Помоги проекту - поделись книгой:
Алексей Шибаев
Психоанализ. Среди Миров, Пространств, Времён…
Алексей Максимович Шибаев – врач, психиатр, психоаналитик Чешского психоаналитического общества (CPS) Международной психоаналитической ассоциации (IPA), действительный член Общества психоаналитической психотерапии (SPP) Европейской федерации психоаналитической психотерапии (EFPP). Частнопрактикующий психоаналитик. Работает с детьми, подростками, взрослыми, тяжёлыми пациентами. Проводит супервизии и тренинговую психоаналитическую психотерапию. Автор и преподаватель ряда курсов по психоанализу и психоаналитической психотерапии. Автор более двух десятков публикаций и исследований.
Сайт автора: www.selfick.ru
Предисловие и благодарности
Хочу выразить благодарность людям, которые приняли участие в моём психоаналитическом становлении. Я признателен д-ру Михаэлю Шебеку, моему аналитику, за вдумчивое вслушивание в мои внутренние миры и пространства, за внимательное выслушивание моих жалоб, опасений, глупых умствований и наивных надежд. Я рад, что на своём пути повстречал зорких, проникновенных и терпеливых супервизоров. Д-р Вацлав Микота всегда находил новое в ассоциациях моего пациента. Д-р Мартин Малер всегда волновался за другого моего пациента больше меня. Д-р Мирослав Борецки всегда провидчески обнаруживал драйвы третьего моего пациента. Д-р Гари Голдсмит научил меня чёткости, краткости и терпению неопределённости в работе с ещё одним пациентом. Он был первым моим супервизором. А д-р Оксана Любарская раскрыла мне взаимоотношения психоаналитика и пациента как взаимоотношения двух личностей.
Я до сих пор ощущаю харизму д-ра Леона Вурмсера, д-ра Джона Кафки, д-ра Хомера Куртиса, д-ра Генри Пэренса, д-ра Чарльза Бреннера, д-ра Петера Куттера, д-ра Диноры Пайнз, д-ра Даниэля Штерна, д-ра Шелдона Роса, д-ра Патрика Кейсмента, д-ра Роберта Хиншелвуда, д-ра Ховарда Левина… – неповторимых и увлечённых своим делом профессионалов, способствовавших созданию внутри меня психоаналитического базиса и сыгравших важную роль в выработке моего первичного психоаналитического инструментария. Хочу сказать отдельное спасибо коллегам – за внимание к моим статьям и за доброжелательность, помогающую мне в работе. А без моих рассудительных и эмоциональных пациентов, доверяющих мне и учащих меня мужеству, я не смог бы доверить свои мысли читателям. Я благодарен также моим близким и друзьям. Без их участия и поддержки, а иногда и мягкого подталкивания, было бы сложнее осуществить настоящий проект.
Предисловие
Книгу, которую уважаемый читатель держит в руках, составляют три раздела. В первый раздел входят семь коротких эссе, написанных мною в последние годы к психоаналитическим конференциям различного формата. Собственно – это доклады, сделанные на семи конференциях, в форме эссе. По этическим причинам я удалил из некоторых эссе, частично или полностью, клинический материал. Представленные тексты вызвали определённый резонанс в психоаналитических сообществах и сообществах психологов и психиатров, ориентированных в своей работе на психоаналитическую теорию.
Если говорить кратко, то настоящий материал посвящён проблемам внутренней интроспекции практикующих психоаналитиков и психоаналитических психотерапевтов. Тем проблемам, о коих некоторые психоаналитики и психоаналитические психотерапевты не хотят ни говорить, ни слышать. Однако, после многочисленных исследований таких авторов, как Хайнц Кохут, Оуэн Реник, Дэвид Лихтенберг, Томас Огден, Роберт Столороу, Ховард Левин, Абрам Экстерман, и многих других авторов, становится всё труднее не замечать – сколько пользы может извлечь психоаналитик, опирающийся не только на трансферно-контртрансферные отношения с пациентом, но и на трансферно-трансферные взаимодействия и на отношение к пациенту не как к объекту, а как к субъекту и личности.
Другое направление приведённых ниже работ – важность понимания нами, как аналитиками, собственного внутреннего мира и внутреннего мира пациента в нелинейных категориях Самости, интерсубъективности, в нелинейных категориях взаимопроникающих внутрипсихических миров, пространств, времён. Также я нашёл полезным суммировать и вербализовать для себя наблюдения, вынесенные мной из моей частной практики и из моей работы в качестве супервизора, используя термины
Третье направление вектора движения мысли в представленных эссе – иллюзии внутри психоаналитических теорий и внутри психоаналитических сообществ, психоаналитический сленг и создание ложных идентификаций, – всё, что мешает нам, психоаналитикам, исполнять наш профессиональный долг.
В первом эссе, «Отрешённость и принятие Самости», разбирается наша бессознательная идентификация с «психологом» и «специалистом». Второе эссе, «Сюртоны функции расщепления», о том, что нам бывает сложно удержать в себе представление о психоаналитическом термине как о символе. Эссе «Западный ветер» – про наш плохой слух, и про одну из причин, почему он становится плохим. В эссе «Трансформации и трансвестиции» я попытался описать динамику процессов, инициирующих согласие пациента на изменение в себе, динамику, возникающую внутри субъект-субъектных отношений. «Dr. Zero» из пятого эссе – это полумёртвый зомби-объект = патологический автономный аспект Нарциссической Вселенной, паразитирующий в нас и стремящийся завладеть нашим аналитическим инструментом и нашей Самостью; мы всегда должны держать его в поле зрения. Шестое эссе дало название книге; в нём я предпринял попытку приблизиться к пониманию нелинейных внутрипсихических процессов. «Египет» – седьмое эссе. Оно выражает моё огорчение, мою печаль и мои надежды, – чувства, которые я испытываю, наблюдая за развитием психоанализа в России.
Второй раздел представляет культурологическое эссе «Вечный бой. Проблемы эволюционного психоанализа.
Третий раздел книги – клинический случай госпожи Герды. Г-жа Герда помогла мне, в своё время, приоткрыть тайны интерсубъективного взаимодействия и завесы внутрипсихических пространств. Она заставила мой аналитический инструментарий работать с полной отдачей.
В завершении я хотел бы подчеркнуть, что большинство описанных ниже сложностей интроспекции присущи и мне. Психоаналитик учится всю жизнь. Обучается у пациентов, учится на успехах и неудачах коллег, набивает шишки на собственных неудачах и успехах… Остаётся пожелать всем нам хорошей учёбы!
Семь эссе
Отрешённость и принятие самости
Недавно, на одной психоаналитической конференции, я с большим интересом прослушал выступление уважаемого психолога с научной степенью, настаивавшего на обязательном активном поиске негативного переноса в пациенте и последующей интенсивной работе с ним. В любом тексте пациентов этот уважаемый психолог успешно находил скрытую агрессию и затем упорно конфронтировал её с личностью своих пациентов, достигая таким образом проработки.
В другом месте мне пришлось услышать, от другого специалиста, занимающегося динамической психотерапией, что главным знаменателем терапии является «стратификация защит» и вскрытие того материала, которому пациенты сопротивляются, причём терапевту не нужны собственные чувства.
В обоих случаях, у «психолога» и «специалиста» (позвольте мне теперь так именовать их), выступления сопровождались богатой моторикой, мимикой, учительски-напористой речью и непримиримо-убеждённым пафосом, что должно было указать на героизм «психолога» и «специалиста» в их борьбе за справедливость, за жизненную правду их пациентов… против скрываемой, скрытой, коварной агрессивности, против хитрого, многолико-неуважительного, пренебрежительного сопротивления… против самих пациентов.
Конечно, не вызывает никаких сомнений важность вскрытия и проработки негативных реакций переноса, как и важность работы по анализированию сопротивления, – только через доверие нашим пациентам, через поддерживаемую убежденность в возможности их роста и прогрессирования. Даже когда наше доверие и наша убеждённость требуют от нас огромных психических затрат – приз терапии, выигрыш пациента, несопоставимо больше выигрыша «психолога» и «специалиста» от научно-познавательной одержимости или от одержимости какой-либо теоретической концепцией. Кроме того, данные виды одержимости, глубоко проникая в контртрансфер, скрещиваясь с ним, порождают чудовище, способное психотически деформировать терапевтическое пространство, лишая пациента спонтанности, чёткости внутренней реальности, лишая его права на экспериментирование, на изменение отношения с внутренними объектами, – и, одновременно, навязать пациенту чувства всепоглощающей вины и нестерпимой душевной боли, толкнуть пациента на путь психотической репарации.
Я хотел бы в этой заметке, по крайней мере, прояснить, в том числе для себя, как мы слушаем наших пациентов, и что происходит в нас, если мы действительно стремимся им помочь, а не используем их для научных изысканий или для инкапсуляции и отыгрывания наших собственных недоработанных конфликтов.
В своих «Советах врачу при психоаналитическом лечении» (1912) Freud говорит о «die gleich-schwebende Aufmerksamkeit», т. е. о «равномерно парящем (равнопарящем) внимании». При вторичном переводе с английского мы получаем «свободно плавающее внимание» или «равномерно распределённое внимание», что, на мой взгляд, может привести к утрированной позиции «психолога» и «специалиста».
Постараюсь пояснить, что имеется в виду. Слова «свобода», «свободный», «свободно» в новейшей российской истории подразумевают низвержение чего-то предшествующего, уход от чего-то старого во имя умозрительной идеи, – «быть свободным от…» – это пустота, заполненная мифом. Чем больше «свободы» – тем больше пустоты и тем могущественнее в ней миф. Но какой же миф может процветать в пустоте? Только миф о собственной исключительности, правильности и борьбе с множественными врагами, которые всегда коварны и агрессивны. Я говорю о варианте омнипотентного мышления, о тоталитарном мышлении, в конечном счёте, о параноидально сти. Существует «Я-хороший» и «враг».
Цель ясна: доказать себе, чтоЯ всегда хороший, а «враг» – всегда плохой. И доказать это врагу. Сделать подобное в терапевтическом пространстве проще, если сосредоточиться на чём-то одном. Когда акцент смещается на доказательство, что «враг» – плохой, то мы наблюдаем антитерапевтическую позицию «психолога»; когда акцент смещается на «Я-хороший», то есть, Я всё понимающий, Я всё знающий, – превалирует, столь же антитерапевтическая, позиция «специалиста». Здесь свобода=пустота означает, вероятно, свободу от собственных чувств.
При переводе «die gleichschwebende Aufmerk-samkeit» как «равномерно распределённое внимание», я хотел бы сместить фокус уже на два слова: «равномерно» и «распределённое».
К сожалению, мы большую часть нашей жизни, на сегодняшний день, прожили в тоталитарном обществе. И в данном сочетании эти слова, независимо от нашего хотения, ведут к бессознательным ассоциациям и чувствам тоталитарной коммунистической схемы. Тут «равномерно» прокидывается равенством, уравниванием, а «распределённое» – распределением, распределиловкой. Механизмы сии очень тонкие, затрагивающие предсознательное и отзывающиеся в пространствах Ид, подпитывая зависть и ревность. Наверное, из-за того, что мы хорошо знаем варианты равенства и распределения по-советски, когда кучка олигархов имеет всё, а остальные равны в своей нищете и равно лишены основных демократических прав.
Я могу предположить: в аналитическом пространстве «психолог» и «специалист» подобным же образом уравнивают и распределяют психические функции, права и обязанности.
Учитывая вышеизложенное, я считаю важным вернуться к непосредственному переводу термина Freud’а на русский язык, соответствующему российской ментальности, – «равномерно парящее внимание».
В обсуждаемой работе Фройд (Freud) пишет: «Таким образом, не приходится напрягать особенно внимание – что совершенно невозможно делать в течении многих часов – и исчезает опасность, неизбежная при нарочитом запоминании. Как только намеренно напрягаешь внимание до определённой высоты, начинаешь делать выбор из добавляемого материала; одно запоминаешь особенно остро, на другое не обращаешь совсем внимания, следуя при таком выборе собственным ожиданиям или склонностям». Далее следует пассаж о недопустимости использования собственных ожиданий в отношении конкретного пациента. Фройд продолжает: «Правило для врача можно формулировать так: необходимо устранить всякое сознательное воздействие на свою способность запоминать и всецело отдаться своей «бессознательной памяти» или, выражаясь технически, нужно слушать и не заботиться о том, запоминаешь ли что-либо».
Я не хотел бы останавливаться в настоящей заметке на проблемах, которые несколько десятилетий являлись камнем преткновения в психоанализе и которые были успешно преодолены, благодаря замечательным работам Р. Heimann, D.W. Winnicott’a и других авторов, на проблемах, возникших в результате неприятия Фройдом контртрансфера. И хотя для «психолога» и «специалиста» это было бы вряд ли полезно – я предлагаю взглянуть на то, как мы слушаем пациента, находясь на другой грани бриллианта познания.
Безусловно, Фройд прав – невозможно предоставить только сознательным инстанциям психики приоритет анализирования. Данное не означает, однако, что нужно доверять только хаотичным и вневременным составляющим Ид. Но мне кажется, что необходимо поднять кондора нашего внимания на определённую высоту «равномерного парения», чтобы оттуда обозревать всю терапевтическую ситуацию в целом, чтобы видеть оттуда всё терапевтическое плато, включающее не только объекта-пациента. Удивительным образом Фройд, в первом цитируемом отрывке, противопоставляет равномерное парение высоте, видимо опасаясь поглощающих психотических механизмов расщепления, фрагментации и идентифицируя частичные объекты и влечения со своими контртрансферными переживаниями, которые так сложно было ему принять. Я говорю о том – насколько болезненным и пугающим может быть представление о собственных драйвах. С сегодняшней нашей позиции, лилипутов на голове у великана, мне кажется актуальным продолжить рассмотрение идей равномерного парения и высоты. Думаю, высота равномерного парения внимания терапевта должна быть оптимальной и для объекта-пациента, и для объекта-терапевта, и должна принадлежать отщеплённому терапевтическому инструменту. Т. о. терапевтический инструмент в идеале зависает над территорией, обязательно включающей диспозиции обоих объектов. Хотелось бы подчеркнуть, что внимание должно принадлежать терапевтическому инструменту, но не должно направляться в терапевтической ситуации на сам терапевтический инструмент, т. к. внимание не может быть «вещью в себе»… ибо в таком случае становится принадлежностью либо объекта-пациента, либо объекта-терапевта.
Безусловно, ситуация много сложнее: мы всегда имеем дело не с плоскостью, а с многомерными пространствами и проходящими сквозь друг друга внутрипсихическими Вселенными. И наше внимание суть корпускулярно-волновой путешественник, гомункулус, непознанный и великий Наблюдатель из сновидений, который поможет, быть может, создать=разглядеть объекта-субъекта в аналитическом пространстве… того самого аналитического третьего, по-другому Са-мого, Самого, интегрированную Самость. Внутри неё зарождается, произрастает и развивается надежда. Терапевт же и пациент суть не объекты, а субъекты клинических и человеческих Отношений.
Сюртоны функции расщепления
Понятие «расщепление» давно стало в психоаналитической и околопсихоаналитической литературе неким «ругательством», наряду с другими понятиями, такими как «эдиповы отношения», «триангуляция», «доэдипальный». Ещё встречаются и, что более удивительно, рождаются супервизоры-динозавры, представители и наследники минувшего психоаналитического тысячелетия, вещающие своим супервизируемым – «Это анальный пациент!» – «Это примитивные защиты!» – волшебные азбучно-словарные формулы, как будто способные прояснить или объяснить что-либо в запутанных внутренних конфликтах пациента и в динамических флюктуациях внутри аналитической ситуации.
К большому сожалению, для многих специалистов – психоаналитиков и психоаналитических психотерапевтов – открытие (совместно с пациентом) «расщепления» является одновременно и конечным пунктом следования этого кораблика, было пустившегося в опасное (не опасное? – что чувствует пациент?) плаванье по волнам интерсубъективных отношений с аналитиком и аналитических пока ещё спекуляций. Пружина кораблика работает вхолостую, шестерёнки заклинивает, винт отваливается, кораблик тонет. Над глубинами бессознательного повисает едкий дымок стыда, собственной плохости и никчёмности, примитивности и бесперспективности. Конечно – демонизация и идеализации аналитика увеличиваются. Возрастают стремления к слиянию. Желание сесть в океанский лайнер аналитика может привести к покупке пациентом билета в каюту класса «люкс». И вот она – взрослость, надёжность, блаженство, любовь. Куда плывёт «Титаник»..?
Доктор Абрам Экстерман (Abram Eksterman) в своём превосходном докладе «Теп Psychoanalytical Mistakesin Freud’s Theory» на пражской конференции (4–6 мая 2006 г.), посвященной 150-летию со дня рождения Зигмунда Фройда, с тонкой иронией и нетривиальным юмором, как истинный художник, расписал стены=рамки возможного восприятия аналитика. Такие стены способны полностью закрыть перспективу пациента. Они могут возникнуть в аналитике даже при сокрытой, внутренней диагностике аналитиком пациента. Более того: и не вполне осознанное стремление поставить пациентам диагноз, например – «эдипальные» или «доэдипальные», может привести к восприятию всех пациентов (всех людей!) безрукими и/или безногими инвалидами, помощь которым ограничена их «травмами».
Что мы знаем о расщеплении? Ограничивается ли восприятие этой функции словоблудием «примитивный защитный механизм»? Боимся ли мы наличия или актуализации данной функции в себе? Боимся ли мы «заразиться» ею от пациента (ага – значит, в нас это есть; какой ужас!)? Говорит ли, и всегда ли говорит, актуализация функции «расщепление» о психопатологии или о тяжёлой психопатологии? Что, в конце концов, расщепляется: Эго, Самость, объекты, чувства, аффекты? Что от чего отщепляется: рациональное от иррационального, прошлое от настоящего (от будущего), чувства от смыслов (ассоциаций), внутренние образы от образов внешней реальности?.. Какое впечатление производит обнаружение расщепления в другом, в себе на наш внутренний мир? Какая роль у расщепления при галлюцинациях, проекциях и интроекциях (например, в понимании 3. Фройда, М. Кляйн, Ш. Ференци, X. Кохута, Т. Огдена, Д. Лихтенберга, Д. Штерна)? Какие ещё важнейшие виды расщепления, кроме «вертикального» и «горизонтального» мы знаем?…
Кажется – мы знаем много… или ничего… всё-таки, что-то знаем… Пусть эти вопросы воздушными шариками повисят в аналитической атмосфере. Пусть для кого-то они будут круглые, овальные, для кого-то квадратные, многоугольные, бесцветные или цветные, кому-то напоминают тигра, кому-то оленёнка… Сплошные расщепления.
Служители муз издревле, в разные эпохи и по разным обрядам, роднились с функцией расщепления. Скульпторы расщепляли камень, мрамор или землю (чтобы использовать глину), горные породы расщеплялись огнём, водой (чтобы использовать металлы). Художникам нужны были краски, расщеплялись органические и неорганические «целостные объекты». В технике мастерства живопись дошла до кубизма и сюрреализма. В поэзии расщепляются смыслы, слова, слоги. Символисты играют образами, препарируя их и доводя до крайних противоположностей и противоречий. Писатели разрывают сюжетные линии, заставляют героев сомневаться, им ли принадлежат собственные мысли. Музыка может становиться интригующей, влекущей и нежной, когда расщепляются мелодии, ноты, и ритм приглашает на танец диссонанс. Надеюсь, вас интересует искусство, – психоанализ, уж минимум одной частью своего тела, погружён в искусство. Чёрт! – опять дьявольское расщепление… и опять – чёрт и дьявол. А вы за какую лебедь – за белую или за чёрную?.. Думаю – у каждого свой список любимых искусников. Не хочу навязывать личный. Экстернализацией расщепления, чтобы не «ругаться» – выносом из себя функции расщепления, человек привнёс в этот мир (почему «этот», а не «тот», и где мир «идей» и где мир «теней»?) удовольствие, а не только галлюцинации, «примитивные способы функционирования», разрушительную агрессию всевозможных форм и содержаний. Возможно, существуют индивидуумы, способные получать удовольствие только от раздражения внешнего или от возбуждения внутреннего – Бог мой, опять и снова там и тут – glanspenis, clitoris, vaginae, – возможно, существуют индивиды, способные не получать удовольствие от непосед-муз. Возможно, они – настоящие целостные Эдипы и Эдиповки (убийцы и насильники?). Да-да, посмотрим, кого у нас больше в психиатрических интернатах… Люди, выпустив из себя функцию расщепления как объект-птицу (часть души), давно интегрировали её во «взрослые» отношения… А как быть с детьми, дикарями и животными, нашедшими искусство вовне и в себе?
Наши пациенты, и не стоит, думаю, оскорблять их Эдипами (хотя, может быть, некоторые пациентки и будут этим довольны), и не стоит изыскивать в них примитивность всех родов, – нуждаются в оценке себя как личностей, в оценке их отношения с аналитиком как приносящего удовольствие объекта, нуждаются в признании собственной нужности, ценности и в нахождении ценности интимных эмоциональных пространств. Я предполагаю, что функция расщепления очень сложная, что она может не существовать «изначально», что порой необходимо длительное психоаналитическое лечение, чтобы помочь пациенту раскрыть, возродить или даже создать способность использовать расщепление. Я предполагаю, что доктор Маргарет Малер, описывая сепарационные процессы, описала одну из форм или стадий расщепления, потому что, чтобы отделению состояться как действию необходимо, чтобы оно состоялось вначале в качестве внутрипсихического акта, «механизма». Я также не связываю функцию расщепления только с неким примарным миром и с парциальными объектами: если парциальные объекты существуют изначально, то зачем их ещё расщеплять. Я предполагаю, что формирование целостного объекта подобно заполнению вазы, графина питательным субстратом, подобно тому, как младенец наполняется материнским молоком, эмоциональными отражениями и эмоциональным фоном. Причём, контуры вазы, графина и есть фантазийный=«частичный» объект. В психике младенца частичные объекты свободно перемещаются, накладываются друг на друга, проходят один сквозь другой, входят один в другой, разбегаются, сливаются. Очевидно, Самость может проделывать то же самое. Иногда слияние частичных объектов, включая слияния с Самостью, остаётся на всю жизнь (ещё точнее формулировка – «слияние Самости с частичными объектами», подчёркивающая активный поиск ребёнком эмоциональных отражений и объектов (Д. Штерн)). У взрослого человека все описанные процессы не исчезают в никуда – частично они интегрированы в «структурированную» психику, частично не интегрированы, но автономны и самодостаточны, порой они являются базисными, пространствами=аспектами личности. Такие пространства безусловно бессознательны и, в меньшей степени, условно предсознательны. Они представляют собой параллельные внутрипсихические миры (идея не нова и принадлежит Д. Лихтенбергу). Фактически – Id-2, Id-З и т. д. Таким образом, расщепление беспрестанно работает над форматом личности, определяя и структуры «структурированной» психики с её вторичными процессами.
Теперь я должен остановиться, ввиду предоставленного мне формата и ввиду того, что крылья моего эссе-пегаса не выдерживают груза, проглоченного им выше. Хочу лишь отметить: в повседневной обыденной жизни мы то тут, то там встречаемся с бессмертной работой функции расщепления. Люди, не находясь в психотическом состоянии или в состоянии маразма, могут совершать поступки, действия, интеракции, обусловленные работой функции расщепления. Например, неузнавания или ложные узнавания актёров, играющих роли в кино; неузнавания или ложные узнавания родственников и знакомых при встрече. Так один, известный ныне, коллега раз пять в течении последнего десятилетия заново знакомился со мной, тогда как ранее в течении года мы встречались и общались с ним не менее раза в две недели. Другой коллега, проживши почти всю жизнь в Москве, упорно хочет казаться жителем маленькой гордой независимой прибалтийской республики, где никогда не жил.
Прощаясь, мой долготерпивый и досточтимый читатель, я предлагаю Вам посмотреть на проявление расщепления с ещё одной стороны. В приведённой ниже короткой зарисовке пациент находит в анализе способность использовать функцию расщепления. Это был для пациента важный шаг на пути к дальнейшим достижениям.
Западный ветер
Моя более чем десятилетняя практика в качестве супервизора психоаналитически ориентированных психотерапевтов и психоаналитических психотерапевтов привела меня к ряду размышлений и представлений, отражающих отношение терапевтов к своим пациентам. Некоторыми моими соображениями, наблюдениями и ассоциациями я хотел бы сегодня поделиться. Может быть, что-то здесь покажется полезным молодым супервизорам и терапевтам для их нелёгкой работы, может быть – что-то вызовет недоумение и заставит поставить перед собой другие вопросы, может быть – вызовет даже бурю эмоций неприятия… Как знать, покуда не подул Западный Ветер.
Как пациент попадает к терапевту? Иногда пациент попадает к терапевту через какое-либо кадровое агентство какой-либо институции. Такой пациент способен восприниматься терапевтом необычайно ценным подарком и актом особого расположения институции. Настолько ценным, что его необходимо тщательно хранить и оберегать от пыли вопросов, от шелеста переноса, вообще от всяческих тревожащих прикосновений. Подарок настолько хрупкий, насколько дорогой. На него можно, в лучшем случае, смотреть. Смущает только ответный реальный или предполагаемый взор. Взор пациента вопрошающий. И чего ему нужно, этому пациенту? Трогать-то его нельзя! А пациент всё обращается и обращается к аналитику на вербальном и на невербальном уровне. Наконец, пациент начинает раздражать терапевта. Почему он всё приходит, нет ли тут злого умысла, не засланный ли это казачок? Действительно ли пациент божий дар – или наказание и пренебрежение со стороны институции? За страхами и подозрениями образ пациента тает, превращается в привидение. Привидение исчезает с тем же Восточным Ветром, с коим и появилось.
Несомненно – пациенты способны прибыть к психотерапевту не только по земле, но и по воздуху и по воде. Прибывают они не случайно, а после большой и часто длительной внутренней работы. С актуализировавшимися развёрнутыми внутренними и внешними конфликтами, страданием, массивными страхами и непомерными надеждами, со сфантазированным терапевтическим интерперсональным и интерсубъективным пространством. И чем незаметнее вербальные составляющие переноса в начале терапии, тем насыщеннее проективные и интроективные его аспекты, тем активнее пациент использует свои бессознательные пространственно-временные континуумы, стремясь обнаружить, обосновать и придать смыслы новым отношениям со смешанным старо-новым объектом=терапевтом. Однако, не только пациент является к терапевту per aspera. Ожидание пациента порождает в терапевте не менее интенсивные процессы. Я склонен думать – более интенсивные. Фантазии, будто терапевт более организованное и привитое тренингом существо, на поверку оказываются фикцией. Порой даже опытным аналитикам необходимо время, чтобы вспомнить о необходимости структурировать границы терапевтического взаимодействия: собственно – вспомнить о том, кто терапевт, а кто пациент… и что здесь и зачем происходит. Терапевт бывает перегружен переживаниями отношений в профессиональной среде. Это обычная ситуация, характерная не только для психоаналитического и околоаналитического сообщества, но и для других сообществ, где во главу угла ставится интеллект, способность к чувственному восприятию и к эмоциональному резонансу. Подумаем о людях искусства, учёных, шахматистах, религиозных деятелях: в их среде существуют схожие «пряности». Таким образом, очередной пациент может ожидаться как инструмент, обозначающий перфектность терапевта, как способ возвыситься над коллегами. Терапевт видит себя царём со скипетром, державой и в короне. Сейчас он начнёт анализ, просчитает, вычислит, исчислит объект исследования, пользуясь всеми подручными ручными теориями. Он всё поймёт и разъяснит… этим… коллегам. Заодно предстанет пациенту эдаким виртуозом-благодетелем.
И тут-то, не в дверь, а в окно, влетает пациент, которого терапевт совсем не ожидал увидеть, – Карлсон, живущий на крыше. Может статься, что на улице стоит прекрасная погода и Безветрие. Так кажется терапевту – иначе бы он не открыл окна на улицу. Ещё терапевт немного грустен, немного скучает. Данные чувства он способен опознать в себе, но как чувства поиска недостающего «хорошего» объекта, преданной лохматой собачки. Конечно, Карлсон развлекает, Карлсон желанен, забавен, шалит… прогоняет скуку и грусть. Беда, когда он, нежданно для терапевта (почему столь быстро бежит время сессии?!), улетает по личным делам, например, в свой офис на крыше, или к своей чёртовой бабушке. Тогда особо чувствуется: Карлсон-пациент не ручная зверушка. Грусть и скука с отсутствующим пациентом воспринимаются контрастнее. Терапевту хочется поделиться своими переживаниями со своими же родительскими объектами. Родительские же объекты переживают шалости Карлсона как «нехорошесть», злонамеренность, непрофессионализм Малыша-терапевта. В неприятии получения удовольствия от общения с неординарным пациентом родительские имаго едины, слитны. Теперь на Самость терапевта может обрушиться иной пространственно-временной континуум – слитная и тоталитарная родительская фигура, Фрёкен Бок. Или сам Фройд… психоанализ, всё-таки, дело очень серьёзное… Это паскудник-терапевт, а никакой ни Карлсон, разрушает свои внутренние пространства, пожирает их в виде тортов и плюшек, бьёт люстры, нападает на Фрекен Фройда, наполняет все комнаты жужжанием-брюзжанием. Терапевт в собственном переносе может чувствовать себя слитным с пациентом и обвинять в слитности, во вторжении, в психической пенертрации пациента. Однако, велико желание Малыша-терапевта в утешении и в хорошем объекте. Велика зависть к Фрекен Бок – к её всеведенью, силе и контролирующей функции. Велика зависть к Карлсону, живущему на крыше, – к его моторчику = магическому, всемогущему пенису. Замкнутый круг. Терапевт разрывается между различными влекущими всемогуществами и желанием сохранить преобладающей «хорошесть» Самости.
Итак, выход из сложившейся ситуации предусматривает, что аналитику необходимо признать объект исследования (пациента) субъектом, с вытекающими отсюда последствиями, а именно – признать: 1) терапевт-субъект проецирует переживания, исходящие из его собственных внутренних пространств, пространственно-временных континуумов, в пациента-субъекта; 2) воспринимаемые соблазнения и нападения пациента суть не презентации и не репрезентации пациента, а внутренние объекты терапевта; 3) Малышу-терапевту придётся существовать достаточное время малышом. По-другому данная картина выглядит следующим образом: почему бы не отправиться в гости к Карлсону, в дом на крыше, прихватив с собой побольше варенья и конфет, почему бы не вылететь с ним в окно, прогуляться по крышам, чердакам, повстречаться с кошками, жуликами, пожарными. При сём никуда далее собственных внутренних пространств не выходя. Раскрытия совместных старых и новых внутренних пространств, или пространственно-временных континуумов, с обнаружением в них аналитических других, внутри внутренних пространств терапевта, позволяет, как подсказывает мне опыт, находить выходы из ситуации – «чужак в чужой стране». Думаю, не стоит пытаться убивать в себе ни родительские объекты из разных пространств, ни Фрекен Фройда, пусть себе живут. Да и как их убьёшь? Нет сомнения – мохнатые зверушки будут подарены родительскими имаго, и Фрёкен будет довольна. Да, каждый новый пациент продвигает наш самоанализ (который совсем не ограничивается тренинговым анализом) и раскрывает в нас новые возможности и перспективы, за что мы должны быть благодарны нашим пациентам. А кто из двух субъектов психоаналитического процесса
Погодите-ка, к моему знакомому терапевту приплывала, подгоняемая Ветрами Бурь, одна пациентка. Она сошла с корабля, прихватив с собой маленькую обезьянку и чемодан с золотыми монетами. Она поселилась рядом с моим знакомым на вилле «Вверхтормашками», завела лошадь и стала жить-поживать. Поскольку её мать умерла и превратилась в ангела, а отца смыло за борт волной во время шторма, эта, богатая как тролль барышня, обратилась за психоаналитической помощью. По виду она была явно иностранка. Импозантная, живая, одевалась с вызовом: вульгарный макияж, рыжая масть волос, разноцветные (коричневый и чёрный) чулки, огромные туфли на огромных каблуках. Несмотря на свою девственность и изящную фигуру, девица обладала недюжинной силой. Она с лёгкостью поднимала свою кобылку. Все правила приличия она отрицала с детской непоседливостью, учиться не собиралась, любила буйное веселье и показать себя. Звали её Пиппилотта Виктуалия Рульгардина Крюсмюнта Эфраимсдоттер Длинныйчулок.
В отличие от озорника и балагура Карлсона – Пиппи абсолютно никогда не унывала. Сила её маниакальных защит превосходила всё, когда-либо виденное терапевтом. Она была очаровательна, соблазнительна, непосредственна. Вызывала бурные сексуальные фантазии терапевта, зависть к её успешности и желание попользоваться её золотыми монетами. Что мог предоставить ей взамен психотерапевт, если он не совсем даже понимал, зачем к нему обратилась Пиппи Длинныйчулок. Психотерапевт считал пациентку более успешной и более психически здоровой, чем он сам. Они вели задушевные беседы о мелких неприятностях, причем не всегда можно было распознать, чьи это неприятности. Психотерапевт, не желая ударить в грязь лицом, декламировал Пиппилотте Фройда («долбицу помноження» – по мнению Пиппи) и другие свои познания из области психоанализа. Он хотел выглядеть в её глазах столь же несгибаемым под гнётом жизненной несправедливости, он хотел казаться столь же счастливым. Раз она написала ему письмо, он ответил ей. Завязалась интимная переписка, параллельная анализу. Терапевт поднимался всё выше и выше в, совместном с пациенткой, счастливом полёте, пока – вдруг – не посмотрел вниз, на землю, и не оказался охваченным ужасом. Ужас усилился, когда он не обнаружил рядом с собой пациентку. Она оказалась значительно выше и иронично наблюдала за его барахтаньями = высотной акробатикой, язвительно помахивая ангельскими крылышками. Ощущения брошенности, отверженности, предательства невыносимым грузом потянули психотерапевта к земле. Вскипевшая ярость готовилась излиться на пациентку… Плюхнулся он больно… глубоко уйдя под воду Тихого океана – океана собственной депрессии. По счастью, невдалеке обнаружился островок, до оного без труда терапевт и доплыл. Выйдя на берег, наш герой увидел указатель с надписью «Остров Куррекурредутов». Здесь он нашёл множество весёлых чёрных человечков с их весёлыми маленькими чёрными детишками и их королём, не унывающим капитаном Эфраимом Длинныйчулок, самым сильным человеком на свете, за исключением своей дочери. Капитан-король чрезвычайно напоминал лицом дочь. Вечно праздничное настроение обитателей острова отразилось и в психотерапевте. Он почувствовал себя разделённым на две половинки. Обе были детьми – одна мальчиком по имени Томми, другая девочкой по имени Анника. Причём, психотерапевт «низашто нипрошто» не мог догадаться, какая же из его половинок доминирует, кто же он целиком – мальчик или девочка… После случившегося терапевт постепенно начал осознавать, что его пациентке ни двадцать пять, ни восемнадцать, а только девять лет. Что она тоже разорвана на части ужасным горем, забросившим на небо (выше звёзд) её маму и выбросившим в океан, на почти недоступный остров, её папу. Что фрагменты Самости Пиппи носятся между небом и землёй, гонимые буйными смерчами маниакальных защит. Эти фрагменты вопиют: «О да, я очаровательная! Ну, просто очаровательная!» – в кажущейся первесной попытке достичь слитности родителей, склеить их в единую фигуру. По сути, Пиппи «должна быть» = хочет быть, существовать целостной. Для чего ей необходимо интроецировать нормальную слитную родительскую фигуру. И перверсной эта единая родительская фигура может восприниматься, только если считать Пиппи двадцатипятилетней. Фактически, Пиппи, её Самость, её внутренний космос состоят из пугающих её саму и малодифференцированных родительских презентаций – отдельных свойств и функций родителей. Длинные разноцветные чулки, брутальный грим из подручных средств, огромные туфли, огромная сила, богатство – атрибуты матери и отца. Когда пациентка приходила на приём, она воспринималась терапевтом как его отщеплённая нарциссическая женская сущность (и он алкал её не только как женскую сущность, но – идентифицируясь с нею – жаждал недоступной идентификации со сверх-мужчиной, с идеализированным имаго своего отца), когда пациентка писала ему – она часто воспринималась как соблазняющая мать. Пиппи играет эту смешанную родительскую роль в отношениях с Томми и Анникой в безуспешной попытке развить во внутреннем космосе интеграционные процессы для Самости и дифференциальные процессы для других объектов, других состояний Самости и для взаимодействия Самости с другими объектами, наконец – для разграничения внутренних пространств. Пациентка бессознательно стремилась, чтобы психотерапевт помог ей найти внутреннее пространство, где могла бы жить маленькая девочка и обезьянка «господин Нильссон» (недостаточно дифференцированная девочка), способная справиться с ужасным горем, чтобы терапевт пережил в себе собственную депрессию, сперва воскресив и нивелировав собственные маниакальные защиты, а затем пережил их совместную тяжёлую депрессию. Депрессию, которая поможет образовать новые внутренние пространства и/или развернуть старые, репрессированные и нераскрывшиеся, но столь необходимые пациентке, внутренние пространства. Сначала в терапевте, потом в пациентке.
Ах, мой милый Августин!.. Точнее: ах, моя милая Звезда, моя милая Астрид Линдгрен!.. Всё прошло, всё… ты была обворожительна и щедра, ты помогла мне надеть волшебные платья и маски на моих героев, маски – утаивающие имена, но обнажающие души, платья – затуманивающие телеса, но раскрывающие содержания. Благодарю тебя, моя северная подруга. Благодарю и ухожу к другой северянке, к Памеле Трэверс. Я плачу, рыдаю, страдаю, грущу… Вау! Вау! – Постойте! Что это было? Похоже на плачь младенца… или на мартовские любовные песни кошек на крыше… или на язык немецких псов (что дословно переводится на язык русских собак как «Гав! Гав!», а на язык чешских собак как «Ав! Ав!»)… или на американское выражение восторга (по-русски – отлично! превосходно! замечательно! удивительно! блестяще! с ума сойти! здорово! обалдеть! ну и ну! надо же! ещё бы! прекрасно! изумительно! чёрте что! классно! рехнуться можно! вот так да! вот это да! непостижимо! великолепно! восторг! молодец! умница! вот это номер! отменно! просто класс! забавно! восхитительно! потрясающе! и т. д. и т. п.)… и почему американцы пользуются для выражения всего этого многообразия языком немецких псов?., получается то же, если Фройда перевести на английский: катексисы, инстинкты, паттерны, тревоги… какая-то электромеханическая установка… куда-то исчезает философия, просачивается сквозь пальцы мистицизм и физика, упархивают птицы искусства – живопись, скульптура, архитектура, литература, поэзия… трагедийно рушатся сцены, юмор превращается в метеоризм и ворчание… научность и религиозность прокидываются магическими алгебраическими формулами, в которых некоторым видится «кто не с нами – тот против нас!»…
Да нет – любой язык великолепен, неповторим, уникален… Как это «Вау! Вау! Вау! Вау!»… Прислушаемся. Фронт Западного Ветра приближается…
Под Западным Ветром я понимаю психоаналитическую ситуацию предполагаемого расставания, прощания, ощущаемую пациентом и психотерапевтом/аналитиком во внутренних пространствах интерсубъективных отношений, как естественную неизбежность. Казалось бы – данная ситуация задана самим аналитическим процессом, его специфичностью: пациент посвящает часть своей жизни нелёгкому и интересному интроспективному путешествию, сроки его не могут быть бесконечными, иначе путешествие затмит собою жизнь и/или превратится в отбывание тюремного срока. Поэтому, с самого начала анализа (чаще задолго до начала), в пациенте и в терапевте, в их общих мирах идёт бессознательный поиск Западного Ветра. Однако в психоаналитическом путешествии постоянно происходят бессознательные сопоставления и уточнения – путешествие-жизнь-застенки. Чувство Западного Ветра всегда присутствует, но он может призываться, вызываться пациентом или терапевтом, что приводит к обрыву анализа, к редукции и фрагментации не только раскрытых, развёрнутых в анализе пространств, но и к уничтожению интимных Вселенных, имевшихся в пациенте и в терапевте задолго до начала их интерсубъективного взаимодействия, к массивной травматизации космоса обоих субъектов. В подавляющем большинстве случаев решающая ответственность принадлежит терапевту: это его внутренний мир, включающий пространства пациента, учитывая общие с пациентом пространства и взаимопроникающие пространства, является кораблём, поездом, самолётом, ракетой – средством передвижения, переноса. Неоспоримо – терапевт изменяется в ту или иную сторону после каждого проведённого им анализа. Интересный вопрос: если терапевт не изменяется, происходят ли изменения в пациентах? Возможно, кое-какие происходят. Удар в бетонный забор аналитика оставляет последствия.
Мэри Поппинс прилетела с Восточным Ветром. Она прилетела сама, пользуясь собственным зонтиком с ручкой, изображающей голову попугая. Пациентка была образована, умна, стройна, красива, высокомерна, строга. Относилась к себе как к абсолютному совершенству. Она пристально следила за сеттингом и за правилами поведения терапевта. Мэри обладала неисчерпаемыми талантами, удивительной расторопностью, покладистостью, сообразительностью. Её ассоциации блистали искромётностью. Подмечая чуть уловимые нюансы межличностных интеракций – пациентка умела вовремя пошутить, поиронизировать. Иногда психотерапевт чувствовал такую лёгкость в общении, что буквально парил – нет, не над землёй – в невысказанных мыслях. Он воспринимал Мэри лучшей своей пациенткой. Их отношения были свободными и проникновенными. Не успевал терапевт подумать, как Мэри Поппинс тут же интерпретировала содержания их интерперсональных или интерсубъективных отношений его же, ещё невысказанными, словами. Из небольшой дорожной ковровой сумки она извлекала на свет свои семейные истории, коим конца не было видно, а также личные ночные принадлежности. Психотерапевт начал распознавать в себе области и пространства, забытые и забитые с далёких детских времён. В них он начал вновь понимать язык животных – собак, коров и птиц. Большинство людей стал воспринимать благородными и доброжелательными, такими, каким почувствовал себя. Да и Мэри Поппинс стала ощущаться родной. Её забота о нём – внутри аналитической ситуации, конечно, – не знала границ. Сессии терапевт воспринимал медовыми пряниками, лучшими ассоциациями детства. Он словно стал членом семьи пациентки. Его энтузиазм приобретал магический размах. Стоило лишь захотеть и, казалось, он сможет допрыгнуть до неба, сорвать любую понравившуюся звёздочку, а на её место поставить свою, пряничную или игрушечную. Страхи психотерапевта (ему приходилось содержать их в прочных металлических клетках, как диких опасных хищников и змей), вдруг обнаружились безобидными ручными зверятками. Мэри Поппинс стала его внутренним объектом, его не только идеальной матерью, но модернизированной целостной матерью, а в другой внутренней Вселенной и безопасной комбинированной родительской фигурой. Фигурой, позволяющей интегрировать отщеплённых близнецов = части его Самости. Фигурой, во внутренних отношения с которой психотерапевт почувствовал «хорошее» и сумел интегрировать это «хорошее» в собственную слитную Самость, где теперь возможным оказалось признать женскую идентификацию части Самости (признать то, что в Самости есть не только идентификация «Майкл», но и идентификация «Джейн»). Комбинированная фигура с зонтом и ковровой сумкой – мужской и женской символикой – наконец-то была распознана терапевтом. Ручка зонта, голова попугая, уже не пугала психотерапевта, она лишь попугайничала, призывая и позволяя интроецировать пенис отца без ужаса фрагментации Самости от интроекции-пенетрации. Теперь психотерапевт начал разбираться в тонкостях интерсубъективных взаимодействий с пациенткой.
Что-то, всё-таки, его беспокоило. Пациентка пришла с запросом… каким?.. Она была одинока, не могла найти себе спутника жизни, не имела детей, ей всё попадались инфантильные мужчины, опирающиеся на неё… Мэри Поппинс многое вкладывала в них, те взрослели и теряли к ней интерес. Фея, оживившая статую Нелея, мальчика с дельфином-пенисом, оказывалась вынужденной ловить попутные ветры. Ко г-да психотерапевт понял, насколько он необходим пациентке как профессионал-мужчина-отец, пациентка, вероятнее всего, уже давно ощущала травматическое повторение и заказала такси – Западный Ветер. Она бросила терапевта. Она исполнила свою навязчивую миссию и… «доктор» Мэри Поппинс блестяще провела анализ терапевта. Многие аспекты внутреннего мира терапевта, непроанализированные в тренинговом анализе, магией феи проявились и развиваются.
В утешение – грустная шутка: хочется, чтобы перенос психотерапевтов и аналитиков мы всегда могли назвать контрпереносом…
Трансформации и трансвестиции
«Я всегда злюсь, когда меня отрывают от созерцания, размышления и общения, чтобы я записал нечто из созерцаемого, обдумываемого и принимаемого мною во взаимодействии, – для будущих олухов…»
Камера, мотор, эпизод первый, поехали… Давным-давно, в одной далёкой Галактике…
Я смотрю в окно. Холодный, почти ураганный, октябрьский ветер пронизывает всё на своём пути, проникает в каждый уголок и закоулок большого города, проносится дворами и раскачивает осиротевшие детские качели. Согнувшиеся деревья, не в силах удержать листья, отпускают их шумливыми змеями в отсыревшее прозябшее московское небо.
Теперь она притащила в помощь себе ненавистницу Freud’a, – думаю я. Сама она своей яростью не смогла меня разрушить.
Будто всё время я присутствую на психоаналитической лекции. Неожиданно для меня пациентка рассказывает сразу три сна. Если я скажу, что за последний год снов всего было шесть, включая эти три, то могу ошибиться в большую сторону.
1 –
2 –
3 –
Поделиться книгой: