Ночь в Пентонвилле

— Черт возьми, не могу вспомнить. Тридцать, тридцать два. Или тридцать три? Нет! Я вспомнил, Смитерсон! С сегодняшним их будет тридцать пять!

Он облокотился на стол и задумался.

— Тридцать пять. Значит, так. Я начал в Дублине, работы там хва­тало, и я отправил на тот свет сорок клиентов. Потом, в Ливерпуле, у меня их было двадцать пять. Я люблю круглые числа. Послушайте!..

Он уставился на Смитерсона вытаращенными глазами и неожиданно громко расхохотался.

— Надо же, сегодня у меня будет сотый! Подумать только — их наби­рается ровно сотня! Клянусь Юпитером, можно пожалеть, что здесь нет пива или джина, такой результат полагалось бы обмыть!

Его массивное тело сотрясало грубое веселье.

— Сотня! Сегодня будет сотый!.. Просто здорово!.. Надо будет рас­сказать об этом друзьям. Или даже газетчикам! Они опубликуют мою фотографию, и начальство наградит меня премией!..

Неожиданно Дак погрузился в задумчивость, но через минуту к нему вернулось хорошее настроение.

— Послушайте. Я вспомнил одну женщину. Когда я был в Лондоне, то как-то заглянул в Бетнал-грин. Черт возьми, я давно не вспоминал об этом, но почему-то сегодня воспоминания вернулись ко мне. Это была смуглая ведьма с островов, предсказывавшая судьбу.

«Ваша работа — это смерть», — сказала она мне, раскинув карты и изучив линии моей ладони. «Еще бы, старушка! Ты точно угадала!» — ответил я. «Ты дашь смерть ровно сто раз. — сказала она и добавила: — Вернее, сотого раза не будет.» А вот здесь она попала пальцем в небо, старая карга, и я очень скоро докажу это!

Я все равно дал ей шиллинг, но она швырнула его в канаву, крикнув: «Первый заставит тебя лишиться последнего!» Конечно, я ничего не понял. — И Дак добавил задумчивым тоном: — Забавно, Смитерсон, что я со своей короткой памятью вдруг вспомнил такие пустяки из далекого прошлого.

Настенные часы тяжело пробили четыре раза.

— Пойду проверю машину, — заявил Дак. — У меня еще навалом вре­мени, но я теперь сам налаживаю ее с тех пор, как меня заставили платить помощнику. Получается приличная экономия.

Смитерсон попытался уснуть, но безуспешно.

Из помещения для дежурных он слышал стук молотка Дака, проверяв­шего свое устройство в небольшом жутком помещении рядом с дежуркой. Потом раздался скрип рычагов механизма, открывавшего люк.

Пять часов.

Через полчаса нужно будет дать сигнал подъема для охранников; подъем заключенных из-за казни будет позже обычного.

Смитерсона немного удивило отсутствие Дака, обычно быстро справ­лявшегося с проверкой. Он уже решил заглянуть в помещение для казни, когда послышался глухой стук. Он вздрогнул, потому что хорошо знал: так стучал откидываемый люк, за которым следовал отвратительный мягкий удар тела, жизнь которого прервалась.

Ему показалось, что услышанные им звуки не походили на обычный стук люка во время проверки...

В зале для казни было пусто.

Люк был откинут, и натянутая веревка ныряла в темноту, слегка рас­качиваясь медленным и равномерным движением маятника.

Он наклонился над омерзительным провалом.

Там висело. тело Дака.

* * *

Когда Смитерсон отшатнулся с криком ужаса, он увидел перед собой страшные глаза призрака Брауна, прислонившегося к стойке виселицы.

* * *

Благодетельный обморок вывел Смитерсона из числа немногих свиде­телей последовавших затем невероятных событий.

В архивах Пентонвилля нет никаких упоминаний о случившемся, что вполне понятно; но в записях директора выявлено отсутствие полудюжины листов, кем-то вырезанных из ежедневника, тщательно и аккуратно; гово­рят, что они все еще хранятся в архивах Министерства внутренних дел.

Привратник Кливенс был выхвачен из состояния отупения, обычно характерного для конца ночного дежурства, отнюдь не потому, что в тюрь­ме воцарилась абсолютная тишина, но ощущением кошмарного ужаса, едва не вызвавшего у него тошноту.

«Наверное, это сердце, — подумал он. — Еще бы, в моем возрасте.»

Он оглянулся в коридор позади себя и увидел вереницу теней непода­леку от центральной ротонды.

«Проклятье, — подумал он. — Что здесь происходит?»

Позднее Кливенс в своих показаниях особенно настаивал на мертвой тишине, господствовавшей на всем протяжении пережитых им жутких минут, когда он оцепенел, завороженный ужасным зрелищем, лишившим его способности двигаться и говорить.

В процессии теней, сначала неясных и расплывчатых, постепенно воз­никали четкие пугающие фигуры.

У некоторых головы были спрятаны под черными капюшонами, у других лица были открыты, и он узнал их всех: это были заключенные, казненные за много лет на его глазах, и всегда на утренней заре.

Он мысленно называл по имени каждого из тех, кто пристраивался к шеренге с веревкой на шее: Скинслоп. Роджерс. Пьочинини. Янг-Су. Кирби. Руттермол. О’Нейл.

Потом, почему-то ничуть не удивившись, он принялся перечислять и другие имена. Это были имена живых, тех, кто с безумным взглядом и лицом, искаженным невыразимым ужасом, присоединялся к длинной чере­де призраков.

Да, они тоже становились в строй, подталкиваемые невидимыми рука­ми: тюремщики Сомс, Томсон, Хикл, заместитель директора Фишер, судья

Хаттерлей, который, будучи приглашенным Фишером, должен был сегодня присутствовать при казни.

Отделенные от таинственного строя промежутком в несколько футов, общую шеренгу продолжали шесть заключенных, ожидавших казни. Среди них Кливенс заметил Хилари Чаннинга.

В отличие от первой группы казненных, шестеро замыкающих процес­сию выглядели спокойными и даже довольными.

Внезапно, словно по команде, процессия тронулась с места. Люди и призраки, шагая медленно и торжественно, прошли в нескольких шагах от Кливенса, как будто не замечая его, и направились к выходу по централь­ному коридору.

Решетка, разделяющая на две части этот коридор, вымощенный черной и белой плиткой, поднялась вверх, но присоединенный к ней сигнал не сработал, когда она скользнула по направляющим.

Главные ворота медленно и бесшумно распахнулись, и Кливенс увидел за ними уличные фонари, приглушенно светившие сквозь туман.

Ворота оставались открытыми, пока медленная процессия не исчезла в тумане. Потом они закрылись, так же бесшумно.

По коридору к Кливенсу медленно приблизился призрак Брауна в черном плаще, выглядевшем сложенными у него за спиной крыльями, и в шляпе с широкими полями, низко надвинутой на глаза.

Он остановился рядом с Кливенсом и произнес загробным голосом:

— Тебе и Смитерсону крупно повезло, что вы не оказались такими же плохими, как остальные.

Привратник не увидел, как исчез призрак, потому что в этот момент почувствовал сильнейшую боль во всем теле, словно он схватился обеими руками за лейденскую банку.

Никто и никогда больше не увидел ни тюремщиков, ни заключенных, ушедших куда-то с призраками.

Судебно-медицинские эксперты, осматривавшие тело палача Дака, испытали потрясение. Его тело доставили в специальном фургоне в кли­нику Южного Кенсингтона. Когда служители положили труп на стол для вскрытия, они с ужасом увидели, как от него начали отваливаться большие куски кровоточащей плоти, обнажая кости скелета и черепа; вскоре на стол вывалилась масса внутренностей, испускающих омерзительный запах и разлагающихся на глазах.

Доктор Миллер сказал, что так может выглядеть тело, пролежавшее несколько дней в яме с негашеной известью.

Прошло довольно много времени, прежде чем Смитерсон и Кливенс смогли рассказать, что им довелось пережить в эту страшную ночь.

Рассказывали они шепотом, постоянно поддерживая свое мужество большими порциями горячительного.

— Вообще-то, я рад за Чаннинга, — признался Смитерсон. — А вот Дака мне ничуть не жалко.

— А вот эти. Ну, я имею в виду наших бывших коллег, Фишера и судью Хаттерлея, которых они забрали с собой. Надо признать, что это была довольно гадкая публика, — заявил Кливенс.

— Интересно, где они сейчас? — пробормотал Смитерсон.

— Об этом лучше не говорить и не думать.

И они дружно повернулись к дверям с искаженными ужасом лицами, как будто ожидали, что дверь сейчас распахнется и в бар войдет призрак в черном плаще и широкополой шляпе.

Перевод с французского Игоря НАЙДЕНКОВА.