Слепой охотник (СИ)

Джиллиан

СЛЕПОЙ ОХОТНИК

Прошу прощения у читателей за использование знакомого образа в несколько ином жанровом антураже (кхм, ну и сказанула:))

1

Иногда он чувствовал себя одряхлевшим до столетнего старика, который, едва поднявшись утром с постели, не глядя, привычно тянется за палкой, будто без опоры на неё не встать. Только сам он тянулся за солнцезащитными очками. Потребность в них стала такой, что надевал даже утром, даже в собственной квартире, хотя рядом никого не было. Спохватывался и с досадой бросал назад, на столик. Очки — супер. Стёкла темнейшие — глаз не разглядеть. Кроме всего прочего, он поработал паяльником и прилепил к дужкам снизу небольшие пластиковые треугольники: они исключали случайность, что в сетчатке его глаз напрямую отразятся глаза другого человека.

Без необходимости из квартиры он не выходил. Несмотря на все уговоры родителей, пытавшихся пригласить к нему известных психотерапевтов, он только огрызался и всё больше замыкался в себе. Как объяснить этим дипломированным, что он знает, что с ним происходит? Как? Да ни один трезвомыслящий человек не поверит в то, что он может коротко объяснить!

Он ограничил себя до таких рамок, что на улице появлялся редко. Заработанные за прошлые годы деньги позволяли ему заказывать продукты в магазинах. Ещё удобней было, когда отец или приезжал сам, или присылал с работы подчинённых завезти сыну привычный набор продуктов… Так он постепенно переходил к существованию, близкому к прозябанию в тюремной камере-одиночке. Минус компьютер. Минус телевизор. Минус любое общение — особенно с незнакомым человеком. Из развлечений только чтение. Иногда приходил отец и сидел с ним за шахматами.

Он отказался от выхода на улицу в часы, когда люди гуляли или деловито шли на работу. После последней пары случаев, когда к нему, скрывшемуся за очками, подходили и всеми силами добивались взглянуть в глаза, он стал выходить по ночам или ранним утром. Отец уговаривал приехать на дачу, соблазнял красотами и большой усадьбой, где ему никто не помешает гулять на природе, а он вспоминал, как легко на расстоянии уловить глаза другого человека. И наотрез отказывался. Мать однажды, прошлым летом, вывезла его в лес. Зашли далеко. Единственный раз, когда оторвался на всю катушку, жадно впитывая цвета и краски и отчаянно мечтая жить где-нибудь в глухомани…

Мир на улице превратился для него в коричневый, в ожидании дождя, гризайль — в тонах, которые давали стёкла очков. Дома — в сплошное небо, в голубые и серые краски. Вниз, со своего верхнего этажа, он не осмеливался опускать глаза.

… Апрельское утро пообещало пасмурь и бесконечный дождь. И опущенные глаза людей, которые стараются пробежать быстрей, чем обычно, не застревая на странных ощущениях, которые могут заставить их подойти к незнакомому человеку.

Он натянул джинсы, джемпер, ботинки и куртку с капюшоном, который тут же надвинул на глаза, уже укрытые очками. Зонта брать не стал.

Инстинктивно подняв плечи, сунув руки в карманы куртки, он, ссутулясь, шагал по улице, легко обходя спешащих людей.

Впечатление города и недолгой, шаткой свободы.

Несмолкаемый гул, сплетённый из гудения транспорта, гомона прохожих, стука воды с крыш по гулким карнизам…

Прохладный сырой воздух, насыщенный запахами мокрого асфальта, камня и бензиновых паров…

Высокие здания, широкие площади.

Гризайлевые фигуры, мелькающие мимо и смазанные странным дождём, больше похожим на туман, слишком крупные капли которого провисли в воздухе и облепляют кожу… И болезненно замирающее сердце, когда кажется, что вот-вот к нему подойдут.

Порой ему казалось, что за ним следят. Но он, сжав зубы, не оборачивался, понимая, что это самовнушение.

… Он возвращался домой, когда на каменных ступенях остановки, мимо которой проходил, оступилась какая-то старушка, а потом из её рук вылетела трость.

Женщина была близко от него — и он машинально шагнул ей помочь. Убедившись, что она устоит на ногах и без опоры, бросился за тростью, которая, подпрыгивая с одной ступени на другую, покатилась к дороге и шлёпнулась прямо к колёсам подъехавшей маршрутки — ладно хоть катнулась к бордюру. Подняв палку из грязи — вода здесь, слава Богу, бурлила к решётке слива, — он машинально вытянул руку встряхнуть её от грязи и воды. И замер, приглядываясь. Такого он ещё никогда не видел. Трость оказалась раритетной — даже на его дилетантский взгляд. Мало того — украшена смутными резными узорами по всей длине, так ещё и мягко изогнутая рукоять, очень удобная в ладони, заканчивалась изящной миниатюрой — стилизованным чёрным черепом.

Трость так зачаровала, что он не сразу опомнился. А потом пошёл к старушке. Ругая себя спустя секунды, когда сначала отдал трость, а потом непроизвольно (воспитание, чёрт бы его!..) подал старушке руку, помогая крепче встать на ноги и уйти с опасных для неё ступеней. Слишком близкий контакт. Он отвык от такого… Но утешал себя, что вот сейчас уйдёт и она так и не взглянет ему в глаза.

Старушка оказалась очень даже энергичной. Держась за предложенный локоть, буркнула: «Спасибо, добрый человек…», необычно мягко встряхнулась всем телом, словно мокрая кошка, и взглянула на него. Он было отшатнулся… Старуха вцепилась в рукав его куртки, другой ладонью как-то узко обирая дождь со своего морщинистого худенького лица и зорко присматриваясь к «доброму человеку», словно он был без очков. Он отчётливо чувствовал этот взгляд, пытливо впивавшийся в его глаза.

— Господи милосердный… — выдохнула она. — Да как же ты живёшь с этим?!

Он окаменел. Только эти слова и заставили не выдираться из невольного захвата. Не сбегать.

Прислушался к ней, всё ещё бормочущей шёпотом:

— Смертей-то… Смертей…

Мороз по коже: а то сам не знает. Она-то откуда?.. Но присмотрелся. Странная старуха. Она так пытливо вглядывалась в его глаза, словно и правда видела их, не замечая очков. А ведь стёкла тёмные. Специально выбирал… Может, и правда, видит? Только что ему с этого… Не поможет.

— Слышь, касатик, — уже спокойно сказала та. — А проводи-ка ты меня в местечко одно. Руки помоешь… Да и… Глядишь, и помогут тебе. Ни-иной Григорьевной меня звать. — Она так и сказала, отчётливо потянув на букве «и».

Правда, и сейчас, и чуть позже он не мог звать её по имени-отчеству. Хотелось только и называть старухой. Вслух — ладно, вспоминал про имя-отчество, но в мыслях…

Хуже, что он вдруг уловил: даже не предложи старуха проводить её, он бы послушно пошёл за нею, скажи она только одно слово: «Идём». Поразился этому открытию, но и впрямь покорно зашагал рядом. Правда, упрямо возразил мысленно кому-то, что не потому идёт следом, что командуют им, а потому, что не сбросишь же цепкую старушечью руку со своей. И в чём-то был прав, оправдываясь перед собой. Старуха шла тяжело, опираясь на его руку и легонько постукивая тростью по мокрому асфальту.

Шли недолго. Перешли дорогу, спустились к большому рынку, в котором он когда-то бывал на самом краю, на овощных рядах, — покупал яблоки. Сейчас, не будь ведущей его старухи, он бы потерялся в рыночных переходах. Впечатление, что постепенно входишь в неплохо организованную и благоустроенную пещеру со своими ответвлениями, постепенно перерастающими в настоящий лабиринт, в котором заблудиться — раз плюнуть. Но старуха шла уверенно, и он следовал за нею без вопросов.

Они спустились в громадный и очень людный, несмотря на утро и дождь, подвал. Пересекли его, вышли на какой-то двор, где он шарахнулся от грузчика, который будто специально прямо на него катил гружёную тележку. Старуха, замахнувшись на него тростью, недовольно прикрикнула: «Куда прёшь, охальник!», а тот весело отозвался:

— От бабы Яги и слышу!

Та только хмыкнула, нисколько не смущённая и не обозлённая, а даже польщённая, и поспешила вдоль стены — по крытому сверху коридору между основным зданием рынка и открытыми на улицу прилавками. Наконец она начала спускаться по небольшим ступеням в новое подвальное помещение. Он — следом, углядев только скромную вывеску «Фитоаптека». Хотел опередить, чтобы помочь спуститься, но старуха внезапно заспешила так, словно забыла о палке в руках.

Успел лишь чуть вперёд, чтобы открыть перед ней тугую дверь.

Она медленно и тяжело закрылась за их спинами. Но почему-то впечатления ловушки, как всегда с ним было в других, незнакомых помещениях, не получилось. Хотя здесь тоже находились люди, при виде которых он дёрнулся сбежать. Старушечья ладонь неожиданно жёстко обхватила его локоть, удерживая рядом.

Место представляло собой небольшой квадрат помещения, треть которого застеклили, а потом упрятали за витрины коробочки с сушёными травами. Слева расположился небольшой бар — с вывеской «Фитобар». Бар был так себе, суперскромный. На прилавке стоял, как ни странно, пузатенький чайник и несколько подносов с чашками, прикрытыми тканевыми колпачишками, такими плоскими, что они больше походили на крышки. И все чашки были такими разными — и по величине, и по рисунку! Ничего себе — фитобар… Но уже сейчас, в утреннее время, здесь, за двумя столиками, сидели женщины, и молодые, и пожилые; из весёлых чашек в горох они пили чай, наверное, заваренный на травах, и он вдруг остро позавидовал им и тоже захотел чаю — горячего. Пусть обыкновенного, но чтобы пить так — улыбаясь соседям и свободно разговаривая с ними. Смотреть — глаза в глаза…

Потом оказалось, что хозяйка этого фитобара прячется под прилавком. Резко появилась, разогнувшись, и сразу заметила вошедших.

— Ой, бабуля!

Пришлось напомнить себе, что видит девушку сквозь тёмные очки. С первого взгляда она показалась совсем тусклой. Как на старинной фотографии, которая пролежала не в самых подходящих условиях для её хранения. Слишком правильные черты лица, из-за чего смазывалось впечатление отличия от других. Словно кукла, которой забыли подкрасить брови, глаза, рот. Одета несколько неуместно для заведения, в названии которого есть слово «аптека», что он отметил, когда она вышла из-за прилавка: длинная широкая юбка, зелёного с зигзаговыми вкраплениями жёлтого и синего цвета, тяжело покачивалась в движении; кофточка с коротким рукавом, больше похожая на весёлую футболку, довольно мягко обрисовала грудь. Примечательностью внешности оказалась солидная светлая коса, свисающая через плечо.

Он буркнул: «Здрасьте», но, видимо, слишком тихо — ему не ответили.

— Что-то случилось? — быстро спросила девушка, больше обращаясь к «бабуле», хоть и поглядывая на гостя с любопытством.

— Идём-ка в твою комнату, — распорядилась старуха, указывая в нужную сторону своей тростью. — И чаю прихвати для него. Прозяб он.

Он пошёл, чувствуя обречённость. Попался.

Но знание, что следом пойдёт девушка с чашкой горячего чаю, заставило смягчиться. Оказывается, он и правда немного замёрз…

Комнатушка оказалась уютной. Две стены — сплошные стеллажи с книгами и с теми же склянками, а то и коробочками, тут же стояли подсвечники — ни одного, чтобы парой был, все разные. Третья стена, где предполагалось окно полуподвального помещения, завешена уютно-бежевыми шторами. Пахло здесь хорошо. Какими-то свежезаваренными травами, что ли? Ароматическими ли свечами?.. Особенно был хорош уголок, в котором стоял журнальный столик, а вокруг него три мягких кресла. На столике громоздился заляпанный жирными мутно-белыми восковыми потёками канделябр, в котором торчал несчастный, по впечатлениям, огарок с печально торчащим клювом — чёрным фитилём. Ещё валялась груда рассыпанных карт, кажется, таро? — поразился он. Правда, от порога да в тёмных очках рисунков на картах не рассмотреть: выглядели они почти чёрными. И тут же уныло мерцал полупрозрачный, кажется, голубой стеклянный шар, вделанный в подставку из мрамора и из-за своего цвета выглядевший в мягком, светло-коричневом интерьере несколько чужеродным.

Старуха снова ткнула тростью в одно из кресел и велела:

— Садись. — И тут же, обращаясь к девушке, которая, поставив на столик чашку с блюдцем для гостя, начала стаскивать с неё плащ, то ли попросила, то ли снова велела: — Посмотри-ка, что с ним. Сам он постесняется сказать.

— Я не… — начал он, слабо протестуя, и тут же закрыл рот. Она права: он, может, и хотел бы рассказать, но как с налёту что-то объяснять незнакомцам? Пусть сами сначала докажут, что им можно довериться. Смысл спорить? И он пошёл к столику, сбрасывая на ходу куртку и готовясь повесить её на спинку кресла. По дороге был перехвачен девушкой, которая просто протянула руку — и он (опять с удивившей его покорностью) отдал одежду ей.

Затем присоединился к старухе, которая кивнула ему на соседнее кресло. Сел и, уж здесь-то ни на миг не засомневавшись, схватил чашку с чаем, который плавно колыхал свои дымные прозрачно-коричневые волны. Глотнул, с удовольствием чувствуя, как сладковатая жидкость, пахнувшая чем-то знакомым, мягко облила горло, согревая его…

Когда чай остался только на дне чашки, поднял глаза на ощущение, что кто-то осторожно приложил палец к его переносице.

Девушка сидела напротив и, глядя на него в упор, смешивала карты.

— Меня зовут Ирина… И я тебя знаю, — монотонно сказала она. И замолчала, не сводя с него немигающих полуприкрытых глаз.

А он глянул на неё и засмотрелся на длинные пальцы, на карты, завораживающе снующие, будто прячась среди остальных в общей пачке и тут же выпрыгивая.

— Недолго. — Она снова замолчала, но он понял: «Недолго знаю». — Очки не снимешь? Без них быстрей будет.

— Не снимет, — ворчливо откликнулась старуха. — Боится, в глаза заглянешь — ему придётся… — И она почти злорадно ухмыльнулась ему, резко обернувшемуся к ней.

Этому он поверил.

И снял очки.

2

Ирина с самого начала заподозрила, что очередной несчастненький, властно приволочённый бабулей в фитоаптеку, ей знаком. И вообще он заинтересовал её. Слишком необычно, что человек, явно не старый, так сутулится и прячет глаза. Последнее ощущалось сильно. И как-то знакомо он сутулился. И в то же время несчастненьким не выглядел. Выглядел, скорее, зверем, который принюхивается и примеривается к чужой норе, в которую его запихнули против воли… Бабуля явно опять за старое — немного, но колданула, чтоб подчинился и зашёл.

Появилась надежда, что бабуля нашла ещё одного из своих.

Но, когда Ирина присмотрелась к незнакомцу, чуть не присвистнула. До бабулиного видения ей ещё работать и работать, но даже она разглядела…

Чуть не за руку завели его в комнату, в которой нужный или любопытный бабуле народ «проходил идентификацию», как любила та выражаться.

Взяв карты в руки и настроившись на незнакомца, Ирина с удивлением обнаружила, что парень не так уж и незнаком ей, что она не ошиблась и они где-то встречались. Встречи, правда, всегда были на уровне шапочного знакомства, а то и меньше. Тасуя карты, она видела этого человека всегда в помещении и в толпе — всегда или спиной, впереди себя, или быстро проходящим мимо. Лица не видела. Голову неизвестного на уровне глаз закрывало прозрачно-чёрное марево. Смерть на уровне глаз? Обычно Ирина видела её на уровне сердца.

Бабуля поддразнила незнакомца, и тот снял-таки очки.

Опаньки… Какие люди!.. И без охраны!

Эти тяжёлые светло-зелёные, слегка раскосые, намёком на азиатский разрез глаза, быстро взглянувшие на неё и тут же недовольно опущенные, она знала. Как знала вообще этого типа. Только странно: выглядел он отнюдь не на те годы, которые она в нём предполагала. Слишком серым и обрюзгшим казалось постаревшее лицо измученного, много на своём веку повидавшего человека… Она отложила карты. И озадаченно сказала:

— Я тебя знаю по университету. Худграф? Я права? Только не помню, как тебя зовут. Ты был, кажется, на последнем курсе.

На этот раз он не просто взглянул, а вскинул глаза, забыв, что должен их прятать.

— Ты тоже с худграфа?

— Первый курс проучилась и ушла.

— Почему?

Бабуля деликатно встала и удалилась, жутко довольная собой. Вернулась сразу, поставила на столик чайник, ещё одну чашку и плоскую вазу с пирожками и булочками. И, забрав свой плащ, исчезла уже надолго.

— Ну, я поняла, что живопись — это не для меня.

Она с интересом смотрела на него — на Женю, как он представился. И она сразу вспомнила — точно, Женя. Сын богатых родителей, лучший акварелист курса.

И он ощутимо расслабился. Да, беседа с человеком, с которым пересекался, пусть даже не зная его, — это не то, что разговаривают два совершенно незнакомых.

Они поговорили, уточняя общие точки давнего соприкосновения. И, когда он расслабился, она спокойно спросила:

— Что с твоими глазами? Почему вокруг них смерть? — Он ожидаемо снова напрягся, явно не желая говорить об этом, и она добавила: — Я всё равно узнаю, только лучше было бы, если б ты мне сам рассказал. Времени терять не хочется.

— А твоя работа? Разве тебе не надо идти в эту… фитоаптеку? Или в фитобар? — Он снова упрямо ссутулился, сидя на стуле и облокотившись на стол. Только головой качнул в сторону двери.

— Нет. Не надо. Здесь хозяйка — бабуля. Я только помощница.

— Ты гадаешь… — Женя не договорил.

— Не только. Иногда получается узнать, почему происходит то или другое.

— А… — Он закрылся и явно ничего не хотел рассказывать о себе.

Ну ладно. Не хочешь, так не хочешь. Ирина снова взяла карты, разглядывая его густые, какие-то неопределённо-русые волосы. Кажется, давно не стригся. Отросшие волосы на концах прядей своевольно торчат… Снова машинально начертила мысленный крест на его лбу и уставилась в центр, продолжая тасовать карты. Ого, из квартиры почти не выходит. Ничего себе… Зверь-одиночка. Она чуть не фыркнула, несмотря на его плачевный вид.

Рассеянно отодвинула на край стола две чашки, вазочку и чайник.

— Положи на стол три монеты.

— А сколько вообще платят за гадание?

— Ты — нисколько. Тебя привела бабуля.

Он помешкал, но выложил на край стола три монетки, которые она сразу передвинула в центр.

Пальцы заработали быстрей, легко ощущая гладкую поверхность старинных карт.

— С чего всё началось?

Она увидела местный Арбат, ту его часть, где обычно сидят художники. Несколько ребят с мольбертами, время от времени переглядываются, улыбаются друг другу.

Женя упёрся взглядом в столешницу, вспоминал.

Он постоянно хотел взглянуть в сторону чуть ниже своей группы — «свою» Ирина угадала по тому, как ребята легко болтали с ним. Там, чуть на отшибе, неясный силуэт девушки без мольберта, просто с кипой альбомных листов.

— Кто она — эта девушка, которая стоит чуть в стороне?

Даже не шевельнулся. Но по зажатой позе поняла, что он в смятении.

Карты разлетелись по столу, а она так и не взглянула на них, продолжая быстро перекидывать их по столу — из обычного цыганского креста в скандинавский и обратно. Руки невесомо работали над столом, словно быстро касались клавишей пианино.

— Алёна, — сказала она, и Женя вздрогнул.

Руки стремительно собрали колоду и закрыли её.

Ирина увидела сразу, что Арбат вокруг него исчез. Воспоминание в хаотичных картинках перешло в стадию осмысленной рассудочности.

Всё. Он готов рассказывать сам.