Андрокл и лев

Капитан. Женщин препроводят на арену, где их встретят дикие звери из императорского зверинца, что приведет к соответствующим последствиям. Мужчины, способные по своему возрасту носить оружие, получат это оружие, чтобы сразиться, если они пожелают, с императорскими гладиаторами.

Лавиния. Капитан, есть ли надежда, что эта жестокая расправа…

Центурион (шокирован). Молчать! Придержи язык. Расправа! Вот уж, действительно!..

Капитан (равнодушно и несколько саркастически). «Расправа» — неподходящий термин, когда речь идет о действиях императора. Император — поборник веры. Бросая вас на растерзание львам, он защищает интересы религии Рима. Вот если бы вы бросили его на растерзание львам это, несомненно, была бы расправа.

Христиане снова от всей души хохочут.

Центурион (в ужасе). Молчать! Кому говорят! Соблюдайте тишину, вы, там! Ну слыхано ли что-нибудь подобное!

Лавиния. Капитан, когда нас не станет, некому будет оценить ваши шутки.

Капитан (непоколебимый, тем же официальным тоном). Я обращаю внимание пленницы по имени Лавиния на тот факт, что, поскольку император — лицо богоравное, обвинять его в жестокости не только государственное преступление, но и святотатство. А также подчеркиваю то, что у нее нет никаких оснований выдвигать это обвинение, ибо император вовсе не хочет причинять страданий пленникам, и христиане сами наносят себе вред своим упрямством. Единственное, что от них требуется, — совершить жертвоприношение: простая и необременительная церемония, которая заключается в том, что пленник кидает на алтарь щепотку фимиама, после чего немедленно становится свободным. При таких условиях вам некого винить в своих страданиях, кроме собственного безрассудства и несговорчивости. Если вам трудно сжечь крупицу фимиама, ибо это противоречит вашим убеждениям, не вступайте хотя бы в противоречие с хорошим вкусом и не оскорбляйте религиозных убеждений своих сограждан. Я знаю, что вы, христиане, вряд ли принимаете в расчет подобные соображения, но мой долг — привлечь к ним ваше внимание, дабы у вас не было оснований жаловаться на плохое обращение или обвинять императора в жестокости, когда он выказывает вам редкое снисхождение. Если смотреть на это с такой точки зрения, каждый христианин, который гибнет на арене цирка, фактически кончает жизнь самоубийством.

Лавиния. Капитан, ваши шутки слишком мрачны. Не думайте, что нам легко умирать. Наша вера делает жизнь более удивительной и крепче привязывает нас к ней теперь, чем в те дни, когда мы блуждали во мраке и нам не для чего было жить. Смерть тяжелее для нас, чем для вас; агония мученика столь же жестока, сколь сладостно его торжество.

Капитан(утеряв бесстрастие, обращается к ней взволнованно и серьезно). Мученик, Лавиния, это глупец. Ваша смерть ничего не докажет.

Лавиния. Тогда зачем меня убивать?

Капитан. Я хочу сказать, что истина, если она вообще существует, не нуждается в мучениках.

Лавиния. Да; но моя вера, как и ваш меч, нуждается в испытании. Вы можете испытать свой меч, не рискуя жизнью?

Капитан (внезапно снова возвращаясь к официальному тону). Я обращаю внимание пленницы на тот факт, что христианам запрещено вовлекать офицеров императорской армии в словопрения и задавать вопросы, на которые воинский устав не содержит ответов.

Пленники тихо смеются.

Лавиния. Капитан, как вы можете?

Капитан. Я особенно обращаю внимание пленницы на тот факт, что офицерами нашего полка ей были предложены на выбор четыре комфортабельных дома, любой из которых к ее услугам, стоит ей только совершить жертвоприношение, как это делают все благовоспитанные дамы Рима. Больше мне ей нечего сказать.

Центурион. Разойтись!.. Но оставаться на месте.

Капитан. Центурион, вы пробудете здесь со своими солдатами и поднадзорными до прибытия еще трех христиан, находящихся под охраной конвоя из десятого легиона. Проверьте: там должен быть оружейник по имени Ферровий, человек буйного нрава и большой физической силы, и портной грек по имени Андрокл, колдун, как говорят. Добавите этих трех к своим поднадзорным и, отведете всех в Колизей, где передадите их под охрану начальника гладиаторов, в чем и получите от него расписку, заверенную смотрителем зверинца, а также и. о. главного администратора. Вы поняли полученные инструкции?

Центурион. Да, сэр.

Капитан. Разойтись. (Оставляет свой торжественный вид и спускается со скамьи.)

На скамью садится центурион, намереваясь вздремнуть. Солдаты стоят по команде «вольно». Христиане, радуясь передышке, опускаются на землю. Одна Лавиния продолжает стоять и обращается к капитану.

Лавиния. Капитан, этот человек, который должен к нам присоединиться, и есть тот самый знаменитый Ферровий, который столь чудесно обращал в христианство на севере?

Капитан. Да. Нас предупредили, что он силен, как слон, и яростен, как бешеный бык. А также, что у него не все дома. Не очень-то образцовый христианин.

Лавиния. Если он христианин, вам нечего бояться его, капитан.

Капитан (холодно). Я и так его не боюсь, Лавиния.

Лавиния (в ее глазах пляшут чертики). Как это смело с вашей стороны, капитан.

Капитан. Вы правы, я сказал глупость. (Понизив голос, настойчиво, с чувством.) Лавиния, христиане умеют любить?

Лавиния (невозмутимо). Да, капитан, они любят даже своих врагов.

Капитан. А это легко?

Лавиния. Очень легко, капитан, когда их враги так же красивы, как вы.

Капитан. Лавиния, вы насмехаетесь надо мной.

Лавиния. Над вами, капитан? Ну что вы!

Капитан. Значит, вы флиртуете со мной, что еще хуже. Будьте благоразумны!

Лавиния. Но такой красивый капитан!

Капитан. Неисправима. (Настойчиво.) Послушайте меня. Завтра в цирке соберутся гнуснейшие из сластолюбцев — люди, в которых прекрасная женщина вызывает лишь одно похотливое желание: видеть, как ее растерзают на части, слышать, как она кричит. Потворствовать этой их страсти — преступление. Все равно что отдать себя на поругание всему уличному сброду Рима и подонкам из императорского дворца. Неужели это лучше преданной любви и брачного союза с почтенным человеком?

Лавиния. Они не могут надругаться над моей душой. А я надругаюсь, если принесу жертву ложным богам.

Капитан. Так принесите ее истинному богу. Какое значение имеет имя?! Мы называем его Юпитер. Греки называют его Зевс. Назовите его как угодно, когда будете кидать на алтарь фимиам. Он вас поймет.

Лавиния. Нет, ничего не выйдет. Странно, капитан, что щепотка фимиама играет такую роль. Религия — это так огромно, что, когда я встречаю истинно религиозного человека, мы сразу становимся друзьями; неважно, каким именем мы называем ту божественную силу, которая нас создала и движет нами. О, неужели вы думаете, что я. женщина, стала бы спорить с вами из-за жертвоприношения богине Диане, если бы Диана значила для вас то же. что для меня Христос? Нет, мы бы преклонили колени рядом, как дети, перед ее алтарем. Но когда люди, которые так же не веруют в своих богов, как и в моего бога… люди, которые даже не понимают, что значит слово «религия»… когда эти люди силой тащат меня к подножию железной статуи, ставшей символом ужаса и мрака, в котором они блуждают, символом их жестокости и алчности, их ненависти к богу и угнетения людей… когда они требуют, чтобы я поклялась перед всеми спасением души, что этот чудовищный идол — бог и что все их злодеяния и ложь божественная правда, я не могу этого сделать, даже если мне грозит тысяча мучительных смертей. Поверьте мне, это физически невозможно.

Послушайте, капитан, вы пробовали когда-нибудь взять в руки мышь? Некогда у нас в доме был прелестный мышонок, он играл у меня на столе, в то время как я читала. Мне хотелось погладить его, и иногда он забирался между книг и не смог бы убежать, если бы я протянула руку. И я не раз протягивала руку, но рука сама отдергивалась назад. В душе я не боялась мышонка, но рука отказывалась коснуться его, для руки это было противоестественно. Так вот, капитан, если бы я взяла щепотку фимиама и протянула руку к жертвенному огню, рука сама отдернулась бы прочь. Тело осталось бы верным моему богу, даже если бы вы растлили мне душу. Но все равно даже в Диану я веровала бы намного сильнее, чем мои гонители когда бы то ни было хоть во что-то. Вы можете это понять?

Капитан (просто). Да, я понимаю. Но моя рука не отдернулась бы. Рука, держащая меч, приучена ничего не бояться. Она кладет меч в ножны только после победы.

Лавиния. Ничего не бояться? Даже смерти?

Капитан. Меньше всего смерти.

Лавиния. Значит, я тоже не должна бояться смерти. Женщина должна быть более храброй, чем солдат.

Капитан. Более гордой, вы хотите сказать.

Лавиния (удивленно). Гордой! Вы называете наше мужество гордостью?

Капитан. Мужества не существует, есть только гордость. Вы, христиане, самые большие гордецы на свете.

Лавиния (задетая). Тогда молю бога, чтобы моя гордость не превратилась в ложную гордость. (Отворачивается, словно хочет прекратить разговор, но смягчается и говорит с улыбкой.) Спасибо за то, что вы пытаетесь меня спасти.

Капитан. Я знал, что это бесполезно, но иногда делаешь попытку, хоть и знаешь, что она обречена.

Лавиния. Значит, что-то шевелится даже в железной груди римского солдата?

Капитан. Скоро я снова буду крепче железа. Я не раз видел, как умирают женщины, и забывал про них через неделю.

Лавиния. Помните обо мне две, красавчик капитан. Возможно, я буду глядеть на вас сверху.

Капитан. С неба? Не обманывайте себя, Лавиния. Вас ничто не ждет за могилой.

Лавиния. Какое это имеет значение? Неужели вы думаете, что я просто бегу от ужасов земной жизни на уютные небеса? Даже если бы меня ничто там не ждало или ждали вечные муки, я бы поступила точно так же. Надо мной десница божия.

Капитан. Что ж, в конечном счете, мы оба — патриции, Лавиния, и должны умереть за то, во что мы верим. Прощайте.

Протягивает ей руку, Лавиния пожимает ее. Он удаляется, спокойный, подтянутый. Она следит за ним взглядом, пока он не исчезает под восточной аркой, и безмолвно плачет.

С западной дороги доносится звук трубы.

Центурион(просыпаясь и вставая со скамьи). Конвой десятого легиона с пленниками. Четверо за мной!

Направляется к западной арке, за ним четыре солдата по двое.

С западной стороны на площадь выходят Лентулий и Метеллий в сопровождении нескольких слуг. Оба они молодые придворные, одетые по последнему слову моды. Лентулий — стройный, белокурый, женоподобный. Метеллий — крепкого сложения, мужественный, смуглый молчаливый.

Лентулий. Христиане, клянусь Юпитером. Давай их подразним.

Метеллий. Жуткие скоты. Если бы ты знал о них столько, сколько я, ты бы не захотел с ними связываться. Предоставь их львам.

Лентулий (указывая на Лавинию, которая все еще смотрит под арку вслед капитану). А у этой недурственная фигурка. (Проходит мимо нее, стараясь поймать ее взгляд, но Лавиния поглощена своими мыслями и не замечает его.) Если тебя поцелуют в одну щеку, ты подставляешь другую?

Лавиния (вздрагивает). Что?

Лентулий. Когда тебя поцелуют в одну щеку, ты подставляешь другую, прелестная христианка?

Лавиния. Не будьте дураком. (Метеллию, стоящему справа от нее, так что она оказывается между ними.) Пожалуйста, не позволяйте своему другу вести себя по-хамски на глазах у солдат. Как они могут уважать патрициев и подчиняться им, если те ведут себя, как уличные мальчишки? (Резко Лентулию.) Подтянитесь, юноша. Поднимите голову. Не распускайте губы. И обращайтесь ко мне уважительно. За кого вы меня принимаете?

Лентулий(нерешительно). Послушайте… знаете… Я… вы… я…

Лавиния. Ерунда! Уходите-ка отсюда. Займитесь своими делами. (Решительно отворачивается от него и садится рядом с товарищами, оставив его в смущении.)

Метеллий. Не многого ты от нее добился. Говорил я тебе, что они — скоты.

Лентулий. Норовистая кобылка! Да плевать мне на нее, пусть не воображает.

С безразличным видом идет вместе с Метеллием к восточной части площади и останавливается там, глядя на возвращающегося через западную арку центуриона и его солдат, которые сопровождают трех пленников: Ферровия, Андрокла и Спинто. Ферровий — могучий, вспыльчивый человек в расцвете лет, с раздувающимися ноздрями крупного носа, лихорадочным взглядом выпуклых глаз и бычьей шеей, столь обидчивый и горячий, что это почти граничит с безумием. Спинто — распутник и пьяница, жалкая тень красивого в прошлом мужчины, опустившегося на дно. Андрокл, объятый горем, с трудом удерживается от слез.

Центурион (Лавинии). Вот вам новые дружки. Этот крошка — Ферровий, о котором вы так много толкуете.

Ферровий с угрозой оборачивается к нему. Центурион предостерегающе поднимает указательный палец.

Помни, что ты христианин и должен воздавать за зло добром!

Ферровий сдерживается, хотя его всего передергивает судорогой, и уходит подальше от искушения на восточную сторону площади; неподалеку от Лентулия он стискивает руки в беззвучной молитве и падает на колени.

Вот как с ними надо управляться, а? Этот красавец (указывает на Андрокла, который подходит к нему слева и с убитым видом приветствует Лавинию) - колдун. Грек-портной. Настоящий колдун, будьте уверены. У десятого легиона во главе колонны идет леопард, так этот грек взял его в любимцы и теперь распустил нюни из-за того, что их разлучили.

Андрокл жалобно шмыгает носом.

Не так ли, приятель? Подбодрись, во главе нашего легиона идет козел…

Лицо Андрокла проясняется.

…который убил двух леопардов и съел индюка. Можешь его взять в любимчики, если хочешь.

Андрокл, вполне утешенный в своем горе, проходит мимо центуриона к Лавинии и с довольным видом садится на землю слева от нее.

Эта грязная собака Спинто (берет его за шиворот) - настоящий христианин. Кто разоряет храмы? — Он! (При каждом обвинении встряхивает Спинто.) Кто пьяный в стельку все там крушит? — Он! Кто крадет золотые сосуды? — Он! Кто насилует жриц? — Он… Ф-фу! (Швыряет Спинто в группу сидящих пленников.) Глядя на таких, как ты, с удовольствием выполняешь свой долг.

Спинто(еле переводя дух). Вот-вот, душите меня. Пинайте ногами. Бейте. Осыпайте бранью. Нашего спасителя тоже били и осыпали бранью. Это мой путь на небо Каждый мученик попадает на небеса, как бы он ни вел себя на земле. Ведь так, брат?

Центурион. Ну, если ты собрался на небеса, моей ноги там не будет. Не желаю, чтобы меня видели в твоем обществе.

Лентулий. Ха-ха! Неплохо. (Указывая на коленопреклоненного Ферровия.) Это тоже один из джентльменов «подставь-вторую-щеку», центурион?

Центурион. Да, сэр. И это ваше счастье, сэр, если вы собираетесь позволить себе с ним какие-нибудь вольности.

Лентулий (Ферровию). Говорят, когда вас ударят по одной щеке, вы подставляете другую.

Ферровий (медленно поднимая на него глаза). Да, по данной мне от бога благодати я теперь делаю так.

Лентулий. Не из трусости, разумеется, из чистого благочестия?

Ферровий. Я страшусь бога больше людей; по крайней мере, стараюсь.

Лентулий. Что ж, посмотрим. (Бьет его по щеке.)

Андрокл пытается вскочить и вмешаться, но Лавиния удерживает его на месте, не сводя глаз с Ферровия. Тот, не дрогнув, подставляет Лентулию вторую щеку. Лентулий в некотором замешательстве, он глупо хихикает и снова ударяет Ферровия, куда слабее.

А вот мне было бы стыдно, если бы я позволил себя ударить и проглотил оскорбление. Но ведь я не христианин, я мужчина.

Ферровий встает и нависает над ним, огромный, как башня.

Лентулий бледнеет от страха, на какой-то миг щеки его принимают зеленоватый оттенок.

Ферровий(со спокойствием парового молота). Я не всегда был так тверд в своей вере. Первый человек, который ударил меня, как это сделал сейчас ты, был крепче тебя, и ударил он меня сильнее, чем я ожидал. Я подвергся искушению и не устоял перед ним; вот тогда я впервые познал горький стыд. У меня не было ни одной счастливой минуты, пока я не вымолил у него прощения… на коленях перед его кроватью в больнице. (По-отечески кладя руки на плечи Лентулия.) Но теперь мне дарованы свыше силы противостоять искушению. Я больше не испытываю ни стыда, ни гнева.

Лентулий (смущенно). Э-э… всего хорошего. (Пытается уйти.)

Ферровий (сжимая его плечи). О, не ожесточай своего сердца, юноша. Не упрямься. Попробуй, не лучше ли поступать так, как мы. Я сейчас ударю тебя по одной щеке, а ты обратишь ко мне вторую. Вот увидишь, насколько у тебя будет легче на душе, чем если бы ты поддался гневу. (Держит его одной рукой, другую поднимает для удара.)

Лентулий. Центурион, я взываю к вам о помощи.

Центурион. Сами напросились, сэр. Это нас не касается. Вы его два раза смазали. Лучше дайте ему какую-нибудь мелочишку, уладьте дело миром.