Другой остров Джона Булля

Бернард Шоу

Другой остров Джона Булля

Действие первое

Грэйт Джордж-стрит, Вестминстер — таков адрес Дойла и Бродбента, гражданских инженеров. В подъезде прибита дощечка, уведомляющая, что контора мистера Лоренса Дойла и мистера Томаса Бродбента помещается во втором этаже. Тут мое их частная квартира, ибо компаньоны, будучи холостяками и закадычными друзьями, здесь же и живут; комната рядом с конторой, с надписью на двери: «Частная квартира», служит им одновременно и гостиной и кабинетом, в котором они принимают клиентов. Опишем вкратце внутренность этой комнаты — так, как она представилась бы воробью, вспорхнувшему на подоконник. Между этой дверью и левым углом комнаты вешалка и стол, состоящий из большой чертежной доски, положенной на козлы; на столе разбросаны планы, рулоны чертежной бумаги, измерительные приборы и другие чертежные принадлежности. В левой стене камин и несколько ближе к нашему воробью-наблюдателю дверь во внутренние комнаты. У правой стены этажерка для бумаг, на ней маленький шкафчик с посудой, а ближе к авансцене высокая конторка и табурет. Посредине комнаты большой двойной письменный стол и два кресла, по одному с каждой стороны, для обоих компаньонов. Всякая женщина, попав в эту комнату, непременно захотела бы навести в ней порядок: не мешало бы сменить обои, покрасить мебель, постелить новый ковер; вдобавок все в ней пропахло табаком. Но это результат холостяцкой неряшливости и равнодушия к обстановке, а не недостатка средств, ибо все вещи, купленные самими Дойлом и Бродбентом, отнюдь не из дешевых, и здесь есть все, что им может понадобиться. На стенах висят: большая карта Южной Америки, цветной плакат какой-то пароходной кампании, внушительный портрет Гладстона[1] и несколько карикатур Фрэнсиса Каррузерса Гулда[2], на которых Бальфур[3] изображен в виде кролика, а Чемберлен[4] в виде лисицы.

Сейчас 1904 год, летний вечер, без двадцати минут пять; комната пуста. Но вот растворяется наружная дверь, входит лакей с большим чемоданом и портпледом и уносит их во внутренние комнаты. Это очень почтенный лакей, проживший на свете достаточно долго, чтобы не проявлять чрезмерного усердия при исполнении своих обязанностей, и научившийся мириться с житейскими неприятностями и со своим слабым здоровьем. Багаж принадлежит Бродбенту, который вслед за лакеем входит в комнату. Он снимает пальто и вешает его на вешалку, затем подходит к письменному столу и просматривает оставленные для него письма. Бродбент — крепкий, полнокровный, энергичный мужчина в расцвете сил; иногда он бывает наивным и легковерным, иногда проницательным и себе на уме, иногда впадает в напыщенную важность, иногда веселится от души; в общем же это напористый и жизнерадостный человек, обычно привлекательный, а в те минуты, когда он особенно серьезен, непередаваемо комичный. Он разрывает конверты пальцем, просматривает письма и небрежно швыряет конверты на пол, одновременно переговариваясь с лакеем.

Бродбент. Ходсон!

Ходсон (из спальни). Да, сэр.

Бродбент. Не распаковывайте чемоданы. Выньте только грязное белье и положите чистое.

Ходсон (появляясь в дверях). Слушаюсь, сэр. (Хочет уйти.)

Бродбент. Да! Ходсон!

Ходсон останавливается.

Вы не знаете, куда я девал мой револьвер?

Ходсон. Револьвер, сэр? Знаю, сэр. Мистер Дойл употребляет его в качестве пресс-папье, когда чертит, сэр.

Бродбент. Ага. Уложите его в чемодан. И где-то валялась коробка с патронами. Отыщите и суньте ее туда же.

Ходсон. Слушаю, сэр.

Бродбент. Да, кстати. Соберите и свои вещи. На этот раз я вас беру с собой.

Ходсон (нерешительно). Вы едете в какие-нибудь опасные места, сэр? Мне тоже взять револьвер?

Бродбент. Пожалуй, не помешает. Я еду в Ирландию.

Ходсон (успокоенный). Ах, так, сэр.

Бродбент. Надеюсь, вы не трусите, Ходсон?

Ходсон. О нет, сэр. Я готов рискнуть, сэр.

Бродбент. Вы бывали когда-нибудь в Ирландии?

Ходсон. Нет, сэр. Но, как я слышал, там очень влажный климат, сэр. Я уложу ваше непромокаемое пальто, сэр.

Бродбент. Хорошо. Где мистер Дойл?

Ходсон. Он сказал, что придет в пять. Он ушел после завтрака.

Бродбент. Меня кто-нибудь спрашивал?

Ходсон. Сегодня два раза приходил какой-то… Хаффиган по имени.

Бродбент. Ах, как жаль! Почему он не подождал? Я ведь сказал ему — подождать, если меня не будет.

Ходсон. Я не знал, что вы его ждете, сэр. И подумал, что лучше не… гм… не приваживать его, сэр.

Бродбент. Да нет, Ходсон, он ничего. Просто он ирландец и не заботится о своей внешности.

Ходсон. Да, сэр, это заметно, что он ирландец.

Бродбент. Если он опять зайдет, проводите его сюда.

Ходсон. Он, наверно, и сейчас где-нибудь тут, возле дома. Я его видел, когда вы подъехали, сэр. Позвать его?

Бродбент. Позовите.

Ходсон. Слушаю, сэр. (Направляется к двери.)

Бродбент. Надо будет угостить его чаем. Приготовьте чай, Ходсон.

Ходсон (останавливается). Навряд ли он станет пить чай, сэр.

Бродбент. Ну подайте что-нибудь другое. Что-нибудь по его вкусу.

Ходсон. Слушаю, сэр.

Звонит звонок.

Это он, сэр. Видел, наверно, как вы подъехали.

Бродбент. Очень хорошо. Просите его сюда.

Ходсон выходит и вскоре возвращается вместе с посетителем. Бродбент тем временем просматривает письма.

Ходсон. Мистер Хаффиган.

Хаффиган — малорослый, хилый человечек лет тридцати, рыжеволосый, с короткой шеей и маленькой головой, с красным носом и бегающими глазками. Он одет в потертый сюртук, похожий на пасторский; по внешности его можно принять за неудачливого школьного учителя, спившегося с кругу. Он спешит пожать руку Бродбенту с напускной развязностью и веселостью; манеры и говор у него как раз такие, с какими принято изображать ирландцев на сцене. Всем этим он, возможно, пытается подбодрить себя, ибо втайне его преследуют кошмары начинающейся белой горячки.

Хаффиган. Тим Хаффиган, сэр, к вашим услугам. С добрым утречком, мистер Бродбент. Добра — с утра, днем — удачи!

Бродбент (в восторге от своего ирландского гостя). Добрый вечер, мистер Хаффиган.

Тим. Да неужто уж вечер? Скажи на милость! А по-моему, пока ты не пообедал, так все еще утро.

Бродбент. Вы еще не обедали, мистер Хаффиган?

Тим. Черта с два!

Бродбент. К сожалению, я слишком поздно вернулся из Брайтона и не могу вам предложить обед. Но…

Тим. Ни слова об этом, сэр, ни слова!.. Пообедаю завтра. К тому же я ирландец, сэр, — плохой едок, но зато не дурак выпить.

Бродбент. Я только что хотел распорядиться насчет чаю, когда вы пришли. Присаживайтесь, мистер Хаффиган.

Тим. Да-а, чай хороший напиток, если у кого нервы крепкие. Мне здоровье не позволяет.

Хаффиган садится возле письменного стола, спиной к этажерке. Бродбент садится напротив. Ходсон входит с пустыми руками, достает из шкафчика два стакана, сифон и графинчик, ставит их на письменный стол против Бродбента, уничтожающим взглядом окидывает Хаффигана, который не смеет взглянуть ему в лицо, и удаляется.

Бродбент. Виски с содовой, мистер Хаффиган?

Тим (присмиревший). Это наша национальная слабость, мистер Бродбент. (Благочестиво.) Не то чтобы я сам этим грешил. Я-то видел, сколько от этого бывает горя.

Бродбент (наливая виски). Скажите, когда довольно.

Тим. Не слишком крепко, сэр.

Бродбент останавливается и вопросительно смотрит на него.

Ну, скажем, половина на половину.

Бродбент, несколько изумленный этой просьбой, подливает еще виски и снова останавливается.

Еще капельку. Внизу-то ведь стакан поуже. Спасибо.

Бродбент (смеясь). Да, вы, ирландцы, умеете пить, ничего не скажешь. (Наливает немного виски в свой стакан.) А вот как мы, жалкие англичане, представляем себе виски с содовой.

Тим. И правильно делаете. Пьянство — это проклятие моей несчастной родины. Мне-то приходится пить помаленьку, потому у меня сердце слабое и желудок плохо варит, но по убеждениям я абсолютный трезвенник.

Бродбент (внезапно становясь торжественным и патетичным). Я также, разумеется. Я трезвенник до мозга костей. Вы не представляете себе, мистер Хаффиган, какие бедствия порождает в нашей стране зловредный союз трактирщиков, епископов, консерваторов и газеты «Таймс». Мы во что бы то ни стало должны закрыть питейные заведения. (Пьет.)

Тим. Очень даже представляю. Страшное дело, что такое. (Пьет.) Я вижу, что вы добрый либерал, сэр, точь-в-точь как я.

Бродбент. Я поклонник свободы, мистер Хаффиган, как всякий истинный англичанин. Меня зовут Бродбент. Если бы меня звали Брейтстайн и у меня был нос крючком и особняк на Парк-лейн, я бы носил платок национальных цветов, дул в грошовую оловянную трубу и облагал налогом хлеб и мясо, которыми питается английский народ, в пользу Лиги флота, и призывал бы к уничтожению последних остатков национальной свободы, и…

Тим. Ни слова больше. Вашу руку.

Бродбент. Но я хотел объяснить…

Тим. Да я все наперед знаю, что вы скажете, сэр, каждое ваше словечко. Так, стало быть, думаете в Ирландию съездить?

Бродбент. Куда же мне еще ехать? Я англичанин и либерал; и теперь, когда Южная Африка порабощена и повержена в прах[5], какой стране мне подарить свое сочувствие, если не Ирландии? Заметьте, я не говорю, что у англичанина нет других обязанностей. У него есть обязанности по отношению к Финляндии и обязанности по отношению к Македонии[6]. Но какой же здравомыслящий человек станет отрицать, что первая обязанность англичанина — это его обязанность по отношению к Ирландии? У нас, к стыду нашему, есть политические деятели еще более беспринципные, чем Бобриков[7], еще более кровожадные, чем Абдул Проклятый[8], — и под их пятой корчится сейчас Ирландия.

Тим. Ну, с беднягой-то Бобриковым уже разделались.

Бродбент. Не подумайте, что я оправдываю убийство, боже меня сохрани! Я понимаю, конечно, что несчастный молодой патриот, отомстивший русскому тирану за обиды Финляндии, был со своей точки зрения совершенно прав. Но все же цивилизованный человек не может относиться к убийству иначе, как с омерзением. Даже в защиту Свободной Торговли я не поднял бы руку на своего политического противника, хотя бы он сто раз это заслужил!

Тим. Ну, вы-то, конечно, не подняли бы — честь вам и хвала за это! Да-а. Так вы, стало быть, из сочувствия в Ирландию едете?

Бродбент. Я еду, чтобы наладить эксплуатацию поместья, приобретенного земельным синдикатом, в котором я тоже состою акционером. Я убежден, что для того, чтобы сделать это поместье доходным, нужно только правильно его эксплуатировать, именно так, как это делается в Англии. Вы знаете, в чем состоит английский план, мистер Хаффиган?

Тим. Знаю, как не знать. Выжать все, что можно, из Ирландии и истратить это в Англии.

Бродбент (не совсем довольный этим объяснением). Мой план, сэр, — это выжать немного денег из Англии и истратить их в Ирландии.

Тим. Дай вам бог здоровья, сэр! Силы вам да мочи! И чтоб тень ваша не становилась короче. Золотое у вас сердце, сэр. А чем я вам могу служить? Я весь ваш, до последней капли крови.

Бродбент. Слыхали вы о городах-садах?

Тим (с сомнением). Это в раю, что ли?

Бродбент. В раю! Нет, это возле Хитчина. Если у вас есть полчаса свободных, я вам все объясню.

Тим. Знаете что? Дайте мне проспект. Я возьму с собой и вникну на досуге.

Бродбент. Вы совершенно правы; сейчас я вам достану. (Дает Тиму книгу Эбенезера Говарда[9] и несколько брошюр.) Конечно, план города — радиальное расположение улиц — это только один из возможных вариантов.

Тим. Буду помнить, сэр. (Тупо смотрит на карту.)

Бродбент. Так вот, я вас спрашиваю: почему бы не устроить город-сад в Ирландии?

Тим (с энтузиазмом). То самое, что я хотел сказать, прямо на языке вертелось. Почему бы и нет? (Вызывающе.) Ну скажите-ка, почему?

Бродбент. Будут трудности. Я их преодолею. Но трудности будут. Когда я впервые появлюсь в Ирландии, меня возненавидят за то, что я англичанин. За то, что я протестант, меня станут обличать со всех амвонов. Может быть, даже моя жизнь будет в опасности. Ну что ж, к этому я готов.

Тим. Не бойтесь, сэр. Мы умеем уважать храброго врага.

Бродбент. Чего я боюсь — это что меня неправильно поймут. Мне кажется, тут вы мне поможете. Когда я услышал, как вы говорили тогда, в Бермондсейе, на митинге Национальной лиги[10], я сразу понял, что вы… Вы разрешите мне быть откровенным?

Тим. Не щадите меня, сэр, укажите мне мои недостатки, как мужчина мужчине… Одного только я не терплю — это лести.

Бродбент. Позвольте мне сказать так: я сразу увидел, что вы настоящий ирландец, со всеми недостатками и достоинствами вашей расы: опрометчивый, недальновидный, но храбрый и с добрым сердцем; навряд ли хороший делец, но человек, одаренный красноречием и юмором, поклонник свободы и истинный последователь нашего великого англичанина Гладстона.

Тим. Не конфузьте меня, сэр. Совестно сидеть да слушать, как тебя в лицо хвалят. Но насчет доброго сердца — это вот верно, это я признаю; такая уж у нас слабость, у ирландцев. Последний шиллинг разделю с другом.

Бродбент. Не сомневаюсь в этом, мистер Хаффиган.

Тим (с внезапным порывом). А, черт! Зовите меня Тимом. Кто так говорит об Ирландии, тот может меня как угодно называть. Дайте-ка сюда бутылочку. (Наливает в свой стакан.)

Бродбент (снисходительно улыбаясь). Ну, Тим, поедете со мной в Ирландию, поможете растопить лед между мной и вашими славными простодушными соотечественниками?

Тим. С вами, сэр? Да хоть на Мадагаскар, хоть в Кохинхину[11]. На Северный полюс — и то с вами поеду, только уж, конечно, дорожные расходы на ваш счет, а то у меня ни шиллинга, билет третьего класса купить не на что.

Бродбент. Я это предусмотрел, Тим. Этот маленький вопрос мы разрешим по-деловому, по-английски, а в остальном будьте ирландцем сколько вам угодно. Вы поедете в качестве моего… вот уж не знаю, как это назвать. Если назвать вас моим агентом, вас застрелят. Если назвать вас моим управляющим, вас утопят в пруду. Секретарь у меня уже есть, и…

Тим. Ну, так пускай он будет секретарь по внутренним делам, а я буду секретарь по делам Ирландии. А?

Бродбент (старательно смеется). Великолепно. Ваше ирландское остроумие разрешило первую трудность. Теперь что касается жалованья…

Тим. Жалованья? Да я бы и даром для вас все на свете сделал; только одежа у меня такая, что вам стыдно будет со мной показаться; и пришлось бы мне брать взаймы у ваших знакомых, а это против моих правил. Но больше чем сто фунтов в год я ни за что не возьму, хоть режьте. (Бросает на Бродбента беспокойный и хитрый взгляд, стараясь определить, не хватил ли он через край.)