Помоги проекту - поделись книгой:
— И что со мной должно случиться, когда я выстрелю? — спрашивает он все так же подозрительно.
— Ничего, — отвечаю я. — С вами все будет по-прежнему. — Пистолет в его руке вздрагивает. — Пока кто-то однажды не заметит, что вы убиваете так же быстро, как я.
В его глазах привычное недоверие. Но мне оно до лампочки. Я знаю, о чем говорю. Это так же просто, как поставить диагноз, который хорошо изучил на себе самом.
— Это не имеет значения, — говорит он.
— Разумеется. И для меня тоже.
— Для вас не имеет значения, что я пришел убить вас? — переспрашивает он, и я вижу, что он колеблется.
— Для мертвеца не имеет значения, убьют ли его еще раз. Не правда ли?
Он все еще раздумывает в нерешительности.
— На вашей совести немало грехов, — говорит он.
— Не вижу смысла отпираться. Вы выполните мое последнее желание?
Он молчит несколько секунд, прежде чем ответить. В нем больше сомнения. У него сейчас выбор больше чем у меня. Я не волнуюсь. Мне действительно все равно, после всего, что я сделал.
— Возможно, — говорит он наконец. Он очень осторожен и болезненно закрыт.
— А за кого мстите
— Простите?
— Это и есть мое желание — знать ответ на этот вопрос.
Он снова долго молчит. И почти не мигает.
— За мою жену, — отвечает он сухо. Я киваю и жду. Выстрела все еще нет.
— А вы? — спрашивает он.
— За моего отца.
Он поджимает губы.
— Он умер своей смертью. Я видел ваше досье.
— Вы не видели другого, — отвечаю я. — Его досье. В штабе отдела «зет».
— Вы нашли его?..
— Я знал, что именно ищу. Мой отец был ученым. Генетиком. — Они все под прицелом. Я видел приказ о его уничтожении. И отчет о выполнении приказа.
Он понимающе кивает.
— А его убийцы?
— Их уже нет.
— Что с ними случилось?
— Их убили.
— Кто?
— Я. — После паузы я спокойно перечисляю их имена. Всех, кто был за это ответственен. Его глаза расширяются. — А кто убил вашу жену? — спрашиваю я.
Пауза.
— Это были вы, — говорит он. И я наконец удивленно моргаю. Но удивленно — только по одной причине:
— Почему же вы до сих пор меня не убили? Вы имеете на это право.
— Я собирался, — говорит он. — Но вы были лишь исполнителем. И вы сделали свое дело хорошо… — он преодолевает себя, чтобы продолжить: — как я. Я знаю, зачем вы это сделали. И знаю, что она была смертельно больна. Вы отняли у нас полгода… Им было все равно, что она и так умрет. Они думали, что она еще что-то успеет. Или это было наказание и урок для других — мало кто знал, что она скоро умрет, она никому об этом не говорила… Но вы же знали?
— Вы сменили имя? — спрашиваю я.
— Да, — говорит он.
— Тогда я знаю, о какой женщине вы говорите.
— Она умерла без страданий.
— Я не мог сделать для нее большего.
— Знаю, — говорит он. — Если бы мы могли лечить эту болезнь…
— Но мы не можем.
— Пока они живы. Они не дадут нам двигаться дальше. Никогда не дадут ни покинуть Землю, ни подняться хоть на шаг выше… Если бы мы продолжали исследования…
Я смотрю на него молча. И он опускает пистолет.
— Но вы раскрыты, доктор. Они сочли вас опасным. И это я навел их на ваш след. Сперва я желал очернить вас в их глазах, выставить предателем. И тогда я еще не думал, что это может быть правдой.
— Если вы остаетесь, я могу и уйти, — спокойно отвечаю я.
— И они раскроют меня по тому же почерку, как вы и сказали.
Я пожимаю плечами.
— Это может случиться не так уж скоро. — И в его глазах мелькает тоска. Но тут же исчезает.
— Вы можете что-нибудь предложить? — спрашивает он.
— Кроме моей жизни?
Он кивает.
— Сменить снова имена, сменить континент. Пропасть ненадолго из их поля зрения. Перестать вести двойную жизнь. Нам больше не нужно будет убивать быстро, — его плечи расправляются — это значит лишь, что нам больше не надо убивать тех, кого не хочется. — А знаем мы достаточно для того, чтобы еще долго избавляться от других, и скрываться от них. Пусть это «долго» будет не таким уж долгим. Мы все не вечны.
Крейг кивает.
— Машина во дворе, — говорит он, поворачиваясь ко мне спиной. Хоть и понимает, что я могу воспользоваться ситуацией. Но если так будет — ему будет все равно. Как было и мне.
Больше мы не «охотники». И все же, мы останемся охотниками всегда. Потому что это единственное, что еще нам остается, если мы хотим, чтобы кому-нибудь когда-нибудь было не «все равно», и кто-нибудь еще почувствовал себя живым человеком. Пусть для нас самих уже слишком поздно.
Его настоящее имя было Джеймс Кристофер. Но неважно, какое имя он носил до, и какое будет носить после. Для меня он всегда будет Крейгом. Имена, под которыми мы здесь жили, утратив все человеческое, и все же пытаясь хоть что-то вернуть, останутся с нами навечно. Как клеймо на душе.
Двуликий бес
Провалы в памяти — дело наживное.
Кажется, обычно мне было не свойственно лежать под столом, рядом с опрокинутым стулом, забавляясь язычками пламени, пляшущими джигу на кончиках моих пальцев. «Та-та-там-пам-парам-пам-парам!..» Огоньки послушно выплясывали под любую, приходящую мне в голову мелодию. Это было весело, но исподтишка вызывало тревогу. Было в этом положении вещей что-то ненормальное… Только что именно? То, что я лежу под столом, или то, какие мелодии заставляю выплясывать послушные огоньки? Наверное, огоньки отвлекали от правильной работы мысли, и я велел им погаснуть, а потом сел на полу и деловито огляделся. В комнате царил относительный порядок. Шкафы стояли на месте, горы какого-то хлама по углам тоже не вызывали ощущения неправильности. Ощущение неправильности вызывал опрокинутый стул. Я поднял его за ножку и поставил вертикально. Ага. Вот так и должно быть… Вдохновленный чувством внутреннего одобрения и ощущением, что это только начало, я поднялся на ноги и сам. Стало еще лучше. Но кажется, это было еще не все… Да, не все. «Но не совсем в этой комнате», — пришло мне в голову. И увидев дверь, я подошел к ней, толкнул створку наружу, вышел в коридор и захлопнул дверь за собой. Потом медленно повернулся и посмотрел на нее подозрительно, внезапно вспомнив, что дверь не должна была открываться ни «наружу» ни «внутрь», она должна была просто отъехать в стену. Гм… На моих пальцах снова раздраженно вспыхнули и погасли огоньки, когда я махнул рукой и направился по коридору наугад — куда-нибудь да приведет, иначе, зачем тут коридор?
Коридор вел к сияющей двери, что тоже отчего-то вызвало во мне смутную тревогу. Что же я когда-то слышал или читал о свете в конце тоннеля? Не помню… Значит, надо проверить, что там. Когда я добрался до сияющей двери, за ней обнаружилось просторное помещение, залитое ярким, но уже не кажущимся ослепительным, светом — освещающим все уголки сверкающего белизной зала со стенами, усеянными всевозможными датчиками. А посередине, вместо центрального терминала… (так, выходит, я вспомнил, что тут должен был быть центральный терминал…) торчал здоровенный, этак в шесть или семь обхватов, древесный ствол. Шелестящая крона взмывала куда-то вверх, сквозь опалесцирующий потолок, оставляя в пределах видимости лишь несколько мощных ветвей, усеянных листьями, похожими на золотисто-зеленые полированные дощечки — плотные и твердые, мелодично позванивающие без всякого ветра.
— Эрвин! — окликнул очень приятный голос откуда-то сверху, пока я обалдело разглядывал возникшее откуда ни возьмись сказочное дерево и пытался сообразить, куда же делся терминал. «Ух ты! — подумал я, да ведь это, кажется, мое имя!» И посмотрел вверх.
На ветке дерева сидела девушка, завидев которую, я сообразил, что тоже знаю ее имя.
— Антея! — удивился я. — Что ты там делаешь?
Антея держалась за ветку обеими руками и выглядела очень сосредоточенной. Похоже, она сама не знала, что она там делает.
— Хочешь спуститься? — спросил я, протянув руку.
Антея кивнула и ловко спрыгнула вниз почти что и без моей помощи. Одета она была во что-то, напоминающее мундир — удобный черный китель с серебряным шнуром и золотым значком на груди и серые брюки. Что до самой Антеи, была она пышнокудрая и сероглазая, с очень правильными чертами лица. Но снова уловив какую-то «неправильность», я повнимательнее присмотрелся к ее значку. Это было золотое яблоко. А должна была быть золотая спираль, — вспомнил я. — Мы ведь историки.
— Спасибо, — сказала Антея. В ее голосе слышалась настоящая признательность, куда большая, чем это могло быть вызвано объективными причинами. Наверное, мое появление вывело ее из какого-то умственного тупика. — Едва завидела твою рыжую голову, так и вспомнила, как тебя зовут. Да и меня заодно — уже прогресс!
— Угу, — отозвался я рассеянно и покосился на собственный значок — уж не превратился ли и он во что-то другое. Но тут же про него забыл, наткнувшись взглядом на нечто куда более массивное — на моей груди на золотой цепочке висел довольно здоровенный золоченый рог — и как я умудрился раньше этого не заметить?
— Гьяллахорн, — сказала Антея удовлетворенно, будто припечатав, и как-то радостно ткнула в рог пальцем. — Выходит, ты здесь Хеймдалль. Ну а я — Идунн, — она дотронулась до своего значка-яблока.
— Что-что?.. — переспросил я, не поспевая за такой прытью мысли. Кажется, недавно мы припомнили совсем другие имена. Но и в этих что-то было…
— Мы в Асгарде, — сказала Антея, и ее губы смешливо дернулись в ответ на мой озадаченный взгляд. — Отчасти. Запутались в измерениях. И вот теперь вместо терминала у нас Иггдрасиль, а за иллюминаторами с ветки виден Биврёст. Там еще осталась моя корзинка с яблоками… Интересный эффект, правда? Но думаю, скоро это пройдет. Перед экспериментами с вероятностями всегда главное — не забыть поставить таймер!
— Ну да… — согласился я. Теперь понятно, откуда у меня возникают странные мысли, что с нами вообще иногда случается что-то необычное, и что это даже в природе вещей. Мы ведь и историю изучаем «перемещаясь во времени», а точнее, в особого рода измерениях-вероятностях, которых бесконечное множество. Но есть способы максимально приблизить их к реальности. А если не приближать… использовать недостаточно полные и недостоверные данные, то оказаться можно, строго говоря (да — именно строго), черт знает где. Похоже, именно это и произошло… мы ведь, кажется, пытались заглянуть в будущее. Точно. Похоже, не самая удачная была попытка. Не считая того, что вообще хоть что-то удалось — и это огромный успех. Но теперь мы про это хотя бы помним.
Из коридора послышались новые голоса. В зал вошли двое — хмурый Гамлет с нелепо сидящим на буйных черных кудрях цветочным венком и моя сестрица Линор — на ее золотых волосах такой же венок смотрелся куда более уместно.
— Фрейр и Фрейя, — сказала Антея как нечто само собой разумеющееся.
— А что это тут за осина? — сердито вопросил Гамлет, неодобрительно уставившись на дерево на месте центрального терминала.
— Иггдрасиль — это ясень, — терпеливо объяснила Линор.
Похоже, эта парочка встретилась раньше в коридоре и как-то тоже умудрилась догадаться или начать догадываться, что происходит.
— А откуда он тут? И с нами-то что?
— Мы пытались заглянуть в будущее, — напомнил я.
— А… — сварливо отозвался Гамлет. — Это многое объясняет.
— Но мы точно вернемся? — поинтересовался он, глядя то на Линор, то на Антею — в том, что касается технической стороны наших исследований, девушки у нас были признанными авторитетами.
— Нет, конечно, — едко отозвалась Линор, чуть насмешливо поглядывая на его венок. Кажется, ее немного раздражала одинаковость венков. — Какая еще точность в экспериментах?
— Вопреки распространенному мнению, — в голосе Антеи зазвучали лекторские нотки, — забросить себя в будущее возможно — пара пустяков. Вот только трудно сделать этот процесс контролируемым, потому трудно обойти встроенную аварийную систему безопасности — никогда не знаешь, в какое будущее попадешь, и на что оно будет похоже.
— Учти, мы все слышали! — послышался новый голос, и в зал вошел Олаф, как-то неприкаянно помахивающий в воздухе боевым молотом. Забавно, даже волосы у него порыжели почти как у меня. Теперь он был Тором. Сразу за ним вошли Фризиан и мой отец. Худощавый Фризиан, заинтересованно посверкивающий яркими глазами по сторонам, с обычным для себя обманчиво-меланхоличным видом поглядывал все время и на свою правую кисть, будто закованную в латную рукавицу. А у отца появилась на лице диковинная повязка с бронзовым щитком, изукрашенным странным, похожим на стилизованное солнце, узором, прикрывающим его правую глазницу. Но его левый глаз, такой же зелено-карий как и всегда, был знакомо иронично прищурен, а темно-медные усы топорщились — он явно потешался над всем происходящим.
Оглядевшись, Олаф пристроил свой молот у стеночки.
— Проснулся с ним в руках, — пояснил он, — решил не бросать где попало, а кого-нибудь встретить и спросить, что за дичь творится. Сперва повстречал Одина, — Олаф сделал полуреверанс в сторону отца, — а потом и Тюра, — кивок в сторону Фризиана, все-таки же уныло разглядывающего свою руку. — И мы поняли, что у нас за диагноз.
— Это не перчатка, — со вздохом сказал Фризиан, не отрывая взгляда от «стальной рукавицы». — По крайней мере, она не снимается.
— Найти бы тутошнего Фенрира, — сочувственно сказал Олаф, — да и дать бы ему промеж ушей!
Его слова вызвали во мне странное чувство отторжения. Но в конце концов, какие еще Фенриры? Временный эффект, все пройдет само. А мы все еще на своей родной станции. Мы были достаточно осторожны, чтобы сохранить главный ориентир и не оказаться где-то слишком далеко или в какой-то серьезной опасности.
— А на сколько мы обычно ставим таймер? — уточнил отец у Антеи.
— Больше чем на два часа еще не ставили, — ответствовала Антея.
— Хорошо, — одобрил отец. — Вряд ли за пару часов тут что-то случится.
— Очень на это надеюсь, — проворчал Гамлет и, обиженно посмотрев на боевой молот Олафа — наверняка он казался ему более достойным божественным атрибутом, раздраженно сдернул с головы венок, и бросил его в угол.
Я заворожено проследил за этим полетом. Было в нем что-то… неправильное?
Едва смятый венок коснулся пола, ударил гром.
Свет внезапно померк, все сооружение, как бы оно ни называлось, содрогнулось до самого основания, «до печенок», возможно, до корней Иггдрасиля, но каким-то чудом не раскололось. Я кинулся к ближайшему иллюминатору, отчего-то в полной уверенности, что некое космическое безобразие происходит вовсе не в коридоре. Увиденное меня захватило и потрясло — неожиданно — своей красотой.
За иллюминаторами сверкала радуга, казалось, наша станция парила в облаках среди этого переливающегося разноцветного сияния, да и сами иллюминаторы превратились скорее в широкие окна. Приглядевшись, я понял, что это даже не окна, повернул медную ручку, распахнул стеклянную дверь, не обращая внимания на чей-то крик сзади, и шагнул на балкон, будто сплетенный из ажурной бронзовой паутины, впустив в легкие окутавший меня ветер — ощутив пьянящее чувство, будто стоял на носу или мачте несущегося на всех парусах корабля. Радуга плескалась под ногами как море, над «морем» дул по-настоящему радужный бриз — наполненный смесью цветочных медовых ароматов и свежестью горного потока, будто под радугой бил гигантский водопад. На лицо и руки падали мелкие радужные брызги. Биврёст — радужный мост! Я посмотрел вверх, и все опьянение с меня будто сдуло ледяным порывом ветра. Небо над нами напоминало медленно кружащийся черный водоворот с алыми всполохами. Свинцовые тучи, больше похожие на черные скалы, завораживающе вращались. Разве тяжелым тучам не место скорее под нами, чем над нами? — попробовал мысленно запротестовать я, вспомнив какие-то законы природы из совсем другого мира. Но снизу еще лилось сияние, а вверху уже была тьма.
Поделиться книгой: