Сёхэем, или сдались в плен. Всего сдалось тридцать пять разбойников. Остальных перебили, а кое-кто скрылся на территории других областей. Сёдзи поднял своих пленников на ноги и, взяв их за шкирку, привел пред светлые очи Сукэсигэ, занявшего место судьи. Сёдзи встал за их спинами со сжатыми кулаками, готовый вышибить им мозги с первого же удара. Но Сукэсигэ снова приказал освободить их от пут. Он обратился к распростершемуся перед ним Дзиро: «С твоим братом мне разговаривать не о чем. Он младший из вас, подчиняется тебе и, вне всяких сомнений, поведал тебе все. Что хочешь сказать мне? Ты принимаешь выставленные мною условия, то есть исправиться и отказаться от своей подлой деятельности, неподобающей такому человеку, как ты?» Положив голову на вытянутые руки, Дзиро заговорил: «Велико, практически невероятно, великодушие и милосердие нашего господина. Сначала послушайте рассказ о нашей жизни. Мы, братья, родились в деревне Маруяма провинции Мусаси. Когда мы были еще детьми, на нашу деревню напал знаменитый разбойник Цукуба Дзиро. Земледельцев ограбили, и их имущество растащили. Наш отец госи-самурай оказал сопротивление разбойникам. Его с женой подвергли жестокому убийству. Когда нас подвели к Дзиро, разбойники попросили его сохранить нам жизнь. Оставив нам жизнь, этот грабитель забрал нас в крепость на гору Цукуба. Там нас определили к нему на службу в качестве мальчиков-прислужников. Прошли годы. Нам уже было не 11 и 10 лет, а 15 и 14. Наступило время отомстить за родителей. Когда Цукуба Дзиро уснул после одной из попоек, мы убили его и отрубили ему голову. При попытке побега нас поймали разбойники до того, как мы покинули окрестности горы. Нас привели обратно на гору, чтобы судить, и предложили на выбор или умереть, или занять место убитого главаря банды. Мы уже привыкли к своей разбойничьей жизни. Ее опасность подходила характеру обоих братьев. Предложение приняли, и в результате братья Казама встали во главе банды разбойников Цукуба.[22] С тех пор горная крепость служила нам родным домом. В настоящее время нам 20 и 18 лет от роду. Приносим свои извинения за причинение беспокойства вашей светлости. Просим благосклонно отнестись к нашим словам. Дайте нам надежду на вступление на вашу службу даже в качестве самых последних людей или просим указания вспороть живот в наказание за вызванное у вас недовольство».

Сукэсигэ радостно рассмеялся. «Ну, на службу я вас возьму. Живыми вы принесете больше пользы своему господину. Пусть подадут чашку сакэ для закрепления обряда подчинения слуг своему господину. Никаких суровых испытаний применять не будем». Потом Казама Дзиро обратился к своим разбойникам: «Вы сами видели, что здесь происходило. В соответствии с распоряжением нашего уважаемого господина, если таковое не противоречит его службе, ронин, не считающий себя разбойником по сути и не испортивший свою репутацию, получит право присоединиться к порядочным подданным». Дзиро с Хатиро сами отобрали таких людей и представили их Сукэсигэ. Остальных отпустили с подарками, но предупредили их, чтобы они не попадались за своим прежним занятием. После этого Сукэсигэ переправился через реку и спустился с горы. Крепость подожгли, а все удобства, которыми могли воспользоваться разбойники в будущем, уничтожили. Итак, все отправились во дворец Огури. На территории провинции наступил абсолютный мир и покой, земледельцы перестали запирать ворота, а мальчишки с воспитателями спокойно бродили по горным склонам. Так вот братья Катаока, Икэно Сёдзи, а также братья Казама Дзиро и Хатиро Масакуни стали служить кэраи в Огури, пользуясь полным доверием и признанием своего господина Сукэсигэ.

Глава 6

Восстание Уэсуги Дзэнсю

Пребывание Сукэсигэ в Хитати было недолгим. В конце девятого месяца 23 года Оэй (октября 1416 года) поступило распоряжение его отца отправлять новобранцев Огури маршем в Камакуру для оказания помощи Уэсуги Дзэнсю, известному также как Инукакэ Нюдо по месту его проживания и его выбритой макушке священника. Познакомиться с ходом этих событий полезно, чтобы понять связку нашего рассказа, и к тому же конкретные подробности современными ему историками толкуются в искаженном виде. В любом случае обстановка тогда складывалась достаточно грозная, чтобы отмобилизовать для участия в ее нормализации Сукэсигэ с его Десятью храбрецами. Итак, молодой сёгун отправился вместе с ними верхом во главе 1700 самураев, представляющих род Огури.

Инукакэ Нюдо с его дурным нравом в конечном счете довел ситуацию до крайнего обострения. В начале 23 года Оэй (1416) во время утонченной аудиенции, не лишенной острых углов и устроенной его сёгуном, главный министр получил отповедь по нескольким направлениям. Отстранение от должности показалось ему тем горше по той причине, что на пост сицудзи выбрали Уэсуги Норимото из дома Яманоути.[23] При его одаренном сыне Норизанэ правительство функционировало в высокомерной манере Уэсуги с полным попустительством расточительству и капризному нраву сёгуна Мотиудзи. При этом обращалось слишком мало внимания на деяния Дзэнсю. Последний удалился в свое поместье, располагавшееся в красивой долине Инукакэ рядом с дворцом Окура (Кубоясики), и там не только просто сосал лапу. Нюдо Дзэнсю теперь находился с официальным визитом у сёгуна Мицутаки во дворце Мидо.

Мицутака приходился братом Мицуканэ и поэтому дядей Мотиудзи. Более того, у него был приемный сын Мотинака – совсем еще юный, приходившийся младшим братом Мотиудзи. Тем не менее его в полной мере коснулись перипетии и завихрения политики в тогдашней Японии. Представленный сёгуну в его присутствии Дзэнсю простерся перед ним и со слезами на глазах сказал: «Когда из мелких недоразумений раздувают большие обиды и ищут оскорбления, где их никто не подразумевает, дела приобретают самый неблагополучный поворот. Нюдо считал большим оскорблением то, что его заставляли осуждать своего господина. Послушного ребенка никто не считает подхалимом, а преданного вассала – льстецом. Сюзерена никто не осудил, наоборот, он приехал к нюдо излить на него свою злость. Прошло совсем немного времени с тех пор, как Норимото подверг сомнению престиж дома нашего владыки, но до сих пор он правит землями в качестве сицудзи, а его сын Норизанэ ждет наследования вразрез со всеми прецедентами. Дверь тюремной камеры остается открытой, а он придерживается правил летящего дракона. Но мир стремительно меняется. События нарастают. Прошу покорнейшее обратить ваше внимание на план, с помощью которого появляется надежда разобраться в этом деле и спасти дом с его предназначением от рук распутного и пьющего князя». Обливаясь слезами, сдерживая горький гнев, сопровождая свои действия тщательно подготовленной речью и грустной улыбкой, он подал свое прошение князю Мицутакэ.

Князя не составило труда убедить в том, что его дому угрожает опасность и что под надзором Дзэнсю спасти этот дом сможет как раз его же сын. Чем дольше Инукакэ Нюдо улыбался и мягче становился его голос, тем больше он приходил в бешенство, которое считал естественным состоянием души при своем тщеславии. Он тянул время для размышлений, однако Нюдо продемонстрировал преимущество стремительно поднятого мятежа. «Кроме того, – намекал он, – все необходимое уже под рукой, ведь сёгун ничего не подозревает. Один стремительный удар, и этот человек окажется полностью в руках вашей чести. Когда известия дойдут до сёгуна, он смирится со свершившимся фактом и противиться не будет. Таким образом, дом, основанный великим предком князем Такаудзи, будет сиять во всей его славе. Кроме того, наш канто может выставить войско, вдвое превосходящее вооруженные отряды Киото». И в этом он был прав. В основу своих честолюбивых планов канрё Канто положил единство интересов Канто. Верхушка Киото отвлеклась на стремительное назначение и свержение императоров; букэ (Дом сёгунов) и кугэ (придворные вельможи) никак не могли прийти к единому мнению по этим вопросам. В этой связи постоянно замышлялись и осуществлялись мятежи.

Нюдо со знанием дела сообщил князю о наличии средств для практических действий. От Канто к Камакуре двигалось войско самураев, и его отряды уже были совсем рядом. Представители родов Тиба, Нитта, Сибукава, Такэда, Огасавара, Камо Сога, Дои, Насу, Уцуномия, Никайдо, Сасаки, Кидо возглавляли армию численностью 113 тысяч человек, к которой примкнул отряд Огури. Среди немногих заслуживающих полного доверия отрядов можно назвать рать клана Юки, однако, отрезанные неожиданным маневром, они не могли идти пешим строем или послать в Камакуру гонцов с известиями. В конечном счете в начале десятого месяца (конце октября) это многочисленное войско спокойно овладело всеми входами в город. Воины разбили лагеря при полном вооружении. Даже лошади, казалось бы, соблюдали маскировку и тишину, тихо пожевывая овес и не решаясь им хрустеть. Мицутака и Мотинака из дворца Син-Мидо взяли на себя заботу о великом госте. Удзинори покинул ясики Инукакэ, чтобы взять командование на себя.

В Камакуре узнали о происходящем, когда огромное войско пришло в движение. Великий страх и ужас наступил, когда Дои, Цутия и Тиба покинули Гокуракудзи и вошли в кварталы Сака-но Сита в Хасэ. На противоположной стороне Хитати и Симоса отряды находились в Канадзаве, и им принадлежал контроль над Асахинакиридоси. Там ждали появления западных рекрутов. Отряды Такэды и Нитты двигались на Яманоути. Ни о чем не подозревавший Мотиудзи валялся в пьяном забытьи. Потом в венчальную камеру в спешке прибыл Кидо Сёгэн Мотисуэ. Он громко постучал снаружи. Поднятый с постели визитерами князь Мотиудзи не мог поверить в привезенные ими известия. Все знали, что Инукакэ Нюдо сказался больным. Его сын Тюму-но Тайсукэ считался таким же необщительным человеком, как и его отец, и таким же отшельником. Мотисуэ плакал от испуга и боли. Увы! Его господин вел себя очень глупо. Враги находились уже рядом, и всю территорию Канто заняли отряды под командованием Дзэнсю. Из-за беспечности его владыки судьба его дома выглядела погибельной. Всю долину Камакура покрывали отряды противника. Надо было бежать до того, как начнется штурм дворца, так как в теснине кварталов ни о какой обороне речи идти не могло.

Когда Мотиудзи в конечном счете удалось внушить необходимость прислушаться к голосу разума, тот в спешке схватил одежду, чтобы переодеться и предстать другим человеком. Мотисуэ ждал его с тридцатью всадниками. У Дзюни-сё они пересекли небольшую речку, протекавшую перед дворцом, и поспешили вверх по горной тропе в сторону Мёходзи и Нагоэдоси.[24] Добравшись до деревни Коцубо, они раздобыли рыбацкую лодку и на веслах поторопились к берегу возле Юигахамы. Одна из возможностей соединиться с отрядом Сицудзи у его поместья Сасукэ состояла в том, чтобы просочиться по тылам противника, где можно было незаметно проскочить, так как пестрая армия сосредоточилась на узких путях Юигасато. Этот план оправдал себя и принес успех предприятию. Норимото ничего не подозревал, как и сам Мотиудзи. Норизанэ развлекался на пиру с возлияниями сакэ. Скачка продолжалась до встречи с Уэсуги Сури-но Таю. «Инукакэ Нюдо при поддержке всего Канто ведет наступление на Кубоясики. Если не найдется средств противостоять ему, тогда все пропало». В конечном счете дело было семейное. Когда Норизанэ застегивал свои доспехи, на ум пришли поэтические строки Тода Когэна:

Непоколебимо стоит дракон посередине нашего мира; Неподвижно выражение его морды, хотя большие горы дрожат.

Теперь приходили известия о том, что враг вышел на морское побережье. Клубы дыма и пламя поднимались от горящих торговых лавок и жилых домов. А что же происходило в самом госё (во дворце)? Норизанэ завязал иваоби (поясок на доспехах) и приказал подвести свою лошадь. Его первый долг заключался в спасении своего господина, пусть даже ценой собственной жизни. Сколько хватало глаз, со всех сторон приближались флаги отрядов врага. К счастью, он думали больше о грабеже, чем о схватке. Он было приготовился отправиться в путь, но его господин невредимым со своей свитой уже въезжал в ограду ясики Сасукэ. Выдвигавшийся к дворцу Окура враг подошел к Вакамияодзи, но при этом оставил свободным для прохода свой тыл. Через этот тыл они благополучно и проскользнули.

Отряд Норизанэ насчитывал без малого 7 тысяч человек. Мотиудзи лично подобрал для своего дела пять сотен свободных и болтающихся без дела последователей. Тут же разработали диспозицию. Перед входом в долину натыкали кольев и натянули веревки. Оборону со стороны моря доверили Норизанэ и Изумо-но Ками с 2 тысячами воинов. Сатакэ Ума-но Сукэ с 800 воинами охранял лабиринт узких дорог на стороне Сасамэ – Хасэ. В Юки Содаи с тысячью человек следил за стороной Якусидо к востоку. Уэсуги Биттю-но Ками Тонака с отрядом из 800 человек охранял подход к Мирёдо. Опасный участок Кокусёдзи поручили оборонять Миуру с без малого 2400 воинами на фронте Кисёзака.[25] Дандзё-но Сёхицу с 800 солдатами вышел вперед к Огигаяцу для ведения оборонительного боя. В тылу оставалось совсем немного отрядов, задачей которых была охрана крутых гор, застав на подходах к приспособленным для обороны объектам и самих этих объектов. В ожидании наступления боевой порядок выглядел в виде крыльев журавля (какуёки). Третий день десятого месяца (23 октября) счастливым не назовешь. На четвертый день (24 октября) у Рокухонмацу (Шести Елок) послышались боевые крики. Осажденные войска подверглись такому сильному натиску, что отряд пришлось отвести от Огигаяцу. При поддержке своего многочисленного войска Инукакэ Нюдо развязывал войну и лил кровь. Он решительно сорвался с цепи, пытаясь воспользоваться возможностью свести счеты со своим прежним господином. Он мог постоянно вводить в дело свежие отряды, тогда как многие измотанные непрерывной осадой защитники сложили свои головы. Однако своими собственными силами Уэсуги Биттю-но Ками отразил превосходящие отряды двух Никайдо, Овари-но Ками и Ямасиро-но Ками.

Битву можно было считать проигранной. При такой степени изнеможения защитников выстоять представлялось невозможным, на планирование не оставалось никакого времени, было просто не продохнуть, ни о каком достойном сопротивлении речи уже не шло. Оставалось надеяться только на изменение настроений у наступающих отрядов, привлеченных к открытой битве против своего господина, а также откровенных намерений, скрывавшихся за честолюбивыми планами Нюдо. Никаких признаков благоприятных перемен не наблюдалось. Мотиудзи искренне ненавидели за его расточительность, жадность, пустопорожнюю трату ресурсов провинций на собственное существование в ленивой роскоши. Пока сёгун говорил, народ Канто единодушно поддерживал Удзинори. Норимото вскочил на коня и помчался вдоль линий соприкосновения отрядов, чтобы выяснить складывающееся положение дел. Его доклад никого утешить не мог. Мотиудзи сразу же захотел вспороть себе живот. «Раз уж все потеряно, незамедлительно проведите необходимую подготовку. Промедление недопустимо». Однако Норимото попытался его переубедить: «В нашем распоряжении находится еще тысяча человек, способных держать оружие, и их должно хватить для прикрытия отхода. Все еще может наладиться. Сёгун Киото никогда не простит мятежа против дома. В этом деле, безусловно, замешан князь Ёсицугу, и тем самым он нанес оскорбление самому сёгуну. Было бы глупо действовать так непродуманно, когда простой солдат проявляет чудеса храбрости, достойные настоящего полководца». Тут его сын Норизанэ доложил отцу о том, что враг допустил ошибку, когда начал массированное наступление на Кубоясики. Холмы с тыла и морская дорога в Гокуракудзи никто не прикрывал. Оставив Норизанэ вести арьергардные бои близ усадьбы Сасукэ, Норимото повел князя вверх по извивающейся долине. У алтаря Инари все сложили ладони в молитве; потом поднялись на гору, всей компанией спустились по протяженной долине слева от Даибуцу и преодолели гору напротив Гокуракудзи. Эта дорога сохранилась до сих пор, и выглядит она сегодня ничуть не лучше, чем выглядела в старину. Когда солнце уже садилось, они покинули монастырь с открытым при нем лепрозорием и отправились по приморской дороге на Катасэ. Жен и детей они бросили в горящем городе, и сердца их переполняла грусть, когда они отступали, оглядываясь на пройденный путь и спотыкаясь во мраке. Нитта преодолел горы и поспешил через старый проход на Косигоэ, которым воспользовался его славный родственник Ёсисада. Дои и Цутия со своими отрядами поторопились назад через Гокуракудзи-киридоси. С сотней человек Имагава Сури-но Сукэ и оба Иссики – Ума-но Ками и Хёбу-но Тайсукэ – встали поперек узкой дороги, перекидываясь ругательствами и обмениваясь стрелами с противником. Единственным трусом в их семье оказался Акихидэ. Под покровом ночи и при сильной позиции Касигоэ тысяча воинов приравнивалась к сотне. Противник остановился.

Таким образом, их господин смог добраться до города Фудзисава с почтовой станцией. Здесь Норимото его покинул и поскакал к Этиго на помощь. Лишившись этой движущей силы, Мотиудзи с приключениями двинулся на Одавару, прислушиваясь к звукам погони, которую никто так и не предпринял. Население в Одаваре проявляло равнодушие, даже враждебность, скорее готово было напасть, чем предоставить помощь. Князь снова заговорил о харакири. На этот раз ему на помощь пришел Бэтто из храма Хаконэ Гонгэн,[26] и с собой он привел пятьдесят человек. Он обратил внимание владыки на то, что враг не осмелится ввязаться в войну на горных тропах. Сами же эти люди ориентировались на этой дороге ночью точно так же легко, как днем. В конечном счете сёгуна Мотиудзи доставили в монастырь Нагоя в провинции Идзу. Путники отдыхали три дня, а потом над Кохагэ осмелились поднять белый флаг (штандарт Минамото). Мотиудзи совсем пропал из вида; сообщений о нем не поступало вообще. Зато Кано из провинции Идзу выступали преданными сторонниками Удзинори.[27] С поступлением известий о том, что теперь Мотиудзи находится в Кокусёдзи, для нападения на него собрался крупный отряд. К нему присоединился Норизанэ, однако с собой он привел всего лишь две сотни человек. Под командованием сёгэна Кидо Мотисуэ они выдвинулись на фронте перед противником, в пять раз превосходившим их по численности. Снова складывалась отчаянная расстановка сил. Внутри самого монастыря его обитатели в присутствии своего князя не скрывали недовольства им; он такого отношения заслужил, так как алтарь и семь залов в скором времени занялись пламенем. Опасаясь пленения, Мотиудзи с Норизанэ скрылись на поросшей лесом горе, находящейся с тыльной стороны монастыря. Развязка приближалась, и даже Норизанэ уже склонялся к тому, чтобы обсудить обряд сэппуку. И опять перед глазами показалась сутана. В схватку ввязался Хаконэ Бэтто со своими боевыми монахами, горящими стремлением к победе. В спешке набранные рекруты врага, многих из которых взяли из деревень, особой стойкости не проявили и во время боя просто разбежались. Бэтто сказал: «Осмелюсь засвидетельствовать роль сюзерена в укреплении духа тех, кто предлагает ему поддержку. Жребий дома удалось сохранить в прежнем виде. Снизойдите до того, чтобы принять сопровождение, предоставленное до самого Бо-но Омори. Так как это находится в провинции Суруга, вашей светлости гарантирована мощная поддержка отца и сына Имагава, Нюдо Рёсюна и Казуса-но Сукэ Норитада». Обещания Бэтто сбылись. В скором времени в Бо-но Омори появился Имагава. Численность отрядов нарастала до достойных сёгуна размеров.

Ханван Фудзисава

С этого момента дела Инукакэ Нюдо пошли из рук вон плохо. Причины его успеха лежали на поверхности, но они же послужили источником его краха. Сёгун Ёсимоти оказался слабым, беспутным и болезненно подозрительным человеком, это проявлялось в том, что в боях он стремился ловчить, а также отличался не оправданной ничем жестокостью. Он с самого начала подумал, что его брат Ёсицудзи замешан в восстании Удзинори, и подтверждения его подозрений не заставили себя ждать. Все закончилось тем, что князя поймали, обрезали ему волосы (постригли в священники) и заперли его в Сёкокудзи города Киото. Жители Канто пребывали в большом замешательстве. Преданность вассала своему господину подверглась серьезному испытанию. Притом что он мог догадываться о настроениях и намерениях Мотиудзи, ему виделась возможность выжидательной политики по отношению к себе, зато заговор Удзинори с Ёсицугу служил прямой угрозой его собственному благополучию. В совете незамедлительно составили распоряжение. Суть этого важного документа сводилась к следующему:

«В прошлом месяце отец и сын Син-Мидо Мицутака с бывшим Сицудзи Удзинори Нюдо затеяли государственный мятеж. К ним присоединилось все население Канто. В чем же состоит причина жалобы? Дерево с мощной кроной бросает свою тень на все, но самое важное находится как раз под ним. Такого рода событие у предыдущих поколений считалось делом неслыханным. Теперь следует дать лаконичное распоряжение Сёсё (генералам). Смысл декрета заключается в том, чтобы флаг Востока принудить к повиновению, а его жезл (фу-эцу) ввести в дело. Возможно, никто из мужчин восьми провинций Канто никакой вражды не испытывает. Всем близким родственникам следует безотлагательно уведомить своего господина о жалобах. Мы находимся буквально в состоянии войны. Населению провинций следует подчиниться сёгуну. В народе возник разлад.

Первый день одиннадцатого месяца (20 ноября 1416 года)

Хатакэяма Овари-но Ками Мицуиэ Кояма Итидзоку-тю Кавагоэ Харубэ Тайсукэ-доно Сатакэ Икки Сютю Тиба Тайкин-но Сукэ-доно».

Письмо обошло все Канто, и кампания Удзинори тут же лишилась поддержки населения. Норимото из Этиго направил отряды самурайских кланов Эдо, Тосима и Никайдо на Мусаси. Удзинори с ближайшими вассалами, при поддержке своего зятя Ивамацу Мотикуни выбил их с территории провинции. Тут речь произнес сам сёгун, и он лишился настоящей силы. Юки всегда тяготели к Мотиудзи, а остальные кланы, принадлежащие Симоцукэ и Хитати, Уцуномии, Нитте, Тибе, Огури, отошли от Удзинори. Начало новой кампании положила армия Этиго. Мотикуни, считавшийся самым тщеславным негодяем, чувствовал, что Нюдо пожинает лавры за его счет. Поэтому он предпринял самостоятельный поход. Вероятно, он выбрал самый удачный курс, так как все закончилось его же капитуляцией и сделкой со своим сюзереном. Удзинори пришлось вернуться в Камакуру крепко побитым в боях, в которых он продемонстрировал полководческое искусство в деле противостояния превосходящему противнику. Победные крики через непродолжительное время послышались у него в тылу. Тогда Норимото выдал распоряжения, касающиеся самураев Канто, чтобы они готовились к наступлению в сторону Камакуры. Тут перепугались представители всех кланов. У всех в сознании засела мысль о том, как составить какую-нибудь жалобу, чтобы оправдать свой мятеж и ответить на вызов канрё. Армия из Мияко под командованием Акамацу Казуса-но Сукэ Ёсинори и Сакю-но Тайи увеличилась до 30 тысяч человек за счет присоединения 10 тысяч рекрутов из Микавы, Тотоми и Сураги под руководством отца и сына Имагава. На второй день двенадцатого месяца (20 декабря) Мотиудзи отбросил все сомнения. При своей репутации распутника, пьяницы и гуляки он всегда проявлял храбрость и упорство характера Асикага, унаследованного от Сэйвы Гэндзи. На седьмой день (25 декабря) он был в Фудзисаве. Здесь ему преградила путь громадная армия из Канто, Осю и Дэвы – численностью 200 тысяч человек, если верить одному из летописцев. Сёгун ехал на коне мимо коленопреклоненных отрядов. Верный Юки Ситиро Удзитомо, теперешние раскаявшиеся Кояма, Сатакэ, Ода, Тиба, Уцуномия, Нитта, Дои, Цутия, Сибусава, Огури и представители остальных кланов приняли участие в этом представлении запоздалого подчинения и верноподданнического приветствия своему владыке – по распоряжению из Киото.

Затем отряды Имагава, Омори и Кацураяма двинулись на штурм города. Серьезное сопротивление они встретили только у Кэхайдзаки. Этот район притонов упорно обороняли самураи под командованием Тюму-но Тайсукэ, а об упорстве сражения последующие поколения узнали после того, как земледельцы на полях здесь во времена эпохи Мэйдзи обнаружили черепа, кости и остатки военного снаряжения. Тем временем Мицутака и Мотинака все еще устраивали пиры и бражничали во дворце, празднование продолжалось с тех пор, как они вошли сюда, выдворив из него Мотиудзи. Как только над зданиями, подожженными наступающими Имагава, поднялся дым, как только со стороны марширующих самураев показались клубы пыли, как только крики достигли Небес и потрясли Землю, когда птица кондзитё (вызывающая землетрясение) захлопала своими тяжелыми крылами над дважды подвергшимся ударам городом, сердца приличных жителей Камакуры, привыкших к таким событиям жизни, замерли вместе с ними. Женщины попадали в обморок, мужчины съежились от страха, девочки закричали, пытаясь скрыться в одеждах своих матерей, а мальчики просто оконфузились, чего им делать не следовало. Однако жители Канто снова воспылали преданностью своему сёгуну, и народ заполонил улицы с приветствием подходящим вооруженным отрядам. Немногие из тех, кто сохранил верность Инукакэ Нюдо, точно так же готовы были умереть на своих путях, причем никакого другого выбора в старой Японии им не досталось. Когда на внешние ворота дворца Окура посыпались удары, Мицутака и Мотинака его уже покинули. Отступление через горы представлялось невозможным, зато они смогли добраться до Юки-но Сита. Здесь к ним присоединился Дзэнсю. Его усадьбу в Инукакэ осадил сам Норизанэ, и из сотни ее защитников ни одного человека в живых не осталось. Они ценой своей жизни обеспечили Нюдо шанс на отступление. Тюму-но Тайсукэ, приходившийся сыном Удзинори, разгромленный под Кэхайдзакой, тоже присоединился к ним. Тем самым все четверо встретились у Акабаси (Красного моста) Хатимангу. Прощаясь навсегда, они сложили перед собой ладони. «Войдя на территорию соседнего монастыря, они зарубили друг друга насмерть. Их жены, родственники и рото числом сорок человек вспороли себе животы. Потомкам своим они оставили пользующиеся дурной славой имена». Так увековечил их летописец. К настоящему времени, можно добавить, такой незрелый вывод в Японии подвергается официальному пересмотру. Несчастный Мотинака оставил предсмертное стихотворение:

Во время цветения показываются многочисленные цветы, Потом наступает время, когда лепестки опадают. Ло! Гора вишни.

По крайней мере, авторство приписывают ему, и он был слишком молодым человеком, чтобы еще что-то сочинить.[28]

Глава 7

Коварные замыслы Фудзинами

Таким стало скорое и неудачное завершение предприятия, задуманного Удзинори. Уверовав в добросовестно обоснованное видение слабости Ёсимоти, а также опираясь на практически признанные амбиции канрё Камакуры, он открыл движение в пешем порядке, ничуть не сомневаясь в том, что для него сложилась предельно благоприятная ситуация. Влиятельнейшего имени сёгуна было вполне достаточно для того, чтобы сдерживать в то время любые попытки мести со стороны Мотиудзи; однако все дело состояло в причине, по которой на судьбах дома Огури отразились все эти события. Теперь внутреннее управление ближайшим окружением канрё поручили трем мужам: Иссики Сикибу Сёю Акихидэ, Ямане Курандо Удзихару и Огури Хёе-но Дзё Мицусигэ. Среди своих коллег Мицусигэ, как известный сторонник Киото, всегда встречал откровенную или скрытую оппозицию. Поговаривали тем не менее, что сторонники сёгуна пока что предохраняли его и остальных участников движения Инукакэ Нюдо. На данном этапе имя слабого Ёсимоти в нашей легенде практически не упоминается, за исключением примечания о последствиях мятежа для Киото. Как только до столицы дошли известия о том, что Удзинори и его сторонники удостоились смерти, тут же, разумеется, «открылось», что Ёсицугу собирал снова поднять мятеж. Ёсимоти всячески поддерживал актуальность таких «известий». Сёкокудзи немедленно окружили войсками. Потом на строптивого сёгуна объявили охоту, и его наконец-то обнаружили в кинко-ин (зале) этого монастыря. Дальше факты разнятся. Говорилось, будто ему позволили самому свести счеты с жизнью, но опять же существует версия, что по приказу его брата на сёгуна совершили покушение. В любом случае впоследствии Ёсимоти сделал правильную вещь – присвоил ему имя Энсю-Ин (посмертное) по своему собственному усмотрению и отметил еще одного родственника как исчезнувшего бесследно. Ёсицудзи было 25 лет от роду. То есть его можно назвать вполне взрослым человеком для участия в политике Японии (и другого государства), требующего осмотрительности при выборе варианта своего поведения.

В этом отразился один из незначительных парадоксов японского пути ведения дел, когда все делается исключительно официальным путем. Князь умирает. Он что, мертв как дверной гвоздь, образно говоря? Нет, нет: о появлении могилы торжественно объявили. При всей помпе и формуле: существование мертвого тела заключается в его или ее последнем пристанище вне зависимости от расстояния его расположения. При этом принята следующая процедура: официально проводится измерение участка под захоронение, столяр сколачивает ящик, который послужит последним местом успокоения человека. Потом поступает серьезное объявление, а через считаные часы сообщается сам факт кончины. Такой порядок считается крайне редким, когда дело касается великого гражданина Японии. Искажение факта в нашем случае, да и в самой истории похорон или функционирования двора вне зависимости от источника неправды происходит из лучших побуждений, как нас этому упорно учили. Таким образом, все случилось вскоре после подавления восстания Удзинори, когда ханван-дая Сукэсигэ представил его же отец сёгуну Мотиудзи, который милостиво пригласил на аудиенцию, чтобы выслушать отчет о подавлении разбойников в Хитати и Симосе. Князь встретил своего старого приятеля по играм с радостным выражением лица. Опираясь на руки и колени, Сукэсигэ исполнил сюзерену свой доклад как песню. В знак благодарности князь подарил ему тонко украшенный позолотой меч и неопределенные обещания будущего продвижения по службе. Все представители двора улыбнулись и потерли руки; а ведь каждый понимал пустоту всего этого представления за исключением подаренного оружия. Практически все присутствующие рассчитывали на такой исход дела.

Куда более серьезные невзгоды, чем гнев канрё, грозили Сукэсигэ. Когда его отправили в Хитати, наложница Фудзинами очень рассчитывала избавиться от него. Она надеялась, что он сложит голову в неудачной схватке с грабителями или погибнет от лихорадки низменностей Симосы. К ее разочарованию, бои во время недавних массовых волнений велись ради сохранения преемственности в доме Мантё. Когда надежды не сбылись, помыслы наложницы повернулись к прямым средствам уничтожения старшего сына его же отцом. Она следила за появлением любой возможности и боялась пропустить малейший шанс. Наступил 24 год эпохи Оэй (1417), когда исполнилось семь лет с гибели Хацусэ, и по буддийской традиции отмечалась самая важная дата в поминовении усопшего. Сукэсигэ приготовил замысловатый кинноцу (подношение мертвецу). С ним он отправился помолиться у могилы в Бодайсё (семейном святилище) – в монастыре Фудзисава. Со своими подношениями он вошел в апартаменты один, без сопровождения. Маго Горо исполнял официальные обязанности во дворце Окура и поэтому отсутствовал. Появился Фудзинами. Сукэсигэ сказал: «Сегодня, в день смерти матери, Сукэсигэ смиренно приносит подношение кинноцу и разделяет тем самым скорбь своего почитаемого отца. Надеюсь покорнейше, что мое подношение будет благосклонно принято». Фудзинами ответил так: «С уважением принимается от вашей светлости. О-доно обязательно должен принять данное подношение и вкусить его. И да пребудет ваша высокочтимая персона в добром здравии». Так, обменявшись любезностями, они расстались. Фудзинами торжественно положил свое подношение в токоному (нишу).

В положенное время вернулся Мицусигэ, прошел в свои покои, снял свои официальные одежды и надел более простое платье. На глаза ему попался кинноцу от Сукэсигэ. «Ах! Сегодня же семь лет, как отошла хотокэ (душа) Хацусэ». Ему ответила Фудзинами, как раз вошедшая в его апартаменты: «Да, молодой господин сам принес этот дар с искренним желанием, чтобы его отец отведал поминальное угощение». – «Именно это я собираюсь сделать, – произнес Мицусигэ. – Мало кто может похвастаться более заботливым сыном, трепетно соблюдающим ритуал, всегда соблюдающим правила приличия. Ты сама говорила о его привязанности к своему младшему брату Мантё, а также его уважительности и деликатности в общении с тобой». Пожилой человек протянул руку и подхватил один из принесенных сыном пирожков. Фудзинами его остановила: «Минуточку подождите!» – «А в чем дело?» – возмутился Мицусигэ, помахивая пирожком, зажатым между палочками для еды, и поворачиваясь к Фудзинами. Она ответила: «Ия! Прошлой ночью твоя Фудзинами видела неприятный сон, в котором ваша светлость корчились в страданиях». Она умолкла и продолжила свою речь после минутного замешательства: «Мне трудно это говорить, но в моем сне твой сын стоял рядом и улыбался, явно наслаждаясь болью, терзавшей тебя. Фудзинами очень сомневается в безопасности данного подношения. Осмелюсь просить тебя к нему не прикасаться». – «Вздор, – грубо прервал ее Мицусигэ. – Все это – грязные наветы. В твоем женском сознании поселилась какая-то блажь. Я не знаю более преданного мне человека, чем Сукэсигэ, прислушивающийся к каждому моему пожеланию. Что ему пользы от такого дурного поступка?» – «И тем не менее поостерегись», – взмолилась Фудзинами, хватая его за рукав. В этот момент в комнату бочком вбежал маленький спаниель (тин). Собачка заплясала перед Мицусигэ на задних лапах. Сёгун все еще держал в палочках пирожок, его рука свободно свисала сбоку. Подпрыгнув, тин схватил пирожок. Мицусигэ позволил собаке такую вольность и теперь наблюдал, как она проглотила лакомство. Потом он показал на нее, резвящуюся по комнате: «Смотри! Вот наглядное опровержение всех твоих досужих вымыслов». Он едва закончил фразу, как собака начала крутиться от явно мучительной боли. Потом ее глаза вылезли из орбит, а тело застыло. Лапы расползлись в стороны, и собака упала на брюхо. И тут из глотки у нее хлынула кровь. Через несколько мгновений собака сдохла.

Заливаясь слезами, Фудзинами осела на пол. В оцепенении Мицусигэ не мог оторвать глаз от трупа животного. Механически он повторил свою последнюю фразу: «Что ему пользы от такого вот дурного поступка?» Негодование прорвалось в речи Фудзинами: «Что ему пользы? Так вот: он остро реагирует на любое проявление вашей светлостью теплого чувства к моему сыну Мантё. Он боится того, что младший сын завоюет благосклонность его отца и станет наследником нашего дома. Ах! Мой несчастный мальчик! Ему уготована судьба отверженного сына своего отца, попавшего в лапы такого вот неразборчивого в средствах брата! Неудивительно, что Фудзинами старается задобрить злобные выходки этого негодяя своей покорностью». Взгляд Мицусигэ оставался прикованным к мертвому животному, и при этом он внимательно слушал речи Фудзинами. «Что за низкий подлец! Как он решился на попытку убийства своего добрейшего из отцов? Ия! Даже во время острой вражды между Ецу-О и Мэйтоку из Со такой позор нельзя было представить у посторонних людей. Как такое могло случиться в отношениях между родителем и ребенком!» Воздержанный пожилой человек все больше входил в раж. «Хэйта! Хэйта!» – позвал он резко. На громкий крик его светлости тут же прибыл каро, а за ним появился Имаи Айгоси из стражи. Взгляд Айгоси скользнул по трупу собаки, а потом остановился на Фудзинами. Он подготовился выполнить любое распоряжение своего господина. Мицусигэ жестом распорядился убрать собаку и угощение.