Пальцы Святого Петра

Агата Кристи

Пальцы Святого Петра

— Теперь ваш черед, тетя Джейн, — сказал Рэймонд Уэст.

— Да-да, тетя Джейн, думаю, от вас мы вправе ожидать чего-то совершенно особенного.

— Напрасно смеетесь, мои дорогие, — улыбнулась мисс Марпл. — Думаете, в нашей глуши не может случиться ничего интересного?

— Боже Избави! Теперь-то я прекрасно знаю, что деревенская жизнь отнюдь не безмятежна. Отнюдь, — с чувством произнес Рэймонд. — После ваших рассказов про Сент-Мэри-Мид даже мировые катастрофы начинают казаться докучными пустяками.

— Человеческая натура, дорогой, в сущности, везде одинакова, — заметила мисс Марпл. — Просто в деревне есть возможность внимательнее наблюдать за нею.

— Вы неподражаемы, тетя Джейн! — воскликнула Джойс. — Кстати, вы не сердитесь, что я вас так называю? Почему-то мне это кажется вполне естественным.

— И почему бы? — улыбнулась мисс Марпл, заставив девушку покраснеть, а Рэймонда Уэста закашляться и смущенно заерзать на стуле.

Мисс Марпл внимательно осмотрела обоих и, улыбнувшись, милосердно опустила глаза к своему вязанию.

— Конечно, моя жизнь не слишком богата событиями, но порою мне таки приходилось решать задачки, которые она передо мною ставила, и некоторые из них были далеко не так просты. Рассказывать о них — занятие неблагодарное, поскольку они касаются событий чересчур уж обыденных и вряд ли вам интересных. Ну например: кто сделал дырку в кошелке миссис Джоунз? Или почему миссис Симс только один раз надела свою новую шубку? А между тем для того, кто хочет понять человеческую природу, это очень любопытные факты. Впрочем, для вас у меня тоже, кажется, есть подходящий случай — с мужем моей племянницы, бедняжки Мейбл…

Произошло это не то десять, не то пятнадцать лет назад. Теперь, слава Богу, все это в прошлом и давно забыто. У людей короткая память — на их же счастье, как мне думается.

Мисс Марпл прервала рассказ, удивленно взглянула на свое вязание и пробормотала:

— Чуть не сбилась. Раз, два, три, четыре, пять, потом три накида. Нет, все правильно. Так на чем я остановилась? Ах да, бедняжка Мейбл…

Мейбл — моя племянница. Замечательная девушка. Действительно, замечательная, только, как бы это сказать… со странностями. Совершеннейший пустяк может превратить в настоящую трагедию и тогда уже от расстройства наговорить такого, что самой же потом становится стыдно. Ну так вот, в двадцать два она вышла за некоего мистера Денмана. Должна сказать, я всегда считала, что они друг другу не пара, и очень надеялась, что это знакомство ничем не кончится. Очень уж у мистера Денмана был тяжелый характер. Ясно было, что он-то ее причуды терпеть не станет. И потом, мне рассказывали, у них в роду душевнобольные… Но в те времена девицы были такими же упрямыми, как сейчас и какими, похоже, всегда будут. Мейбл вышла-таки за него замуж.

После этой свадьбы мы редко с ней виделась. Так, пару раз она заезжала ко мне в гости — не больше. Правда, постоянно приглашала меня к себе, но, честно сказать, не люблю я оставаться в чужом доме, так что всегда находила какие-нибудь отговорки. Они прожили вместе десять лет, и вдруг мистер Денман внезапно умер. Детей у них не было, и все его деньги остались Мейбл. Я, разумеется, тут же ей написала и была уже совершенно готова навестить ее, вырази она такое желание, но из ее ответного письма я яснее ясного поняла, что вдова отнюдь не убита горем а, скорее, даже напротив. Зная, что последнее время они не ладили, я нисколько этому не удивилась. Но не прошло и трех месяцев, как я получила от Мейбл прямо-таки истерическое письмо. Она умоляла приехать, писала, что обстоятельства складываются как нельзя хуже и что долго она так не выдержит.

— Что ж, — продолжала мисс Марпл, — с тяжелым сердцем, поместив Клару в кошачий пансион, а столовое серебро и кружку короля Карла — в банк, я отправилась в путь. Мейбл я нашла в отчаянном состоянии. Дом, где она жила, «Долина мирт», был довольно большой и удобный. Имелась кухарка, горничная, а кроме того, еще и сиделка, ухаживавшая за старшим Денманом, тестем Мейбл, который был, как это деликатно определила Мейбл, «капельку не в себе». В основном он вел себя тихо и благопристойно, но временами на него что-то накатывало, и он вытворял просто невообразимые вещи. Я ведь уже говорила, с психикой у семьи Денменов определенно было не все в порядке.

Встреча с Мейбл меня просто потрясла. Ее было не узнать: сплошной комок нервов! Я даже не решилась прямо спросить у нее, что случилось. Пришлось действовать исподволь. В письмах она часто упоминала каких-то своих новых знакомых — Галахеров. Осведомившись о них, я, к своему удивлению, услышала, что Мейбл и знать их больше не желает. Я назвала еще несколько имен — ответ был тем же. Я попыталась убедить ее, что нелепо в ее годы вести жизнь затворницы, порывать с друзьями и предаваться мрачным раздумьям. Тут-то ее и прорвало.

«Да не я это, это все они! Тут ни один человек теперь не желает со мной разговаривать! Когда я иду по Хай-стрит[1], все переходят на другую сторону, лишь бы со мной не здороваться. Точно я прокаженная! Тетя, это ужасно, я этого не вынесу! Вот продам дом и тут же уеду за границу! Ну почему? Почему меня выживают из собственного дома? Я ведь никому ничего плохого не сделала».

Передать не могу, как я расстроилась. Я тогда вязала шарф для старой миссис Хей, так от волнения даже потеряла две петли. Потом еще долго не могла их отыскать…

«Мейбл, дитя мое, что-то я ничего не понимаю. Что-то случилось?» — спросила я.

А надо вам сказать, Мейбл и в детстве была страшной упрямицей. Я из кожи вон лезла, пытаясь добиться от нее ответа, а она только и делала, что твердила о злых языках, о жалких людишках, которым нечем заняться, кроме как сплетнями, но которые все почему-то слушают.

«Теперь мне многое стало понятным, — сказала наконец я. — О тебе сплетничают, милочка. И ты прекрасно знаешь, в чем дело. Так что, пожалуйста, говори, все как есть». Так прямо ей и сказала.

«Но это такой ужас», — простонала Мейбл.

«Конечно, ужас, — согласилась я. — Только меня-то этим не удивишь и тем более не испугаешь. Я на своем веку чего-чего только не наслушалась. Ну? Так что они там придумали?»

Вот тут наконец все и выяснилось.

Походило на то, что смерть Джеффри Денмана, точнее ее внезапность, породила разные слухи. Если уж говорить откровенно — чего я, собственно, от Мейбл и добивалась, — многие думали, что она отравила мужа.

А вы сами знаете: если уж разговоры пошли, прекратить их практически невозможно. Причем в лицо вам, конечно, никто ничего не скажет, так что вам вроде как и опровергать нечего… Но, чем дальше, тем все это становится неприятнее, а поди попробуй заставь всех этих болтунов замолчать! Я-то твердо знала, что Мейбл никого отравить не способна. Значит, она сделала какую-то глупость, за которую теперь расплачивается, и настолько ей плохо, что она готова бежать из собственного дома…

«Нет дыма без огня, — настаивала я. — Ты должна сказать мне, с чего все началось. Должно же было быть что-то такое?»

Мейбл совершенно растерялась и только повторяла, что ничего, ровным счетом ничего такого не было. Просто очень уж неожиданно Джеффри умер. За ужином он был совершенно здоров, а ночью ему вдруг стало плохо. Тут же вызвали доктора, но тот уже ничего не мог сделать. Муж скончался буквально через несколько минут после осмотра. Свидетельство о смерти гласит, что она наступила в результате отравления грибами.

«Ну хорошо, — не сдавалась я. — Внезапная смерть, конечно, вполне достаточный повод для сплетен. Но наверняка было и еще что-то? Может, вы с Джеффри ссорились? Или выясняли отношения?»

Она призналась, что да, ссорились. Утром, за завтраком.

«И слуги, конечно, слышали?» — спросила я.

«Их не было в комнате».

«Ну, милочка, — заметила я, — значит, они просто подслушивали у дверей».

Я-то знаю, как она начинала визжать, впадая в истерику. Да и Джеффри Денман, правду сказать, если что было не по нем, особенно не сдерживался.

«Так из-за чего вы поссорились?» — допытывалась я.

«Да как всегда. Вечно одно и то же. Изо дня в день. Началось с какой-то мелочи. А потом он разошелся и наговорил мне жутких гадостей. Ну, я и высказала ему все, что о нем думала».

«Значит, поругались крепко?»

«Это он начал…» — принялась оправдываться Мейбл.

«Дитя мое, — сказала я ей тогда, — кто начал, теперь уже не важно. Речь не об этом. В таких местечках, как ваше, личных проблем не бывает — все они в той или иной мере достояние окружающих. Вы с мужем все время ссорились. Так что, когда утром вы повздорили особенно сильно, а ночью он внезапно скончался… Это все, или было еще что-нибудь?»

«Не понимаю: разве этого мало?» — пробурчала Мейбл.

«Более чем достаточно, моя милая. Но если ты наделала еще каких-нибудь глупостей, то уж, Бога ради, не скрывай этого от меня. Ты же знаешь: я сделаю все, что в моих силах, лишь бы тебе помочь».

«Мне не поможет никто и ничто, — обреченно произнесла Мейбл, — кроме разве смерти».

«Не теряй веры в Провидение, милочка, — сказала я. — И кроме того, я совершенно уверена, что ты что-то от меня скрываешь».

Уж я-то ее знала: она даже в детстве вечно хоть что-то да не договаривала. Но Господь вволю снабдил меня временем и терпением, и в конце концов я своего добилась. Оказывается, тем самым утром она ходила в аптеку покупать мышьяк. И, естественно, расписалась в аптечной книге, о чем аптекарь, разумеется, счел своим долгом немедленно оповестить окружающих.

«Кто ваш врач?» — спросила я.

«Доктор Ролинсон».

Я как-то видела мельком этого Ролинсона. Честно говоря, он показался мне жуткой развалиной. Кроме того, жизненный опыт не позволяет мне верить в непогрешимость врачей. Конечно, и среди них попадаются вполне приличные люди, но даже эти редкие исключения напрочь неспособны понять, чем именно вы больны. Так что лично я предпочитаю обходиться своими силами.

Я тут же составила план, по которому необходимо было действовать. Надела шляпку и отправилась к этому Ролинсону. Он оказался именно таким, каким я его себе представляла: стариком в общем-то безобидным и доброжелательным, но рассеянным, до ужаса близоруким, тугим на ухо и к тому же неимоверно обидчивым. Стоило мне упомянуть о смерти Джеффри Денмана, как выяснилось, что грибы — это страсть доктора, и мне пришлось выслушать целую лекцию о различных их видах, пересыпанную разными мудреными названиями. Он сказал, что расспрашивал кухарку, и та призналась, что один или два гриба показались ей тогда «немного подозрительными», но она решила, что, раз из лавки, они обязаны быть хорошими. Только вот чем больше она о них потом думала, тем более подозрительными они ей казались.

«И чего только не припомнят эти кухарки, если как следует постараются, — подумала я тогда. — И что, если задуматься, они были оранжевыми, а если припомнить хорошенько, то и вовсе с подозрительной красной сыпью!

Когда врач прибыл на место, Денман не мог ни говорить, ни глотать и скончался буквально через несколько минут. Доктор, по-видимому, не сомневался в своем заключении, но делал он это из упрямства или по убеждению, сказать было трудно.

Я тут же отправилась домой и спросила Мейбл, для чего она купила мышьяк.

„Была же у тебя какая-то цель?“ — сказала я.

Мейбл разрыдалась:

„Я хотела покончить с собой. Я была так несчастна“.

„Мышьяк сохранился?“ — допытывалась я.

„Нет, я его выбросила“.

Я сидела и мысленно прокручивала услышанное.

„А что произошло, когда ему стало плохо? Он позвал тебя?“

„Нет. — Мейбл покачала головой. — Он стал изо всех сил трясти колокольчик. Дороти, горничная, которая живет в доме, услыхала и разбудила кухарку. И уже тогда они вместе отправились к Джеффри. Увидев его, Дороти страшно напугалась. Он что-то бессвязно бормотал, бредил. Она оставила с ним кухарку и прибежала ко мне. По одному ее виду я сразу поняла, что с мужем что-то ужасное. Как назло, Брустер, которая ухаживает за старым Денманом и точно знает, что делать в таких случаях, в ту ночь не было. Так что я послала Дороти за врачом, а сама присоединилась к кухарке. Только через несколько минут я не выдержала. Тетя, это было так страшно! И я убежала к себе в комнату и заперлась там“.

„Как же ты могла! — не сдержалась я. — Можешь не сомневаться, это тоже сыграло свою роль. Кухарка уж конечно всем об этом рассказала. Ну и ну! Должна признаться, дела и впрямь плохи“.

Потом я стала расспрашивать прислугу. Кухарка принялась было рассказывать о грибах, но я ее остановила. Они у меня уже в печенках сидели. Вместо этого я заставила ее — как и кухарку — в подробностях вспомнить о том, что было с их хозяином в ту ночь. Обе в один голос заявили, что у него, по-видимому, были чудовищные боли, что он не мог глотать, пытался прохрипеть что-то, но нес полную околесицу и ничего более-менее осмысленного так и не сказал.

„Что за околесицу?“ — поинтересовалась я.

„О какой-то рыбе, верно?“ — спросила у Дороти кухарка.

Та подтвердила:

„Да, все говорил: уберите рыбу! Мол, что-то она у него там выпила. Бред какой-то. Я так сразу поняла, что он, бедный, тронулся“.

Приходилось согласиться: смысла в его последних словах и впрямь было маловато. Больше я у них ничего не стала спрашивать. Оставалась еще миссис Брустер, и я отправилась к ней. Это оказалась изможденная женщина лет под пятьдесят.

„Жаль, меня не было в ту ночь, — сокрушалась она. — Видно, ему никто даже и не пытался помочь, пока не пришел врач“.

„Может, Джеффри и бредил, — с сомнением заметила ей я, — но что-то не припомню, чтобы это входило в симптоматику пищевых отравлений“.

„Трудно сказать“, — ответила Брустер.

Я поинтересовалась, как чувствует себя ее пациент.

Она покачала головой.

„Довольно скверно“.

„Слабость?“

„Нет, физически он в полном порядке. Только вот со зрением прямо беда. Может, болезнь мозга и прогрессирует, но он еще всех нас переживет. Я говорила им, что старика давно следует положить в клинику, но миссис Денман и слышать об этом не хочет“.

Впрочем, у Мейбл всегда была добрая душа.

Итак, я выяснила все что могла и после долгих раздумий решила, что есть единственный выход. Учитывая, что пересудов становилось все больше, надо было решаться на эксгумацию тела и past-mortem[2]. Только это еще и могло унять злые языки.

Мейбл, конечно, заупрямилась. Главным образом, из сентиментальных соображений — тревожить покойного и все такое. Но я таки на своем настояла.

Я не хочу вдаваться в подробности, скажу только, что мы добились соответствующего разрешения, но результаты вскрытия, или как оно там называется, оказались далеко не такими определенными, как нам бы того хотелось. Следов мышьяка не было — это говорило в нашу пользу. Но дословно заключение гласило: „точная причина смерти не установлена“.

Но понимаете, нас это решительно не устраивало. Теперь в округе говорили о редких ядах, которые невозможно обнаружить и о прочем подобном вздоре. Я повидалась с прозектором[3], производившим вскрытие, и задала ему парочку вопросов. Он всеми силами пытался уйти от ответов, но в конце концов ему пришлось признаться: „ядовитыми грибами тут и не пахнет“. Я спросила его, а какой яд мог бы привести к подобному исходу. Он пустился в длинные объяснения, которые, признаюсь, я пропустила мимо ушей. Но смысл был тот, что подобная картина смерти могла быть вызвана каким-то сильным растительным алкалоидом».

Потом мне пришло в голову, что если Джеффри Денман унаследовал от отца душевную болезнь в скрытой форме, разве не мог он совершить самоубийство? Когда-то он занимался медициной и прекрасно разбирался в ядах.

Не то чтобы я была совершенно в этом уверена, но это было единственное объяснение, которое пришло мне тогда в голову. Моя голова совершенно отказывалась придумать что-то еще.

Должна признаться (полагаю, это жутко развеселит молодежь), что, когда я попадаю в затруднительную ситуацию, я начинаю повторять про себя одну цитату из Библии. Повторяю и повторяю, где бы ни находилась: на улице, на рынке… Святое Писание всегда меня выручает. Я понимаю, вам кажется, что я несу какую-то чепуху, не имеющую никакого отношения к данной истории… Это не совсем так. В детстве этот наказ Господа висел прямо над моей кроватью: «Ищите и обрящете»[4]. В то утро, о котором я рассказываю, я шла по Хай-стрит и, не переставая, повторяла эти священные слова. Даже глаза закрыла ненадолго. А когда открыла, что же я, по-вашему, увидела?

Заинтригованные слушатели не сводили с мисс Марпл глаз. Кто поглядывал на нее с плохо скрытым скептицизмом, кто со снисходительной улыбкой, но ответа не угадал никто.

— Я увидела, — торжественно произнесла мисс Марпл, — витрину рыбной лавки, и в ней — груду свежей пикши [5].

— Вот так так! — воскликнул Рэймонд Уэст. — Ничего себе знак свыше! Да еще в ответ на священное заклинание. Кучка свежей пикши!

— Да, Рэймонд, — строго проговорила мисс Марпл. — Свежей пикши. И, пожалуйста, не богохульствуй. Перст Божий вездесущ. Я посмотрела на черные пятнышки — отпечатки пальцев Святого Петра[6]. Знаете, существует такая легенда о пальцах Святого Петра. И все тут же встало на свои места. Просто до этого мне недоставало веры, истинной веры Святого Петра. Ну, и стоило соединить их: свою веру и рыбу…

Сэр Генри с подозрительной поспешностью уткнулся в носовой платок. Джойс закусила губу.

— Что же произошло? А то, что я вспомнила одну деталь: кухарка и горничная вспомнили, что умирающий говорил о рыбе, которая что-то там выпила. Теперь я была убеждена, абсолютно убеждена, что разгадка скрыта в этих словах. Домой я вернулась полная решимости добраться до истины.

Мисс Марпл сделала паузу.

— Вам никогда не приходило в голову, — продолжила она, — как важен в разговоре так называемый контекст? В Дартмуре есть местечко под названием «Пасмурное». Если в разговоре с местным крестьянином вы произнесете эти слова, он, скорее всего, решит, что вы говорите о местных каменных кругах[7], хотя вы, вероятнее всего, будете иметь в виду хмурое утро. И наоборот, если вы имеете в виду каменные круги, человек приезжий, услышав обрывок вашего разговора, наверняка решит, что речь идет именно о погоде. Собственно говоря, пересказывая разговор, мы на самом деле никогда не повторяем его слово в слово — мы только передаем его смысл своими словами, которые — с нашей точки зрения — означают то же самое.

Я решила встретиться с кухаркой и с Дороти с каждой в отдельности. Я спросила кухарку, уверена ли она, что ее хозяин говорил именно: «выпила рыба». Та была совершенно в этом уверена.

«Он говорил про рыбу вообще, — допытывалась я, — или про какую-то рыбу в частности?»

«Вообще-то, — подтвердила кухарка, — он действительно называл какую-то рыбу, только какую вот, сейчас и не вспомнить. „Выпила“, а дальше эта… Ну как ее? У нас ее еще едят… Окунь, что ли? Или щука?.. Нет, с какой-то другой буквы».

Дороти тоже припомнила, что хозяин говорил о какой-то определенной рыбе.

«Какая-то съедобная была рыба, — сказала она. — А вот почему „пила“?»

«Так он сказал „пила“ или „выпила“?»

«Мне кажется, „пила“. А там кто ж его знает, поди запомни в точности такую вот бессмыслицу… Да, вроде бы он говорил „пила“… да-да, точно „пила“. А сама рыба начиналось с „к“… но только не камбала, нет… и не кета…»

А дальше произошло то, чем я до сих пор горжусь, — сказала мисс Марпл. — И, как мне кажется, имею на это полное право. Я ведь совершенно не разбираюсь в лекарствах. От них только один вред. У меня есть старый, еще от бабушки, рецепт пижмового[8] чая, так он один будет получше всех ваших таблеток, да… Но я знала, что в доме есть несколько книг по медицине, и в одной из них был алфавитный указатель лекарств. Я, видите ли, думала, что Джеффри принял какой-то яд и пытался произнести его название.

Я просмотрела указатель сначала на букву «в», а потом и на букву «к». Ничего, что имело бы сколько-нибудь сходное звучание. Я стала читать лекарства на букву «п» и почти сразу же нашла… Что бы вы думали?