Коло Жизни. Бесперечь. Том первый

Есислава и Лихарь еще не миновали и треть пройденного, как коадъютор синдика всматривающийся в глубины сада, внезапно резко замер, а после, стремительно сорвавшись с места, враз перешел на бег, кинувшись навстречу идущим. Он в доли минуты преодолел разделяющее дотоль их расстояние, своими широкими ногами покрывая огромные промежутки, и торопливо подхватив на руки божество, пронзительно свистнул. Теперь не прошло и мгновения, в оном Есинька не поняла, каким образом оказалась на руках Туряка, уносившего ее из сада, как раздался громкий, испуганный крик Лихаря. Отроковица, спешно выглянула из-за мощного плеча коадъютора и узрев, что к мальцу подскочили два вооруженных наратника, один из которых цепко ухватил того за предплечье, не менее звонко и требовательно сказала:

– Туряк! Туряк сей же миг отпусти меня. Это я! я привела мальчика. Сей же миг поставь меня на ноги… а то! а то!.. Таислав! – нежданно гулко закричала девочка, призывая того, кто остался тут за старшего и был призван разрешить любую ситуацию.

Наратник немедля остановился. И не столько потому, что услышав имя ведуна, испугался, сколько не желая навредить божеству да посем, испытать на себе гнев старшего жреца иль Богов. Он бережно поставил юницу на землю, оправил вниз задравшуюся на ней рубаху и легохонько растянул свои узкие, бледно-розовые губы, определенно, изобразив тем улыбку. Туряк был не только мощным, но и сильным воином. В его грушевидной форме лица поместилось столько мужественности, присущей людям могучим, как физически, так и нравственно. Широким, с большими ноздрями смотрелся нос у коадъютора, крупными серо-голубые очи, слегка выпирающими вперед скулы и квадратным подбородок. Как и у всех наратников темно-русые, кудреватые волосы Туряка были короткими, бороду и усы он брил. Обряженный строго в черные шаровары, короткую без рукавов синюю рубаху, он почти никогда не одевал положенный наратникам синий жилет, будто ему было жарко. Однако получивший жреческое воспитание носил в левой мочке, камушек красной яшмы. Служители нарати большей частью принадлежали к жреческой касте, среди них было два сословия: военная часть, величаемые наратники, и гражданская, стряпчие. Хотя в обоих сословиях имелись и те которые не воспитывались в жреческих домах, эти служители занимали лишь низкие посты в нарати, не имея возможности достигнуть чего-либо значимого по службе.

– Туряк… скажи наратникам, чтоб не трясли мальчика, – взволнованно проронила Есиславушка узрев, как воин, держащий отрока за руку, малость приподняв его вверх, легохонько потряс, желая тем самым прекратить дерганье конечностей последнего.

– Кочебор! – туго прохрипел Туряк, зараз разворачиваясь в направлении стоящих наратников и мальца, и одновременно с тем держа правую руку над головой божества, словно уберегая созданным навесом ее от опасности. – Оставь мальчишку.

Кочебор тотчас поставил отрока на землю и отпустил его руку. Одначе, встал, таким побытом, дабы тот не мог убежать, загороженный с двух сторон телами наратников. Лихарь испуганно воззрился в лицо коадъютора синдика, такого огромного в сравнение с ним и так легко подчиняющегося словам девочки, и посему поторопился перевести взгляд на нее, ища там поддержки. Впрочем, немного погодя он резко устремил взор мимо Еси и единожды тягостно сотрясся всем телом. Сотряслось не только его тело, кожа лица махом покрылась мельчайшие рдяными пежинами, глаза от ужаса широко раскрылись ибо он узрел бегущих по зову божества обряженных в жупаны, одежду жреческой касты, Таислава и Радея Видящего. Лихарь вдавил свою большую в сравнение с телом голову в плечи и сам весь скукожился, став незамедлительно ниже и худее.

– Что? Что случилось ваша ясность? – взволнованно дыхнул Таислав, и, подскочив к девочке, упав пред ней на колени, принялся дрожащими перстами ощупывать ее ручки. – Что сделал этот мальчишка? Он вас обидел? Огорчил? Стукнул? Что-то сказал?

– Нет! Нет, Таислав, – закачала головой Есислава, стараясь успокоить ведуна и оправдать в его глазах отрока. – Мальчик меня никак не огорчил. Он хороший. Хороший. Это я его привела, чтобы ты накормил. Повели, чтобы ему принесли хлеба и мяса, потому как он очень голоден.

– Ох, божественное чадо… ваша ясность, – голос Таислава затрепыхался.

Ведун бережно приобнял девочку и прижав к себе, на чуть-чуть притулился лбом к ее груди. Еси, не ожидающая таких чувств от внешнее спокойного и холодного жреца, ласково огладила его белокурые волосы, схваченные в хвост, и, поцеловав в макушку, еще нежнее добавила:

– Таислав прошу тебя, накорми Лихаря. Он несколько дней не ел, представляешь какой голодный. И поколь Ксай не вернется, пусть поживет у нас… Я так хочу.

Помощник старшего жреца медлительно поднялся на ноги и вельми строго взглянул на стоящего и зажатого с двух сторон мальца, не смеющего не то, чтобы помыслить о побеге, но даже шелохнуться.

– Его святость вещун Липоксай Ягы будет недоволен, – с трепетом в голосе пояснил Таислав. – Если узнает, что мы приютили тут этого мальчика. Тем паче он явно беглый. Откуда ты убежал? – требовательно вопросил ведун и тотчас в его взоре просквозило негодование.

– Из Рагозинского жреческого дома, – едва слышно откликнулся Лихарь и тягостно дернулся из стороны в сторону, будто намереваясь упасть.

– Ничего себе, сколько прошел, – удивленно молвил Радей Видящий, качнув оттого дива головой. – Очевидно, не один день шел, – дополнил он, меж тем беспокойно оглядев стоящую обок него девочку.

– Ага, – вставил отрок понявший, что днесь попал из огня да в полымя, оказавшись в каком-то богатом поместье полным тех самых жрецов, от которых он убегал. – Неделю уже иду… а может и больше… Иду на Белое море хочу стать моряком.

– Ты же сказал, Лихарь, – усмехнувшись, протянула Есинька и глаза ее заблестели зеленоватыми переливами света. – Хочешь быть ветром вольным, теперь уже моряком, больно ты часто меняешь свои желания… словно выплетчик. Таислав, – просительно обратилась к ведуну девочка и подергала его за руку. – Накорми его… И поколь Ксай не приедет пусть останется тут. А я засим попрошу, и Ксай выполнит его мечтания и поможет стать ему вольным моряком.

– О, ваша ясность, ежели я выполню ваше повеление, вещун Липоксай Ягы меня накажет, – понуро отозвался Таислав и в его речи, как и в трепещущем каждой жилкой лице, промелькнуло беспокойство. – Поелику недопустимо, чтобы в поместье находился, тот о ком мы ничего не знаем, так как он может подвергнуть вашу жизнь опасности. Да и потом беглые мальчики из воспитательных жреческих домов должны быть незамедлительно отосланы вспять, таков закон.

– Да и отрок явно больной, – озадаченно произнес Радей Видящий и несколько ступил вперед и в бок загородив собой божество от пронзительного кашля мальца и разлетающихся в разные стороны, словно из всех щелей соплей и слюней. – Не хватало еще, чтобы он заразил вас. Вы только, только поправились… неможно, чтобы наново захворали.

Лихарь, услыхав толкование знахаря, торопливо смолк и для верности прикрыл ладонью рот и единожды нос, тем самым схоронив все признаки своей болезни. Он уже многажды раз пожалел, что залез в этот сад, окликнул эту девочку и вообще поперся за ней.

– Вот Радей и вылечишь его, – гневливо отметила Еси и личико ее вздрогнуло, або она начала волноваться. – А ты, Таислав, повелишь накормить и помыть… И поколь Ксай не вернется, он будет тут, я так хочу. А, Ксаю напишете, что я! Я так вам велела и о том его просила… И еще, – девочка резко топнула ногой по траве. – Неужели не ясно… Это Боги его сюда привели… – Есинька сызнова топнула правой ножкой и тотчас стремительно ее приподняв, плаксиво захныкав, вскликнула, – ах! Опять! Опять пальчики свело.

И немедля Таислав подхватил на руки закачавшееся божество, а Туга дотоль стоящая в нескольких шагах от беседующих, развернувшись, шибко быстро побежала из сада ко дворцу звать кудесника Довола.

– Ах! Ах! – застонала отроковица, дергая больной ножкой. – Где? Где Ксай?! Ах, как больно!

Таислав с божеством на руках в сопровождении Радея Видящего торопливо направились из сада к скамейке в чистой рощице, чтобы усадить на нее чадо и растерять пальчики на ножке. Ведун не желая далее противоречить Есиньке и тем вызывать ее волнение на ходу бросил коадъютору:

– Туряк повели своим людям отвести мальца в банный дом. Пусть жрецы его обмоют, оденут, накормят и осмотрят.

– Коль он станет общаться с ее ясностью, я сам его осмотрю, – торопливо добавил вслед распоряжений Таислава Радей Видящий, на удивление своего возраста не на шаг не отставая от него.

– Ах! Ах! и пусть не обижают, – еще более торопко досказала Есислава, обхватив руками за шею ведуна и выглядывая из-за его плеча. – Я проверю… и потом пожалуюсь Ксаю.

«Хорошо только Ксаю, ни Богам,» – о том подумал, наверно, ни один Туряк, но и иные жрецы, суетившиеся обок чадо, и мальца… ибо после виденного, гнев вещуна им казался много мягче, чем гнев Зиждителя Дажбы.

Поколь Туряк отдавал указания своим подчиненным по поводу Лихаря, девочку донесли до скамейки. Усадив сверху на мягкое одеяльце и подтолкнув под спинку подушки, Радей Видящий снял с ее ножки коту и тонкий носочек да принялся растирать не просто сведенные, а словно скрученные на бок тонкие перста. Вмале со стороны дворца вместе с Тугой прибежал кудесник Довол, молодой и очень красивый мужчина, с миловидными чертами лица, белой кожей и зелеными очами. Почти белые короткие волосы придавали ему еще большей юности, хотя он и считался в центральной области самым лучшим кудесником, посему в мочке его левого уха сиял белый, треугольной формы алмаз, признак наивысшего мастерства жреческой касты. Довол принес едко-пахнущую мазь и торопливо втерев ее в пальчики девочки, махом снял и корчу, и боль. Засим он торопливо одел принесенные Тугой шерстяные чулочки и укрыл обе разутые ножки пуховым платком.

– А, где каратайка? – недовольно вопросил кудесник стоящую подле няньку. – Почему ее ясность гуляла раздетой. Я же сказывал, чтобы ноги и грудь были всегда в тепле.

– И так жарко, – торопливо откликнулась Есинька узрев сердитые взгляды трех жрецов кинутые на няньку. – Жарко было, и я каратайку сняла да бросила в саду. Почему опять пальцы свело? Почему? – требовательно и единожды жалобно проронила отроковица, тем самым прекращая всякую размолвку округ себя. Так как Довол и Радей Видящий уже давно стали предполагать, что появившаяся корча возникает у чадо всяк раз когда она тревожится.

Глава двадцать четвертая

Таислав, как и велела Есислава, отослал с голубиной почтой Липоксай Ягы весть о том, что в поместье появился сбежавшийся с Рагозинского воспитательного дома отрок, которого божество слезно просило оставить подле вплоть до возвращения вещуна. Липоксай Ягы вельми строго относившийся к таким вещам, как обучение и воспитание в традициях жреческой касты, ведущих свои основы от белоглазых альвов, и считающий недопустимым то, что позволил себе Лихарь в этот раз (находясь далеко от любимого чадо) изменил своим убеждениям, и позволил поколь оставить отрока в поместье. Правда при сем он, в обратном послание, распорядился осмотреть и ежели надобно излечить мальца, чтоб тот ненароком не заразил чем девочку.

Радей Видящий впрочем, осмотрев Лихаря, нашел его здоровье достаточно крепким. Мальчик кроме соплей и кашля, каковые приобрел от ночного переохлаждения, ни чем, ни болел. Лишь в волосах у него завились от грязи гниды, потому было решено обрить его налысо… А, чтоб не расстроить таковым безволосым видом Есиславу на голову отроку одели короткую матерчатую шапку, полностью скрывающую лысину. Лихаря поселили в маленьком доме садовника. При чем Туряк недвусмысленно предупредил отрока, что коль тому не желается незамедлительно попасть в жреческий дом (где к нему будет применено наказание) лучше поколь воспользоваться выпавшей удачей и побыть в поместье самого старшего жреца Полянской волости, подле ее ясности божества Есиславы, заручившись на оставшуюся жизнь данным заступничеством. Отмытый, накормленный, отоспавшийся с уже подлеченным кашлем и соплями, обряженный в шаровары, рубаху и поршни Лихарь на следующий день пришел к божеству в чистую рощу к скамейке в сопровождение хмурого, по манере общения, Туряка.

Есислава лежала на скамейке на мягком голубом одеяльце на животе, и, свесив вниз правую руку, водила перстом по глади каменного полотна, выстилающего не только дорожки, но и в целом пространство околот них. В шаге от девочки на табурете достаточно низком, ибо так было положено традициями дарицев, всегда находится ниже старшего по статусу, сидела Туга и что-то неуверенно сказывала. Неуверенно… потому как часто прерывалась… замирала, точно прислушиваясь нет ли встреченной молви и еще чаще испуганно зыркала на отроковицу.

Туряк остановившись, как он всегда делал, недалече от скамейки, дабы все время видеть божество и одновременно ей не докучать, не слышать ее разговор, довольно грубо подтолкнул мальчика в спину кулаком повелевая идти к Еси. Лихарь теперь вызнав, что удел его свел не просто с барыней, а с самим божеством оное воспитывал старший жрец Липоксай Ягы струхнул не на шутку, не раз прокрутив в своей головке грубость высказанную в отношение того, кого почитали в Дари наравне с Богами Расами. Посему днесь ступал бесшумно, стараясь придать и движениям, и голосу должное почтение, понеже знал, что вещун Липоксай Ягы дюже строгий правитель и легко раздает направо-налево смерть. Нынче, подойдя к скамейке, Лихарь замер и прислушавшись к сказу няни, уставился на лежащую девочку.

– Бог Перший властитель Тьмы и Зла. Он правит в стране Пекол, где живут под его началом демоны, бесы, призраки, лярвы, тени, горгонии, – сказывала промеж того Туга и надрывно вздыхала, утирая текущий со лба пот маленьким ручником зажатым в руке. – Он восседает на черном троне в черном дворце. По правую от него руку стоит его супруга Богиня Смерть.

Есинька звонко засмеялась и нянька немедля замолчала. Она слегка развернулась так, чтоб лучше видеть лежащее божество и воззрилась на нее. Юница поправила подушку, пристроенную под щекой, и никак не отозвавшись, вновь принялась гладить белую с тонкими черными прожилками гладь камня. Нянька немного помолчала, а посем, так как чадо никак себя не проявило, робко продолжила говорить:

– Перший одет в черное одеяние, а глаза его словно безбрежное космическое дно так черны и глубоки… И нет в них тепла, света, лишь безмерная марь. Он разрушает, поглощает свет и не признает добро. Извечно ведет Перший войну с Богами света, великими Расами, чтобы поколебать добро, погубить любовь. У супруги Першего Смерти много детей: Вежды, Мор, Темряй, Стынь. Это старшие Боги оным присущи определенные обязанности. Стынь к примеру Бог холода, он правит в северных далях Земли, одначе, в прохладное время приходит и в Дари… Но только в Похвыстовские горы, каковые созданы Богом Дажбой нарочно, чтобы прикрывать наш континент от стылых ветров. Когда Бог Стынь появляется в Похвыстовских горах, пролетая над ними в пенистых, черных тучах, то ударяется о скальные кручи и осыпает на них снег, морозы.. сковывает своей злобой воду в реках и озерах льдом… Теряет он по мере того полета в горах всю свою силу и безжалостность, посему и не достигает никогда самой благословенной Дари. Бог Темряй, не менее мрачен чем его братья… Это Бог самой короткой ночи, ибо имя его значит темный, черный, он главный помощник Мора, Бога смерти, болезней и разрушения. Старший сын Першего, Бог Вежды, столь злобен, что одним своим взглядом может убить человека, обратить в пепел города и деревеньки. Он вечно живет в Пеколе, куда попадают души грешников и является судьей мертвых. Есть у темных Богов и другие дети: демоны, бесы, призраки, лярвы…

– Злоба… злоба… злоба, – протянула девочка, прервав тем явным недовольством речь няньки. – У вас у дарицев про Першего и его сынов более и нет никакого другого сравнения… Да коли бы Бог Стынь пожелал по злобе засыпать Дари снегом ужо вряд ли ему помешали какие-то горы… Ему просто не зачем. Понимаешь Туга, не зачем заниматься таковой ерундой, как осыпать людей морозами и болезнями. – Есинька, наконец, поднялась со скамьи, и, усевшись на ней, купно свела свои изогнутые рыжие бровки. – И вообще я попросила рассказать сказку про молодильные яблоки… и не зачем было толковать мне о том, кем по верованиям дарицев есть Бог Перший. Потому как я говаривала дотоль. Одначе, коль ты не понимаешь, скажу сызнова… Это все ложь… вранье… Ибо Бог Перший никогда не вел войну с Расами… С братьями Расами, ведь ты, Туга понимаешь оба Зиждителя и Небо, и Перший есть сыны одного Отца… Отца – Родителя и посему просто не могут друг друга ненавидеть. Они вспять… Вспять вельми друг друга любят, так говорит мне Бог Дажба. И неужели ты станешь спорить с Богом Дажбой, дарующим Богом… Богом Отцом всех дарицев?

Достаточно веский довод, оный оказывался всегда неоспоримым. Потому не только нянька, но и наставники девочки услышав его, немедля отступали, стараясь перевести тему толкования в иное русло… Не зная, каким образом, из данного положения можно выпутаться, не нарушив верований дарицев и единожды не принизив достоинство и слова Бога Дажбы. Этот вельми неоспоримый довод Еси не придумала, ей его подсказал Стынь. И многие лета он действовал безоговорочно, склоняя головы всех, кто находился подле девочки, не позволяя им вступать с ней в спор. Вот и теперь Туга порывчато вздрогнула, очевидно, начав рассказать присказку к байке про молодильные яблоки, она неудачно отвлеклась, посему сварганив на своем лице вельми жалостливое выражение, просяще молвила:

– Ох! Ваша ясность бестолковая, какая я, заговорилась совсем… Совсем оглупела… Ах! – много бодрее, видимо, найдя выход из данного положения, и довольно зыркнув на стоявшего в шаге от скамьи мальца, дыхнула нянька, – поглядите, ваша ясность, кто пришел к вам… Тот мальчик… Мальчик, которого вы вчера в саду нашли.

Несомненно, для Туги приход Лихаря ноне оказался удачей, або Есислава последнее время и вовсе перестала терпеть сказываемую напраслину на Димургов и всяк раз не только нервничала, но и гневливо вступала в спор. Впрочем, сейчас отроковица резко повернула в сторону мальца голову, и, узрев его, единожды отвлекаясь от поучения столь «бестолковой» няньки, благодушно произнесла:

– Его, Туга, зовут Лихарь… Здравствуй, Лихарь.

Отрок торопливо преклонил голову и все еще страшась сделать что-либо не так, и с тем будучи незамедлительно выдворенным в воспитательный дом, чуть слышно отозвался:

– Здравствуйте, ваша ясность.

– Туга.., – молвила Есинька, желая остаться один на один с мальчиком, так как допрежь не общалась с детьми, вследствие занимаемого ею статуса. – Ты покуда поди… поди и подумай про слова Бога Дажбы, а мы с Лихарем тут поболтаем.

Девочка согнула в коленях ноги, и, поджав их под себя села на них сверху, с интересом разглядывая отрока и уже более не обращая внимания на няню.

– Ваша ясность, – меж тем взволнованно обратилась к юнице, неспешно подымающаяся с табурета Туга. – Вы только не садитесь на ножки, – отметила она, наклоняясь и подымая с дорожки упавшие на нее подушки. – Кудесник Довол вам говорил, что оттого могут наново пальчики заболеть… а у вас утром и на ручках их корча сводила.

Есислава незамедлительно привстав с ног, испрямила их в коленках и свесила со скамьи, оперев стопы, обутые в кожаные калишки на пухлую, тканевую подуху. Нянька прикрыла ножки девочки платком, подоткнула ей под спину две махунечкие подушки и поклонившись, направилась по дорожке ко дворцу, на ходу повелев Туряку, приглядывать за божеством, и единожды не мешать ее беседе.

– Ну, что? – девочка после вчерашней встречи отрока не видела, поелику как ей пояснил Таислав, его мыли, лечили, кормили. – Ты поел? – вопросила она, не скрывая своего беспокойства. – Тебя никто не обидел?

– Нет… благодарю, – едва слышно ответил Лихарь. Он нежданно резко сорвал с головы матерчатую шапку, горделиво огладив и показав лысину юнице, поспрашал, – красиво? – Вне сомнений ноне он был доволен и тем, что попал в это поместье и днесь так разнился с воспитанниками жреческих домов.

– Не-а… не красиво. Чего ж красивого, коли ты лысый? – пожимая плечами, отозвалась Еси, и мотнула головой на табурет няни, предлагая мальчику присесть. – У тебя были красивые волосы, пшеничные… только очень грязные. Радей сказал полные вшей… А, где ты интересно вшей подхватил? Ты же из воспитательного дома шел, там не может быть грязи и вшей.

– Да я оттуда убежал уже давно, – пояснил Лихарь, присаживаясь на предложенный табурет, и сдвинул его малость в бок, чтоб оказаться как раз напротив девочки. – Сначала жил с бродяжками, что селятся в прошлецких местах Похвыстовских гор. А после, когда туда нагрянули жрецы и наратники, так как там началась какая-то болезнь, убежал. Еще немного пожил в поселение жреческом, а посем решил идти к Белому морю искать мать и отца.

– Вот ты враля, – брезгливо отметила Еси и скривила личико, будучи честной девочкой и не принимая, как таковую ложь. – То по первому вольным ветром хочешь быть, то моряком… теперь и вовсе, оказывается, шел к морю, чтоб найти мать и отца… Ты уж Лихарь сказывай одно… Потому что когда Ксай приедет и пожелает тебя увидеть, он вельми станет гневаться, ежели ты при нем будешь придумывать… Ксай не любит всяких вралей, весьма с ними строг… И незамедлительно отправит тебя в воспитательный дом и мне вряд ли удастся тогда за тебя вступиться.

– Да я так… эвонто сказал, – тотчас откликнулся отрок, и пронзительно хрюкнув носом, придал своему лицу страдальческое выражение, верно на это он был большой мастак. – Чтоб жалостливее было, потому как у меня нет ни отца, ни матери…

– Я знаю, что ты сирота, – перебивая мальца, молвила Есислава и несколько раз сжала в кулачки ручки, пристроенные на коленях. – Ведь в воспитательных домах живут дети у которых или нет родителей или не стало, ибо отец и мать желая, чтобы дитя несло на себе печать жреца, отказываясь от него, сдают их туда.

– У тебя, что руки болят? – вопросил Лихарь, явственно не желая говорить о том, что было для него, несомненно, достаточно болезненным.

Еси мгновенно сие не желание ощутила и перевела взор с лица мальца, на сжатые в кулачках руки. Она еще малость медлила, потом неторопко поднялась на ноги, скинув вниз платок, да сойдя с подушки, негромко пояснила:

– Нет… не болят… Просто у меня иногда пальцы крутит корча, оттого мы теперь и живем в «Рябых скалах», а не в Лесных Полянах… А сегодня утром наново свело не только на ногах, но и на руках… и хотя Довол… Довол это кудесник, Ксай сказал, самый лучший в центральной части Дари, мне их растер, они продолжают ныть… вроде сызнова хотят заболеть.

Есинька неспешно направилась по дорожке, и Лихарь немедля вскочив с табурета, последовал за ней. Пройдясь вперед по дорожке, отроковица остановилась подле похожей по форме на сердечко клумбе густо поросшей золотисто-желтым, оранжевым, белым и даже красным горицветом, и, замерев обок нее, загляделась на столь яркую поросль цвета, не скрывая грусти в голосе сказав:

– А все потому пальчики крутят, что мне приснился страшный сон… а Ксая рядом не было.

– Вы знаете, – молвил Лихарь, желая отвлечь божество от тоски, и подтер свой резко увлажнившийся нос рукавом рубахи. – Этот цветок… лютик… горицвет, очень мощный по силе цвет… Он отпугивает нечистую силу… всяких там демонов, бесов, призраков. Ежели его держать при себе, он не даст лярве обладать твоей душой и телом.

Есинька звонко засмеялась и от той задорной радости отвлеклась от нытья пальчиков, перестав их сжимать в кулачки. Она резко повернула в сторону мальца голову, обдала его насмешливым взором, словно видела пред собой неразумное дитя и вельми властно, как и полагалось по ее статусу… не столько, судя по всему человеческому, сколько божественному, молвила:

– А ты, что Лихарь считаешь, что демонам и бесам более не чем заняться, лишь тока гоняться за телом и душой человека… мечтая об одном, совратить его с пути Правды… на путь Кривды? Нешто думаешь это им надобно… Да коль ты хороший человек так и душа у тебя сияет, как солнышко и никто не тронет тебя своей рукой, никто не сумеет запачкать… совратить. А коли ты сам дрянь… Душа у тебя точно потухший каменный осколок… На-те вам берите, берите… Да только брать не кому, або не зачем. Ведь никому не нужен такой отколомышек.

Глава двадцать пятая

Отбыв от своей любимой Есиньки, Липоксай Ягы очень тревожился, так как понимал, девочка, столь сильно привязанная к нему, непременно, станет тосковать. Она станет волноваться и как следствие того, милые, родненькие, таковые тонкие ее перста будет крутить корча. Одначе, нарушить повеление Бога, он не смел. Теперь Липоксай Ягы был уверен, что этот Бог… Бог который повелел направить в Африкию корабли на постройку поселения и который ноне указал лететь в Овруческую волость был некто иной как Стынь, младший сын Бога Першего. Это был темный Бог, как считали дарицы. Зиждитель ведущий противоборство с Расами, злой и холодный. В его голосе чувствовалась властность и стылость, и, чудилось, вообще ему не присуща теплота, чувственность и любовь. Хотя Есинька, любимая вещуном девочка, сказывала иначе… Не только вменяя этому Богу чувство любви, тепла, но и нежности. И почему-то старший жрец больше доверял Еси, оная не просто была ему дорога, но и обладала чем-то таким… недоступным для понимания. Тем, что неизменно приводило его в трепет, стоило лишь к ней прикоснуться.

Через трое суток к вечеру летучий корабль прибыл к границе с Овруческой местности, мощным боком граничившей с Полянской, а двумя иными с Повенецкой и Семжской волостями, своим четвертым рубежом глубоко вдаваясь в земли варварских конников. Самая долгая граница у Овруческой волости приходилась именно на Повенецкий край, где правил соратник Липоксай Ягы, вещун Боримир Ягы. Тем не менее, центральная, Полянская волость, обладающая особым статусом и правом, и днесь в подавление бунта принимала на себя главенствующую роль. Потому Полянский войвода не просто вывел свое войско к границе Оврученской местности, он вторгся в ее пределы, остановив ратников в сутках пути от стольного града Овруч. С левого направления к поляновцем подошли войска Повенецкой волости во главе с вещуном Боримир Ягы, обок Овруча объединившись в единую рать. Правда, в связи с тем, что вождь варварских конников Асклеп напал на рубежные с волостью грады, войводе Боримир Ягы пришлось направить часть своего войска в помощь к осажденным.

Когда на глазах Мирбудь Ягы на совете старших жрецов в ЗлатЗале Лесных Полян Сбыслав Ягы превратился в кровавое месиво, забрызгав остатками плоти его белое кахали, вещун Семжской волости изменил дотоль извечному своему нейтралитету, мгновенно встав на сторону Липоксай Ягы. А посему ноне узнав, что летучий корабль полянского старшего жреца направился к Овручу, незамедлительно повелел своему войводе вывести семжских воинов в помощь к двум объединенным ратям. Отчего поддерживающих вещуна Лесных Полян стало многажды больше численностью.

Летучий корабль прибыл к месту брани, приземлившись недалече от крупного селения. Липоксай Ягы покинув судно, пересел на коня и в сопровождение прибывших его встречать войвод, вещунов Боримир Ягы, Мирбудь Ягы и вновь назначенного в Овруч Внислав Ягы направился к расположившимся станом войскам.

Достаточно обширная местность, где нынче, поместились две противоборствующие рати была покрыта перелесками, изрезана ручьями и узкими речушками, по большей мере все же имея ровные прогалины. Часть объединенных войск Росволод, как главенствующий из трех волостных войвод, расположил за гребнем низких холмов, пересекающих долину. Остальных ратников поставил в более-менее ровной низине таким образом, что впереди поместились конники, следом за ними пехие воины. Это были мощные боевые части, состоящие из набранных, нарочно обученных воинов, отдающих свою жизнь только ратному делу. Правый и левый фланги пехих войск прикрывали, так называемые мобильные ратники, собранные в основном из сермяжников, мастеровых в возрасте до тридцати пяти лет несущих обязательную воинскую повинность и в случае каких-либо боевых действ по первому призыву входящих в общую рать. Позади пехих, как раз перед низким рядьем холмов, стали так называемые каменометные полчища. Легкие каменометные машины, кои величали дарицы пороки, обслуживало не больше семи человек, а перевозили огромные животные мамуны. Сами пороки были четырехугольными постройками, широкими в основании и укрепленные на мощных шести колесах. Суживаясь кверху пороки, завершались обитыми по рубежу железом мощными бочонками, к которым крепились бревна, на оные сзади подвешивались пращи. Расположенные спереди прочные канаты, натягиваясь, запускали пращи вооруженные камнями. Сила метания камней была такова, что ей не могли противостоять ни всадники, ни пехие воины защищенные щитами. Перемещением порок занимались мамуны, вельми крупные животные, доставляющиеся в Дари с соседнего континента, и почасту используемые на тяжелых работах. Высокие, слоноподобные животные, дюже массивные с грубой темно-коричневой аль черной шерстью, с небольшими ушами и подвижными вытянутыми хоботами, расположенными на мордах, мамуны имели также закрученные длинные бивни, которые дарицы спиливали, а сами места спила покрывали желтой смолой, со временем чернеющей и пугающей своей какой-то переливающейся поверхностью. Мамунов впрягали в пороки при помощи прочных деревянных поводьев. Питающиеся травами, ветвями деревьев они были вот уже столетия безупречными помощниками для дарицев.

Мамуны проживали в основном в Сумской, и Наволоцкой волостях имеющих грады на берегу Белого моря, впрочем, как и понятно, имелись и в Полянской, главенствующей во всем… Ноне расположившиеся позадь первой линии объединенной рати мамуны, а вместе с ними и пороки прибыли именно из центральной части Дари.

Захар, нынче возглавляющий овруческих бунтарей разместил свои разрозненные части в основном состоящие из нарати, конных и части мобильных ратников полукругом сразу перед первым краем объединенного воинства. Бунтарей, как и можно догадаться, было в десятки раз меньше чем их противников. У них не имелось каменометных машин, не было как таковых пехих ратников, каковые отказались идти против Липоксай Ягы. И в общем становилось не ясно, на что столь малым своим числом они надеялись. Позадь войск бунтарей в зримой дали лежал огороженный деревянным тыном град Овруч, нынче не окруженный объединенной ратью, хотя скорее всего готовящийся к осаде.

Собранные и вставшие под оружие рати, словно только и ожидали прибытия старшего жреца Полянской волости, чтобы перейти к военным действиям. Одначе, так как солнечный диск закатился за край небосвода воины, верно с обеих сторон, умиротворенно вздохнули, приветствуя еще одну спокойную ночь… ночь жизни для многих из них. Липоксай Ягы проехал в сопровождение вещунов и войвод по объединенному лагерю, меж тем сберегшим волостную расположенность, а посему поляновцы в нем заняли центральную его часть. И лишь засим направился отдыхать в разбитый нарочно для него, в средине полянского стана огромный белый шатер. Обсудив завтрашнее сражение, он отпустил всех войвод и вещунов, оставив для личного толкования только Боримир Ягы. Вещун Повенецкой волости за эти годы не просто стал пепельно-седым, он точно растерял свои волосы, посему хвост его ноне смотрелся вельми жидким. Множество морщин расчертили его лоб, переносицу, уста и, похоже, сами очи, покрыв кожу тончайшими волоконцами. Голубые очи Боримир Ягы превратились в блеклую, водянистую серость, хотя крепость в теле вещун не растерял и все еще смотрелся довольно-таки коренастым. Он восседал на покатом, мягком, низком кресле пристроив усталые ноги на пузатый, кожаный пуфик. Напротив него стояло невысокая широкая тахта, где опираясь спиной о массивные подушки, лежал притомившийся от перелета Липоксай Ягы иноредь перекидывающийся незначительными фразами со своим соратником.

– Хотел спросить, – после продолжительной паузы молвил Боримир Ягы и чуть зримо шевельнул ногами. Нынче он, как и поляновский вещун был обряжен в одежду присущую воинам и наратникам: черные шаровары, рубахи, только желтого цвета и каныши. – Спросить у тебя Липоксай Ягы, как здоровье божества?

В шатре с достаточно высоким сводом устланном коврами и стоящим посередь массивным круглым столом, кроме двух вещунов никого не находилось. Завеса плотно прикрывала вход в шатер, и, несмотря на позднее время, расставленные по кругу, свещники светло озаряли внутреннюю часть помещения так, что зрелось любое движение лица, аль легкое перемещение перст, волосков. Липоксай Ягы медленно отворил очи и задумчиво протянул:

– Вроде бы получше. Одначе, – вещун прервался, и, приподнявшись с подушки, облокотился о поверхность ложа рукой. – Божество стали мучить судороги, – дополнил он нескрываемо печально. – И не Радей, не Довол не могут их снять. Всяк раз, мы приметили, как чадо тревожится или ей снится плохой сон, начинается корча. Я хотел попросить у тебя помощи…

– Помощи? – Боримир Ягы немедля подался вперед, оторвав от ослона кресла спину и голову, спешно закивав, указывая тем о своем желание помочь.

– Хотел взять твоего знаменитого кудесника Прокуя, – продолжил пояснять полянский старший жрец, не сводя взора с лица своего соратника. – Чтобы он осмотрел божество и помог излечить… Ежели ты, конечно, не против.

– Конечно, конечно, – тотчас отозвался Боримир Яры и днесь закивал многажды сильнее, вроде жаждал теми рывками оторвать себе головенку. – Я прям чичас направлю повеление ему явиться сюда… И когда мы уладим все с этими мятежниками и ты отправишься к себе в Лесные Поляны, возьмешь его с собой… Все, все лишь бы помочь нашему божеству.

После того как Сбыслав Ягы обратился на глазах старших жрецов в кровавый кусок в ЗлатЗале, Боримир Ягы не просто стал поклоняться божеству, он стал его бояться. И тот страх был столь сильным, что каждый раз, когда он думал о девочке, у него начинала болеть голова или появлялась безостановочная икота. Боримир Ягы прожил долгую жизнь, однако никогда не видел такого явственного вмешательства Богов в удел человека. И посему будучи обычным человеком, хоть и занимающим высокий ранг старшего жреца, которому свойственны ошибки и проступки теперь боялся, что прознав про них Зиждители разгневаются на него и накажут. Впрочем, как и понятно, повенецкий вещун зря боялся, ибо поддерживал он верную сторону, зла девочке не желал, не сомневался в ее божественности, а потому совершенно не интересовал Богов… ни Дажбу, ни Круча, ни тем паче Стыня… Стыня и, вообще, если кто интересовал, всего-навсе сам Липоксай Ягы, которого Еси любила. И после произошедшего нападения не раз сказывала ему, сопровождая сие слезами, как она боится потерять своего Ксая.

– Спасибо Боримир Ягы за кудесника, – благодарно проронил Липоксай Ягы, надеясь, что быть может знаменитый не только в Повенецкой волости, но и во всей Дари Прокуй осмотрит его дорогое чадо и наконец поможет.

Потолковав еще немного о том, о сем Боримир Ягы вмале поднялся, и, попрощавшись с полянским вещуном ушел почивать в свой шатер, разбитый в части повенецкого стана. Липоксай Ягы проводив взоров своего вечного соратника до завесы, положил голову на подушку по меньше, и, сомкнув очи, заулыбался, так как узрел пред собой образ Есиньки… Он уже было даже погрузился в сон, когда услышал вновь возникший резкой протяжной волной голос Стыня внутри головы:

– Липоксай Ягы в переговоры с Захаром не вступай. Он жаждет твоей смерти, все его заверения будут лживыми… И вообще те переговоры направлены будут на то, чтобы устроить для тебя ловушку. Поутру сразу начинай сражение. И не бойся я буду подле… Подле тебя Липоксай.

Глава двадцать шестая

Как и повелел Бог Стынь, ноне вызвавший в Липоксай Ягы мощную волну уважения, наутро вещун отказался от ведения переговоров с посланником Захара и даже не пустил его за линию стана. Одновременно, передав бунтовщикам через приближенных людей, что лишь уничтожив их, как того требуют Зиждители, будет спокоен за жизнь божества.

Выстроившиеся под клиновидным, красным стягом, на полотнище которого просматривался смаглый крест, с загнутыми концами, закрученными в левую сторону, Полянской волости, зеленого Повенецкой и синего Семжской, ратники объединенных сил смотрелись достаточно мощной силой, впереди конников, как и было, заведено у дарицев встали войводы. Липоксай Ягы, Боримир Ягы, Мирбудь Ягы и Внислав Ягы хоть и умели держать в руках мечи и самострелы, в бою, как занимающие особые ранги жреческой касты, не участвовали. Их ставка, в виде открытого шатра, имеющего матерчатый свод, располагалась на гребне холма, чтобы было хорошо видно само сражение.

Тугие, гнусавые звуки сурны, раскатистые рогов и рокот огромных тулумбасов, по натянутой кожаной мембране которых ударяли вощагой, наполнили устрашающим громыханием все пространство округ… так, что вздрогнула не только земля, но заволновались и мамуны, встревожено замотав своими мощными головами. Липоксай Ягы также, как и иные вещуны, одетый в тонкую кольчугу, чуть ниже пояса, с укороченными до локтя рукавами и крутобокий, ближе к эллипсоиду, шлем, украшенный золотыми накладками и покрытый серебряным кистом, напряженно замер в своей ставке.

Конники, пехие, объединенной рати, обряженные в кольчуги и шлемы, с мечами и копьями первые, топорами, секырами, вторые, медлили какое-то время, ожидая, когда пращи порок выпустят первые залпы камней во врага. Медлили также конники оврученской рати, но только в их сторону полетели камни, как они резко сорвались с места, и, перейдя сразу в скок, понеслись навстречу единой рати трех волостей. Здоровущие каменья врезаясь в скачущих, рывком выкидывали всадников с седел, сбивали со скока лошадей, опрокидывая их под ноги идущих следом, вызывая ужас одних и бешенный галоп других, однако не останавливая самого движения. Оврученская конница преодолела почитай треть пути, понеся не малые потери, когда Росволод, стоящий поперед объединенной рати вскинул вверх меч, и тем самым прекратив обстрел из камнеметов противника, тронул своего коня. И тотчас медлительно ступили первые ряды полянских и повенецких конников.

Впрочем, стоило им вскинуть вверх мечи в призывном приветствии боя, а клинкам блеснуть в сияние подымающегося на небесный купол солнечного светила, стоило порогам поправить дальность полета камней по тронувшейся с места поколь размеренным шагом мобильной рати Оврученской волости, когда нежданно первые рядья их всадников, вельми потрепанных от камнепада, вспыхнули ярко-смаглым огнем. Казалось, полымя одновременно прокатилось по коннице, опалив не только людей, но и лошадей, немедля прекратив их движение и повалив под ноги тех, кто скакал следом. Еще мгновение и пламя стремительно сошло с тел упавших, явив какие-то спекшиеся, обуглившиеся комы, где не то, чтобы одежды, кольчуги, шлемов, костей, более не просматривалось даже отдельных частей тела… каких-либо конечностей, единождым махом обратившихся в общее, черное месиво, иноредь выкидывающее вверх сизые, тонкие струйки дыма.

– О, Боги! Валькирии! – чуть слышно дыхнул Боримир Ягы и тягостно сотрясся всем телом, отчего легохонько зарябила кольчатая броня, оберегающая его тело, и порывчато качнулся посеребренный шлем на голове.

Повенецкий вещун слегка кивнул в сторону прикрытого плотной, красной материей свода шатра и Липоксай Ягы проследив за движением головы соратника, устремил взор вверх. Да сквозь неприкрытые стены вгляделся в небосвод, как раз в место, откуда дотоль и упали голубовато-зигзагообразные полосы рывком обратившие в смаглый огонь, спекший первые ряды оврученской конницы. Днесь в небесной лазури местами прикрытой волокнистыми, точно посеребренными облаками, нависшими низко над землей и воюющими людьми, может желающими их поглотить, явственно вырисовывались лики нескольких дев… молодых и красивых. Чудилось они, встав в полный рост, дюже боляхный, подпирали своими плечами и золотыми яйцевидными шлемами с небольшими штырьками на макушке и поместившимися, по обеим сторонам, загнутыми высокими рогами, сам небесный купол. Девы очень четко просматривались до талии, ноги их, опирающиеся на землю, словно терялись в цвете раскинувшихся далече лугов, полей, посему и казались мутной дымкой. Однако хорошо виднелись их переливающиеся всеми цветами радуги одежи, схожие с сарафанами, плотно облегающие изящно стройные тела. Оголяя плечи сарафаны, держались на раменах при помощи узких полос, оставляя приоткрытыми их пышные, высокие груди. Станы валькирий опоясывали широкие сыромятные пояса усыпанные золотыми вставками и блистающими голубо-синими сапфирами, слева на оных висели ножны с мечами, а справа короткие колчаны полные стрел завершающихся бело-рдяными долгими перьями птиц. Золотые волосы валькирий были распущены, и, струясь с под шлема, мягкими волнами покрывали плечи. Лица дев казались списанными с одного облика… облика Есиньки с той же каплеобразной формой лица, полными губами, с выпуклой спинкой и острым кончиком носиков и даже такими же как у девочки зелеными глазками. Рыжие бровки, реснички и бело-молочный цвет кожи валькирий, или как их еще величали дарицы лебединых, облачных дев придавали им явное сходство с Есиславой.

В руках валькирии держали обычный, деревянный лук, правда, в связи с их могутным ростом весьма мощный, снаряженный горящими смаглым светом стрелами, а за спинами их легохонько, хотя также зримо колебались короткие прозрачно узкие крылья. Чуть слышимое перешептывание наполнило местность, будто собирался пойти густой плотной стеной дождь. Валькирии единожды, очевидно, действуя синхронно, натянули тетиву и выпустили пылающие смаглым светом стрелы в овруческую конницу. И наново, теперь уже не только передние, но и следующие за ними ряды всадников вспыхнули огненным пламенем. Да, точно как в прошлый раз возгорелись люди вкупе с вооружением и лошадьми, мгновенно обратившись в спекшиеся комы, где уже стало невозможным определить… отделить человечье от животного. В этот раз, однако, обуглившееся месиво не потухло, а продолжило, качнувшись в сторону все еще живых оврученских ратников своей ужасающей формой, выбрасывать вверх ядренистые лепестки огня.

И тотчас оврученцы дрогнули… Конники резво сдержали скок коней и обратили их вспять… Вспять повернулись и мобильные рати, побросав не только щиты, но и секыры, топоры. Подгоняемые своими и вражескими конниками, люди убегали с места брани в рассыпную не то, чтобы выдерживая какой строй, а стараясь всего-навсе уйти живыми. Пеших людей теперь нагоняли собственные оврученцы, сшибая с ног обезумившие от страха лошади… Их настигали конники объединенной рати и не жалеючи рубили мечами, кололи копьями… Их гнали своими огненными стрелами лебединые девы, всегда защищающие на поле брани Правду, противницу Кривды, встающие обок добра и светлых Богов Расов. Яркие стрелы огня с каждым натягиванием тетивы луков валькирий расчерчивали небо насквозь, инолды придавая их образам суровую, непримиримую гневливость.

Внезапно и вовсе огромный сгусток пылающего пурпурного шара, вроде выскочивший из-под шлема одной из лебединых дев ворвался в скачущих и бегущих воинов Овруча и махом, вроде перемалывая тела людей и животных прокатился по все еще живым… не щадя никого. Сие боляхное огненное полыхание на доли секунд поглотило в своем багряном пламени всех существ, смешав их в единое целое и показав небесам лишь отломки конечностей: рук, ног людей и лошадей, а после резко осев к земле, разком впиталось в ее бурую поверхность. Оставив о себе памятью черную, долгую полосу совсем чего-то бесформенного, хотя и однозначно массивного. А засим такой же мощный шар ударил в ставку Захара, на морг поглотив в рдяном полымя и сам матерчатый, белый шатер, и тех кто был в нем да подле. Днесь, обаче, огонь не потух, он вдруг выбросил вверх густые лепестки рыжего пламени, по поверхности которого заплясали мельчайшие зеленые искорки. И нежданно энергично раздавшись вправо, влево ухватив разбегающихся от страха воинов, пронзительно зарокотал, словно прожорливый зверь, наконец, набивший свое безразмерное брюхо.

Видимо, не более пару-тройку минут и лепестки огня порывчато дрогнув рассыпались на множество мельчайших, рыжих брызг, осыпавшихся на оземь, частью, впрочем, воспаривших в небеса. Тем не менее не оставивши, как зрелось допрежь, ничего после себя… так вроде растворив, уничтожив и саму ставку и всех бунтовщиков… Лишь самую малость покрыв черной густой сажей бурое покрывало земли. Остатки овруческой рати (не только убегающей с места брани, но и той, что поколь хоронилась за холмами, находясь в резерве) лицезрев гибель своих старших, немедля покидали на оземь оружие, и, попадав на колени, склонила головы, отдавая себя на милость победителям и надеясь, что праведный гнев валькирий их обойдет. Сгустки огня прошлись малой рябью по тем, кто еще не склонился пред лебедиными девами, и когда на ногах кроме объединенной рати никого не осталось, вельми резко прекратил свое явление. Хотя валькирии еще какое-то время все также синхронно натягивали и выпускали пылающие стрелы, мгновенно возникающие в луке. Серо-сизый дымок от теплящихся черных комков тел, наполнил долину горьковатым духом, и легохонько прокатился… будто прополз обок буро-черной почвы. Вопли, крики испуганных людей, дикое ржание лошадей и гул мамунов и вовсе, закачал землю… оглушил еще живых существ и разлетелся на много взад и вперед околот той местности. Ядренисто вспыхнули в поднебесье образы лебединых дев, резко вырвавших из ножен, вскинувших вверх и встряхнувших мечами. И не мешкая туманности, курящиеся подле них, приобрели багряный цвет, приняв форму небольших шаровидных, рыхлых облаков, точно вытянутых повдоль всей линии неба. Вскоре облики валькирий поблекли, а погодя приобрели серо-синий окоем, мало-помалу принявшись будто растекаться дымкой, в виде легкой зяби с тонкими просветами голубизны и степенно смешиваясь с багряными облаками. Нежданно гулко загрохотал гром, и тугие капли дождя посыпались вниз на землю, стараясь остудить ее жаркое полотнище, скрыть произошедшее и поглотить всякий звук на ней.

– Да.., – едва слышно протянул Боримир Ягы, вроде боясь нарушить мгновенно наступившее отишье. – Ежели б я не видел это своими очами, никогда не поверил бы такому.

Липоксай Ягы неспешно снял с головы шлем и утер сбегающий со лба липкий пот, перемешанный с каплями дождя влетающего под свод шатра, дланью, властно отметив:

– Что ж… теперь Овруческая волость, без ропота примет предложенного им в старшие жрецы Внислава Ягы, ибо большая часть бунтовщиков, со своими мятежными мыслями осталась в несколько спекшемся состоянии… Примет, потому что так желает великий Бог, приведший ноне на место брани валькирий!

Надрывно дрогнули черты лица Липоксай Ягы, впервые ощущая мощь и власть темного Бога Стыня на себе и, верно, в себе. Он неспешно повернул голову и посмотрел на стоящих подле безоговорочных его соратников Боримир Ягы, Мирбудь Ягы и молодого, русоволосого Внислав Ягы, только поляновский вещун снял с себя шлем, мгновенно последовавшего тому примеру. С миловидными чертами округлого лица присущими его юному возрасту Внислав Ягы был, несомненно, предан Липоксай Ягы вплоть до собственных белых костей.