Суд королевской скамьи, зал № 7

Леон Юрис

Суд королевской скамьи, зал № 7

Посвящаю эту книгу моей любимой жене

ДЖИЛ

в ее двадцать третий день рождения

и ЧАРЛИ ГОЛДБЕРГУ

Эспен, штат Колорадо 16 апреля 1970 г.

ОТ АВТОРА

В английской юридической практике соблюдаются крайне строгие правила процедуры и жесткий этикет. Я не пытался связывать себя всеми этими условностями, а позволил себе разумные авторские вольности, хотя в общем роман не выходит за рамки истины и правдоподобия.

Персонажи, описанные в нем, целиком вымышлены.

Леон Юрис

Часть первая

ИСТЕЦ

1

Ноябрь 1945 г. Монца, Италия

Капрал вышел из своей будки и, прищурившись, оглядел поле. Он увидел вдали смутный силуэт — какой-то человек, путаясь в траве, доходившей до колен, бежал в его сторону. Часовой поднял к глазам бинокль. Человек, спотыкаясь, тащил помятый чемодан. Он замахал рукой и, задыхаясь, выкрикнул приветствие на польском языке.

В те дни это было обычное зрелище. Только что кончилась война, и вся Европа превратилась в сплошной водоворот: потоки беженцев катились с востока на запад и с запада на восток, и выросшие повсюду лагеря едва справлялись с их наплывом. Сотни тысяч освобожденных рабов-поляков скитались повсюду в отчаянной надежде разыскать своих соотечественников. Многие заканчивали свой путь здесь, в Монце, где располагался 15-й истребительный авиаполк «Свободная Польша» Королевского воздушного флота Великобритании.

— Эй! Эй! — крикнул человек, миновав поле и выбравшись на пыльную дорогу. Теперь он уже не бежал, а медленно шел, прихрамывая.

Капрал шагнул ему навстречу. Человек был высокого роста, худой, со скуластым лицом и густой шапкой седых волос.

— Польша? «Свободная Польша»?

— Да, — ответил часовой. — Давай я возьму чемодан.

Человек прислонился к часовому, чтобы не упасть от изнеможения.

— Успокойся, отец, успокойся. Иди-ка посиди у меня в будке, а я вызову «скорую помощь».

Часовой взял его под руку и повел к будке. Человек вдруг остановился, глядя на польский флаг, развевавшийся на флагштоке сразу за воротами. Глаза его наполнились слезами. Он сел на деревянную скамью и закрыл лицо руками.

Капрал поставил чемодан и принялся крутить ручку полевого телефона.

— Пост номер четыре, пришлите «скорую». Да, беженец.

Когда человека увезли на территорию авиабазы, часовой покачал головой. Сколько их приходит в день — человек по десять? Бывало, что и по сотне. И что с ними делать? Разве что накормить раз-другой горячим, чтобы наполнить их пустые желудки, отмыть, сделать прививки от свирепствующих вокруг болезней, одеть в какие-нибудь лохмотья и отправить в лагерь беженцев, наспех готовящийся к страшной зиме. Когда выпадет снег, Европа превратится в сплошное кладбище.

На доске объявлений в офицерском клубе каждый день вывешивали список прибывших беженцев. Летчики «Свободной Польши» надеялись на чудо — вдруг в списке окажется знакомое имя и они вновь встретятся с кем-нибудь из родственников или даже со старым другом. Изредка им удавалось разыскать школьного товарища, но почти никогда — своих любимых.

Майор Зенон Мысленски вошел в клуб, все еще в летной куртке и унтах. Его встретили радостно: имея на своем счету двадцать два сбитых немецких самолета, Мысленски был одним из немногих выдающихся асов «Свободной Польши», живой легендой этого легендарного времени. Он машинально остановился перед доской объявлений, пробежал глазами последние приказы и календарь предстоящих культурных мероприятий. Намечался шахматный турнир, в котором он решил участвовать. Он уже собирался идти дальше, когда его взгляд упал на печальный каталог — столбец имен новых беженцев. Сегодня прибыло только четверо. Найти среди них кого-нибудь знакомого надежды мало.

— Эй, Зенон! — окликнул его кто-то от стойки бара. — Ты сегодня поздно.

Майор Мысленски застыл на месте, не сводя глаз со списка. 5 ноября — Адам Кельно.

Зенон постучал, потом распахнул дверь. Адам Кельно лежал на койке в полудреме. Зенон не сразу узнал своего двоюродного брата. Боже, как он постарел! А когда началась война, у него не было ни одного седого волоса. Какой он худой, изможденный!

Сквозь сон Адам Кельно почувствовал, что в комнате кто-то есть. Он с трудом приподнялся, опираясь на локоть, и протер глаза.

— Зенон?

— Адам…

Полковник Ц.Гайнов, командир 15-го авиаполка, налил себе хорошую порцию водки и стал листать дело доктора Адама Кельно, подавшего ходатайство о зачислении в Вооруженные силы «Свободной Польши».

«АДАМ КЕЛЬНО, доктор медицины. Родился в 1905 г. близ деревни Пжетжеба. Образование — медицинский факультет Варшавского университета. С 1934 года — практикующий врач-хирург».

Дальше шли показания его двоюродного брата — майора Зенона Мысленски, где говорилось, что Кельно еще студентом участвовал в польском националистическом движении. В начале Второй мировой войны, когда Польша была оккупирована Германией, Кельно и его жена Стелла сразу же ушли в националистическое подполье.

Несколько месяцев спустя об их деятельности узнало гестапо. Стеллу Кельно расстреляли. Адам Кельно каким-то чудом спасся и был отправлен в печально известный концлагерь «Ядвига» на юге Польши, между Краковом и Тарнувом. Это был огромный производственный комплекс, где на снабжение германской военной машины работали сотни тысяч рабов.

В деле говорилось, что Кельно руководил группой врачей из числа заключенных и многое сделал для усовершенствования лагерной медчасти, находившейся в первобытном состоянии. Как врач Кельно отличался самоотверженностью и преданностью своей профессии. Позже, когда в лагере «Ядвига» появились газовые камеры, жизни тысяч людей были спасены благодаря связям Кельно с подпольем и его врачебному искусству.

Он стал такой видной фигурой в лагере, что перед концом войны начальник медчасти, штандартенфюрер СС доктор Адольф Фосс забрал Кельно, против его воли, с собой и сделал своим помощником в принадлежавшей ему частной клинике в Восточной Пруссии.

В конце войны Кельно вернулся в Варшаву, где ему пришлось пережить тяжелое потрясение. Польские коммунисты предали свою страну и перешли на сторону Советского Союза. В лагере «Ядвига» Кельно, принадлежавший к националистическому подполью, был вынужден постоянно бороться не на жизнь, а на смерть с подпольем коммунистическим. Теперь же многие врачи-коммунисты, в большинстве своем евреи, организовали заговор против Кельно и заявили, что он сотрудничал с нацистами. Узнав, что выдан ордер на его арест, Кельно немедленно бежал из Польши и через всю Европу добрался до Италии, где вступил в контакт со «Свободной Польшей».

Полковник Гайнов отложил папку и вызвал секретаря.

— По делу Кельно, — сказал он, — я назначаю следственную комиссию из пяти офицеров под моим председательством. Мы немедленно запросим все части Вооруженных сил «Свободной Польши» и все организации, которые могут располагать сведениями о Кельно, и через три месяца соберемся для рассмотрения дела.

Когда Польша потерпела поражение во Второй мировой войне и согласно пакту, заключенному Германией с Советским Союзом, была поделена между ними, многие солдаты сумели скрыться. В Лондоне было сформировано правительство в изгнании и созданы боевые части, которые сражались на земле и в воздухе под командованием Великобритании. Другие бежали в Советский Союз — тысячи польских офицеров были там интернированы и позже перебиты в Катынском лесу. Советы намеревались подчинить себе Польшу, а националистический офицерский корпус, естественно, мешал этим планам. В конце войны Красная Армия, стоявшая под Варшавой, пальцем не шевельнула, чтобы оказать помощь националистическому подполью во время Варшавского восстания, и позволила немцам его уничтожить.

Солдатам и офицерам «Свободной Польши» пришлось остаться в Англии. Ожесточенные несправедливостью, они продолжали мечтать о возвращении на родину. Когда были сделаны запросы по делу Кельно, весть об этом быстро облетела всю тесно сплоченную польскую диаспору в Англии.

Казалось бы, все совершенно ясно. Доктор Адам Кельно был польским националистом, и, когда он вернулся в Варшаву, коммунисты решили его уничтожить, как они уничтожили офицерский корпус в катынской бойне.

Через несколько дней после начала расследования в Монцу стали поступать данные под присягой показания, а также предложения лично выступить в качестве свидетелей.

«Я знал доктора Адама Кельно с 1942 года, когда меня отправили в концлагерь „Ядвига“. Я заболел и был слишком слаб, чтобы работать. Он спрятал меня и спас от немцев. Благодаря ему я остался в живых».

«Доктор Адам Кельно оперировал меня и заботливо ухаживал за мной до самого выздоровления».

«Доктор Кельно помог организовать мой побег из лагеря».

«Доктор Кельно делал мне операцию в четыре часа утра. Он так устал, что едва держался на ногах. По-моему, ему никогда не удавалось поспать больше нескольких часов подряд».

«Он спас мне жизнь».

В день заседания комиссии в лагерь приехал Леопольд Залински, легендарная фигура польского националистического подполья времен оккупации. Его конспиративная кличка — Конь — была известна каждому поляку. Показания Коня устранили последние сомнения. Он под присягой подтвердил, что Адам Кельно был героем националистического подполья и до ареста, и все те годы, что он провел в лагере «Ядвига», работая врачом. Располагая единодушными письмами и показаниями еще двух десятков человек, комиссия отвергла все обвинения против доктора Кельно.

В Монце состоялась волнующая церемония, на которой присутствовали многие полковники из «Свободной Польши». Доктор Адам Кельно принес присягу, и ему было присвоено звание капитана. Звездочки приколол ему на погоны двоюродный брат Зенон Мысленски.

У этих людей отняли родину, их Польшу, но они продолжали помнить и надеяться.

2

6-й польский госпиталь,

военная база Фоксфилд-Кросс,

Танбридж-Уэллс, Англия

Март 1946 года

Майор Адам Кельно медленно вышел из операционной, стягивая резиновые перчатки. Сестра Анджела развязала тесемки его хирургической маски и вытерла пот у него со лба.

— Где она? — спросил Адам.

— В приемной для посетителей. Адам?

— Да?

— Придешь сегодня ко мне?

— Ладно.

— Я буду ждать.

Он зашагал по длинному, тускло освещенному коридору.

Было очевидно, что чувство, которое питала к нему Анджела Браун, — нечто большее, чем просто восхищение его профессиональными качествами. Они работали вместе в операционной всего несколько месяцев. С самого начала на нее произвели огромное впечатление мастерство Адама и какое-то безудержное рвение, заставлявшее его делать в полтора раза больше операций, чем делало большинство его коллег. Руки его творили чудеса.

Все произошло как-то очень просто. Анджела Браун, ничем не примечательная женщина лет тридцати пяти, уже десять лет была неплохой медсестрой. Ее первое непродолжительное замужество закончилось разводом. Человека, которого она полюбила уже по-настоящему, глубоко и сильно — польского летчика, служившего в Королевском военно-воздушном флоте, — сбили над Ла-Маншем. Адам Кельно ничем не напоминал того летчика, это была какая-то другая любовь. Волшебные моменты, когда он поднимал глаза поверх маски, а она вкладывала ему в руку инструмент, и их взгляды встречались; его быстрые, решительные движения; духовная близость, порождаемая совместной работой ради спасения человеческой жизни; радостное возбуждение после успешной операции; изнеможение после нелегкой борьбы, закончившейся поражением…

Оба они страдали от одиночества, и то, что между ними произошло, было вполне прозаично и в то же время восхитительно.

Адам вошел в приемную для посетителей. Было уже очень поздно: операция продолжалась больше трех часов. На лице пани Башевски застыло выражение страшного предчувствия, но спросить она боялась. Адам, склонившись над ней, поцеловал ей руку, потом присел рядом.

— Ежи больше нет. Он был спокоен до самого конца.

Пани Башевски кивнула, но не могла произнести ни слова.

— Я должен об этом кого-нибудь известить, пани Башевски?

— Нет. Мы были совсем одни. Только мы и выжили.

— Я думаю, лучше будет устроить вас на ночь здесь.

Она попыталась что-то сказать, но ее дрогнувшие губы свела гримаса, и у нее вырвался лишь тихий стон отчаяния.

— Он говорил… отвезите меня к доктору Кельно… он спас мне жизнь в концлагере… отвезите меня к доктору Кельно…

Вошла Анджела и принялась утешать пани Башевски. Адам шепотом распорядился дать ей снотворное.

— Когда я познакомился с Ежи Башевски, он был силен, как бык. Ежи — один из лучших драматургов Польши. Мы знали, что немцы хотят уничтожить всю нашу интеллигенцию, и должны были спасти ему жизнь любой ценой. Сегодняшняя операция была не такой уж и сложной. Здоровый человек ее бы перенес, но Ежи провел два года в этой зловонной адской дыре, у него просто не осталось жизненных сил.

— Дорогой, ты же мне говорил, что хороший хирург должен всегда быть бесстрастным. Ты сделал все, что мог…

— Бывает, я и сам не верю в то, что говорю. Ежи умер, потому что его предали. У него отняли его страну, и он остался наедине с воспоминаниями об этом невыносимом ужасе.

— Адам, ты провел в операционной полночи. Вот, дорогой, выпей чаю.

— Хочу чего-нибудь крепкого.

Он щедро плеснул себе в стакан, залпом выпил и налил еще.

— Ежи хотел только одного — иметь ребенка. Что же это за дьявольская трагедия? Что за проклятье лежит на нас? Почему мы не можем жить нормально?

Бутылка была пуста. Он принялся грызть костяшки пальцев.

Анджела провела рукой по его растрепанным седым волосам.

— Ты останешься сегодня?

— Хорошо бы. Не хочу быть один.

Она села на низкую скамеечку рядом с ним и положила голову ему на колени.

— Сегодня меня отозвал в сторону доктор Новак, — сказала она. — Он сказал, что я должна увезти тебя из госпиталя, чтобы ты немного отдохнул, иначе не выдержишь.

— Ни черта не понимает твой доктор Новак. Он всю жизнь только и делал, что укорачивал слишком длинные носы и пересаживал волосы лысым английским аристократам в надежде получить за это рыцарское звание. Налей мне еще.

— Ради Бога, тебе уже хватит.

Он хотел встать, но она схватила его за руки и удержала его, а потом, умоляюще глядя на него, принялась целовать ему пальцы, один за другим.

— Не плачь, Анджела, пожалуйста, не плачь.

— У моей тети чудный маленький коттедж в Фолкстоне. Нас будут рады там принять, если мы захотим.

— Пожалуй, я и в самом деле немного устал, — сказал он.

Дни в Фолкстоне пролетели быстро. Он чувствовал себя обновленным после долгих спокойных прогулок по лугам вдоль скал, обрывавшихся в море. Вдали, через пролив, виднелись туманные очертания французского берега. Рука об руку, в безмолвной беседе, они с Анджелой по тропинке, окаймленной кустами розмарина, доходили до гавани, куда порывы ветра доносили звуки оркестра из приморского парка. После бомбежек узкие улочки были все в развалинах, но памятник Уильяму Гарвею, открывшему кровообращение, уцелел. Как и до войны, отсюда снова каждый день отплывал пароходик в Кале, и скоро ожидали первых отпускников — приближался недолгий летний сезон.

Вечерняя прохлада отступила перед весело пляшущим огнем в камине, который отбрасывал причудливые тени на низкий деревянный потолок коттеджа. Последний счастливый день подошел к концу — завтра они возвращались в госпиталь.

Адам вдруг помрачнел. Он уже довольно много выпил.

— Жаль, что всему этому конец, — пробормотал он. — Не помню, чтобы у меня в жизни была другая такая прекрасная неделя.

— Это не обязательно конец, — сказала она.

— У меня всегда так: все рано или поздно кончается. Все, что бы я ни имел, у меня в конце концов отнимают. У меня отняли всех, кого я любил. Жену, мать, братьев. А тех, кто выжил, там, в Польше, снова превратили в настоящих рабов. Я не имею права ни с кем себя связывать. Никогда.

— Я тебя об этом не просила, — сказала она.

— Анджела, я хотел бы тебя полюбить, но ты же видишь — стоит этому случиться, как я потеряю и тебя.