Помоги проекту - поделись книгой:
«И все между нами кончится», - хотел юноша продолжить, да лишь уста приоткрыл, сырой воздух заглотнул. Увидел, как в черноте над болотом белый туман сгущается, и не просто сгущается, встаёт сплошной простыней, а на простыне возникают цветные тени… все чётче, все зримее. Вот он увидел женщину на просторном богатом одре. Неухоженные слипшиеся волосы мокрой соломой размётаны по подушке. Слезы на больших одутловатых щеках. Чуть вздёрнутый нос заострился. Маленький треугольник губ чернеет, как кровля покосившейся кельи. Воспалённые зелёные глаза устремлены на него. Рука с указующим перстом тянется к нему… Род отшатнулся… и все исчезло. Надо же примерещиться такому!
- Пойдём скорее к костру, - потянул он Улиту.
Не заметив в нем перемены, она продолжала о своём:
- Хочу, чтобы сказка длилась сегодня как можно дольше. Мне видок Богомил пообещал заглянуть не на сто, а на триста лет вперёд. А если на пятьсот? - услаждал слух Рода мелодичный девичий лепет.
У костра - ни души. Старики хлопотали в избе у стола.
- Пиршество из двух перемен! - объявил Богомил, - Первая - каша с осетрёю головизною, вторая - лапша с перчем, - Увидел поскучневшее личико Улиты и добавил: - А на запивки взвар квасной с изюмом да с пшеном, - и блаженно заулыбался, приметив оживление гостьи.
- Ты обещал мне вдаль веков нынче заглянуть, - напомнила за едой Улита.
Букал неодобрительно покачал головой. Соловей смешно сдвинул брови (он хмурился редко), однако сказал:
- Обещанное надобно отдавать…
- Может, гостья пожалеет тебя, простит обещанное? - попытал почву хозяин кельи.
Улита заупрямилась:
- Нет, не прощу! Сделай милость, Соловей, ты же обещал.
- Вдругожды не попадёшь, - твёрдо предрёк Букал.
- Глупьём пообещал, - пробормотал Богомил, - Ладно, выполню, цто будет в измогу.
Он полез на полати, достал из своего подголовка ларец, извлёк оттуда склянку и вышел из избы.
- Что у него в склянке? - полюбопытствовала Улита.
- Каменный порошок, - неохотно сказал Букал.
Улита поспешила за Богомилом на воздух, следом за ней - Род.
Букал вышел последним и предупредил:
- Не приближайтесь к нему, пока я не велю.
Соловей осторожно помалу сыпал порошок в костёр и окутывался странным сиреневым дымом.
- Кто бел-горюч камень-алатырь изгложет, тот мой заговор переможет, - уже не обычным своим тенором, а чужим глуховатым голосом без родного выговора произносил волхв. - Тридцать три ворона несут тридцать три камня, бросают в огонь на триста лет, высекают три тысячи искр, кинут камень, подымут пёрышко, сами молчат, камни вопиют…
- Что он говорит? - тормошила Улита длинный рукав Букалова емурлака.
Букал молчал.
- Соловей мару на себя вызывает, - шёпотом пояснил Род, - Как мара на него найдёт, начнёт будущее видеть…
Волхв стоял у костра, простирая руки к огню, дыша обволакивавшим его дымом, багрянея лицом…
Букал подал знак, и они приблизились.
- Красные села - белый град! - будто не земным, горним голосом закричал Соловей. - Каменный детинец, златоглавый собор… Из собора митрополит шествует… Обочь - сам великий князь в золотой порамнице и порфире[29]… Столица! Столица!..
- Наше Кучково - столица? - не веря своим ушам, вымолвила Улита. И вдруг закричала: - А через пятьсот лет? Через пятьсот лет?
- Бросают в огонь на полтысячи лет! - трудно выговорил Богомил с лицом красной меди.
- Род, уведи гостью, - попросил Букал.
Она отскочила от вежливого прикосновения юноши.
- Христиане передрались! Христиане передрались! - радостно возопил Соловей. - Сами своего попа ведут на костёр…
Улита мотала головой, непроизвольно покачиваясь. Должно быть, и до неё добирался сиреневый дым, обволакивавший волхва.
- А через осьмсот лет? - требовательно простонала она.
- Уведи гостью, Род! - приказал Букал.
Обхватив девушку, как столбик, Род понёс её к келье.
У огня тем временем слышался рокот Богомила:
- Бросают в огонь… на осьмсот лет!- Слова тяжкими жерновами выкатывались из гортани провидца.
Обернувшись, увидел Род его почерневшее лицо.
- Короба, короба! - отчаянно оповестил Соловей, - Везде ульями - громадные короба!.. Над ними… плашмя… ветряки вверх крылами летают…
- Вздор. Наваждение. Так далеко он не видит, - сожалеючи, изрекла в лицо Роду уносимая им Улита, во все глаза продолжавшая наблюдать за Соловьём.
А тот уже рухнул как подкошенный. Букал подхватил его и тоже тащил к избе.
Род у порога отпустил девушку и помог уложить новгородского волхва на полати.
- Уморила старика! - досадовал Букал. - Очи бы мои не видали…
Род натаскал на поветь волчьих шкур для себя и гостьи. И оба улеглись по разным углам.
- Не серчай, Родинька, - виновато попросила Улита. - Я и вправду у вас объюродела. Как вернусь домой, так и побегу на исповедь. Долго мне теперь свои языческие грехи отмаливать. А ещё помолюсь, чтоб скорее тебя увидеть да окрестить в истинную веру. Станешь ты моим суженым…
- Князь станет твоим суженым, будущая великая княгиня, - напомнил Род.
- А, глумы это все, - отмахнулась Улита, - игры да забавы…
Род в возражение хотел молвить слово, но она задышала уже ровно и спокойно… Счастливица!
…Сон слетел с него лишь при третьем пении петуха. Род выглянул с повети. Шёл дождь-сыпуха. Сиротливым показалось юноше пустое мокрое новцо.
А в избе было тепло, сухо, в очаге - ещё жар. Но гостей след простыл. Лишь седые Букаловы космы свешивались с полатей.
- Хотел тебя добудиться, да Богомил запретил. Пожалел.
Очень уж хладнокровно говорил Букал. Он-то попрощался с гостями. Род не простился. Грудь горела обидой. Боясь хоть намёком обнаружить строптивость перед отцом, юноша промолчал.
- Не кручинься, - досказал проницательный Букал. - Не простясь, поскорее встретишься. Такова примета.
4
Вресень[30] Род с Букалом встретили в новой келье. Два месяца ушло на перезахоронение их тайного обиталища. Мужики из Олешья таскали пластьё на плечах, чтобы не колеить леса, не торить просек. Сосновые бревна были ещё крепки, и хижину собрали почти без подмена. Потемневший от времени деревянный Сварог на расчищенном новце занял подобающее место. Лучший ягнёнок был заклан на его жертвеннике, дабы оберег покровитель своих отшельников от нежданных гостей.
Наконец мужики ушли. Род остался наедине с Букал ом. Оба отдыхали на новых полатях от двухмесячных трудов, освещаемые жаром очага.
- Богомил, должно быть, уже вот так же отдыхает в новгородских хоромах на своей Людогощей улице после дальнего пути, - предположил Род.
Букал, не ответив, спустился с полатей, зажёг светец на столе, и в келье запахло изгарью[31].
- Сойди ко мне, Родислав, - велел он.
Род, не ведая причины такой торжественности, сошёл к столу.
Подёрнулся пеплом жар в очаге. В избяном полумраке только лица их выделялись, окрашенные светцом.
- А Улиту прочат за великого князя, - с напускной шутливостью продолжил Род.
Морщины на Букаловом лице потеснились в стороны, обнажая старческую улыбку.
- Не хитри. Кучковна занозой в тебе сидит. С глаз долой и из сердца вон - тут не скажешь. А великой княгиней станет она, да нескоро.
Букал замолчал, устремив выцветшие глаза к источающему каменный жар очагу. Потом повернулся к Роду сухим лицом, погрузил вихрастое седое чело в узловатые пальцы.
- Что же до Соловья… Не отдыхает он в своём терему на Людогощей улице. Отдыхает он на дне Волхова с камнем на ногах.
Род впервые не поверил волхву. Показалось, что старик бредит.
- Верь не верь, - продолжал Букал. - А я видел: сбросили его с моста, как Перуна полтораста лет назад сбрасывали. Тогда люди кричали своему богу: «Выдибай! Выдибай!..» И он выплыл. А княжьи кмети привязали ему камень к ногам, и бог утонул.
- Нет, - тряхнул головою Род. - Не могу поверить в Богомилову гибель. Знаю, ты многое видел верно. А на этот раз не неволь, не верю.
- Вижу я человеческие судьбы, - ещё ниже опустил голову Букал. - И тебе своё видение с разрыв- травой передал. Прости, тяжкий это клад. Хотя должен кому-то передать. Кроме тебя, некому. Все чужие судьбы можешь знать, только не свою.
Род смотрел на волхва с испугом.
- Зачем? Зачем же ты сделал это?
Букал встал, обошёл стол, возложил тяжёлые руки на голову дрожащего юноши.
- Говорю, стар я стал. Не могу этот клад унести с собой. - И поскольку Род молчал, старик присел рядом, обнял его, тихо продолжал говорить: - А не веришь - не верь. Не надо неволить в вере. Вера - потаённое чувство, никому не подвластное. Когда тебя и на свете не было, я, как калика перехожая, совершил странствие в Киев. Вздумалось глянуть на чудеса Ярославовой столицы.
- Ярославовой? - переспросил Род. - Ярослав княжил лет этак сто назад!
- Значит, мне сто лет. - И морщины на Букаловом лице вновь потеснились. - Дело не в летах, а в событиях. Между Киевом и Берестовом встретил я пещерного жителя. Гурий Мудрой его прозывали. Вот уж вправду мудрой! Отшельник, как и я, но христианин. Когда расстались, во мне созрело сомнение: а не разумнее ли верить в единого Бога, нежели во многих? Один князь - государство живёт в доволе, много князей, как у нас, - ссоры да которы и всем погуба. Едва моим погрузником не стал этот Гурий Мудрой.
- Кем? - не понял Род.
- Ну, едва не крестил меня погружением в воду, как принято у христиан. Настолько я проникся его мыслями. Однако сам же он велел: «Не торопись. Укрепись!» Вернулся в Ростов Великий, а там как начали обращать в греческую веру мечом да костром! И ушёл я, строптивый, в муромские леса. Не терплю насилья. Сам обрёк себя измёту[32]. А когда и в ту дебрь добрались князья, пришлось в здешних местах спасаться. Одичал. Жизнь - хуже волчьей. У волков семьи есть.
- Разве мы с тобой - не семья, отец? - спросил Род.
Букал не ответил. Принёс из подклети чёрствого житного квасу[33], разлил по кружкам.
- Я все гадаю, отчего Богомил погиб. Думаю, не за веру. У них там, в Новгороде, вечная подирушка между княжеской стороной и боярством.
Род, так и не поверивший в последнее Букалово прозрение, повторил:
- Разве мы с тобой - не семья, отец?
Букал потерял волю над собой, закричал страдальчески:
- Я тебе не отец! Люблю пуще сына. Но я тебе не отец!
Род поднялся. Встали друг перед другом старость и юность. Одного роста. Похожие, как два ясеня. Только один сухой, другой свежий.
- Как же так? - слишком уж спокойно спросил Род, - Кто же мой отец?
- Твой отец новгородский боярин Гюрята Рогович из рода Жилотугов. Когда эти земли были ещё собственностью Господина Великого Новгорода, вече пожаловало одного из своих лучших людей вотчиной в здешних местах. Часть Красных сел построена Жилотугом. Сущёво стало его родовым селом. Род Жилотугов пресёкся бы, если б не ты. Ночные тати вырезали семью Гюряты. Нянька Офимка скрылась с тобой в лес. Тут я её и встретил. Сам допрежь в Красные села носа не совал. Как воздвиг терем на Боровицком холме Суздальский князь Гюргий, мне так очень опасно стало. В мещёрском Олешье жила Офимкина мать, известная травница. Через неё с девкой связывался. Узнал, что неведомые люди пытали её о твоей судьбе. Сказала, умер без материнского молока. А я выкормил тебя овечьим. Настрого велела Офимка скрывать, что ты жив. Вот и скрывал до поры. Теперь пора наступила, сам распоряжайся своей судьбой.
Род молча смотрел на старика. Или опять не верил, или не находил слов.
Букал ушёл в дальний угол, открыл свой жреческий ларь, до коего чужого прикосновения не допускал, принёс тряпицу, бережно развернул на столе, протянул Роду ладанку на серебряной цепке. Род в неверных пальцах раскрыл её, увидел маленький кипарисовый крестик и перстень-печатку. На перстне различались две буквицы - глаголь и рцы. Юноша догадался: «Гюрята Рогович».
- Кто же эти ночные тати, что порешили моих родных?
Букал развёл руками.
- Не ведомо. Ни мне, ни самой Офимке. Хотя она передавала через мать, что с Суздальским князем у Гюряты несогласица вышла.
- Кто ж завладел батюшкиной вотчиной?
- Гюргий пожаловал её Кучке. Как слышно, Кучка теперь и владеет… - вздохнул Букал.
Род более ни о чём не спрашивал.
Поделиться книгой: