Разумная жизнь

Флора молчала.

— Твою маман ждали несколько недель назад. Так мне говорила твоя мадемуазель, которая сидит днями напролет в отеле, читает любовные романы и ест шоколад, а ты тут носишься на воле, — не унимался Гастон.

— Она передумала и осталась с папой. У него какие-то дела в Лондоне. Ему скоро возвращаться в Индию, и она хочет побыть с ним подольше, — защищалась Флора.

— Можно понять. Ну а ты разве не хочешь побыть со своим папа? — включился в разговор носильщик из отеля „Британик“.

— Иногда, — осторожно сказала Флора, — не всегда.

Она чувствовала, что Гастон и тот, другой, удивились бы, скажи она, что едва знает своего отца и уж никак не горит желанием узнать его лучше. Эти семейные мужчины не в состоянии понять или признать нравы индийского государственного служащего и его ровное отношение к постоянной разлуке.

— У меня все в порядке, — сказала она.

— А твои уроки? Ты учишься с мадемуазель? — поинтересовался Гастон, чей старший сын работал над дипломом бакалавра.

— Конечно, — соврала Флора, понимая, что они с мадемуазель свели уроки до минимума. Носильщик из отеля „Англетер“, моложе своих коллег и неженатый, заметил:

— Эта маленькая англичанка сама собой занимается, носится с собачонками всяких старушенций. Смешно? — он расхохотался. — Глупо, — добавил по-французски.

— Мадам Тарасова учит меня русскому языку. А взамен я тренирую Игоря.

— А какой толк от русского? От этого противного большевистского языка? Да, твое положение не слишком хорошее.

— Не очень, — согласился носильщик из отеля „Британик“, который до сих пор не проронил ни слова.

— Вообще-то вам лучше бы заняться своими делами, — сказала Флора невесело. — А что за гостей вы ждете?

— Английские семьи, — сказал носильщик из отеля „Британик“.

— Я тоже, — кивнул тот, что из „Англетера“. — Их полно едет. Вообще-то мне плевать на них и на их деньги.

— И мне, — поддержал Гастон, — а я встречаю генерала Лея, мужа красавицы мадам Лей, — сам того не замечая, Гастон, говоря это, подтянулся.

— И на него тоже плевать? — поинтересовалась Флора. — О! — воскликнула она. — Глядите! Натер. Скорее, Игорь, бежим. Я должна отвести тебя домой.

Носильщики наблюдали, как она исчезает, волоча за собой собаку.

— Она что, дьявола увидела? — спросил один.

— Родителей, — сообщил Гастон. — Я узнаю ее мать, а мужчина рядом с ней, должно быть, отец. Вон тот, в черной шляпе, он посинел от холода. А высокий здоровяк рядом с ним — мой клиент, генерал, муж леди, она тут сорит деньгами, которые ты так презираешь, тратит их на модисток. А разве твоя сестра не работает в шляпном магазине на Рю-де-Тур?

Носильщики кончили подпирать стену и, поправив свои фуражки, придали лицам подобострастное выражение.

В то время как Флора, тяжело дыша, бежала через город, волоча за собой Игоря, к мадам Тарасовой, чтобы потом нестись и поднимать с дивана мадемуазель, устроившуюся со своим романом в пристройке отеля „Марджолайн“, Денис Тревельян как-то неотчетливо представлял встречу с дочерью. Ему не понравился переезд из Саутгемптона, он замерз, когда они пересекали залив. Он взял руку жены и засунул ее себе под локоть. Представленная Ангусу Лею, она одолевала его вопросами о том, насколько вероятна всеобщая забастовка, как если бы он был политиком или тред-юнионистом, даже после того, как он скромно пояснил ей, что он военный на пенсии и знает про все это не больше любого читателя „Таймс“ или того, кто слушает радио. Случись всеобщая забастовка, сказал он, он бы предложил жене остаться в Динаре, а сам бы обратно поехал на автомобиле.

— В случае волнений я бы хотел, чтобы моя жена оказалась в стороне от них. Никому сейчас неизвестно, не станут ли дела еще хуже.

— О, Денис. Ты слышал? — Вита подняла глаза на мужа. — А что мы будем делать, если забастовка? И что — если революция?

Денис Тревельян повторил для генерала то, что его жена сама хорошо знала. Что бы там ни было, в конце июня его отпуск завершается, и он должен отплыть в Индию. Во всяком случае, сказал он, опять же больше для генерала, чем для жены, он считает, что эти разговоры о революции — просто паника. При этом он не добавил, что молил Бога, чтобы Вита поехала с ним, он ревностно и страстно любил ее, и перспектива оставить ее здесь причиняла ему боль. Он думал, что нет нужды оставаться ей с Флорой до осени. В Индии на время жары она могла бы поехать в горы, как обычно и делала, и он бы знал, где она. Он думал, что ребенка можно было бы устроить в школу, которую они выберут сразу же, не дожидаясь начала учебного года. Прижимая к своему боку руку жены и поджав губы, он вспомнил, что тогда, на пятом месяце беременности, у Виты едва не случился выкидыш, и он хотел, чтобы ребенка не было. Дети и служба в Индии несовместимы. Нет, думал он с горечью, хотя Вита любила детей. Флора была результатом страсти, достойной сожаления. Ребенок — лишние расходы, неудобства, и он вбивает клин между ним, женой и карьерой.

Он был любящим мужем и не допускал мысли делить ее с кем-то. Для Виты провести лето с Флорой — дань родительскому долгу. Она была счастлива оставить ее с гувернанткой на те недели, которые они провели в Лондоне, подумал он мрачно. Он знал Виту, с Флорой она бы заскучала. Ну и что тогда? По крайней мере, когда она была в горах и он недалеко от нее, был какой-то контроль. Большинство жен могли себе позволить легкий флирт с холостыми офицерами. И Вита тоже, но одна во Франции…

Шагая рядом с мужем, Вита рассказывала генералу, что у них есть дочь и они подумали, что совсем неплохо для нее выучить французский до школы, что она уже бегло говорит по-итальянски, после года, проведенного в Сиене с гувернанткой-итальянкой.

— Денис очень интересуется языками, — сказала она. — А дочь учит еще и русский.

— А, хм, хорошее дело. А вы сами лингвист? — Ангус вовлекал Дениса в разговор.

— Меня интересуют языки коренных народов, — Денис не стал уточнять каких. — В моей работе это необходимо. — Он презирал Виту за ее ложь, но в то же время упрямо продолжал любить ее даже за это. Год, который Флора провела в Италии, и ее нынешняя жизнь никакого отношения к изучению языков не имели, все это было связано с обменными курсами лиры, франка, фунта. У него не было свободных средств (роскошные чемоданы генерала раздражали его). Стоя на катере и глядя вперед, на причал, он решил, что Вита вообще-то могла бы справиться и без мадемуазель, пока Флора не в школе. Презирая жену за этот обман, Денис в то же время чувствовал острое вожделение к ней. „Может, она и глупа, — думал он, — но я хочу ее“.

— А твоя дочь нас встретит? — спросил он, как бы отстраняясь от отцовства. Потом, заметив быстрый взгляд Ангуса Лея, засмеялся.

— Наша дочь так непохожа на нас, что я часто шучу по этому поводу, но, после того как я обнаружил портрет моей прабабушки, я отбросил все сомнения насчет ее происхождения.

— О, — вежливо произнес Ангус Лей.

— Денис, ты невыносим, — проговорила Вита, а потом повернулась к Ангусу. — Мы оба светловолосые, а она темненькая. — Потом сказала Денису: — Нет, дорогой, не думаю, что она нас встретит. Лучше было бы не говорить ей вовсе, что мы приезжаем сегодня. Из-за забастовки отплытие могло ведь и отложиться.

— Но забастовка еще и не начиналась, — сказал Денис, понимая, что они остались бы в Лондоне, если бы сумели достать билеты на одно шоу.

— Я хочу затащить тебя в постель, — пробормотал он жене в ухо.

— А я тебя, — отозвалась она. — Ну вот мы и приехали.

Судно глухо ткнулось в причал.

— Увидимся в отеле, — сказала она Ангусу.

— Да-да, конечно, — согласился Ангус, неуверенный, что хотел бы этого.

Он отдал свои вещи Гастону и сразу же быстро направился к „Марджолайн“, предоставив Тревельянам отправляться своей дорогой. Когда он шел, то подумал, что Вита Тревельян хорошенькая, но утомляет и что она могла бы подружиться с его женой. Муж не привлек его внимания.

ГЛАВА 4

Отель был переполнен, и управляющий спросил Космо и Бланко, не будут ли они против того, чтобы перебраться в пристройку. Там у них будет комната с балконом, гораздо больше той, которая у них сейчас, в главном здании. И не обременит ли их то, что им придется ходить в столовую через сад? Конечно же, прислуга перенесет их вещи. Космо и Бланко ничего не имели против.

— Мы же можем ночью улизнуть отсюда куда-нибудь, к примеру, в бордель, — захихикал Космо, — если здесь он, конечно, есть. Интересно, да? — протянул он задумчиво. Друзья обследовали новую комнату.

— Нам там дадут от ворот поворот, возраст не тот. Сам знаешь, идиот, — фыркнул Бланко.

— Это теория. А какая польза от теории?

— Может, в казино? Приклеить фальшивые усы и пойти?

— Там будет то же самое. Говорят, они угадывают возраст с точностью до недели, — проговорил Космо. — А ты знаешь, почему нас переселили? Из-за этих девиц-голландок. Бьюсь об заклад, за ними будут строго надзирать и держать подальше от сексуально озабоченных — вроде нас.

— А твоя сестра и ее подружка? Подружка что собой представляет? — спросил Бланко.

— Понятия не имею. Зовут ее Таши Куэйл. Ты собираешься в ванную?

— Да надо бы. О Боже! Они свалили всю нашу одежду в одну кучу. Посмотри. — Бланко выдвинул ящик комода, другой рукой расстегивал брюки. — Давай-ка, разберем. Ничего хорошего в том, что моя лучшая рубашка лежит вместе с твоими штанами. А мне нравится эта комната. Интересно, кого-то может интересовать эта пристройка? Между прочим, ты пихаешь в свой ящик мой пуловер. — Он вылез из брюк и забрал пуловер. — Но ты можешь его надевать, если он тебе нравится. Он вроде тех, которые носит принц Уэльский, я их терпеть не могу.

— Нет, спасибо. Не хочу.

— Знаешь, зови-ка ты меня настоящим именем — Хьюберт, — запальчиво попросил Бланко.

— С такой фамилией, как Виндеатт-Уайт тебе надо привыкать к Бланко. — И Космо увернулся от нацеленного на него кулака друга.

— Я думал, твоего кузена зовут Хьюберт, но поскольку он тебя мало интересует…

— Мой отец тоже был Хьюберт. У нас в семье любят повторять имена. Слушай, здесь такие тонкие стены, как бумага. Послушай-ка.

В коридоре раздались шаги, кто-то постучал в соседнюю дверь. Дверь открылась. Женский голос спросил:

— Мадемуазель? Вы здесь? — Дверь закрылась.

— Да, мадам, я здесь. Девочка прибежала и сказала мне… я никак не ожидала… если бы я знала, что вы сегодня приезжаете, я бы…

— Послали бы Флору встречать? Где она? — Голос звучал резко.

— Я разрешила ей сбегать за цветами для вашей комнаты. Она собиралась обрадовать и удивить вас с отцом. Я дала ей немного денег из карманных на следующую неделю, если точнее.

— Хорошо.

— Это она сама придумала.

— Хорошо, да… Я вижу… Ну, в общем-то, пока ее нет, может, мне лучше поговорить с вами.

— Конечно, мадам. Сядете?

— Лучше постою.

Космо и Бланко замерли. Космо расстегнул рубашку и медленно снял ее, Бланко наблюдал за ним, потом Космо разулся и на цыпочках подошел к открытому французскому окну. Бланко, уже в носках, присоединился к нему.

В соседней комнате Вита Тревельян рассчитывала гувернантку, выдавая ей зарплату и месячное пособие вместо уведомления. Она объяснила, что оставшуюся часть каникул, пока Флора не пойдет в школу, она сама проведет с ней.

— Неплохо, если бы ребенок проводил время и с отцом, — довольно грубо заметила мадемуазель. Вита Тревельян, казалось, пропустила мимо ушей это замечание. Она объявила, что было бы удобнее, если бы мадемуазель упаковала вещи и завтра же уехала. Она договорилась с управляющим, что Флора переберется в одноместный номер.

— Все одноместные номера — в задней части отеля и выходят окнами на улицу, а не в сад, — пожала плечами мадемуазель.

— Это удобно, — кивнула Вита Тревельян.

— И экономно, — не унималась мадемуазель. Космо и Бланко не дышали.

— И это тоже учтено, — холодно ответила Вита.

— А мадам даст мне рекомендацию?

— Конечно, — бесстрастно пообещала Вита.

— Спасибо.

Наступила пауза. Космо и Бланко ждали. Космо — с открытым ртом, Бланко — придерживая на груди наполовину снятую майку.

Вита Тревельян снова заговорила:

— Ну что касается, я думаю… мы сожалеем, конечно… Мы увидимся за ужином? Мне надо идти распаковывать вещи.

— Если мадам простит меня, у меня болит голова.

— Очень хорошо. — Дверь открылась, закрылась, шаги стихли в дальнем конце коридора. Бланко стащил майку через голову.

В соседней комнате мадемуазель очень громко произнесла по-французски:

— Салопе.

Космо потянулся за карандашом и в записной книжке написал: „салопе“.

— Знать бы, что это такое, — прошептал Бланко. — О, смотри.

Через сад бежала Флора, у нее под ногами скрипел гравий. Она казалась очень-очень маленькой из-за огромного букета нарциссов, который тащила.

— Это как раз та девочка, которая выгуливает отвратного шпица мадам Тарасовой, когда у меня урок музыки, — прошептал Бланко.

— Я видел ее несколько недель назад на пляже, она гуляла с другой собакой, здоровенной, и чуть не утонула, — прошептал Космо. — Слушай.

Садовая калитка распахнулась, раздался быстрый топот вверх по лестнице, потом по коридору. Хлопнула дверь соседней комнаты.

— Я вот эти купила. Чудесные, правда? — радостно затараторила девочка. — Я купила все ведро… — И потом: — А что случилось?

— Твоя мать меня уволила. Я завтра уезжаю. Я ввожу ее в ненужные расходы.

— О, — изумленно произнесла девочка. — О…

Космо и Бланко отпрянули, услышав, как французское окно соседней комнаты с треском распахнулось. Они увидели, как Флора вышла на балкон, развела руки, и нарциссы каскадом полетели в сад.

В обеденном зале воцарилась атмосфера ожидания. Центральный стол, обычно уставленный закусками, сырами, фруктами, накрыт на семь персон. Семьи англичан, входя в зал, украдкой бросали на него взгляд. На столе лежали многочисленные ножи, вилки, неправдоподобно белые салфетки, искрилось стекло бокалов. Английские подростки, уже начинавшие узнавать друг друга, удивленно поднимали брови и обменивались многозначительными взглядами.

— Это для семьи голландцев, — сказала вдова, мать троих детей. — Я слышала, там пять дочерей. А что…

— Она баронесса, их мать, звучит…

— И все девочки будут баронессами. Так принято на континенте.