– Он самый.
– Ладно… Константинов Константин Иванович… Ракетчик?
– Да.
– Так он ведь у нас еще и начальник ракетного производства! Там одной сдачи дел на пару месяцев… Ладно, я подумаю, что можно сделать. Но на этот рейс ему точно не поспеть, разве что на следующий!
– Ну, хоть так…
– Эдуард Тотлебен. Лучший ученик генерала Шильдера, однако… Послушайте, а у вас там губа не дура!
– Ну, как говорится: «Мы не настолько богаты, чтоб позволить себе покупать дешевое». И ей-же богу, граф: если полуторамиллионная российская армия умудрится проиграть грядущую войну, то виной тому станет – ну уж никак не отсутствие в ее рядах этих семерых военных инженеров.
9 Впоследствии обстоятельства отправки британским Адмиралтейством союзного флота к берегам Калифорнии стали предметом разбирательства парламентской комиссии, а действия командиров эскадры – флотского трибунала (оправдавшего, впрочем, всех уцелевших). Комиссия, напротив, констатировала, что отправка эскадры не диктовалась никакой военной необходимостью и даже по замыслу представляла собой лишь дорогостоящую демонстрацию, не имевшую достижимых стратегических целей. В этой связи вспоминают знаменательный диалог между Первым лордом Адмиралтейства Джеймсом Грэхэмом и погибшим в том походе командиром эскадры, контр-адмиралом Дэвидом Прайсом: последний попросил уточнить – за каким, собственно, дьяволом их отправляют в ту Пацифику, и получил честный ответ: «Вообще-то ни за каким. Просто если мы этого не сделаем, нас с вами прикуют, на манер Прометея, к колонне Нельсона, и газетчики будут каждодневно выклевывать нам печень». Именно этому походу великий британский поэт – «певец Империи» – посвятит саркастическое и горькое стихотворение «Урок», заканчивающееся памятными каждому англичанину строчками: Ошибку, к тому же такую, не превратишь в торжество. Для провала – сорок мильонов причин, оправданий – ни одного. Поменьше слов, побольше труда – на этом вопрос закрыт. Империя получила урок. Империя благодарит! Отдельным пунктом Комиссия попеняла ведомству Пальмерстона за «совершенно неудовлетворительный уровень разведданных о Русской Америке, что привело к катастрофической недооценке ее военного и промышленного потенциала». В некоторое оправдание британцев следует заметить, что в Петербурге, похоже, о том «военном и промышленном потенциале» имели столь же смутные представления, как и в Лондоне – даром что личный представитель компаньеро Императора в Конференции Негоциантов, в соответствии с требованиями эпохи, доклады свои писал теперь со строго установленной периодичностью и по строгой отчетной форме; беда лишь в том, что всё это теперь шло по линии Собственной Его Императорского Величества канцелярии, а именно – Третьего ея отделения, так что доклады те, по поступлении в Петербург, неукоснительно получали гриф «Сов.секретно» и отправлялись в архив на Спец.хранение; там их, надо полагать, и обнаружит лет где-нибудь через триста случайный историк (аккурат после победы в России демократической революции, ха-ха…) В любом случае, никто в столице всерьез не ждал, что на Пацифике дела у русских пойдут лучше, чем на Беломорье, где британские фрегаты, так и не обнаружив сколь-нибудь достойных военных целей, поджигали брандскугелями – единственно чтоб потрафить тем лондонским газетчикам и окормляемой ими пастве – рыбацкие халупы и памятники деревянного зодчества XVI века. Ну, разве что гореть Елизаветинск с Новоиркутском будут подольше и поярче полярных захолустий Колы и Кандалакши… Представителем же императора был в ту пору недавно присланный в Петроград славянофильствующий дипломат, не чуждый такоже и поэтических устремлений – Федор Тютчев; ну, все вероятно помнят его классическое – Там, где с землёю обгорелой Слился, как дым, небесный свод, – Там рядом с чахлой чапарелой Безумье жалкое живёт! Понятно, что для человека, видевшего «Русскую географию» как вполне неметафорические «Семь внутренних морей и семь великих рек… От Нила до Невы, от Эльбы до Китая, От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная… Вот царство русское… и не прейдет вовек» служба в русскоязычной Калифорнии – с ее даже не враждебным, а чисто издевательским отношением к любого рода мечтаниям о Третьем Риме и с устоявшейся привычкой мерить достоинства и недостатки Метрополии самым что ни есть «общим аршином» – сама по себе уже была чем-то вроде сурового монашеского послушания. Однако послушание то отправлялось им с положенным смирением, а обязанности свои перед компаньерос поэт-дипломат исполнял как дОлжно, и даже сверх того. По ходу исторического заседания Конференции от 12 марта 1853 года Негоцианты, суммировав отчеты европейских представительств Компании и независимые доклады разведслужб всех семи Больших Домов, констатировали неизбежность грядущей войны между Россией и англо-французской коалицией и крайне высокую вероятность того, что Колония, вопреки уверениям Метрополии, окажется втянутой в военные действия и подвергнется нападению Морских держав; соответственно, пора готовиться к обороне, срочно и со всей серьезностью. В рамках введенных тем заседанием «на предвоенный и военный периоды» Особых податей Негоцианты, подавая личный пример всем прочим компаньерос по части затягивания поясов, отказались от большей части причитающихся им дивидендов – ибо хороший командир, в отличие от посредственного, говорит не «Делай, как я велел», а «Делай, как я». Тютчев тогда, на свой страх и риск, поступил так же и с императорской долей прибылей, передав ее в Фонд обороны Колонии (за что удостоился впоследствии от Николая краткой сухой похвалы) и, что куда важнее, согласился с товарищами по Конференции в том, что «Прощение получить легче, чем разрешение» и не стал излагать в своих письмах-отчетах никаких подробностей тех военных приготовлений (которые, благодаря тем умолчаниям, стали известны в Петербурге лишь постфактум). Более того: представители Императора были, по официальному своему статусу, осведомлены лишь о происходящем на уровне всей Компании, и выходить за эти рамки Тютчев демонстративно избегал – отлично зная при этом, что наиболее важные решения принимаются в Колонии в форме «горизонтальных» соглашений между отдельными Домами. Он, конечно, доложил в Петербург, что долей Фонда обороны, предназначенной на производство и закупки вооружения, станут полновластно распоряжаться металлурги Калашниковы (целовавшие крест на том, что за полтора года сумеют подготовить Калифорнию к современной войне, а нет – так ответят всем имуществом Дома); но вот кому и на что они, в рамках полученного ими «подряда на оборону отечества», раздадут субподряды и как именно организуют тайные закупки в Европе, в обход весьма вероятного эмбарго, он не знал, да и знать не хотел: коммерческая тайна – это святое! Что в устав Компании внесен пункт, утверждающий президента Главнокомандующим всеми вооруженными силами Колонии – с правом управлять теми силами без резолюций Конференции, Петербург был извещен немедленно; а вот что Главнокомандующий, по соглашению между Большими Домами, получил право отдавать прямые приказы главам разведслужб тех Домов (каковые разведслужбы тем самым фактически превращались на время войны в подразделения единой Секретной службы Компании – традиционно сохраняющие, впрочем, полную оперативную автономность) – это всё были смутные и ничем не подтвержденные слухи, которыми и почту-то загружать не стоило. Не особо вникал Тютчев и в деятельность Военно-Промышленной Комиссии при Президенте: да и что, собственно, может смыслить поэт в обуховской литой тигельной стали, зининском флегматизированном нитроглицерине и прочих смертоубийственных технических новшествах? А ведь именно на эти новшества и делала основную свою ставку Колония: никаких иных шансов в противостоянии с Морскими державами – военным союзом двух ведущих экономик мира – просто не существовало. Так что европейские представительства Компании покупали не торгуясь всё, что продается, а разведслужбы – «тащили всё, что к полу не приколочено»; и, как кисло заметила однажды лондонская «Таймс», «Корабельная артиллерия Святого Николаса не в первый уже раз заставляет отступить кавалерию Святого Георгия»* -------------------------------------
* «Кавалерия Святого Георгия» – английское выражение, возникшее в эпоху Наполеоновских войн: золото, используемое Англией для решения своих внешнеполитических проблем вместо военной силы. Название пошло от изображения Святого Георгия на золотом соверене Георга III (прим. ред. ). -------------------------------------
(имея в виду изображенные на золотом калифорнийском клугере корабль и Николая Угодника – покровителя Колонии). Деятельность эта была не только крайне дорогостоящей, но и весьма опасной; при неудачной попытке добыть на оружейном заводе Ланкастера нарезные орудия нового образца разведка Калашниковых раздала несколько килограммов золота и потеряла четверых агентов – безденежных юношей из хороших семей, не ведавших, что творят: за промышленный шпионаж в доброй старой Англии вешали столь же исправно, как и за военный. (Впрочем, что Господь ни делает, всё к лучшему: та модель Ланкастера оказалась вообще неудачной, артиллерию Колонии Калашниковы стали модернизировать по собственным разработкам, дополненным вполне успешно на сей раз скраденными у Армстронга чертежами его казнозарядного орудия; в итоге модель инженера Кокорева вышла столь удачной, что в мексиканской и аргентинской армиях эти пушки потом служили едва ли не до 90-х годов.)
Экономика Колонии работала пока без одышки, но с предельным напряжением сил. В марте 1854-го к его высокостепенству девятому президенту (а теперь еще и Главнокомандующему…) Игорю Васильевичу Северьянову явились железнодорожники Зыряновы и доложили: чугунка от Петрограда до Елизаветинска закончена почти на три недели раньше намеченного (повезло с погодой), так что следует, не теряя темпа, перебрасывать рабочие бригады и инженерный состав на строительство давно вожделеемой Колонией стратегической Пацифико-Атлантической магистрали, тем более что на техасском ее участке, Новый Гамбург – Эль-Пасо, компания Грауфогеля уже работает вовсю, а дом Тарбеевых дотянул свою телеграфную линию на Эль-Пасо аж до реки Колорадо, так что единственное, что сейчас нужно Дому – это внутрикомпанейский беспроцентный кредит на чепуховую сумму в четверть миллиона клугеров, меньше полумиллиона американских долларов… На что последовал немыслимый, не укладывающийся в голову калифорнийского негоцианта ответ: «Прошу простить меня, компаньерос, но денег в казне нету. Ну, вот совсем нету – как Бог свят! Из невоенных проектов Компания сейчас финансирует только тот тарбеевский телеграф – без него нам совсем хана… Так что вы уж как-нибудь того… сами; в Европе кредит сейчас вряд ли кто даст, а вот в Соединенных Штатах – почему нет? На последний край – я могу разрешить вам акционирование дороги, с тем, чтоб потом, как чуток полегчает, выкупить у внешних акционеров блокирующий пакет». Кредит в «Бэнк оф Манхаттан Компани» Зыряновы получили потом без особых проблем, но, выйдя тогда из президентского кабинета, его степенство глава Дома дверью за собой грохнул так, что чуть штукатурка не облетела: «Дооборонялись, однако… От зелененьких фрегатиков…» К началу 1855-го такие настроения распространились в Колонии весьма широко, причем не столько среди простонародья (несшего основные тяготы милитаризации), сколько среди купечества: сколько ж можно швырять деньги на ветер, видно ведь невооруженным глазом, что Коалиция завязла в зимней крымской грязи по самую ступицу, и ни до какой Калифорнии на краю света им там, в Европе, теперь и дела нет! Северьянову требовалось теперь всё его легендарное красноречие и весь авторитет, чтобы отстаивать перед Негоциантами необходимость продолжения провозглашенной ими в марте 53-го политики «Лучше десять саженей траншеи, чем сажень могилы». Позицию его, удивительным образом, ослаблял достигнутый уже успех: осенью 54-го глава дома Калашниковых Кирилл Киреевский (которого, разумеется, никто не звал иначе, как «Кирибеевич») доложил Главнокомандующему и Конференции: Дом в срок выполнил взятые на себя обязательства, и задача обороны Колонии с моря в первом приближении решена. За основу Калашниковы взяли разработки французских инженеров Эльзеара-Дезире Лето и Дюпюи де Лома, где главным элементом береговой обороны являются плавучие батареи – только вот батареи они создали никем еще в мире не виданные. Главная заслуга тут принадлежала Павлу Обухову, сумевшему сварить двухслойную железно-стальную броню, необычайно прочную и вязкую: при толщине всего в три дюйма ее невозможно было пробить даже в упор ни тяжелым ядром, ни разрывным снарядом из бомбической пушки Пексана. Андрею Попову осталось «всего лишь» совместить в единое целое эти броневые листы, шесть казнозарядных пушек Кокорева и паровую машину с винтовым движителем – и получить маленькую плавучую крепость, неуязвимую ни для какой тогдашней корабельной артиллерии и способную передвигаться с вполне божеской скоростью четыре узла; единственной реальной опасностью для тяжелых низкобортных «поповок» было волнение – не более трех баллов. Другим перспективным новшеством, уже запущенным в массовое производство, были плавучие мины – безотказное «оружие слабых». Казалось бы, самое время тут дать роздых экономике, чуток притормозив военную гонку, однако Северьянов умудрился, взамен того, продавить через Конференцию ее форсирование (Тютчев впоследствии, проверяя собственные впечатления, опросил нескольких участников того заседания, и все они говорили нечто вроде: «Да я и сам не понял, как мы приняли то решение – он нас просто обморочил!»; постфактум, кстати, создается отчетливое впечатление, что девятый Президент, как некогда и первый его предтеча, Меншиков – просто-напросто знал всё заранее ). Давали себя знать и накопившиеся уже межкорпоративные обиды: Главнокомандующий поддерживал курс Калашниковых на создание принципиально новых видов вооружения, полностью отказавшись, например, от наращивания численности не только парусных, но и паровых фрегатов – на что очень рассчитывали судостроители, и Жихаревы, и Вандервельде; были заложены, правда, четыре скоростных винтовых парохода новейшей конструкции – однако и тут заказ на два их них передали, для быстроты, Бостонским верфям. В ответ же на всемерно поддерживаемые судостроителями претензии шефа Адмиралтейства Егора Альвареса: «Чем воевать-то будем – парусниками? Или торговые пароходы каронадами оборудуем?» Северьянов со всей кротостью вопросил: «Да вы, ваше степенство, никак, собрались дать Грэнд-Флиту генеральное сражение, лоб в лоб? И чтоб вымпелов на дно ушло побольше, да поновее – а то как-то оно несолидно, да?» – и тот не нашелся что возразить. Во всяком случае, когда на том заседании Главнокомандующий изложил новый план: задача-минимум решена, наши приморские города защищены достаточно надежно, так что теперь мы должны думать не об обороне, а о том, как нанести вражескому флоту решительное поражение – с тем, чтоб иметь потом сильную позицию при заключении мира, Негоцианты на пару минут впали во всеобщее оцепенение. «Игорь Васильевич, опомнитесь, голубчик! – жалобно воззвал старейшина Конференции, представитель дома Лукодьяновых. – Мыслимое ль дело – с британцем на морях ратоборствовать! С нашими-то тремя десятками фрегатов, без единого линкора!..» В наступившем солидарном молчании Северьянов неспешно поворотился всем корпусом к сидевшему чуть поодаль от прочих главе дома Калашниковых: – А что скажет компаньеро Киреевский?
– Можно рискнуть, компаньеро Главнокомандующий, – осторожно кивнул тот. – Мы бы взялись…
Конечно, тут здорово сыграл психологический эффект: Калашниковы только что предметно показали обществу цену своего купеческого слова – знать, и тут у них что-то припасено, не станет же он по-дурацки блефовать, только что сорвав банк! Ну ладно, послушаем… И по прошествии получасового экскурса в новейшие «технологии двойного назначения» (сколь разнообразны, например, следствия из только что изученного учеником Лобачевского Гаузе локального нарушения закона Бернулли при изменении сечения высокоскоростного газового потока) Негоцианты убедились: сформулированная Президентом задача-максимум крайне сложна, но выполнима, она не требует ничего сверхъестественного, только лишь упорства, отваги, толики удачи – ну, и денег, денег и еще раз денег! Причем деньги те не ухнут, как во всех ранешних войнах человечества, в бездонную, ненавистную любому купцу или крестьянину расшитую галунами прорву, а по-любому станут долговременными инвестициями в технический прогресс и грядущее процветание – так что когда при подведении итогов заседания представитель Лукодьяновых озабоченно покивал: «И всё-таки, всё-таки, компаньерос, план представляется весьма рискованным», это уже говорилось чисто для приличия.
Не следует, впрочем, думать, будто Петроград воспринимал грядущую войну как свершившийся факт – вовсе нет. Все возможные дипломатические усилия для ее предотвращения были честно предприняты, в частности – подтверждены ранее заключенные договора о «взаимной нейтрализации владений» с Гудзоновой и Ост-Индской компаниями (против чего прежде не возражали ни Лондон, ни Петербург). Утверждая принцип «война торговле не помеха», продолжало работать лондонское представительство Компании (основная его деятельность, впрочем, шла теперь по линии той самой объединенной разведслужбы Больших Домов); с разведкой же на территории Франции вполне успешно справлялось амстердамское представительство. Взамен, правда, приходилось терпеть присутствие в Петрограде и Елизаветинске эмиссаров Гудзоновой и Ост-Индской компаний – прискорбно симпатичных и общительных франко-канадца Лемье и англо-индийца Пикеринга; контрразведывательный догляд за этими шустрыми ребятами был возложен на дом Володихиных, имевший колоссальный опыт торговых операций в Китае, Индии, а теперь вот еще и в Японии – каковые операции на Востоке традиционно сопряжены с высоким искусством подкладывать конкуренту то танцовщицу в постель, то отраву в чай.
К концу весны 1855-го сообщения и из Лондона, и из Амстердама обрели полную определенность: война на пороге, Коалиция готовится послать в Пацифику объединенную эскадру. Следует иметь в виду, что с той поры, как телеграфная линия соединила Елизаветинск с Новым Гамбургом (кстати, именно на ней взамен старой техники Морзе впервые использовали завоевавшие затем весь мир буквопечатающие аппараты Якоби), корреспонденция из Европы стала доходить до Колонии за фантастический срок в 17 дней: время нахождения в пути парохода скоростной трансатлантической линии Новый Гамбург – Амстердам; страхуясь от военных форс-мажоров, хозяева линии, корабельщики Абакумовы, продали ее своей собственной подставной компании из штата Нью-Джерси, так что суда их теперь ходили не под компанейским вымпелом, а под звездно-полосатым флагом.
Самое же удивительное в этом раскладе было то, что нападать на фактически сохраняющую нейтралитет Калифорнию никто из Союзников не имел ни малейшего желания. И в Лондоне, и в Париже отлично понимали, что «разыгрывать эту масть со своего захода» – несусветная глупость, ибо успех нападения на хорошо укрепленные прибрежные города Колонии весьма гадателен, а вот естественный ответ за него в виде разорительной крейсерской войны – вполне гарантирован. Ибо для Грэнд-Флита эскадра из трех десятков парусных и паровых фрегатов Компании была не более чем мухой, убиваемой одним хлопком газеты – а вот для британского торгового флота те же фрегаты, рассЫпавшиеся маковым семенем по всей Индо-Пацифике, превращались в нескончаемый ночной кошмар. Это было ясно и правительству Ее Величества, и Адмиралтейству, и уж тем более Сити с компанией Ллойда – но никак не британскому общественному мнению.
Ибо война к тому времени перешла в крайне раздражающую налогоплательщика (и выражающих его настроения парламентариев) позиционную стадию. Эффектная расправа пароходов Коалиции над парусниками русского Черноморского флота, образцовая с точки зрения военного искусства десантная операция под Евпаторией, героические «атака легкой кавалерии» и «тонкая красная линия» * – -------------------------------------
* Балаклавское сражение обогатило английскую мифологию двумя событиями, известными как «атака лёгкой кавалерии» и «тонкая красная линия». Атака британской легкой кавалерии на хорошо защищённые позиции тяжёлой русской артиллерии практически погубила бригаду как боевую единицу, но благодаря журналистам, а затем и деятелям английской культуры, атака под Балаклавой прославилась как пример высочайшего мужества и самопожертвования, а выражение «атака лёгкой кавалерии» стало нарицательным, означающим безнадёжный и безрассудный, но высокий героизм. Оборону шотландских горцев от наступающих казаков восторженно описывали английские журналисты. Обмундирование шотландцев имело красный цвет, и корреспондент газеты «Таймс»описал обороняющихся как «тонкую красную полоску, ощетинившуюся сталью». Выражение «тонкая красная линия» как символ мужественной обороны из последних сил вошло в устойчивый оборот сначала в Англии, а затем и в других странах Запада (прим. ред. ) -------------------------------------
всё это осталось на пожелтелых уже страницах прошлогодних газет. Русские потерпели тогда несколько кряду унизительных поражений в полевых баталиях, но боевой дух их так и не удалось сломить до конца. Осажденный Севастополь, совершенно не укрепленный с суши и считавшийся незащитимым с этого направления, удивительным образом продолжал сражаться, не помышляя о сдаче. После первоначальных успехов осени 54-го Союзники за полгода не сумели продвинуться ни на шаг, потеряв, без видимого результата, более пятидесяти тысяч убитыми и умершими от болезней, а один из ужасных ноябрьских штормов сделал то, что оказалось не под силу Нахимову с Корниловым: застигнутый на рейде союзный флот потерял полсотни кораблей, включая линкоры – как в проигранном вдребезги морском сражении.
Ничуть не веселее дела шли и на прочих театрах военных действий. На Балтике союзная эскадра адмиралов Нейпира и Парсеваля-Дешена, успешно загнав русский флот в укрепленные гавани и очистив от русского гарнизона Аландские острова (стратегически бессмысленные для обеих сторон), попыталась затем высадить еще с пяток десантов (все – неудачно), обстреляла и подожгла зачем-то несколько чухонских деревушек, и, так и не сумев подойти ни к Петербургу, ни к иным крупным портам Российской империи (мешали береговые батареи и впервые примененные русскими минные заграждения), молчаливо признала позицию на доске патовой и, несолоно хлебавши, отбыла восвояси. На Белом море британская эскадра капитана Оманея еще год назад неосмотрительно сожгла всё что горело и утопила всё что плавало, и вновь развлечь публику там было решительно нечем. Что же до Кавказа, то шедшая на тех Unadministered Territories нескончаемая «Война теней» между прикомандированными к Политическому департаменту Ост-Индской компании офицерами Индийской армии и их коллегами из «Топографической службы» русского Генштаба станет неистощимым кладезем сюжетов для журналистов и литераторов – авторов как бульварных авантюрно-шпионских романов, так и серьезной «колониальной прозы» – лишь десятилетия спустя… Так что – методом исключения – к лету 55-го Русская Америка (с прикрываемым ее «зонтиком» Пацифическим побережьем Российской Империи) оказалась единственным местом, где вооруженные силы Коалиции могли бы одержать какие ни на есть победы. Итогом этого и стал достопамятный диалог между Первым лордом Адмиралтейства и контр-адмиралом Прайсом. Впрочем, у британского Адмиралтейства, равно как и военного ведомства Франции, наличествовал еще один мотив. Послужившее завязкой Крымской войны Синопское сражение стало последним в мировой истории столкновением парусных флотов; дальнейшие события показали, что время парусников безвозвратно ушло. Величественные стопушечные линейные корабли, эти плавучие города с населением под тысячу человек, олицетворявшие собой военно-морскую мощь страны и служившие витриной ее технологического потенциала, обратились вдруг, как по мановению волшебной палочки, в никому не нужную рухлядь. Крайне дорогостоящую при этом рухлядь – ибо их постройка стоила в недавнем прошлом умопомрачительных денег, а содержание продолжало требовать умопомрачительных затрат квалифицированного труда на обучение огромных экипажей, обязанных в совершенстве владеть высоким искусством обращения с парусами (выучить матроса бегать в шторм по вантам – это тебе не вбить шагистику в рекрута-деревенщину…). Конечно, кораблям тем пытались продлить жизнь, устанавливая на них дополнительные паровые машины, но мир переходил на винтовые пароходы с металлическим корпусом столь стремительно, что всякому было ясно: еще год, ну – два, ну, может, – пять, и пиши пропало: всё это великолепие придется списывать вчистую, просто «на дрова»… Вот тут-то военных чиновников Коалиции и осенило: надо собрать парусники – славу и гордость стремительно уходящей эпохи, – которым на европейских театрах военных действий никакого применения точно уже не сыщется, и отправить их на задворки мира, в Пацифику: пускай потрудятся напоследок! …Европейские представительства Компании имели каждое свою специфику. Как-то уж так «исторически сложилось», что Лондон облюбовали промышленники, вроде Калашниковых и Дегтяревых, а Амстердам – банкиры, Найденовы и Ритмюллеры. Совершенно разный рабочий почерк выработался и у разведслужб тех домов: «калашниковские», к примеру, имели репутацию совершеннейших otmorozoks и регулярно попадали то в газеты, а то и за решетку, тогда как «найденовские» и «ритмюллеровы» умудрялись вообще ничем не напоминать властям стран пребывания о своем существовании: деньги движутся по миру лишь им самим ведомыми путями, и это позволяет шпионить за Францией – из Брюсселя, за Германией – из Роттердама, а за Голландией – из Гамбурга и Лондона. Поэтому в высшей степени символично, что предупреждения о начале войны и сведенья об эскадре Прайса, собранные «англичанами» и «голландцами» совершенно независимо друг от друга, но совпадающие во всех существенных деталях, были доставлены в новогамбургское представительство Компании одним и тем же пароходом. (Шефу тех «голландцев» приписывается, кстати, фраза, повторяемая в разных вариантах специалистами по истории спецслужб: «Если ты умеешь проникать в банковские секреты конкурентов, украсть так называемую “военную тайну” не труднее, чем отобрать конфету у слепого ребенка».) – Я пригласил вас, компаньерос, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие: к нам направляется-таки Эскадра, – обратился Северьянов к впервые собравшемуся по его вызову Комитету обороны: командование армии и флота, шефы калашниковской и володихинской разведслужб (отвечающих за, соответственно, европейское и восточное направления) и главный инженер Калашниковых с отчетом о военном производстве. – Наши «англичане» и «голландцы» писали, что ее отплытие – дело пары недель; соответственно, сейчас она наверняка уже в пути. Официальное объявление нам войны либо последует позже, когда Эскадра, по их расчетам, подойдет уже к нашим берегам, либо его не будет вовсе: они просто заявят, на голубом глазу, что никогда и не рассматривали нас как нечто отдельное от Российской империи.
– Зачем им так мелко жульничать? – удивился кто-то.
– Чтобы оттянуть, елико возможно, начало нами ответной крейсерской войны, чего ж тут неясного! – ответил за Главнокомандующего шеф Адмиралтейства. – По возможности блокировав тем временем для нашего флота выходы из Пацифики: пролив Дрейка, Малаккский пролив с близлежащими Ост-Индийскими водами. Сами же они при случае станут захватывать наши суда, встречные по дороге… Как там, кстати, с моими пароходами – ну, что из Бостона?
– Порядок, – откликнулся Инженер. – По нашим прикидкам, они приближаются к мысу Горн, а может, уже и обогнули. На всякий случай они идут под нейтральным техасским флагом…
– Вернемся к нашим баранам, компаньерос, в смысле – к фрегатам. Итак, союзную эскадру возглавляет контр-адмирал Дэвид Прайс: личность вполне героическая, истинный капитан британского флота, блестяще командовал в боях самыми разными типами кораблей, от плавучей батареи до линейного – только вот опыта руководства флотами и соединениями не имеет вовсе: адмиральский чин ему присвоили два года назад, до того он сидел в резерве, на половинном жалованье. Его «соправитель» – контр-адмирал Огюст Феврье-Депуант, командующий французским флотом в Южных морях; здесь картина зеркальная: неплохо понимает в таких вещах, как логистика или, скажем, организация снабжения, однако все его заслуги (и немалые!) связаны с географическими открытиями и колониальными захватами – при том, что он умудрился ни разу в жизни не поучаствовать в сколь-нибудь крупном морском сражении!.. Короче говоря, компаньерос, командиры Эскадры подобраны исключительно удачно; я имею в виду – для нас.
Теперь о самой эскадре: она впечатляет. Прайс держит флаг на 120-пушечном «Абукире». Есть еще 120-пушечный «Трафальгар» и шесть линкоров помельче – от восьмидесяти до ста пушек, четыре английских и два французских; все они снабжены паровыми машинами. Плюс четырнадцать фрегатов – шесть паровых и восемь парусных. Плюс два новейших цельнометаллических парохода, последний крик французской моды с Брестских верфей – эти меня, признаться, волнуют как бы не больше всего остального. Эскадра имеет на борту, плюс к экипажам, четыре тысячи морских пехотинцев, так что совокупная численность десанта может достигать восьми-девяти тысяч – это реально опасно даже для крупных городов, вроде Елизаветинска или Новоиркутска, потребуется мобилизация ополченцев.
Об их планах. Точка рандеву наших адмиралов – перувианский порт Кальяо. Прайс со всеми английскими кораблями забирает в Бресте французские линкоры, пароходы и морпехов, после чего берет курс на пролив Дрейка. В Кальяо они должны прийти в начале июля; там их наверняка уже будет ждать Депуант со своими фрегатами. Оттуда объединенная эскадра двинется к нам. В каком порядке атаковать наши поселения – это на усмотрение Прайса, однако есть один строго обязательный пункт: они должны захватить нашу береговую базу в архипелаге Елизаветы, Жемчужное – Ост-Индская компания имеет обширные планы на Хавайское королевство; с этого они и начнут… Нуте-с, какие будут мнения?
– Жемчужное – это незащитимая позиция, компаньерос, – покачал головой командующий сухопутными силами Компании дивизионный генерал Ерёмин. – Даже и не думайте…
– Да, ваши пушки, генерал, Жемчужное защитят навряд ли, – усмехнулся Северьянов, – но вот «корабельная артиллерия Николая Угодника», как эту штуку величают наши заклятые друзья из Лондона, – как знать, как знать!..
– Да черт с ним, с тем Жемчужным – как говорится, снявши голову… – подал голос шеф Адмиралтейства Альварес. – Будем живы – восстановим, а нет – так и… Вы лучше думайте – кого они атакуют следующим. Я лично ставлю на Елизаветинск: во-первых, он по топографии самый сложный для обороны с моря, а во-вторых – просто самый южный, самый ближний к ним…
– Пари не принимается, – хмыкнул Главнокомандующий. – Я тоже уверен, что – Елизаветинск. Только «во-первых» и «во-вторых» списке доводов поменял бы местами: я исхожу из того, что адмирал Прайс – прост и прям, как шомпол. Стало быть, там мы и станем его поджидать, на предмет генерального сражения…
10 «Солнце вставало стремительно – как и всегда в тропиках, вылетев ядром со своей закрытой позиции за морским горизонтом по круто-навесной, мортирной траектории. Клубы грязноватых облаков, неотличимые на вид от порохового дыма, скрывали гребень полуразрушенного временем кратера Коолау, самого древнего из хавайских вулканов, обращая его в циклопическую крепость, обороняемую какими-то – ну очень большими батальонами»… Можно было бы еще в той же манере описать и росу на снастях (бом-брам-стакселях, для примера), и рвущих шаблон летучих рыбок, и даже скрип ватерлинии – но ротмистру Расторопшину, получающему сейчас инструктаж в сомнительном заведении у Московской заставы, вся это лирика совершенно ни к чему, так что – не будем напрягать служивого: время дорого. Итак, на рассвете 2 августа 1855 года эскадра адмирала Прайса, войдя в воды архипелага Елизаветы (который все уже помаленьку начинали именовать, на местный манер, Хавайским), достигла острова Оаху с его прекрасной закрытой гаванью Уаймоми («Жемчужные воды») на южном побережье. Гавань ту император Камеамеа Великий* -------------------------------------
* Камеамéа I (ок. 1758–1819) – первый гавайский король, известный также как Камеамеа Великий. Установил партнёрские отношения с Англией, США и Францией. С помощью европейского оружия и советников покорил и объединил крупнейшие Гавайские острова в Гавайское королевство в 1810 году (прим. ред. ). -------------------------------------
передал в свое время в столетнюю аренду Русско-Американской Компании в благодарность за обширную военную помощь, оказанную ему калифорнийцами в войне за объединение архипелага с королями других островов (в том числе и Оаху). Условия аренды, кстати, были весьма жесткими: калифорнийцы не имели права возводить на хавайской земле никаких оборонительных сооружений и иметь артиллерию – только личное оружие (это при том, что портовый поселок Жемчужное формально проходил по реестрам Компании «береговой базой флота», его обитатели – «гарнизоном», а начальник базы числился флотским офицером в капитан-лейтенантском чине).
Когда эскадра, следующая в кильватерной колонне, приблизилась к узкому, как бутылочное горлышко, входу в гавань, глаза адмирала радостно сверкнули: там, на бронзовом зеркале закрытого рейда Уаймоми, виднелся корабль под поникшим от безветрия желто-зеленым компанейским вымпелом; жадно приникнув к окуляру зрительной трубы, флотоводец убедился, что перед ним, похоже, военный пароход новейшей постройки: «Какой приз, какой великолепный приз! Кажется, джентльмены, наш поход начался с удачи, я вижу в том прекрасное предзнаменование!»
Вот так прям и ляпнул – про «удачу» и «прекрасное предзнаменование»… Ну можно ли, в здравом уме и твердой памяти, произносить такие слова вслух? не держась за сухое дерево – за свою голову, на крайний случай? Ну и – спугнул фарт, старый дурак… а ведь как славно всё начиналось!
Все это вихрем пронеслось в голове Прайса парой минут спустя: калифорниец, как оказалось, давно уже развел пары и, будто насмехаясь над устанавливающимся штилем, выскользнул из гавани под самым носом у так и не успевшей закупорить то «бутылочное горлышко» эскадры. Флагман даже имел некоторые, ненулевые, шансы достать его в момент разворота из своих носовых орудий, но адмиралу хватило хладнокровия скомандовать отбой: опытным глазом оценив его скорость, старый моряк заключил, что она весьма велика, но чинно плетущиеся сейчас замыкающими французские пароходы «Даву» и «Ней» будут всё же чуток пошустрее; на самый-самый чуток шустрее – но за пару-тройку часов они его настигнут наверняка, а световой день, слава тебе, господи, в самом начале, и никаких накладок посреди пустынного океана случится не может. А самое главное, на свежепостроенном калифорнийце, которого он успел разглядеть в зрительную трубу во всех подробностях – сюрприз, сюрприз! – оказывается, не установлено еще артиллерийское вооружение! Так что под пушками «Даву» и «Нея» спустит флаг как миленький и достанется нам в целости и сохранности; обидно, конечно, что сам приз отойдет лягушатникам, ну да не будем жадничать… Ладно, пора уже и делом заняться: русской береговой базой.
…Начальник базы Жемчужное оторвал взор от трех затерявшихся в морском просторе черных пятнышек (одно впереди и два поодаль), достигших уже почти линии горизонта, и удовлетворенно кивнул: пока – тьфу-тьфу-тьфу, через левое плечо! – всё идет точно по плану. Звали его Иоганн Штубендорф, был он из коренных, техасских, немцев, оттого и перекрещиваться в «Ивана» не спешил, а по-русски изъяснялся с сильнейшим акцентом (получше, правда, чем по-испански, но хуже чем на навахо – но это уж от бабушки-скво ); сие, впрочем, не создавало для него дополнительного language gap’а с дюжиной вызвавшихся остаться на базе добровольцев – по большей части из традиционно привечаемых Компанией детей компанейских от местных конкубин, с их совершенно уже чудовищным пиджин-русси. На службе у Компании Штубендорф состоял всего третий год, и ему очень по душе был тамошний сквозной, снизу доверху, Kameradschaft – «Мы своих не сдаем – никому и никогда!», так что необходимость простоять энное время под вражескими ядрами, отрабатывая свое как-бы-воинское звание, была им воспринята с полным пониманием: надо – значит надо, эти личный состав берегут, без нужды такое не прикажут. – Компаньеро лейтенант! – окликнули его справа: рыжий зубоскал Витька Зырянов, подавшийся в Южные моря непутевый племянник железнодорожного магната – этот отказался эвакуироваться, будучи не в силах прервать медовый месяц со своей шоколадной зазнобой из соседнего Уайкики. – Нам ведь, ежели вдруг британцы не убьют, всё одно в хавайскую тюрьму садиться. Вот я и антиресуюсь – выйдет нам за то от Компании надбавка, типа как за «полонное терпение»?
– За что это ты в тюрьму намылился дезертировать, голубь? – прищурился командир. – Ну-ка, давай колись, рыжий!
– Дык вот за это! – и Витька широким жестом обвел три ряда полнопрофильных траншей, аврально вырытых перед посадкой на пароход всем эвакуируемым персоналом базы. – Ага, скажут, – траншеи! А траншея есть что? – правильно, оборонительное сооружение! Ферботен, сталбыть… Ну и – пожалте бриться.
– Траншеи? – удивленно огляделся Штубендорф. – Где вы тут видите траншеи?
– Дык… Я не то чтоб вижу – я в ней стою!
– Ах, это … Ну, какие ж это траншеи. Это – дренажные канавы.
– О как… – подколоть начальство, похоже, не вышло. – А спросят – отчего ж они у вас вдоль склона идут, а не поперек?
– А оттого, что у тех, кто рыл, руки из задницы растут – отчего ж еще?
– Гм-м… А отчего такие глубокие?
– Ну так – заставь дурака богу молиться!.. Еще вопросы есть?
– Никак нет, компаньеро лейтенант!
– Ну и славно. Внимание, Kameraden! – всё, шутки кончились. – Всех прошу ко мне, последний инструктаж!
Всё, конечно, и так было уже говорено-переговорено, но Штубендорф был – слава тебе, Господи! – истинным немцем, а не каким-нибудь – не дай, Господи! – русским, или вообще – прости, Господи! – испанцем: каждый солдат должен не только знать свой манёвр, но и понимать его смысл; плюс – запасные варианты, чтоб не метаться потом под огнем при накладках, особенно ежели командира убьют; плюс – пути отхода, это непременно… Значит, еще раз: медленно и по складам.
От нас сейчас потребуют сдать поселок без боя – возможно, в обмен на почетную капитуляцию с оружием и всеми делами. Когда мы откажемся – они высадят десант. Но! Сразу начинать высадку не решатся – ведь о том, что база эвакуирована, они пока не подозревают, – и поначалу устроят нам бомбардировку. И вот тут у нас, Kameraden, две задачи. Во-первых, изображать, будто нас тут много: всякое там шевеление в траншеях – чтоб там всё-таки не одни эти чучела с палками: дымкИ там, выстрелы; долго так водить их за нос не выйдет – всё-таки день на дворе, но уж сколько сумеем. Во-вторых – мы должны держать флаг : это важно, таков приказ. Плотность огня может быть очень высока, так что флагшток могут сбить; тогда флаг надо будет немедля перенести на дополнительные флагштоки – вон там, или во-он там. Немедля – это в перерывах между залпами, и только по моей команде, ясно? Вот, собственно, и всё, что от нас требуется, Kameraden: продержаться таким манером с час, ну, может, два. Это будет довольно страшно, но не слишком опасно: достать ядром человека в траншее почти невозможно, а вот если он с перепугу из той траншеи выскочит и побежит – это да, прихлопнут как муху… Реально же всё решит позиция хавайцев – они в любом случае объявятся тут в течение часа, и тогда будет пауза; что они там надумают на своем Королевском совете – нам неведомо, будем уповать на милость Господню (тут лейтенант степенно перекрестился, и все вслед за ним). Ну, а дальше – два варианта. Ежели Господь подует куда надо – на этом месте просто всё и закончится. Ежели наоборот – британцы начнут-таки высадку, и тогда мы немедля отходим в chaparral за поселком, и пробираемся в Хонолулу, в наше Представительство. Раненых уносим с собой, совсем тяжелых, ежели таковые случатся, оставляем британцам: эти, сказывают, военнопленных не едят, а даже и лечат… Если я выбываю – командование примет Виктор, после него – ты, Дмитро. Вопросы есть? – Может, нам сразу Андреевский поднять, на втором-то флагштоке?
– Нет. Андреевский мы сегодня не поднимаем совсем, только наш «омлет с луком».
– А что так?..
– Это засекреченные сведенья, мичман. Не наших умов дело. Еще вопросы?..
Больше вопросов не было. Тут как раз ближний к берегу линкор пальнул из носовых орудий – чисто чтоб привлечь к себе внимание, – и на воду там спустили шлюпку под белым флагом.
– Ага… – прищурился лейтенант. – Дмитро, голубчик, ну-ка подай мою парадную сбрую – саблю эту дурацкую с портупеей, и треуголку. Верите ли, Kameraden: так ни разу в жизни и не довелось еще их одеть… или надеть? – как по-русски будет правильно, всегда путаю?..
– По-русски будет правильно, – елейным голосом доложил Витька, – как в анекдоте: «Хоть ты, барышня, одевай ту ночнушку, хоть надевай, – а всё равно отымеют!»
– Да, похоже на то…
Парламентеров – британского и французского – они с Витькой повстречали ровно посредине дорожки, ведущей от пирса к конторе с выгоревшим компанейским флагом на фасаде. Условия сдачи оказались даже лучше, чем ожидалось: русским было предложено просто-напросто убираться к чертовой матери – с оружием, с развернутыми знаменами и барабанным боем, – освободив поселок для англо-французского гарнизона, который пробудет там до окончания войны между Коалицией и Российской империей. Начальник базы ответно проинформировал контрагентов, что ни одного русского, насколько ему известно, на Архипелаге не имеется вовсе – есть только русскоязычные калифорнийцы; что во всей истории с арендой хавайской гавани, постройкой тут порта и его нынешней эксплуатацией Российская империя не поучаствовала ни единым мушкетом из своих арсеналов, ни единой подписью своих officials и ни единым рублем из государственной казны, и потому доля ее в здешних имущественных и неимущественных активах составляет строгий ноль; что все те активы находятся в безраздельном владении негосударственной Русско-Американской Компании, и попытка захвата арендуемой ею территории, со всем движимым и недвижимым имуществом, есть вопиющее беззаконие по нормам любой цивилизованной страны, сравнимое лишь с разбоем франко-британских флибустьеров в шестнадцатом веке; и что хотелось бы уточнить, кстати: верно ли Компания понимает, что ее договора с Ост-Индской и Гудзоновой компаниями о «взаимной нейтрализации владений» с этого момента денонсированы? Парламентеры отвечали, что они офицеры, а не стряпчие, так что во всяких юридических закорючках не разбираются, и их сейчас интересует лишь одно: уйдут ли русские из поселка сами, или их придется принудить к тому силой оружия? Штубендорф лишь головой покачал: он, к сожалению, лишен возможности принять великодушное предложение адмирала. Он, изволите ли видеть, немец, сиречь – человек дисциплины; в Русско-Американской Компании, которой он сейчас имеет честь служить по контракту, портовые сооружения приписаны к Navy (ну, вроде как остров Вознесения был некогда объявлен «HMS – кораблем Его Величества», с тем, чтобы проводить содержание на нем гарнизона по флотской, а не по армейской статье бюджетных расходов); соответственно, на них, чисто формально, распространяются все требования русского морского устава 1720 года – а устав тот категорически запрещает экипажу оставлять корабль, не потерявший плавучести. Так что мы могли бы, без ущерба для чести, оставить свои оборонительные позиции, да! – но только если нам подскажут, как это вот плавсредство (тут лейтенант обвел широким жестом постройки в обрамлении пышной тропической зелени, и даже для убедительности потопал армейским башмаком по черному вулканическому мелкозему дорожки) может дать течь и начать тонуть. Парламентеры уважительно откозыряли и убыли восвояси (британец даже записал тот диалог в блокнотик, откуда он со временем перекочует на страницы лондонского «Обсервера» как иллюстрация «истинно тевтонской верности долгу»). Последовавшие часа два были предсказано шумны: с кораблей разглядели «окопавшуюся пехоту в количестве приблизительно трех сотен штыков» (это при том, что чучел и шляп в тех траншеях было чуть больше сотни), командующий французской морской пехотой полковник Леклерк патетически воскликнул, что «не поведет своих солдат на убой» и потребовал артподготовки, и… Ну, а поскольку то Жемчужное, по предварительным договоренностям, после войны всё равно должно было отойти лягушатникам, в состав ихней Французской Полинезии, британские канониры, не сговариваясь, решили в той артподготовке «ни в чем себе не отказывать». По ходу дела кого-то из англичан осенила еще одна идея – подвергнуть поселок и порт ракетному обстрелу. Дело в том, что эскадру Прайса в избытке снабдили снятыми недавно с производства ракетами Конгрива, от которых следовало теперь так или иначе разгружать британские арсеналы. (Ракетное оружие сейчас, после полувекового увлечения им, снимали с вооружения во всех европейских армиях как не оправдавшее надежд; это было весьма обидно, так как дальнобойность последних моделей Конгрива превысила три километра, а русских моделей Константинова – приблизилась к четырем: почти вдвое выше, чем у гладкоствольной артиллерии. Однако крайне малая прицельность оказалась неустранимым дефектом этого оружия, и странного визитера из Азии сейчас активно выпроваживали в отставку.) Было нечто весьма символичное в этом сочетании: последний в истории поход боевых парусных кораблей, вооруженных последними боевыми ракетами – а дальше от всего этого останутся лишь яхты да фейерверки… Но, как бы то ни было, для залповой стрельбы по площадям – например, зажигательными зарядами по городу – та «бесствольная артиллерия» годилась вполне. Конечно, в Европе использовать столь варварские способы ведения войны было уже как-то не с руки, но вот в колониях – почему бы нет?.. Короче говоря, через небольшое время вся панорама была густо-густо заштрихована дымными следами ракет, а на берегу возник с десяток очагов пожара, которые стали затем сливаться между собой, и пламя охватило бОльшую часть поселка. Команда адмиральского флагмана настолько увлеклась этим аттракционом, что едва не просмотрела поспешающую к нему паровую канонерскую лодку под сине-белым хавайским флагом, несущую на фоке еще и радужный штандарт местного королевского дома. Отдали швартовы, и на палубу прекратившего стрельбу «Абукира» поднялась престранно выглядящая парочка: высоченный красавец-абориген в безупречно сидящем европейском мундире и парадном головном уборе из птичьих перьев, и насупленный коротышка в цилиндре и при огненно-рыжих бакенбардах. – Кронпринц Каланихиапу, генерал от артиллерии, – отрекомендовался абориген на превосходном французском. – А это – мистер Сэмюель Симпсон, консул Соединенных Штатов Америки. С кем имеем честь?
Командующий эскадрой отсалютовал. О том, что Хавайское королевство уже почти полвека ведет модернизацию на европейский манер, быструю и довольно успешную, адмирал был наслышан, однако повстречать в этом тропическом лупанарии паровые канонерки и генералов от артиллерии он всё же не ожидал (проклятье, куда смотрит Форин офис и разведслужба Ост-Индской компании?!). Еще меньше ему понравилось присутствие тут американского консула – и скверные предчувствия его ни капельки не обманули.
Кронпринц начал с того, что с ледяной вежливостью попенял командующему за нарушение правил поведения в гостях: если бы тот начал свою хавайскую экспедицию с протокольного визита в правительственные учреждения Королевства в Хонолулу, то не оказался бы в прискорбном неведеньи относительно важных перемен, происшедших в мире за время его похода. Хавайское королевство, изволите ли видеть, объявило недавно о своем Вечном нейтралитете. Гарантами того нейтралитета и хавайской независимости стали Соединенные Штаты Америки, Мексика, Русско-Американская и Нидерландская Ост-Индская компании; соглашение это, кстати, открыто для подписания, и ничто не мешает присоединиться к нему и Французской империи с Соединенным Королевством и Британской Ост-Индской компанией. Суда стран-гарантов получают право захода в хавайские порты, сами же страны обязуются оказать коллективную помощь, вплоть до военной, вооруженным силам Королевства при отражении любой агрессии: ни один иноземный солдат отныне не может ступить на землю Архипелага.
Так что сей прискорбный инцидент (тут принц небрежно кивнул на догорающий поселок) – это еще не casus belli, но уже на самой грани. Поскольку такого безрассудства, как прямое вторжение на хавайскую территорию, вы – хвала Всевышнему! – всё же избегли, наши вооруженные силы не имеют пока формальных оснований вмешиваться в чрезвычайно печалящий нас конфликт между нашими добрыми друзьями – британцами и калифорнийцами… Правда, ваша эскадра умудрилась уже уничтожить американскую собственность на чудовищную сумму (тут он вновь кивнул на пожарище), но эту проблему вам надлежит решать в двустороннем порядке – с консулом Соединенных Штатов, о’кей? – Какая тут еще американская собственность, семь якорей мне в задницу?! – выпучил глаза адмирал, продемонстрировав, что легендарная британская невозмутимость имеет всё же пределы.
Коротышка в бакенбардах тут же и растолковал ему – какая, причем речь его состояла на две трети из юридического сленга (коим англосаксы умеют описывать окружающий мир не менее виртуозно, чем русские – матом). Опустим детали, оставим суть: Русско-Американская Компания, следуя тропкой, натоптанной уже Трансатлантической пароходной компанией Абакумовых, продала принадлежащие ей портовые сооружения и всё прочее недвижимое имущество Жемчужного некой «Американо-Русской Компании», зарегистрированной в том же, что и у Абакумовых штате Нью-Джерси, славном своими традициями затейливых офшорно-отмывочных бизнес-схем; собственником учрежденной ровно за 48 часов до той продажи АРК является анонимный консорциум – наверняка совпадающий на сто процентов с Советом директоров РАК; продажа несомненно фиктивная, однако всё в рамках закона, а оформлением и юридическим сопровождением сделки занималась сама адвокатская контора «Sullivan & Cromwell» (кто те Салливан и Кромвель, адмирал, конечно, понятия не имел, но по придыханию и воздетому указательному персту консула догадался, что в его, адмиральских, понятиях это должно звучать примерно как «Нельсон & Хорнблауэр»). В общем, ребята, заключил консул, попали вы тут – конкретно, и хорошо, если только на бабки: уж и не знаю, какую предъяву за этот вот беспредел (кивок в сторону пожарища) выкатит правительство Соединенных Штатов правительству Ее Величества – но крайними по любому выходите вы… Ну вот чтО у вас, у британцев, за понты такие: чуть чего не по вашему – сразу за ствол хвататься? Вели бы себя по понятиям, как говорено: перетерли бы сперва с пацанами, с крышей (кивок в сторону кронпринца) – глядишь, и развели бы углы… Благодарите бога, что реального ущерба Компании вы не нанесли, скорее наоборот – так что особо волну гнать на вас они не станут; по-хорошему – так они вам еще и проставиться б должны… Адмирал извлек из себя лишь словозаменительное вопросительное междометие. Консул с удовольствием пустился в объяснения. Оказывается, вся недвижимость нью-джерсийской компании АРК была сразу застрахована на умопомрачительную сумму; главная же фишка этой сделки – американские страховщики (явно получившие от АРК инсайдерскую наводку – но ничего ведь теперь уже не докажешь…) успели оперативно перестраховать свои консолидированные риски… в Англии! Так что АРК на этом артобстреле здорово разбогатела, американский страховой бизнес не потерял ни цента – а часть вторая Мерлезонского балета ожидается в доброй старой Англии: ведь выплаты по страховке Жемчужного грозят такие, что это поставит на грань банкротства пару-тройку солидных компаний с репутацией. И тем просто ничего не остается, кроме как в судебном порядке переводить стрелки на Королевский флот: ведь реальным-то виновником происшедшего, как ни крути, являетесь именно вы, адмирал, – ласково припечатал консул, – с вашими поспешными и некомпетентными действиями. И, честно говоря, мало сомнений, что по возвращении в Лондон именно вас и назначат в козлы отпущения – и адмиралтейское начальство, и британское общественное мнение… 11 Паровая канонерка под хавайским флагом осторожно пришвартовалась к изрядно побитому ядрами, но всё же устоявшему пирсу Жемчужного. Один из пассажиров канонерки – высокий, в мундире – ловко спрыгнул на известковые плиты покрытия, не дожидаясь, пока матросы установят трап; второй – низенький, в жилете и цилиндре – предпочел всё же дождаться: опасался, видать, «расплескать чувство собственного достоинства». Бросив прощальный взгляд на вытягивающуюся из гавани эскадру (командующий Прайс сухо известил своего соправителя Депуанта, что не имеет приказа Адмиралтейства открывать военные действия против Хавайского королевства, союзного нынче Соединенным Штатам, так что ежели мсье контр-адмирал желает продолжить операцию по захвату Жемчужного, то действовать ему надлежит сугубо самостоятельно, от лица одной лишь Французской империи; на том всё и кончилось – «впредь до получения новых инструкций»), пассажиры направились к высыпавшим уже им навстречу защитникам базы – чумазым, как черти, но не претерпевшим – слава Всевышнему! – потерь в личном составе. Со Штубендорфом кронпринц Каланихиапу обменялся крепким рукопожатием, а с Витькой – обнялся как старый кореш: «Здоров, Виктуар!» – «Привет, Коля!»; засим обоим компаньерос был представлен новоприбывший американский консул, мистер Сэмюель Симпсон, – «Можно просто Сэм, рад знакомству, парни, много о вас наслышан!»; переминающийся уже с ноги на ногу смуглый рядовой состав чинно поприветствовал представителей дружественных наций и стремительно убыл в увольнительную, в соседний поселок Уайкики – распускать павлиний хвост перед девками, соря свежевыплаченными боевыми. – Всё ведь, всё, – дурашливо причитал Витька, сопровождая гостей к чудесно пощаженному ядрами и ракетами плетеному бунгало на морском берегу, – всё, что было нажито непосильным трудом! Причалов – три, конторских зданий – три, амбары – три… действительно ведь три, чтоб мне лопнуть! Сухой док…
– …Три! – подсказал принц.
– Не, три дока – это перебор… Мы же честные бизнесмены, верно, Сэм? Ну, в смысле всего прочего, по списку?
– Да не вопрос! – хмыкнул тот. – Я-то любые ваши предъявы подпишу – бумага, она всё стерпит. Всё равно оплачивать весь этот банкет предстоит королеве Виктории – ну, заложит, на крайняк, свой волшебный чепчик…
– Эй, вы это бросьте! Что еще за три конторы, какие, к дьяволу, три причала?.. – вскинулся было Штубендорф, но осекся, остановленный довольной Витькиной ухмылкой: в этот раз любимое начальство – таки купилось! Вообще-то с чувством юмора у того был полный порядок, просто на темы любви и смерти немец шутить еще может, а вот про сплутовать в отчете – нет, это святое! Ну так – за то ихнюю германскую нацию и ценят нарасхват по всему миру…
– Да, похоже, у вас тут и впрямь сгорело всё… нажитое непосильным трудом, – пробормотал консул, разглядывая вблизи устрашающий пейзаж позади бунгало.
– Ну, всё ж таки не совсем всё: выпивку вот уберегли, – успокоил того начбазы, ловко сервируя на плетеном столике роскошный натюрморт, не посрамивший бы лучшие портовые кабаки от Вальпараисо до Акапулько. – Джин, виски, ром? – льда, к сожалению, предложить не можем: весь растаял в процессе ракетного удара…
Сдвинули стаканы – за знакомство. Витька – балаболка – поведал в красках, что ощутил себя сегодня истинным Нероном, любующимся на подожженный им Рим; да и вообще он, похоже, – Нероново перевоплощение, вот, кто не верит – и развернулся в три четверти на манер бюста, гордо вскинув подбородок в ореоле растрепанной рыжей бороды. (Борода та чуток обгорела справа, пока они на пару с Иоганном, в промежутках между залпами, выколупывали тот чертов второй флаг из тлеющих развалин конторы – от арапов-то проку никакого, – и как он едва не рехнулся от ужаса, юркнув от засвистевших вокруг осколков обратно на свое насиженное местечко в траншее и наткнувшись там на неразорвавшееся 48-фунтовое ядро от бомбического орудия, по немыслимой траектории впечатавшееся, дюйм в дюйм, в место, покинутое им за минуту до того, и разметавшее в железные брызги оставленный им у стенки штуцер; это ведь мне чудо Господь явил, чего ж тут не понять-то?) Принц меж тем, наивно округлив глаза, принялся уточнять: а причем тут Рим, Нерон ведь сжег Москву – ну, в 1812 году, разве нет? Витька успел уже набрать воздуха в легкие для отповеди «всяким там позавчера слезшим с пальмы», когда сообразил: на сей раз купился он сам, стыд головушке… Разлили по второй.
– Вы, чувствуется, давно дружны, джентльмены? – полюбопытствовал Симпсон, последовательно чокаясь с принцем и Витькой.
– Да порядком… Вместе учились в Петроградском университете, на инженерном, только он закончил, а я вот – так и не доучился: завербовался как-то из любопытства в рейс в Южные моря, увидал здешних девушек, ну и всё – пропал для опчества… Ну что, джентльмены – по-моему, самое время выпить за любовь!
За любовь выпили с удвоенным энтузиазмом. Отсюда разговор плавно перешел на многообразные преимущества полинезийских женщин перед европейскими – ну о чем еще поболтать четверым мужикам за стаканом доброго самогона? Принц поведал, что его дедушка, объединитель Архипелага Камеамеа Великий, к христианской вере вообще относился весьма прохладно и миссионеров, в отличие от всемерно привечаемых им европейских военных инструкторов, крайне не любил (есть их он, правда, решительно возбранял – аргументируя для подданных это тем, что они «неприятны на вкус и, возможно, даже ядовиты»), однако царя Соломона искренне числил за исторический образец для подражания – особенно по части его семисот жен и трехсот наложниц; всем ведь известно, что он и объединение Хавайев затеял исключительно затем, чтоб прибрать к рукам… скажем так… гаремы поверженных warlords. Американец слушал открывши рот и, похоже, всему верил; во всяком случае, когда он спросил: «А велик ли ваш собственный гарем, принц?», непохоже было, что он шуткует.
– Гхм-гхм… – едва не поперхнулся ромом кронпринц, генерал от артиллерии и прочая, и прочая. – Вообще-то, Сэм, я православный… по старой вере к тому же. А насчет гарема – любопытная идея, поделюсь сегодня со своей Алёнадмитривна, думаю, ей понравится! Приглашаю вас в четверг на ужин – у нас как раз будет британский консул, запеченный в банановых листьях, – вот вы с ней там как раз и обсудите кандидатуры одалисок…
– Ах, ну да, у вас ведь супруга – русская…
– Калифорнийка, из Новой Сибири. Она тогда как отрезала: «Хоть и люб ты мне, Коля, а за некрещеного я никак не могу, даже и не упрашивай» – ну и вот…
– О!.. А как приняла вас семья леди?
– Ну, как… Как обычно принимают зятя из понаехавших! Представляюсь по всей форме: так, мол, и так – звать Каланихиапу, по здешнему – Коля, царский сын с островов Елизаветы, инженерный факультет Петроградского университета, жить не могу без вашей Алёнадмитривна, так что благословите, батюшка с матушкой, и всё такое. Матушка, Катеринаматвевна – в слёзы: «Это ж в Южные моря, страсть-то какая, они там, сказывают, по сию пору людей едят!» А батюшка, Димитриспиридоныч, на меня и не глядит даже, только пальцем своим корявым, лесорубским, в мою сторону тычет да бороду топорщит: совсем, мол, девка от рук отбилась, вот они – ваши каникулы у столичных тетушек, срам сплошной, и кого нашла себе, нет, кого нашла – мало, что арап, так еще и нехристь, а копни поглубже – так небось и людоед в придачу! Ну что вы такое говорите, батюшка, – урезонивает его Алёнадмитривна (она, между прочим, только снаружи мяконькая, а внутри там – ого-го, орудийная сталь…) – он православный, да и как бы я за нехристя-то, сами-то подумайте! Тут старикан меня впервые заметить соизволил, и спрашивает – брюзгливо эдак, и, чувствуется, с затаенной надеждой: «Правосла-авный, гришь?.. Никонианин, небось?!» Но Алёнадмитривна и тут ему ни единого шанса не оставила: «Да как вы могли такое подумать, батюшка! Он по нашей, по старой вере – сам отец Никодим его и крестил. Ну и чего вам еще от человека надо – справку с печатью, что он людей не ест?»
Тут старикан малость поостыл, и разговор повел в конструктивное русло. Ну ладно, ухмыляется, царство твое нам без интереса, тем более, что там небось пара хижин под тремя пальмами, а лучше скажи-ка ты мне, анжанер, вот что: мы тута водовод затеяли, так нужно перейти ущелье, пролет у фермы двадцать две сажени, матерьял – сосновый кругляк плюс тяжи железные… Короче, выдает он мне задачку на Résistance des Matériaux*! -------------------------------------
* Сопротивление материалов (фр. ). -------------------------------------
Мать честна, Алёнадмитривна-то про отца говорила – «купец, купец», ну я и думал – merchant, купи-продай, а он-то – лесопромышленник, во всякой инженерии сечет с пол-оборота!.. Курс мостостроения нам тогда сам Журавский читал – по приглашению Лобачевского, и про расчеты своего Веребьинского моста излагал во всех деталях, но поди вспомни тАк вот, навскидку – чего там было про касательные напряжения? Но вспомнил, однако, все формулы – благо соображалка у меня как раз на экзаменах-то и включается на полную, – и посчитал в первом приближении, и вроде даже в цифрах не сильно проврался… Дед похмыкал недовольно, но уже, чувствуется, дал трещинку, а тут еще и Алёнадмитривна улучила миг, зашла с фланга, обняла его и расцеловала в обе щеки, ну и – махнул он рукой: «Ин ладно! Накрывай, Матвевна, на стол – знакомиться будем. Как бишь тебя – Коля? Водку-то пьешь?» – «А как же, – отвечаю, – особливо ежели под грибочки! Вот, помню, угощали меня как-то раз такими – рыжиками …» – «Ща сделаем!» В общем, произвел я тогда на father-in-law вполне благоприятное впечатление. Он даже, как первый штоф осилили, к себе меня звал: «Слушай, на кой тебе то царство под пальмой? Ты же парень с головой, с образованием, за словом в карман не лазишь – значит, с людьми работать сумеешь. Давай к нам в Дом, инженером: через два года ты – начальник участка, через пять – главный инженер, зуб даю! У меня ж на работников нюх…» Пришлось старика расстроить: «Вы же сами-то, Димитриспиридоныч, небось, не у тестя под крылышком карьеру ладили?» Тот только головой покрутил: «Тоже верно…» Виктуар вон у нас шафером был на свадьбе. А приданого, между прочим, за Алёнадмитривна дали – паровой фрегат с пушками Пексана, во как! Витька понимающе хмыкнул. Лесопромышленники Евстигнеевы, из семьи которых происходила нынешняя хавайская принцесса (и – тьфу-тьфу-тьфу – будущая королева) были почтенным, чисто семейным (такое до сих пор иногда случается среди новосибирских староверов) Домом; в компанейской иерархии они вряд ли стояли выше третьей дюжины, и снарядить в одиночку паровой фрегат было им, конечно, не под силу. Корабль явно представлял собой неафишируемый дар Компании дружественному Королевству, которое вынуждено было всемерно подчеркивать свой нейтралитет, демонстративно избегая прямых военных союзов с иностранными державами. Всё это, как он понимал, и привело в итоге к подписанию давно продавливаемого кронпринцем договора о Вечном нейтралитете Хавайев – единственно возможного варианта спасения для этой лакомой землицы. Как Коля умудрился протащить того брыкающегося и плюющегося верблюда сквозь игольное ушко Королевского совета – одному Богу ведомо, и Витёк сейчас мысленно аплодировал талантам своего университетского друга. (Спустя полгода в Уайкики к Витьке подсел в баре невзрачный человек, провяленный и прокопченный тропическим солнцем до полной утери национальной идентичности, и обратился к нему на чистейшем русском без следов акцента: «Кореш-то твой, принц Коля, совсем по беспределу пошел – нешто можно тАк вот британские антиресы чморить… Как думаешь, сколько ему теперь жить осталось: месяц али два – побьемся на бутылку?», шевельнув подбородком на стоящий перед Витькой недопитый вискарь. «Побьемся!» – согласно кивнул тот и, поудобнее перехватив за горлышко четырехгранную баклагу, обрушил ее на голову провяленного – да не на темечко, а поближе к виску, именно чтоб убить гада до смерти. Только вот бутылка свистнула по пустоте, рука Витькина оказалась перенятой в хитрый, дико болезненный захват, а провяленный продолжил, не сменив даже тона: – Остынь, дурашка, и слушай меня теперь, как пророка Даниила, вещающего истину Господню. Фишка в том, что Компания – наша с тобой, в смысле, Компания – желает как раз, из своих собственных резонов, видеть и впредь твоего Колю живым и невредимым… ты бы, кстати, плеснул мне, для поддержания разговора меж приятелями, а то люди уже оборачиваются… Так вот: есть в стране Индии такая любопытная секта – туги –«душители», почитатели тамошней богини смерти, Кали; убивают эти ребята – во славу своей дьяволицы – много и постоянно, со вкусом и с выдумкой, нищих и раджей. Что туги те будто бы умеют летать по воздуху и проникать в запертое помещение сквозь замочную скважину – сомневаюсь, но про кучу всяких иных ихних умений, для европейца вполне сказочных – свидетельствую со всей ответственностью. И вот последним рейсом к здешнему представителю Ост-Индской компании прибыли из Фансигара двое якобы старых его слуг: ребята из этих самых… Как полагаешь: с чего бы это, и к чему бы это?
– Принц знает? – гулко сглотнул Витька.
– Узнает, когда и если это будет сочтено целесообразным, – отрезал провяленный. – Давненько, что ль, не давал советов мамаше по части варки борща?.. Да и не о принце у нас сейчас речь, а именно о вас, Виктор Сергеевич. Вокруг принца-реформатора – а вы, так уж сложилось, причислены молвой к его друзьям – становится крайне неуютно: высокие деревья, знаете ли, притягивают молнии, и Компания будет весьма огорчена, если одной из них ненароком убьет племянника досточтимого Саввы Алексеича… Убирались бы вы отсюда подобру-поздорову, а, Виктор? Южные моря большие, а на Таити девки, сказывают, еще краше здешних…
