Византийская императрица

V

В январе 532 года борьба цирковых партий более чем когда-либо обострилась.

Со времени своего вступления на престол Феодора из ненависти к «зеленым» совершенно распустила «голубых». Напрасно гневался Юстиниан; он всегда уступал в конце концов настояниям своей жены, а если принимал время от времени решительные меры, то скоро отменял свои распоряжения под влиянием упреков и гнева императрицы. Убежденные в своей безнаказанности, «голубые» день ото дня становились смелее: как только какой-либо сановник был им неугоден, или какой-либо из должностных лиц пытался ограничить их произвол — вся партия возмущалась и являлась к императору с требованием сместить или наказать их противника. Когда один из восточных правителей осмелился высечь некоторых из вожаков бунтовавшей кучки «голубых», он сам был подвергнут такому же унизительному наказанию на одной из антиохийских площадей. Один из сицилийских префектов, казнивший двух «голубых», напавших на него с оружием в руках на одной из аназардийских улиц, был по приказанию Феодоры распят на кресте в главном городе своей провинции, пав жертвой своего стремления соблюсти закон. В Константинополе людей убивали среди бела дня; «голубые» бросались с ножами на своих противников у самых ворот дворца, чуть ли не в присутствии императора. И если базилевс медлил подчас с исполнением их просьб, если он собирался по-видимому покровительствовать лицу, которым они были недовольны, они сами совершали без дальнейших размышлений расправу, нападая на своего врага в момент его возвращения с аудиенции у императора, жестоко избивая его, нередко до смерти.

Серьезность положения усугублялась тем, что «зеленые», возмущенные поведением двора, стали придавать своей оппозиции политический оттенок. Многие из них сохраняли привязанность к семье бывшего их покровителя, императора Анастаса, племянники которого, Гипатий и Помпей, жили в столице, и открыто высказывались против новой династии. Правительство, находившееся между двух огней — тиранической и требовательной дружбой «голубых» и тихо скрываемой ненавистью «зеленых» — с большим трудом поддерживало порядок и вполне справедливо опасалось восстания и кровавого столкновения партий, которое могло вспыхнуть по самому ничтожному поводу.

К тому же нетактичное поведение двух императорских чиновников, квестора Трибониана и префекта Иоанна Каппадокийского, вызывало всеобщее недовольство. Один из них, человек очень ученый, но продажный и необыкновенно падкий на деньги, беззастенчиво торговал правосудием, извращая законы в зависимости от получаемого им за это вознаграждения. Другой, замечательный администратор, но грубый, лишенный всяких нравственных правил, угодливый слуга императора, не останавливался ни перед какими мерами, чтобы выжать из подданных возможно больше денег, необходимых Юстиниану и Феодоре для покрытия их расходов, замучивал нередко до смерти тех, кого подозревал в укрывательстве своего состояния, и позволял своим подчиненным прибегать к самым непозволительным приемам при сборе податей. Оба они возбуждали к себе дружную ненависть народа, оба были в большой милости у императора, который высоко ценил их услуги и был убежден в их безусловной преданности. Но все это, вместе взятое, поддерживало и разжигало народное волнение, разразившееся наконец бунтом, известным в истории под именем восстания Ника, которое, начавшись в цирке, охватило в конце концов весь город и чуть не опрокинуло трон Юстиниана.

11 января 532 года, в воскресенье, на ипподроме происходили по обыкновению бега. Император присутствовал на них так же, как, вероятно, и императрица, со всей своей свитой, знатными патрицианками, скрытая за решетчатыми окнами церкви св. Евгения, выходившими на ипподром: этикет византийского двора не позволял государыне, согласно обычным традициям Востока, слишком часто показываться народу. Присутствовавшие на бегах были настроены особенно враждебно. За последние дни в городе произошло несколько убийств. «Зеленые», кроме того, считали себя вправе, протестовать против несправедливого к ним отношения одного из свитских офицеров, Калоподия, поэтому с трибун, на которых они расположились, поминутно раздавался свист и сердитые восклицания, так что, в конце концов, раздосадованный Юстиниан приказал стоявшему возле него слуге обратиться к народу с вопросом, в чем заключается его недовольство. Сохранился любопытный документ, передающий слово в слово переговоры, которые завязались между императором и представителем партии «зеленых», документ в высшей степени характерный для того, кто пожелал бы составить себе понятие о византийских правах VI века, и ярко изображающий ту свободу, с которой этот народ, сохранивший еще свежее воспоминание о традициях республиканского Рима, держал себя на ипподроме в присутствии своего императора.

«Зеленые», сохранявшие вначале должное уважение к священной особе императора, едва решавшиеся темными намеками упомянуть о своих гонителях, мало-помалу вошли в азарт. Они громко назвали наконец Калоподия, и угрожали божественным правосудием всякому, кто вперед решится притеснять и обижать их. «И так вы явились сюда, — воскликнул задетый за живое Юстиниан, — не для того, чтобы присутствовать на представлении, а для того, чтобы оскорблять правительство!» Началась перебранка. «Молчите, — кричал императорский представитель. — Молчите, или я сниму с вас головы!» «Иуда, палач, убийца!» — отвечали доведенные до отчаяния «зеленые». — Лучше бы не родиться твоему отцу Савватию, он не произвел бы на свет палача! Пусть уничтожат нашу партию — правосудию только и остается одно — сложить руки!» И бросив в лицо Юстиниану обвинение в убийствах, совершенных «голубыми», «зеленые» восклицали: «Ты позволяешь убивать нас и допускаешь, чтобы нас же наказывали!»

Цирк пришел в полнейшее смятение. «Голубые», спустившись на арену, кричали: «Вы, висельники, богохульники, богоотступники, замолчите ли вы, наконец?» «Если вы, наш император, приказываете, — возражали «зеленые», — мы замолчим, но, конечно, против нашей воли. Свершилось: нет больше правосудия. Лучше сделаться язычником, чем перейти в стан «голубых»! И «зеленые» толпами покидали ипподром. Это было самое ужасное оскорбление, какому мог подвергнуться император.

В то время как, выходя из цирка, взволнованная толпа рассыпалась по улицам, Юстиниан возвратился во дворец, рассчитывая, что, преданные ему «голубые» скоро усмирят недовольных. К несчастью Евдемон, префект Константинополя, сделал неожиданную глупость. Он захватил нескольких мятежников и, не осведомляясь о том, к какой партии они принадлежат, приговорил четверых к повешению. Палач на этот раз плохо справился со своей задачей: три раза обрывалась веревка под тяжестью приговоренных. Тогда присутствующая на казни толпа стала требовать помилования осужденных. В конце концов их вырвали из рук палача и монахи обители святого Конона укрыли их в ближайшей церкви. Тут оказалось, что один из осужденных был действительно из партии «зеленых», но другой принадлежал к «голубым». Это выяснилось на следующий день в цирке. «Голубые» и «зеленые» с одинаковым упорством стали просить императора о помиловании осужденных. Юстиниан не хотел и слышать ничего подобного. Это была большая неосторожность с его стороны: теперь в цирке к старому обычному приветствию: «Победа императору Юстиниану!» присоединились грозные крики: «Многие лета «зеленым» и «голубым», соединенным во имя милосердия!» И покинув цирк, с боевым лозунгом: «Ника!» — то есть победа, откуда и получил свое название этот бунт в истории — мятежники бросились в город. Они потребовали у префекта освобождения заключенных, и когда тот отказал, взломали тюрьмы, выпустили на свободу пленных, перебили солдат, пытавшихся восстановить порядок, и затем рассвирепевший народ целую ночь бушевал на улицах, отыскивая и убивая ненавистных ему чиновников.

На следующий день, 14 января, взбунтовавшийся народ осаждал входы во дворец, требуя низложения префекта Евдемона и удаления двух советников императора: Иоанна Каппадокийского и Трибониана. Юстиниан уступил: он призвал в квесторы Базилида, а во главе преторианской префектуры поставил Фоку, и, казалось, когда приветствия и радостные клики народа встретили новых правителей — мятеж готов был утихнуть. Но в действительности распоряжение императора запоздало: оно только поощрило к дальнейшему бунту народ, который увидел свою силу.

До той поры умеренные держались в стороне, и казалось — не все еще было потеряно. Юстиниан решил попробовать меры строгости. 15-го он выслал против бунтовщиков гвардейские полки из варваров под начальством Велизария. К несчастью, во время сражения эти наемники потеснили духовенство, вышедшее из св. Софии с хоругвями и знаменами и пытавшееся разнять дерущихся. Благочестивое византийское население окончательно рассвирепело при виде этого святотатства. Из окон, с крыш и балконов на солдат дождем посыпались черепки и камни, и женщины, которые были особенно возмущены, приняли участие в побоище. Солдаты, терпя поражение, отступили к дворцу, и свалка достигла своего апогея, когда бунтовщики зажгли на их пути все здания. Сенат, общественные бани, Софийский собор были охвачены пламенем. Опасность грозила и самому дворцу: сгорел Халкей и часть гвардейских казарм. В продолжение трех дней бушевал в Константинополе пожар, раздуваемый сильным ветром, сгорело множество великолепных зданий, Александрийские бани, Сампсониевский госпиталь со всеми находившимися в нем больными, базарные лавки, множество частных домов, выгорел дотла один из лучших городских кварталов между Августеоном и форумом Константина. Четверть города превратилось в пепел, и среди кучки почернелых холмов, в облаках дыма, в удушливом запахе гари, на улицах, покрытых трупами, среди которых встречались и женщины, битва продолжалась. Грабеж и огонь царствовали всюду, и мирные жители бежали от надвигающейся опасности на ту сторону Босфора.

Во дворце царило смятение. Несмотря на пришедшие из соседних гарнизонов подкрепления, войск было мало. Гвардейцы, так блестяще выглядевшие на парадах, не выражали ни малейшего желания подвергаться избиению; кроме того, большая их часть, благоразумно выжидая, на чью сторону склонится победа, равнодушно бездействовала и вносила этим еще большее смущение в ряды защитников. Юстиниан мог положиться только на несколько полков, только что возвратившихся из Персии с Велизарием, на ветеранов, которые составляли личную охрану полководца, да на весьма ограниченное число придворной стражи. Но это была капля в море. И Юстиниан, все более и более волнуясь, подозревая в каждом встречном убийцу и предателя, окончательно терял голову.

18 января, на шестой день после начала бунта, Юстиниан, который не спал целую ночь, предпринял последний шаг. По внутреннему ходу, соединявшему дворец с императорской ложей, он вышел на ипподром и, приказав открыть главные бронзовые двери, которые вели на трибуну, появился в цирке с евангелием в руке и обещал всеобщую амнистию, если бунтовщики сложат оружие. «Я сам виноват во всем, — смиренно говорил он. — Дух греха соблазнял меня, когда я отказал вам в вашей просьбе о помиловании преступников». Несколько робких голосов встретили приветствием его слова, но бурные протесты тотчас же совершенно заглушили их: «Лжец, клятвопреступник!» — ревела толпа; в императорскую ложу полетели камни, со всех сторон осыпали бранью Юстиниана и Феодору. Императору осталось одно — бежать.

И то, что можно было предвидеть, наконец, случилось. Народ, озабоченный избранием нового повелителя, в продолжение недели повторявший на все лады имя Гипатия, племянника Анастаса, пришел к дворцу последнего, куда отослал его Юстиниан. Напрасно жена его, Мария, цеплялась за края одежд мужа, восклицая, что его ведут на смерть, и умоляя своих друзей прийти к нему на помощь. Напрасно сам он отбивался от толпы. Опьяненный победой народ насильно увлек его на форум Константина, где его подняли на щите. Вместо императорской диадемы на голову ему возложили золотую цепь одного из солдат, облекли его в порфиру, которую вытащили во время грабежа в одном из дворцовых хранилищ, и вручили ему эмблемы императорской власти. Потом, увлекая за собой нового правителя, толпа ринулась на ипподром, посадила Гипатия в императорскую ложу и вожди восстания, пренебрегая советами некоторых здравомыслящих людей, принялись обсуждать план нападения на императорский дворец. Таким образом к возмутившимся примкнули теперь все недовольные и бунт разрастался: большое число сенаторов открыто высказывались в пользу племянника Анастаса, уже разнесся слух, что Юстиниан бежал вместе с Феодорой. Молодежь из партии «зеленых» блуждала вооруженная по городу, окончательно уверовав в победу, и даже встревоженный Гипатий начинал успокаиваться на свой счет.

Наступил решительный момент. «Самой империи грозило, казалось, падение», как выразился один из современников. Константинополь горел, на ипподроме ликующий народ приветствовал Гипатия и осыпал оскорблениями имена Юстиниана и Феодоры, дворец был осажден. Не видя никакого выхода, император уже отчаялся в том, что может подавить мятеж, и начинал бояться за собственную жизнь. Второпях со стороны садов, выходивших на море, преданные слуги сносили на корабли императорские сокровища; Юстиниан собирался бежать. Наскоро созван был совет из оставшихся верными императору: Велизария, Мундуса, Константиолиса, Базилида и нескольких придворных. Феодора присутствовала на совете.

В этот трагический день, когда Юстиниан, окончательно потеряв голову, видел спасение только в бегстве, когда его придворные разделяли его растерянность, лишь она одна не потеряла присутствия духа. Молча сидела она в начале совещания, но потом поднялась и, возмущенная непростительной слабостью императора и его друзей, напомнила им о долге. «Если бы, действительно, нам не оставалось ничего, кроме бегства, — объявила она, — то и тогда я не прибегла бы к этому средству. Тот, кто носил однажды царственный венец, не должен пережить своего бесславия. Я, по крайней мере, не доживу до того дня, когда меня перестанут называть императрицей. Если ты хочешь бежать, цезарь, ничто тебе не препятствует: у тебя достаточно денег, корабли готовы, море свободно. Что касается меня, то я остаюсь. Я люблю старую пословицу, которая гласит: «пурпур — прекрасный саван». В этот день Феодора спасла трон Юстиниана в решительной борьбе, где ставкой была ее корона.

Под влиянием ее энергичных речей Юстиниан и его советники воспрянули духом. В то время как ловкий Нарзес, один из приближенных императрицы, приложил все старания, чтобы отвлечь «голубых» от мятежа, и достиг этого с помощью золота, в то время как, благодаря этому ловкому ходу, мятежный народ снова разделился на партии и уже раздавались голоса, повторявшие старый лозунг: «Да здравствует Юстиниан! Да защитит Господь Бог Юстиниана и Феодору!» — Велизарий и Мундус приготовлялись идти на приступ ипподрома. Среди горящих развалин Велизарий направился было к императорской ложе, где находился Гипатий, но часть войск отказалась повиноваться ему. Полководец в отчаянии вернулся во дворец, считая дело проигранным, но на этот раз сам Юстиниан подбодрил его. В конце концов Велизарию удалось с величайшими усилиями проникнуть на арену через выходы, которыми пользовались «голубые», и он завязал битву с мятежниками. Деятельный Мундус, который только и ждал этого сигнала, появился в свою очередь со своими варварами с противоположной стороны ипподрома, прорвавшись через так называемые «двери мертвых». И в то время как с верхних коридоров амфитеатра императорские войска осыпали мятежников тучей стрел, внизу солдаты Мундуса прокладывали себе кровавый путь среди тесной толпы. Весь цирк охватила неописуемая паника. Напрасно мятежники пытались бежать: они были окружены со всех сторон. Напрасно пытались они защищаться и протестовать: солдаты Велизария рубили всех сплеча, никому не давая пощады. Это длилось целый день. К ночи, когда избиение было остановлено, более тридцати тысяч трупов, по словам одних, более пятидесяти, по подсчету других, устилали омытую кровью землю ипподрома.

Гипатий, схваченный двумя племянниками императора, был приведен к Юстиниану вместе со своим двоюродным братом Помпеосом. Помпеос молил о пощаде со слезами на глазах. Гипатий, более мужественный, доказывал свою невиновность, клялся, что народ насильно заставил его, прибавляя, что, приказав мятежникам двинуться на ипподром, он имел в виду только одно — предать их в руки Юстиниановых войск. Он говорил правду; к несчастью, посланный им человек заблудился во дворце и не нашел вовремя императора. Но Юстиниан, успев оправиться, с иронией ответил Гипатию: «Прекрасно. Но раз вы пользовались таким влиянием над этими людьми, почему не остановили вы их, прежде чем они зажгли Константинополь?» И на следующий день издал приказ казнить их. Трупы бросили в Босфор.

Главной виновницей этих казней считают Феодору. Она поклялась, по словам одного из ее современников, не щадить вождей восстания и вырвала у императора согласие на смертный приговор. Несколько сенаторов и патрициев, замешанных в мятеже, были приговорены к смерти, а имения их отобраны в казну и распределены в виде награды между преданными Юстиниану придворными. С особенной суровостью преследовали тех, кто изменил «законному правительству»; придворных, усомнившихся в его прочности, солдат, которые не торопились защищать членов партии «голубых», примкнув к «зеленым». По приказанию императора префект начал преследования и террор охватил Константинополь.

Мятеж был подавлен, и Юстиниан мог с полным правом объявить в манифесте, разосланном во все концы империи, о том, что он восторжествовал над восставшими против него узурпаторами. Но в сущности он был обязан своей победой Феодоре: вот почему в жизни императрицы мятеж «Ника» явился одним из самых ярких событий. В эти опасные минуты она выдвинулась среди императорских советников своей энергией и решимостью; она показала себя настоящим государственным деятелем, более хладнокровным и дальновидным, чем сам император. Таким образом с того дня она по праву завоевала себе выдающееся положение в императорском совете, каким до той поры она была обязана только слабости Юстиниана. Она навсегда сохранила его за собой и благодарный ей Юстиниан не оспаривал у нее этого первенства. И так как она обладала дальновидностью настоящего дипломата, знала толк в государственных делах и судила умно и здраво, то управляла, в качестве главного и первого советника императора, не по-женски твердо.

VI

Павел Силентиерский, поэт и придворный, говорит в одном из стихотворений, посвященных Юстиниану, пятнадцать лет спустя после смерти его супруги, что Феодора, «прекрасная, премудрая и благочестивая императрица, память которой он восхваляет, была деятельной сотрудницей императора во всех государственных делах». И все современники ее повторяют в один голос, что она без всякого стеснения пользовалась безграничной властью, предоставленной ей императором, что она была едва ли не более самодержавна, чем он, и Юстиниан сам признавал это. В одном из манифестов 535 года, реформировавшего администрацию, ему угодно было засвидетельствовать, что и на этот раз, прежде чем принять окончательное решение, он советовался с «благоверной своей супругой, ниспосланной ему Богом». Страстно влюбленный в женщину, которую он обожал в юности, очарованный ее недюжинным умом, подчиненный ее твердой и спокойной воле — он не отказывал ей ни в чем: ни в почестях, ни во внешних знаках безграничного господства. В продолжение своего двадцатилетнего царствования она оказывала свое влияние на все: на администрацию, на политику, на церковь. И если иногда ее влияние приносило нежелательные плоды, если ее жадность, вспыльчивость, честолюбие, разжигавшее жадность и честолюбие императора, приводило нередко к сомнительным результатам, все же нельзя не сознать, что она смотрела большей частью на государственные дела с самой здравой точки зрения и что политические ее виды, если бы они осуществились, должны были возвеличить византийскую империю, изменив, может быть, самый ход исторической жизни.

Внешние доказательства выдающейся роли, которую она занимала в качестве правительницы Византии, сохранились еще и поныне: на стенах церквей, выстроенных Юстинианом, над воротами укрепленных им крепостей имя Феодоры высечено рядом с именем Юстиниана. На императорских печатях изображение Феодоры выбито вместе с изображением ее супруга. По всей империи города и местечки добивались чести называться: Феодориатами и Феодорополями. Вместе со статуями Юстиниана воздвигали памятники и Феодоре, сановники присягали и ей на верность, как соправительнице императора. Они клялись «всемогущим Богом, единородным сыном его Иисусом Христом и святым Духом и чистой и непорочной Девой Марией, четырьмя евангелистами и св. архангелами Михаилом и Гавриилом служить верою и правдою благочестивейшим и благоверным государям: Юстиниану и Феодоре, его августейшей супруге». Таким образом повелительница империи, уверенная в своем могуществе и влиянии, Феодора распоряжалась делами церкви и государства вполне по своему усмотрению; и даже в те минуты, когда нерешительная душа Юстиниана ускользала из-под ее власти, когда обстоятельства складывались не в ее пользу и она чувствовала над собой перевес чьей-нибудь посторонней силы — смелая и ловкая, она с честью выходила из затруднительного положения и подготовляла себе верный успех в будущем. Честолюбивая и хитрая, она поставила себе целью жизни оставлять за собою всюду решающее слово, и она преуспела в этом. Она с одинаковой силой ненавидела и любила, как бы ни было высоко положение того или другого сановника, как бы ни были велики его заслуги, как бы ни был дорог императору он сам — падение его; было неминуемо, если он имел несчастье не понравиться Феодоре. Если какой-нибудь важный государственный деятель достигал помимо нее высокого положения — рано или поздно неожиданное падение показывало ему, что вне ее воли не может быть прочных путей к почести и славе. С другой стороны «верная императрица», как ее называли друзья, не щадила себя для тех, к кому однажды привязалась, не требуя от них взамен ничего, кроме слепой преданности. Все должностные лица знали, что, приобретя ее расположение, они были застрахованы от всяких случайностей, открывали себе верную дорогу к блестящей карьере, и все вели себя по отношению к ней сообразно этому.

Мы уже упоминали, каким образом ей удалось выдвинуть в префекты Петра Барцимеса; евнух Нарзес был также обязан ей своей карьерой. Бывший придворный служитель, тщедушный, хрупкий с виду, элегантный и вкрадчивый, он скоро был замечен императрицей, которая оценила его недюжинные способности, его свободный ум, его изумительную ловкость, его холодную и непоколебимую энергию. Она сделала его своим доверенным лицом, орудием для выполнения своих замыслов, она сделала его выдающимся дипломатом, в совершенстве справлявшимся с самыми щекотливыми ее поручениями; она сделала его полководцем, который являлся соперником великого Велизария. Конечно она иногда ошибалась в выборе, так, например, поддерживая, несмотря ни на что, молодого, не обладавшего никакими способностями Сергия, только потому, что он женился на одной из ее любимиц и родственнице Антонине, после того, как она добилась его назначения на важный пост в Африку, он едва не пошатнул там, благодаря своей бестактности, авторитета императора. Но в общем те, кому она покровительствовала, показали себя достойными ее милостей и ревностно исполняли те обязанности, которые она на них возложила.

И в делах церкви проявила она ту же настойчивость, защищая своих ставленников, или проводя их на высшие должности: Антима сделала она Константинопольским патриархом, Северу Антиохийскому, Феодосию Александрийскому, Иакову Баррадею открыла путь к блестящей карьере. С особенной настойчивостью, достойной лучшей участи, преследовала она тех, кто, казалось, ускользал из-под ее влияния и пытался подорвать ее авторитет — полководцев Велизария и Бутзеса, которые недостаточно рабски преклонялись перед нею, Иоанна Каппадокийского и Приска, которые отваживались открыто оспаривать у нее власть, даже патриархов, например, Сильвера, которые отказывались повиноваться ей. Против подобных ослушников пускала она в ход решительно все: грубость, коварство и жестокость, и благодаря этим красноречивым примерам, все поняли, что нельзя пренебрегать приказаниями Феодоры, и даже если они противоречили распоряжениям Юстиниана, что случалось нередко, благоразумнее было повиноваться скорей Феодоре, чем Юстиниану.

Действительно, Феодора, в случае необходимости, не стеснялась открыто восставать против желаний мужа. Один из ее приближенных, монофизитский священник Юлиан, находившийся в числе друзей Феодосия, низложенного Александрийского патриарха, составил проект обратить в христианство нубийских язычников. Императрица всячески покровительствовала его замыслу, но узнав о нем Юстиниан решил вверить эту миссию православным священникам и снарядил посольство, которое должно было явиться к повелителю Нубии с драгоценными подарками и крестильными одеждами. Вместе с тем послано было приказание князю Феваиды поддержать насколько возможно своей властью императорских послов. Что же предпринимает в этом случае Феодора? Она посылает в Феваиду короткое, но энергичное письмо. Оно гласило, что миссионер императрицы должен был во что бы то ни стало явиться в Нубию раньше посольства Юстиниана, а если не сумеют под каким бы то ни было благовидным предлогом задержать послов императора, пока Юлиан не будет доставлен в Нубию — ответят своей головой. И правитель Феваиды недолго колебался между этими двумя противоречивыми, но одинаково авторитетными для него приказаниями. Миссионеры Феодоры первые появились в Нубии с большим блеском и пышностью. История умалчивает, добился ли какой-нибудь награды правитель Феваиды, сослуживший такую службу императрице: вероятнее всего, да. Но такие факты, конечно, поднимали престиж императрицы на недосягаемую высоту.

Феодора не только озабочена была доставлением важных мест своим любимцам и поддержанием своего авторитета в глазах подданных. Она принимала близко к сердцу и действительные нужды своего государства, имела собственные воззрения на систему управления, вела собственную политику и дипломатию. В законодательстве Юстиниана насчитывается целый ряд мер, несомненно проведенных благодаря ее влиянию. Одни имеют в виду постоянный предмет ее исключительных забот: улучшение положения женщины; другие, еще более значительные, относятся к реформе административной. Одаренная чисто мужским умом, Феодора хорошо понимала что подтачивает благосостояние империи: кризис религиозный и финансовый. Несмотря на то, что она постоянно нуждалась в деньгах, она чувствовала, как и Юстиниан, насколько опасно было слишком беззастенчивое выколачивание налогов из подданных, вызывавшее постоянное недовольство. И она подсказала императору ряд мер в 535 году, которые вносили известную упорядоченность в отношения чиновников и народа, предписывая честность, благосклонность, отеческое отношение к управляемым. На этой почве произошло ее столкновение с безнравственным и грубым Иоанном Каппадокийским, немилостивым по отношению к своим подданным. Не меньше интересовали ее религиозные вопросы. В то время как Юстиниан, увлеченный былым величием римских императоров, бредил восстановлением единой римской империи, в которой хотел он через союз с Римом ввести православие, Феодора, более дальновидная, обратила внимание на Восток. Она предчувствовала, что богатые и цветущие провинции Азии, Сирии, Египта заключают в себе богатый материал для поддержания могущества монархии: она понимала опасность религиозных распрей, в которых обнаруживался сепаратизм восточных народов; она чувствовала необходимость умиротворить с помощью терпимости возраставшее в их среде недовольство и, приведя в исполнение свои благие намерения, тем самым доказала, что она смотрит на вещи с более здравой точки зрения, чем ее царственный супруг.

До последних дней своей жизни, с неослабевающим вниманием, с удивительной настойчивостью стремилась она к разрешению религиозных вопросов. Она делала это не ради любви к религиозным умствованиям, как Юстиниан, она принадлежала к тем византийским императорам, которые под видом теологических споров умели угадать глубокую важность политических проблем. Вот почему она, во имя политических интересов, упорно шла к своей цели, открыто покровительствуя еретикам, держа себя вызывающе по отношению к папству и увлекая на тот же путь нерешительного Юстиниана. До последних дней жизни боролась она за свои верования, с настойчивостью, со страстностью увлекающейся женщины, мягкой или дерзкой и суровой, смотря по обстоятельствам.

С неменьшим вниманием занималась она государственными делами. Она охотно принимала послов, которые, сознавая всю глубину ее влияния на императора, усердно ухаживали за ней. Она вела переписку со многими иностранными государями, и последние, ради различных выгод, охотно льстили ее тщеславию и ее страстной жажде власти.

Когда Юстиниан задумал перенести войну в Италию и подготовлял для этой цели разрыв с готским королем Феодотом, византийский посланник Петр, на которого была возложена обязанность передать императорский ультиматум варварскому королю, был преданным слугой Феодоры, и секретная корреспонденция, которую Феодора вела в это время с Равеннским двором, указывает, что императрица преследовала и тут другие цели, отличные от проектов своего супруга. Можно ли доверять известию, что она явилась, как это сообщает автор «Тайной истории», главной подстрекательницей убийства Амалазунты, дочери Теодориха Великого, так как эта принцесса, умная, даровитая и прекрасная собою, казалась ей опасной соперницей, которая могла бы похитить у нее сердце ее мужа? Ничто не подтверждает этого. Из ее писем ясно одно, что она охотно готова была пустить в ход свое влияние на Юстиниана, чтобы изменить его дипломатическую миссию. Она приглашала Феодота направлять через нее все бумаги, с которыми он намеревался обратиться к императору; казначею персидского шаха она писала: «Император не решает ничего, не посоветовавшись предварительно со мною».

Несомненно, что влияние Феодоры не всегда бывало благотворным, и многие нередко смеялись над империей, которой правила женщина. В самом деле, Феодора, несмотря на талант государственного деятеля, оставалась женщиной со всеми ее слабостями; вот почему ее капризы, страсти, любовь и ненависть часто вносили лишние волнения в мирное течение государственной жизни. Она любила деньги и, чтобы доставать их, прибегала нередко к насильственным и сомнительным мерам. Она любила своих друзей и нередко чересчур настойчиво занималась ими. Она старалась обеспечить будущность своих родных, в пылу родственной любви, с исключительной щедростью. Она выдала свою старшую сестру Комито, бывшую актрису, за высокопоставленного военного Ситтаса, друга детства императора и его любимого советника. Она пыталась женить своего внука, Афанасия, на дочери Велизария и прибрать к рукам колоссальное богатство полководца. Когда этот план рухнул, она все-таки позаботилась о блестящей карьере для Афанасия и наградила его несметным богатством. Она выдала замуж свою племянницу, Софью, за племянника Юстиниана, Юстина, предполагаемого наследника. Дядя ее Феодор, брат ее матери, сделан был патрицием, членом сената; во время персидской войны он занимал несколько ответственных должностей. Много других родственников Феодоры сделали, благодаря ей, самую блестящую карьеру.

В продолжение всей жизни Феодора не переставала горько сожалеть о том, что у нее не было сына, к которому мог бы перейти по прямой линии византийский престол. Когда в 530 году великий палестинский пустынник св. Савватий явился в Константинополе, где его принимали почти с царскими почестями, Феодора вместе с Юстинианом смиренно преклонились перед блаженным старцем, испрашивая его благословения. Однажды Феодора обратилась к св. Савватию наедине, прося его помолиться о даровании ей наконец потомства. Св. Савватий отказал ей: «эта женщина, — грубо возразил он, — родила бы только врагов церкви».

VII

Из ближайших родственников императора самым выдающимся и наиболее популярным являлся Германос, племянник Юстиниана. Храбрый воин, энергичный полководец, ловкий дипломат, он с успехом выполнял всевозможные возлагаемые на него императором миссии. Особенно отличился он в Африке, где сумел подавить возмущение и восстановить порядок. Всюду, где бы он ни появлялся, он оставлял самые лучшие воспоминания. Солдаты обожали его; едва возникал слух о его назначении полководцем, как воины стекались под его знамена, и даже варвары считали за честь служить под его командой. Его любили за храбрость, справедливость и его заботы о правосудии и благе вверенных ему областей, а также и за то, что имя его наводило ужас на врагов империи. Стремясь внушить доверие к правительству, строгий исполнитель законов, он отличался среди придворных и общественных деятелей того времени спокойным и горделивым достоинством, и держался в стороне от всевозможных интриг, так часто взрывавших двор Юстиниана. Обладая крупным состоянием, он отличался щедростью, охотно давал взаймы тем, кто просил у него, не требуя даже процентов. Общительный и веселый, он не любил замыкаться в нелепое величие, он был всем доступен, охотно принимал у себя, двери его дома были почти всегда открыты. Словом, это была одна из благороднейших личностей среди окружавших императора придворных и сановников.

Именно поэтому на него косо смотрели при дворе. Слишком популярный, слишком любимый народом, он причинял немало беспокойства подозрительному императору; слишком глубокая натура, слишком щедрый, слишком порядочный, он еще менее нравился императрице, потому что его поведение казалось очевидным порицанием высокомерных привычек императора и Феодоры. Кроме того в его лице Феодора ненавидела предполагаемого наследника той самой империи, трон которой она жаждала оставить за своим потомством. Может быть, ей была также не по сердцу его женитьба на внучке Теодориха Великого, появление которой при дворе слишком подчеркивало происхождение императрицы. Но прежде всего она видела в нем возможного соперника, влияние которого следовало во что бы то ни стало уничтожить.

Мало-помалу, благодаря наветам Феодоры, Юстиниан, который вначале охотно полагался на своего даровитого племянника, отстранил Германоса от дел, оставив его без должности, почти в немилости, а двух его сыновей, честолюбие и пылкий нрав которых внушал ему опасение, держал в черном теле. Вскоре выражения немилости императора проявились еще резче. У Германоса был брат Бораидес, который, умирая, оставил Германосу и его двум сыновьям большую часть своего состояния. Юстиниан тотчас же вскрыл завещание под тем предлогом, что у покойного остались жена и дочь, которых он лишал таким образом наследства, и нарушил волю завещателя. Ненависть Феодоры высказывалась еще очевидней, так что все боялись в конце концов сближаться с семьей Германоса. Кроме сыновей у него была еще дочь, которая до восемнадцати лет оставалась незамужней. Наконец руки ее стал добиваться одни из офицеров Велизария, Иоанн, племянник Витальена, того самого, который однажды стал при дворе Юстина поперек дороги Юстиниану. Не пользовавшийся, благодаря этому родству, особенной любовью при дворе, но храбрый, смелый и честолюбивый, он рассчитывал, что раз ему нечего было ждать от правительства — он ничего не проигрывал, примкнув к оппозиции: напротив, это могло скорее открыть ему дорогу к блестящей карьере. Для дочери Германоса это была не Бог знает какая партия, но опальный отец с восторгом примял предложение Иоанна, и оба в страхе, что один из них может передумать и отказаться — подкрепили свои переговоры торжественной клятвой. Узнав это Феодора вышла из себя и пустила в ход все, чтобы помешать этому браку: интриги, угрозы, коварство. Ничто не помогало. Тогда она во всеуслышание объявила, что Иоанн рискует поплатиться головой за свою смелость, а так как молодой офицер был с некоторых пор не в ладах с Велизарием, то вернулся после женитьбы в армию, полный самых тяжелых предчувствий. Там он встретился с Антониной, фавориткой Феодоры; никто не сомневался, что императрица возложила на эту ловкую интриганку выполнение своих мстительных замыслов. Следует однако прибавить к чести Феодоры, что зять Германоса не слишком поплатился за свою смелость, с какой он пошел против воли императрицы. Германос и его сыновья были менее счастливы. До тех пор, пока Феодора была жива, они оставались в немилости, и благодаря ее беззастенчивым интригам, Юстиниан проникся к ним таким недоверием, что даже после ее смерти император долго сторонился их, не решаясь вернуть им прежнее положение.

Таким образом, чтобы держать в руках Юстиниана, Феодора с величайшим старанием отдаляла от него всех, чье влияние над ним могло соперничать с ее влиянием.

В 542 году, когда Юстиниан заболел чумой, которая опустошала тогда Константинополь, и слух о его смерти распространился в народе, многие сановники, стремясь воспользоваться выгодами, которые сулила перемена правления, объявили, что если император умрет, то они не позволят императрице и двору провозгласить нового императора. Подобного Феодора никогда не прощала. Как только здоровье базилевса несколько окрепло, она вызвала в Константинополь главнейших вдохновителей этого замысла, на которых указали ей ее шпионы — Велизария и Будзеса. Первый, внезапно лишенный звания полководца, чуть-чуть не поплатился жизнью за свою смелость. Второй, приглашенный Феодорой в ее гинекей, был арестован и ввергнут в подземную тюрьму, куда императрица, по словам современников, обыкновенно отправляла свои жертвы. Более двух лет провел он в этом аду, среди полнейшего мрака и безмолвия, не слыша человеческого голоса; слуги, приносившие ему пищу, получили приказание не разговаривать с ним. Все считали его уже умершим и никто не осмеливался даже произносить его имени, как вдруг Будзес снова появился в Константинополе. Феодора сжалилась в конце концов над своей жертвой; но из подземной тюрьмы Будзес вышел совсем другим человеком; он почти совсем лишился зрения и здоровье его было окончательно подорвано.

Подобной же немилости подвергся Приск, который, благодаря личному расположению Юстиниана, достиг высокого положения командира гвардейских полков, и, гордясь дружбой императора, счел возможным бороться с Феодорой. Приск был довольно ничтожный человек, который, благодаря своему положению, втерся в число близких к императору людей и сумел понравиться Юстиниану, выказывая преувеличенное усердие и преданность. Прежде всего он воспользовался своей блестящей карьерой, чтобы составить себе солидное состояние. Но виды его простирались гораздо дальше. Доверяя весьма неосторожно расположению к себе императора, возбужденный уже достигнутым им неожиданным успехом и почетным званием консула, которое он тогда носил, он стал вызывающим образом держать себя по отношению к императрице, позволяя себе даже отзываться о ней в весьма оскорбительных выражениях. Феодора была не из тех, которые прощают подобные вещи. Но влияние Приска на Юстиниана было настолько значительно, любовь императора к своему советнику была настолько искренна, что императрица долго не могла ничего добиться от супруга. Тогда она решилась на смелый шаг — она насильно отослала своего врага в Кизик, где он был пострижен в монахи. Перед свершившимся фактом Юстиниан смирился со своей обычной слабостью. Никогда уже больше не справлялся он о судьбе Приска; он удовольствовался тем, что конфисковал в свою пользу состояние своего прежнего любимца.

Немало лиц испытало на себе ненависть Феодоры. Бассианас, подобно Приску, позволил себе непочтительно отозваться об императрице. Это была большая неосторожность, в особенности со стороны человека, принадлежавшего к партии «зеленых». И Бассианас, понимая, что ему грозит, укрылся в церкви св. Михаила Архангела. Феодора, не обращая на это внимания, приказала арестовать его. Но императрица выставила поводом к его аресту не личное свое оскорбление — угодливым судом Бассианас обвинен был в безнравственном поведении и приговорен к казни, полагавшейся за подобные проступки.

С такой же стремительностью Феодора мстила за оскорбления своих друзей. Когда Фотий, пасынок Велизария, счел своей обязанностью вступиться за поруганную супружескую честь своего отчима и осмелился публично среди бела дня похитить из Ефесской церкви возлюбленного Антонины — он дорого заплатил за свою дерзость. Арестованный, подвергнутый как какой-нибудь раб телесному наказанию, Фотий перенес самые ужасные пытки, с помощью которых у него хотели вырвать признание, куда он спрятал своего пленника; но этот человек, обладавший слабым здоровьем, так дороживший некогда своей физической красотой, показал под пытками удивительную стойкость. Он не сказал ни слова. Тогда Феодора упрятала его в одну из подземных тюрем. Он бежал и укрылся в Феокасской церкви. Арестованный во второй раз и снова посаженный в тюрьму, он бежал опять и искал на этот раз убежища в св. Софии, рассчитывая на то, что никто не осмелится поднять на него руку в этом всеми почитаемом убежище. Но ненависть Феодоры не знала преград. По ее приказанию, соборное духовенство выдало Фотия, и он в третий раз возвратился в свою тюрьму. Он просидел в темнице три года и уже отчаялся в спасении, когда с ним случилось, по словам современников, чудо: пророк Захарий явился ему во сне и обещал помочь в побеге. Фотий еще раз решился покинуть свою темницу и на этот раз счастье не отвернулось от него; ему удалось пробраться в Иерусалим, где он поступил в монастырь, найдя, что это единственное средство спастись от преследований Феодоры. Позднее, после ее смерти он вернулся ко двору и сделался в конце концов любимцем императрицы Софии, племянницы его прежней гонительницы.

Все те, кто помогал Фотию привести в исполнение его замысел, разделили его печальную участь. Некоторые из его родственников были по приказанию Феодоры наказаны розгами и изгнаны, другие исчезли еще более таинственным путем. Друг его, сенатор Феодос, который принял в нем участие в Ефесе, поплатился особенно жестоко. Брошенный в подземелье, он был как зверь прикован к стене на короткой цепи, которая не позволяла ему нагнуться. Принужденный вечно оставаться на ногах, он жил как животное, спал и ел стоя; спустя четыре месяца он дошел до помешательства. Тогда его выпустили, но он вскоре умер, а имущество его конечно было конфисковано.

Приходилось изредка и Феодоре отказываться от своих мстительных планов. Диоген, человек знатного происхождения, был очень популярен в столице, и хотя принадлежал к партии «зеленых», был любим императором. Поэтому императрица ненавидела его и прилагала все усилия, чтобы его погубить. Неизвестно почему она отказалась на этот раз от своих обычных приемов: Диоген был обвинен перед судом в безнравственном поведении. Феодора позаботилась выставить целый ряд свидетелей из числа рабов подсудимого. Однако судьи, отнесясь на этот раз вполне серьезно к своим обязанностям, не нашли обвинение достаточным. Тогда Феодора призвала одного из приближенных Диогена, Федора, и с помощью угроз и увещаний старалась добиться от него согласия лжесвидетельствовать на своего господина. Когда ей не удалось и это, она захватив Федора, приказала пытать его, обвязав его голову веревкой с узлами, и стягивая ее до тех пор, пока глаза не вышли у него из орбит. Верный слуга не сдался. В конце концов суд, найдя обвинение недоказанным, отпустил Диогена на свободу к величайшему неудовольствию Феодоры.

Конечно, не преувеличивая числа ее жертв и ее жестокости, не следует изображать Феодору слишком кроткой и милостивой. Когда дело шло о ее интересах — она не останавливалась ни перед чем: убийство не испугало бы ее, если бы оно казалось ей необходимым. История с Приском и Германосом показывает, на что она была способна, когда что-либо угрожало ее власти. История с Иоанном Каппадокийским еще более характерна; приподнимая несколько завесу над обычаями и нравами византийского двора, постоянно волнуемого всевозможными заговорами и интригами, она в то же время освещает довольно ярко честолюбивую и коварную душу императрицы Феодоры, ее беззастенчивую и страстную энергию, ее изобретательный ум.

VIII

В течение десяти лет Иоанн Каппадокийский занимал должность начальника императорской стражи. Человек темного происхождения, среднего образования и весьма сомнительного воспитания, он приобрел мало-помалу расположение Юстиниана, благодаря своему выдающемуся уму и удивительной практической сметливости. Он заинтересовал императора, вечно нуждавшегося в деньгах, грандиозными планами финансовых реформ, обещавших большие выгоды, и сделал поэтому быстро блестящую карьеру.

Современная пословица так характеризовала жителей Каппадокии: «Каппадокиец дурен от природы, достигнув положения, он становится еще хуже, а пронюхав о возможности нажиться, он становится невыносим», и своей жадностью, жестокостью и беззастенчивостью Иоанн вполне оправдал эту народную молву. Выжимая деньги и для себя, и для императора, он без всякой жалости жертвовал людскими жизнями и разорял целые города, он все позволял своим чиновникам, лишь бы они ему приносили деньги. Он сам показывал в этом пример и учил собирать подати. В подведомственных ему тюрьмах он ввел целую систему разнообразных пыток, и те, которых он подозревал в укрывательстве состояния, хорошо узнали там, к чему ведет стремление ускользнуть от податей.

Безнравственный и грубый Иоанн Каппадокийский, работая для императора, не забывал и собственного благосостояния. Вор в душе, как сказал о нем один из современников, он пускался во всевозможные спекуляции. Снабжая провиантом отправляемую в Африку армию, он поставлял скверные сухари, которые сгнивали в пути и вызывали эпидемии в войсках; зато Иоанн Каппадокийский нажился на этой операции. Он плутовал при выдаче жалования и пенсий и, обирая таким образом бедняков и сея разоренье, он скопил колоссальные богатства. Все ненавидели его, но в глазах Юстиниана Иоанн стоял очень высоко: при первом требовании он снабжал императора необходимыми суммами. Император не интересовался, каким образом достигал Иоанн этих блестящих результатов и, может быть, в самом деле не имел понятия о его жестокости. Во всяком случае, благодаря своей изобретательности, с какой он добывал деньги, своим постоянным заботам о финансах, за что император даже благодарил его публично, Иоанн сумел стать необходимым и все ему прощалось. Хороший администратор, несмотря на свои пороки, он обладал многими качествами настоящего государственного деятеля, энергией, смелостью, с какой высказывал свои убеждения и, несмотря на ненависть, вызываемую им, весь двор дрожал перед могущественным фаворитом, заискивал перед ним и в угоду Юстиниану хвалил его ловкость и прекрасные результаты его деятельности.

Мятеж «Ника», вызванный отчасти и его притеснениями, чуть не испортил ему карьеру. Он был удален при восторженных аплодисментах столицы, но император уже не мог обойтись без него. Очень скоро он вернулся к власти более жестокий и жадный, чем когда-либо, вполне убежденный в расположении к нему императора. Он был сделан патрицием и консулом и Юстиниан, который в официальном рескрипте благодарил его за то, что он принял так близко к сердцу спасение императора, окончательно слепо доверился этому преданному и полезному слуге.

Завладев таким образом расположением государя и разбогатев, Иоанн мало-помалу дошел до ослепления своим всемогуществом. Обладая душой низменной и чувственной, он всегда любил власть и материальные выгоды, которые она ему приносила. Он любил хороший стол, тонкие вина: за какое-нибудь особенно удачное блюдо он раздавал своим поварам высокие общественные должности. Он выписывал самых редких рыб с берегов Геллеспонта и Черного моря. В веселой компании он проводил за пирами целые ночи и не любил, чтобы его тревожили даже ради дел государственной важности. Нередко по утрам его находили мертвецки пьяным или до такой степени объевшимся, что он заболевал. Его безнравственность была притчей во языцех. В своем зеленом платье, которое резко подчеркивало мертвенную бледность его лица, он рыскал по улицам столицы, окруженный разными прожигателями жизни и куртизанками. В прозрачных одеждах, которые не скрывали их прелестей, эти веселые женщины окружали носилки всемогущего сановника, ублажали его ласками и поцелуями в то время, как Иоанн, небрежно опершись на плечо одной из своих фавориток, охотно допускал все это, надеясь ослепить умы своих современников этой показной роскошью, этим скандальным, по блестящим зрелищем и завоевать себе то будущее, которое нашептывали ему его честолюбивые мечты.

Как и большинство его современников, Иоанн Каппадокийский был очень суеверен, он верил в предсказания, призывал гадалок, и они напевали ему, что в будущем его ждет царская порфира.

Стремясь облегчить себе доступ к ней он прибегал к колдовству, не страшась ни Бога, ни дьявола; подозреваемый даже в язычестве, он осмеливался открыто презирать благочестивые обычаи православного двора, редко появлялся в церкви, и присутствуя на богослужении, бормотал языческие молитвы. У себя дома он восстановил служение древнегреческим богам: в одежде верховного жреца он умолял богов сохранить ему доверие императора, пока не приблизился час окончательного падения Юстиниана. Наконец, так как он обладал в достаточной мере практическим смыслом, он употреблял свое богатство на приобретение себе сторонников и с большой пышностью путешествовал по провинциям, стремясь к возможно большей популярности.

Расчищая себе дорогу к трону, он не побоялся бросить вызов Феодоре. Вместо того, чтобы угождать и льстить ей, окружать ее тем подобострастием, которое она так любила, Иоанн обходился с ней небрежно и дерзко; больше того: он открыто клеветал на нее императору, надеясь превратить в ненависть ту великую любовь, с которой Юстиниан относился к своей жене. Таких вещей Феодора не прощала. Между Иоанном и императрицей разгорелась ожесточенная беспощадная борьба. Готовая на все, Феодора только ждала удобного случая, чтобы уничтожить своего соперника. Иоанн в свою очередь, сознавая, что она является главным препятствием на его пути, не останавливался ни перед чем, чтобы столкнуть ее. Он хорошо сознавал, с каким опасным противником он имеет дело. Он знал, что она способна прибегнуть к убийству, чтобы освободиться от врага, и по ночам не мог спать спокойно, несмотря на то, что был окружен многочисленной стражей; вздрагивая каждую минуту, он напряженно вглядывался в темноту, ожидая увидеть у своей постели наемного убийцу, и сам осматривал запоры у дверей. С наступлением утра страх проходил. Он знал, до какой степени он необходим Юстиниану, знал, каким он пользуется влиянием на императора; он надеялся также на ужасный беспорядок, который намеренно допускал в административных делах и в котором трудно было разобраться кому-нибудь, кроме него. И не заботясь о возмездии или о том, что зло порождает зло, он продолжал свой обычный образ действия, обогащая близких к нему лиц, наполняя администрацию своими ставленниками, расхищая казенные суммы. Все преклонялись перед его всемогуществом и никто не произносил иначе как с похвалой имени этого «врага законов» и «худшего из людей».

Но Иоанн Каппадокийский не принял во внимание коварство Феодоры. Сначала императрица попыталась открыть глаза Юстиниану на те бедствия, которым подвергались подчиненные под его управлением, на серьезное недовольство, которое это управление вызывало, на опасность, которой подвергалась сама монархия. Весьма умно императрица не касалась своих личных интересов и взывала к здравому смыслу базилевса, к его страстной любви к порядку и точности, к заботливости о благосостоянии народа, которым он всегда гордился. Но ничто не действовало. Юстиниан не решался расстаться с человеком, которого даже враги его называли «могущественнейшим гением своего времени» и для которого «не существовало затруднений». Тогда Феодора попробовала возбудить подозрительность Юстиниана, указав на опасность, которой, в виду честолюбия Иоанна, подвергался авторитет и самая жизнь императора. Юстиниан, который обыкновенно быстро сдавался на подобные доводы, спеша при малейшем поводе отделаться от своих лучших друзей, возбудивших его опасения — на этот раз не хотел ничего слышать. Подобно всем слабохарактерным людям, он колебался внезапно расстаться с человеком, к которому привязался в силу долгой привычки, к которому питал искреннее расположение. Феодора терялась. Она не могла прибегнуть к каким-нибудь насильственным мерам по отношению к всемогущему Иоанну, как это она сделала с Приском. Его слишком хорошо охраняли: почти невозможно было отделаться от него с помощью тюрьмы, или убийства. Но Феодора была изобретательна. Она придумала, как погубить Иоанна.

Антонина, жена Велизария, возвратилась в это время из Италии в Константинополь. Эта умная и смелая женщина, страстная и сдержанная в одно и то же время, лучше чем кто-либо была способна провести самую сложную интригу. Уже не раз она доказывала в этом отношении свое уменье и приходила в затруднительных случаях на помощь императрице. На этот раз ей было особенно выгодно оказать услугу императрице, которая знала ее тайны и покровительствовала ее роману. К тому же она искренно ненавидела Иоанна. Она знала, до какой степени слава Велизария колола глаза Иоанну, как страстно тот завидовал полководцу, его значению и его популярности. И хотя она не была особенно верной женой — она боялась немилости мужа, которая отозвалась бы больно и на ней. И она охотно пошла навстречу желаниям Феодоры и приложила все свои старания осуществить задуманную интригу.

У Иоанна была дочь Евфимия, наивный и чистый ребенок. Она была гордостью своего отца и счастьем всей его жизни. Антонина сошлась с ней. Видясь с ней ежедневно, она сумела вкрасться к ней в доверие и сделала вид, что открывает ей свою душу. Однажды, когда они болтали наедине, Антонина стала рассказывать своей молоденькой подруге о недовольстве Велизария, она горько жаловалась на то, что после завоевания Италии и Африки, приведя в Византию двух плененных царей и доставив несметную военную добычу, знаменитый полководец видит со стороны Юстиниана одну неблагодарность, и, воспользовавшись удобным моментом, принялась хулить правительство. Евфимия, ничего не подозревая, с интересом выслушивала ее и, ненавидя со своей стороны императрицу, как злейшего врага своего отца, она наивно спросила: «Но, дорогая моя, чего ради терпите вы все это, раз армия в ваших руках»? Антонине только того и было надо. «Мятеж в армии не приведет ни к чему, если у нас не будет сторонников в столице. Ах, если бы твой отец примкнул к лам, тогда с Божьей помощью нам удалось бы довести дело до конца».

Евфимия, конечно, передала отцу этот разговор, и обрадованный Иоанн, предвидя уже исполнение предсказания, сулившего ему трон, объявил, что готов завтра же переговорить с Антониной. Чтобы отклонить от себя хотя бы малейшее подозрение в коварстве, жена Велизария отказалась явиться к Иоанну для переговоров. «Это слишком опасная игра, — объявила она, — в столице, кишащей шпионами, недалеко до виселицы». Но через неделю она должна была покинуть Константинополь, направляясь к мужу в восточную армию. Выезжая из Византии, послала она сказать Иоанну, что она остановится в принадлежавшей Велизарию уединенной вилле в предместьях Руфинианы на азиатском берегу. Под предлогом прощального визита Иоанн может посетить ее там, и они поговорят без помехи о своем плане и предполагаемом союзе. Эта осторожная тактика понравилась Иоанну, и он назначил день для переговоров. Феодора тем временем, осведомленная обо всем, предупредила Юстиниана.

Император все еще сомневался; он не мог допустить мысли, что Иоанн изменял ему. Не без труда удалось императрице убедить его послать на виллу, в день свидания префекта с Антониной, двух доверенных лиц — Нарзеса и Марцела, начальника стражи на вилле Велизария. Спрятанные Антониной, они должны были присутствовать при разговоре и получили приказание, в случае если предательские замыслы Иоанна станут им достаточно ясны, арестовать его; а если бы он стал сопротивляться — то и убить его. Феодора надеялась, что враг ее погибнет таким образом во время схватки, не успев оправдаться.

Но уступая настояниям императрицы, Юстиниан, из любви к своему прежнему другу, предупредил его об опасности, угрожавшей ему на уединенной вилле. Иоанн Каппадокийский не обратил внимания на этот совет и ночью, как было условлено, соблюдая осторожность, переплыл Босфор и явился в Руфиниану. Он захватил с собой сильную охрану. Принятый Антониной в саду виллы он согласился на все, что она ему предложила, и торжественно обещал содействовать гибели императора. В эту минуту Нарзес и Марцел, спрятанные за изгородью из стриженых деревьев, кинулись со своими людьми на Иоанна, пытаясь задержать его. На шум прибежала стража Иоанна. Завязалась схватка. Марцел был ранен, а Иоанну удалось ускользнуть, и, вернувшись в Константинополь, он спрятался в священном убежище, в св. Софии.

Это и погубило ловкого сановника, который обыкновенно отличался большим хладнокровием и присутствием духа. Если бы он дерзнул смело явиться к императору — ему, может быть, удалось бы убедить Юстиниана в своей невиновности. Спасаясь бегством, он тем самым признал свою вину. По обычаю низложенные сановники постригались в Византии в монахи. Иоанна постригли в монахи наскоро в самой св. Софии, несмотря на его сопротивление, и так как под рукой не оказалось монашеских одежд, на него накинули подрясник одного из ключарей, который был при пострижении. Прокопий рассказывает, что ключаря звали Августом и что таким образом гадалка, предсказавшая префекту, что он будет некогда носить одежду Августа, не солгала.

Иоанн Каппадокийский не смирился. Он никогда не исполнял монашеских обязанностей, не желая окончательно закрыть себе доступ к прежнему положению. Веря в свое счастье, он не терял надежды на то, что ему удастся вернуть милость императора. Юстиниан действительно обошелся с ним необыкновенно мягко. Изгнанный в Кизик, Иоанн получил по распоряжению императора назад большую часть своего состояния. И так как, в более счастливые дни, он осмотрительно отложил кое-что из своих сокровищ — он был по-прежнему богат, и живя в своем мирном и роскошном убежище, он чувствовал бы себя вполне счастливым, если бы не сожаление о прошлом величии. Общественное мнение в Византии было страшно возмущено тем, что такой дурной человек с такой легкостью загладил свою вину и больше чем когда-либо наслаждался жизнью.

К счастью для правосудия и справедливости Феодора не дремала. Во время этого опасного момента, важнейшего в ее жизни, не раз пришлось ей дрожать за свое могущество. Никогда не прощала она людям, которые угрожали пошатнуть ее власть. Ненависть ее к Иоанну не ослабела; упрямо выжидая случая окончательно погубить своего врага, она преследовала его до самой своей смерти.

Во главе Кизикской церкви стоял епископ Евзебий, ненавидимый всеми. Напрасно просили императора о его низложении; он упорно держался, благодаря своим интригам и доверию, которым пользовался при дворе. В конце концов всеобщее негодование против него возросло настолько, что на жизнь его было совершено покушение; он был убит среди бела дня на форуме. Все знали, что Иоанн Каппадокийский не ладил с Евзебием. Феодора с радостью схватилась за удобный случай скомпрометировать его в этом деле. Сенаториальная комиссия отправлена была в Кизик для розыска. Иоанна арестовали, бросили в тюрьму, наказали розгами, как вора или разбойника с большой дороги. Невиновность его, однако, была настолько очевидна, что невозможно было приговорить его к смерти. В угоду императрице у него отобрали все его имущество, отняли у него даже его одежды, оставив ему только бедную тунику, и изгнали под стражей в Египет. К довершению унижения, капитан корабля, увозившего его в Египет, получил приказание высаживать Иоанна на берег в каждом порту, мимо которого они проходили, и заставлять его просить милостыню у прохожих. И бывший начальник императорской гвардии, бывший патриций, бывший консул, превратившийся в нищего, действительно протягивал руку за подаянием. В конце концов его поселили в Антиное, но и тут Феодора не забыла его. Она отыскала убийц кизикского епископа и угрозами и обещаниями принудила одного из них сказать об участии в убийстве Иоанна. Но другой, несмотря на все пытки, не хотел лгать и спасти себя, оговорив невинного. Таким образом Иоанн уцелел; но до самой смерти своей гонительницы он пробыл в изгнании.

Тем не менее, в самые тяжелые минуты, этот энергичный человек не падал духом, не потерял веры в себя и дерзости. Этот человек, вспоминая о прежнем своем положении, не отказывал себе в удовольствии напоминать александрийцам о том, что они должны казне. Этот изгнанник еще мечтал о престоле. В день смерти Феодоры, он появился в Константинополе, с прежней верой в свою звезду. Но было слишком поздно. В продолжение семи лет Юстиниан успел забыть о прежнем любимце. Иоанн не вошел снова в милость, и умер в той монашеской одежде, которую надел против воли.

В этом всемогущем сановнике, честолюбивом, умном и беззастенчивом, таком же как и она, Феодора нашла себе достойного врага. И она имела все основания гордиться победой, доставшейся ей с таким трудом.

История отношения Феодоры к Велизарию и его жене Антонине не менее поучительна для выяснения характера императрицы, чем ее борьба с Иоанном Каппадокийским.

IX

Благодаря своей славе, популярности, влиянию и богатству, Велизарий, подобно Иоанну Каппадокийскому, мог казаться Феодоре серьезным соперником, и, может быть, еще более опасным, потому что в руках его была многочисленная армия, главный фактор государственных переворотов в Византии.

Велизарий был гениальнейшим полководцем своего времени. Победитель персов, остготов, вандалов, покоритель Африки и Италии, он привел в Константинополь двух плененных царей, привез Юстиниану сокровища Гензериха и Теодориха, расширил границы империи. После падения Карфагена, во время блестящего празднества на ипподроме он в последний раз воскресил в памяти византийцев воспоминания о прошлой славе Рима. В продолжение нескольких часов развертывались перед глазами восторженной толпы пышные трофеи покоренной им Африки: золотые троны, драгоценные вазы, роскошные блюда, груды драгоценных камней, пышные экипажи, длинная процессия пленных варваров в живописных одеждах, среди которых находился Гелимер, в своей королевской пурпурной мантии, с печальной и иронической полуулыбкой на бледных губах. С высоты своей триумфальной колесницы Велизарий щедро наделял толпу серебряными вазами, золотыми поясами, монетами, которые бросал целыми пригоршнями. И благодарный Константинополь воздвиг победителю золотые статуи, и на медалях в память события, воскресившего «римскую славу», поместил изображение Велизария рядом с Юстинианом. После взятия Равенны Константинополь в продолжение нескольких недель только и толковал о его славе. Когда он проходил по улице, сопровождаемый своей охраной в живописных готских костюмах или одеждах персов, мавров и вандалов, толпа не переставала восторгаться его прекрасной фигурой, его внушительным видом, его благородной осанкой. Всюду восхваляли его добродетель, храбрость, победы; его восторженно приветствовали, вокруг него теснились, считая за честь поздороваться с ним. Велизарий доступный, ласковый, находил каждому в ответ доброе слово, и окруженный преданной ему всей душой армией и охраной в семь тысяч человек казался могущественным государем, возвращавшимся в собственную столицу.

Он был всеобщим кумиром. Солдаты обожали его за беспримерную храбрость, с какой он во главе своих войск бросался в сражение как простой воин, и также за его щедрость, с какой он раздавал деньги и награды. Считалось исключительной честью состоять в его свите; храбрейшие из побежденных охотно служили ему. Ради одного слова одобрения, его гвардейцы считали за счастье умереть за своего вождя. В провинциях он был любим: за то, что в войсках его царствовала образцовая дисциплина, за то, что он не позволял без нужды разорять страну. В Константинополе народ забыл о кровавом усмирении им мятежа «Ника» и, помня только о его победах, провозглашал его величайшим полководцем в мире. Одно его имя сулило победу. Он мог стать королем Италии, царствовать над теми самыми готами, которых он победил и которые — знатоки в военном деле — предлагали ему трон. Окруженный ореолом громкой славы, обладавший несметными богатствами Велизарий был настоящим господином Византии.

Принимая участие во всех важнейших государственных делах, ближайший советник императора, Велизарий, не желая того, беспокоил всех тех, кто жаждал власти. Иоанн Каппадокийский ненавидел его, видя в нем опасного соперника, Феодора также его не любила, страшась, как бы в один прекрасный день он не произвел государственного переворота. Сам Юстиниан, несмотря на доверие, с каким относился к своему другу детства, опасался, как бы он не вырвал у него из рук корону, И в Византии ходили слухи, будто Велизарий ожидал только удобного случая, чтобы погубить правительство.

К счастью для императора Велизарий не был дипломатом: это был храбрый воин, искренно преданный и честный; иной славы он не жаждал. Земляк императора, привязанный к нему с самого вступления его на престол — он считал, что узы, соединявшие его с его повелителем, гораздо крепче и искреннее, чем отношения подданного к своему государю вообще. И когда Юстиниан заставил его поклясться, что никогда, пока он жив, Велизарий не будет стремиться к престолу, он охотно дал и сдержал свою клятву. Ом не предавался честолюбивым мечтам. Любя почести, славу и популярность, он не жаждал власти. Он был рожден, чтобы быть добросовестным исполнителем предначертаний свыше. Его величие подчас смущало его и чтобы заставить простить себе эту славу, он смирялся иногда больше, чем это было нужно. Он знал, что императрица не любила его. Чтобы ее обезоружить, он старался всячески служить ей. Он знал, что Юстиниан завидовал его славе, богатству и влиянию, он всеми силами старался успокоить его. Храбрый солдат часто выказывал недостаток гражданского мужества. Всю жизнь он боялся Феодоры, всю жизнь он слишком вмешивался поэтому из любезности в женские интриги.

Всю жизнь приходилось ему терпеть всевозможные мелочные уколы. Рядом с ним находились в африканской кампании шпионы, доносившие в Константинополь о каждом его шаге. Во время итальянской кампании к нему приставлен был в качестве соглядатая Нарзес, доверенный Феодоры, снабженный письменными полномочиями, которыми полководец отдавался ему в распоряжение. Три или четыре раза он был внезапно отозван от армии; дошло до того, что у него отнимали свиту и часть его имущества. После первого блестящего похода в Италию ему отказали в триумфе. Так поступали в исключительных случаях. Но Феодора нашла более верное средство держать его в руках; она действовала через Антонину.

Если верить «Тайной истории», Антонина, подобно Феодоре, была женщиной с бурным прошлым. Дочь куртизанки и кучера, она вела прежде самую распущенную жизнь; потом вышла замуж, довольно неудачно, и в этом браке прижила нескольких детей, между прочим Фотия. Овдовев, она встретилась с Велизарием и, хотя была уже далеко не молода, во время вступления Юстиниана на престол ей было около сорока лет, пленила сердце полководца. Он женился на ней и всю жизнь любил ее так страстно, что константинопольские кумушки не могли себе объяснить этого иначе, как колдовством. Как бы то ни было, он обожал ее, не имея мужества расстаться с ней, он увозил ее с собою, отправляясь на войну в Африку, в Италию, на восток, и всегда советовался с ней, не предпринимая без ее ведома ни одного важного дела. Ради нее он забывал иногда о своем долге и высших государственных интересах. Ради нее он всю жизнь вмешивался во всевозможные интриги и не останавливался ни перед чем, чтобы удовлетворить ее капризам, ненависти, или любви. Далее друзей Велизария шокировала эта страсть.

Следует заметить, что Антонина была умна, смела и давала отличные советы. Во время осады Рима она, сопровождаемая небольшим конвоем, пробралась через осадную линию, чтобы поторопить резервы. Во время второй итальянской кампании она присутствовала при приступе. Ее пытливый ум не упускал из виду никаких важных мелочей. Во время плавания эскадры, направлявшейся в Африку, она одна сумела изобрести способ сохранять в амфорах пресную воду, зарывая их в песок в трюме. В особенности близко к сердцу она принимала всегда славу Велизария, она не колебалась пускаться в утомительное путешествие из Италии в Византию, когда требовались подкрепления, она употребляла в пользу Велизария все свое значение при дворе.

Прибирая к рукам Антонину, Феодора держала тем самым в повиновении Велизария. Императрица быстро сообразила это. Вначале она по-видимому не чувствовала особенной симпатии к жене знаменитого полководца. Она даже довольно откровенно ненавидела ее. Смотрела ли она на нее косо, благодаря ее скандальным романам, которые сделали Велизария посмешищем двора? Возможно. А может быть она опасалась, что Антонина, пользуясь своим влиянием на Велизария, подтолкнет его на какой-либо шаг, опасный для Юстиниана. Антонина была в самом деле помешана на интригах, умела ловко плести их, не особенно останавливаясь перед сомнительными средствами. Она была натурой страстной, честолюбивой, жадной до власти и более смелой и умной, чем Велизарий. Феодора не без причины боялась, что подобная женщина заставит как-нибудь Велизария изменить своей клятве.

У Антонины были свои слабости.

22 июня 533 года, когда византийский флот покидал Константинополь, направляясь в Африку, патриарх Епифан, желая, чтобы благословение свыше осеняло благочестивое предприятие, отправил на адмиральском корабле только что крестившегося молодого воина. Его звали Феодосом и Велизарий и Антонина знали его и прежде и даже были его восприемниками. Антонина не замедлила заинтересоваться им. За время длинного плавания она успела влюбиться в него, и так как в подобных случаях не останавливалась ни перед какими предрассудками — стала тут же его возлюбленной. Сначала она держала эту связь в тайне, но мало-помалу совершенно перестала стесняться. Все домашние знали об ее романе, исключая самого Велизария. Тем не менее однажды в Карфагене Велизарий застал влюбленных в одной из нижних комнат дворца в таких одеяниях, которые не позволяли сомневаться, в чем было дело. Велизарий вышел из себя. Но Антонина с апломбом объявила: «Мы просто собирались припрятать некоторые драгоценности, чтобы скрыть их от императора». Славный полководец любил деньги. Он еще больше любил свою жену. Ом охотно позволил провести себя, предпочитая не верить собственным глазам. Ободренная этим ослеплением, Антонина совершенно распустилась и когда Велизарий вернулся в Византию, и когда на следующий год он опять уехал в Сицилию — она всегда возила за собою своего любовника и даже добилась от мужа назначения Феодоса начальником его двора.

В Сиракузах она вела себя скандально. Тем не менее никто из окружающих не решался громко порицать ее; все знали о слабости Велизария к своей жене, нее знали и о том, как опасно было возбуждать гнев Антонины, умевшей так ядовито мстить врагам, и все предпочитали лучше жить в согласии с нею, чем открывать на нее глаза Велизарию. Однако, одна из ее прислужниц, Македония, которая была почему-то недовольна ею, решилась объявить Велизарию о его позоре и в подтверждение истинности своих слов выставила свидетелями двух постоянно находившихся при Антонине рабов. Велизарий в порыве гнева приказал было умертвить Феодоса; но солдаты, которым было это поручено, сочли нужным предупредить юношу об угрожавшей ему опасности. Он бежал и скрылся в Ефесском святилище. Что касается ловкой Антонины, то она сумела выпутаться и на этот раз. Она убедила Велизария, что стала жертвой гнусной клеветы, и без особого труда доказала ему свою невиновность. Затем, чтобы уберечь себя от подобных случаев, она упросила мужа выдать ей доносчиков. Чересчур болтливая горничная и неверные рабы понесли должное наказание: им отрезали языки.

Антонина не менее жестоко разделалась и с остальными своими врагами. Один из старших офицеров, Константин, осмелился сказать: «на месте Велизария, я оставил бы в покое любовника, но убил бы изменницу!» Антонина не забыла этих слов. Терпеливо, настойчиво старалась она погубить Константина во мнении мужа. И так как офицер отличался большим самолюбием и был очень вспыльчив, Антонине скоро удалось поссорить мужчин, тем более, что Константин во время итальянской кампании имел неосторожность взять какие-то драгоценности у одного из равеннских нотаблей и, несмотря на все настояния Велизария, не захотел их вернуть потерпевшему. Велизарий вышел из себя и позвал стражу. «Чтобы убить меня, конечно!» — воскликнул Константин, который знал, что Антонина ненавидела его. Не ожидая, пока его схватят, он бросился с кинжалом на Велизария. Он был арестован и казнен. Антонина торжествовала.

Разумеется, по просьбе своей жены, Велизарий поторопился вернуть Феодоса. Велизарий взял с собой в Италию сына Антонины, Фотия, к которому был искренно и глубоко привязан. Фотий ненавидел Феодоса, которого подозревал в связи с матерью и отчасти ревновал к Велизарию; и Феодос, не обладавший, по-видимому, особенной храбростью, объявил, что не вернется, пока Фотий будет находиться при полководце. Антонима не колебалась в выборе между сыном и возлюбленным. Она так повела дело, что Фотий устал бороться с ее мелкими вздорными выходками, разбитый и разочарованный вернулся в Византию. И на глазах снисходительного Велизария Феодос и Антонина без помехи продолжали свой роман. Когда после взятия Равенны знаменитый полководец вернулся в Константинополь, торжествующая Антонина смело вступила в столицу между своим мужем и любовником.

Феодора очень скоро узнала об этой связи, длившейся целых семь лет, вызывавшей всеобщие толки, и Антонина поняла, что все ее похождения известны императрице. На этой почве сблизились обе женщины. Чтобы окончательно обезоружить Феодору, Антонина отдала себя в распоряжение императрицы, и с обычной ловкостью ей удалось, во время пребывания в Италии, подставить ножку врагу Феодоры, Сильверу. Феодора, ценившая по достоинству подобные услуги, поняла со своей стороны, что, покровительствуя любви жены Велизария к Феодосу, она легче всего сумеет сделать ее орудием своей политики и залогом верности Велизария трону. Заключив союз на почве общих интересов, обе женщины скоро сошлись ближе и наконец подружились. Антонина сделалась фавориткой Феодоры и ее поверенной. Она получила высокую должность при дворе.

Феодоса тем временем начинала беспокоить его слишком громкая связь; может быть, требовательная любовница уже наскучила ему. Он расстался с нею и, чтобы она оставила его в покое, удалился в монастырь. Антонина пришла в отчаяние, облеклась в траур, не хотела никого видеть и не переставала вздыхать и плакать, даже в присутствии Велизария, по поводу разлуки с преданным дорогим другом. Она сумела устроить так, что покладистый Велизарий, испросив аудиенцию у Юстиниана и Феодоры объявил, что не может обойтись без Феодоса и умолял позволить ему вернуться. Уезжая в Персию, он согласился оставить Антонину в столице. Едва он успел пуститься в путь, Феодос, который объявил было, что не желает оставлять монастырь, поспешил возвратиться к своей возлюбленной.

Страсть Антонины доводила ее до безрассудства.

Предоставленный самому себе, Велизарий начинал, наконец, понимать истинное положение вещей. Фотий принял на себя обязанность окончательно открыть ему глаза. Чувствуя тяготевшую над ним ненависть матери, которая всеми силами старалась погубить его в глазах отчима и даже, по слухам, собиралась совершенно устранить его, Фотий решился на отчаянный шаг. Он доказал Велизарию, до какой степени недостойно вели себя по отношению к нему его жена и Феодос. На этот раз, чувствуя поддержку, великий полководец, наконец, окончательно рассердился. Он умолял Фотия помочь ему отомстить за его поруганную честь, но даже в эту минуту он не хотел причинить какое-нибудь зло Антонине. «Я по-прежнему люблю жену, — сказал он. — Я хочу только наказать человека, который опозорил меня, но пока Феодос жив, я не могу относиться к ней по-прежнему». Несмотря на все эти недомолвки, несмотря на то, что Фотий не мог рассчитывать на Велизария, молодой человек решил помочь ему. Отчим и пасынок поклялись над Евангелием поддерживать в этом деле друг друга и даже умереть один за другого, если это будет нужно. Они стали выжидать удобного случая.

В 541 году Антонина как раз только что оказала Феодоре громадную услугу. Она была душой интриги, погубившей Иоанна Каппадокийского, и значение ее при дворе все возрастало. Уверенная в своей безопасности, она, отослав своего любовника в Ефес, поехала к мужу. Вопреки ожиданию, она нашла Велизария в отчаянии. Узнав о ее приезде, он позабыл обо всех своих делах. Первый раз в жизни он плохо принял Антонину. Он тайно заключил ее под стражу и собирался даже убить ее. В то же время Фотий подверг допросу одного из евнухов своей матери, узнал от него, где скрывается Феодос, и захватил с помощью местного епископа возлюбленного Антонины в церкви св. Иоанна в Ефесе, откуда Феодос отправлен был в Киликию.

Велизарий и Фотий плохо рассчитали. Феодора вовсе не собиралась давать в обиду свою подругу. Взволнованная известием об аресте Феодоса, она поспешно призвала Велизария в Византию. Читателю уже известно, как жестоко она отплатила Фотию за его расправу с любовником его матери и с какой спокойной смелостью она соединила свою фаворитку с ее драгоценным возлюбленным. В то же время она помирила супругов. Великая любовь полководца к своей жене смягчила его чувства по отношению к Антонине и Феодора без труда водворила мир и согласие в доме Велизария. Он вновь принял к себе Антонину и забыл о судьбе Фотия и его друзей.

В угоду императрице Велизарий нарушил клятву и показал свою слабохарактерность. Эта история набросила тень на его имя и он надолго затаил в душе глухой гнев против обеих женщин, так жестоко унизивших его. Вернувшись в 542 году к своим полкам, он довольно небрежно вел кампанию и даже позволил себе оскорбительно отозваться об императрице. Феодора нашла нужным преподать ему хороший урок. Велизарий был неожиданно вызван в Константинополь, получил приказание сдать одному из евнухов императрицы находившиеся при нем суммы и отослать в армию несколько офицеров из его личной свиты, в верности которых сомневались при дворе. Холодно принятый Юстинианом и Феодорой, почти позабытый своими друзьями, которые боялись скомпрометировать себя, Велизарий попал, казалось, в полную немилость и жалко было смотреть на славного полководца, всеми оставленного, одиноко скитавшегося по улицам Константинополя, трепетавшего за свою жизнь и ожидавшего каждую минуту, что его окружат убийцы.

Тем временем влияние Антонины при дворе возрастало. Она продолжала считаться подругой, поверенной императрицы. Ловкая Феодора решила окончательно примирить супругов, рассчитав, что если Велизарий будет обязан Антонине своим прощением, то он до конца жизни сохранит благодарность и преданность к той, которая спасла его. Так, однажды, после того, как Велизарий, явившись на аудиенцию во дворец, встретил особенно холодный прием и лег дома в постель, дрожа от страха, поздно вечером в дверь его неожиданно постучали. «Бумага от императрицы», — воскликнул лакей. Велизарий, убежденный, что пришел его последний час, лежал неподвижно, готовясь, встретить смертельный удар. Но вместо палача перед Велизарием стоял один из прислужников императрицы с письмом. «Ты хорошо сознаешь свою вину перед нами, — гласило письмо, — но я обязана твоей жене многими серьезными услугами и ради нее прощаю тебя, Велизарий. Знай, что ты обязан жизнью Антонине, от нее же зависит твое будущее, сообразно тому, как ты будешь вести себя с нею». Антонина, которой было известно содержание письма, с любопытством ждала, какое впечатление произведет оно на Велизария. Впечатление было потрясающее. Велизарий с криком радости поднялся с постели и, чтобы показать посланнику императрицы свое послушание и смирение, упал к ногам Антонины, целовал ей руки, сжимал ее в своих объятиях и клялся, что впредь будет для нее не только преданным мужем, но и верным рабом. Так он добился возвращения его прежних привилегий и звания полководца. Его послали в Италию, но без денег и армии; ему пришлось даже, по словам молвы, занять некоторую сумму для путевых издержек.

Во время второй итальянской кампании, когда дело шло о спасении «вечного Рима», он плакал как ребенок, подозревая, что жена его попала в руки остготов, и, чтобы спасти ее, отступил и бросил все. Поэтому легко себе объяснить, что он не мог сурово покарать ее за измену. Даже после смерти Феодоры он был по-прежнему слепо предан ей.

Напрасно надеялись в Византии, что, покинув Константинополь, Велизарий отомстит восстанием за свое унижение. Антонина поехала с ним и одного ее присутствия было достаточно, чтобы удержать его.

Феодора, уверенная в преданности своей фаворитки и ее влиянии на Велизария, составляла еще более широкие планы. Полководец был сказочно богат. Он любил деньги и не останавливался ни перед чем, чтобы приобретать их. Принимая участие в свержении Сильвера, он не погнушался принять подарки от его врагов; он не пренебрег и более богатым даром: дворцом Иоанна Каппадокийского, который ему пожаловали за то, что Антонина была главнейшим действующим лицом в затеянной против Иоанна интриге. Словом, его состояние чуть ли не равнялось императорскому. Поэтому Юстиниан и Феодора были бы не прочь каким-нибудь образом наложить на него руку; но из уважения ли к заслугам Велизария, или за недостатком удобного случая, они не имели возможности конфискован, его и даже делали вид, что не замечают, как пополнялось это состояние за счет казны. Императрица думала прийти к намеченной цели другим путем.

У Велизария была единственная дочь, Иоанна, к которой должно было перейти все это богатство. Феодора решила выдать ее замуж за своего внука Афанасия. Проект этого союза предложен был Феодорой Велизарию в числе условии примирения во время его внезапной опалы. Несмотря на то, что этот предполагаемый брак в высшей степени огорчал полководца, он вынужден был согласиться на обручение. Но в Италии он передумал, и Антонина была, на этот раз на его стороне: видела ли она, что Феодоре, в то время уже разбитой и больной, осталось недолго, или по другой причине, но она нашла нужным протестовать против желания императрицы. Напрасно Феодора писала письмо за письмом, прося ускорить свадебную церемонию; родители отговаривались различными предлогами, уверяя, что желали бы сначала вернуться в Византию… и не возвращались, изобретая различные причины. Феодора тревожилась. Она знала Антонину. Она знала, что после ее смерти фаворитка забудет все свои обязательства, принятые ею на себя из благодарности к своей покровительнице. Она хотела предупредить события.

Она свела Афанасия и Иоанну, и дела приняли такой оборот, что женитьба являлась лишь необходимой формальностью. Афанасий и Иоанна настолько увлеклись друг другом, что жили вместе под покровительством императрицы. Связь их длилась целые восемь месяцев, когда Феодора скончалась. Вскоре после ее смерти Антонина вернулась в Византию и события показали, насколько верно понимала ее Феодора. Забыв все, что было, она и слышать не хотела о женитьбе Афанасия на Иоанне, и не заботясь о скомпрометированной репутации своей дочери, не обращая внимания на отчаяние влюбленных, она грубо разлучила их, объявив, что не желает называть своим зятем потомка Феодоры. Велизарий, возвратясь из Италии, одобрил поступок своей супруги.

Но если в этом случае смерть помешала осуществлению планов Феодоры, то положение дел, которое она создала по отношению к Велизарию, сохранилось и после ее кончины. До последнего дня Велизарий жил под подозрением в честолюбивых происках и жажде популярности. Осыпая его почестями, Юстиниан не щадил его в старости. Почти на следующий день после того, как знаменитый полководец оказал императору неоцененную услугу, спася столицу от нашествия гуннов, Юстиниан, с обычной подозрительностью, объявил его руководителем только что открытого против императора заговора. И хотя участие в нем Велизария оказалось больше чем сомнительным, но базилевс в пылу гнева во второй раз отнял у Велизария его почетную стражу, лишил его всех его почестей и арестовал в собственном дворце. Таким образом дух Феодоры сохранялся в поступках Юстиниана с его подданным.

В то же время, в память императрицы, император необыкновенно милостиво относился к Антонине, подруге покойной. Она до конца сохранила свое влияние при дворе. Таким образом дипломатия императрицы продолжала действовать по инерции: Велизарий оставался смиренным, преданным и безгласным рабом Антонины.

X

В громадном городе, подобном Константинополю, нравственность далеко не процветала: измены и супружеские несогласия встречались на каждом шагу; Феодора все это охотно прикрывала своей императорской порфирой. Если какая-либо из ее приближенных обзаводилась любовником и, не умея вести свои дела, была замечена в этом, она тотчас же кидалась во дворец и при помощи императрицы всегда, так или иначе, выпутывалась из истории благополучно. Горе мужу, заводившему бракоразводный процесс, если он не мог представить суду неопровержимых доказательств измены. Его присуждали, во-первых, выплатить жене сумму, равную принесенному ею в его доме приданому, а, во-вторых, он рисковал тюрьмой и плетью в то время, как изменница спокойно наслаждалась своим счастьем. Поэтому большинство мужей благоразумно закрывали глаза на проделки своих жен, и безнравственность, благодаря Феодоре, процветала.

Но если обратиться к официальным документам, выяснится нечто совершенно противоположное. В многочисленных законах относительно развода, нарушения супружеской верности и тому подобного, высказывается постоянная заботливость императора об общественной нравственности. Многие из подробностей византийской жизни кажутся императору верхом неприличия: муж имеет право требовать развода, если жена его пошла в общую для мужчин и женщин баню, если она ужинала с иностранцами, если она, против желания мужа, посещала театры, балы, бои диких зверей. Нечего и говорить, что муж имел тем большее право расходиться по более серьезному поводу: если жена ночевала вне дома, если при жизни мужа она замышляла другое замужество, в особенности, если она обзаводилась любовником. В этом случае муж, после троекратного предупреждения, имел право распорядиться собственной властью, если заставал жену и ее соблазнителя в собственном доме, или в гостинице. Если они попадались вне дома, например, в церкви (что случалось в Византии очень часто), он имел право предавать их на суд общества, и в случае, если измена была доказана, сообщник изменницы предавался смерти, а с женщиной поступали по закону. Закон же был далеко не мягкий: после развода ее запирали в монастырь и если, по прошествии двух лет, муж не изъявлял согласия принять ее обратно, ее окончательно постригали.

Император старался всеми силами упрочить незыблемость брачного союза, «святейшего начала в мире»; он запретил супругам разводиться по взаимному соглашению, как слишком упрощенному способу порывать святые узы, уменьшил число законных поводов к разводу, находя многие из них недостаточно обоснованными в старинных законах. Он не желал, чтобы пленение одного из супругов или обвинительный приговор служил достаточной причиной для расторжения брака. Он уничтожил возможность получения развода, если супруг-воин пропадал без вести. Вдова его могла выходить замуж, только получив точное удостоверение смерти мужа. Он предписал всевозможные наказания тем, кто под каким бы то ни было предлогом освобождался от супружеских обязательств. Одно только пострижение освобождало от брачного союза; но и тут закон наказывал тех, которые, спустя короткое время, выходили из монастыря, чтобы вернуться к светской жизни.