Подари мне пламя. Чернильная мышь (СИ)

— Глаза не закрывай, — послышался совсем рядом ненавистный тихий голос. — Посмотри на меня.

Да чтоб ты провалился! Маред с усилием разлепила мокрые почему-то ресницы, глянула в мерцающие, словно расплавленным серебром наполненные радужки глаз. Близко, как близко… Ладонь Корсара легла ей на спину, обжигая сквозь тонкую ткань рубашки, нажала между лопаток, заставляя согнуться, почти уткнувшись лицом в темные брюки. Маред попыталась было удержаться, но ладонь поднялась выше, пригнула голову, не позволяя отдернуться.

— Ты можешь называть меня мастером, — спокойно и почти ласково сказал Монтроз. — Это достаточно вежливо и не так интимно, как все остальное. Поняла? Тогда повтори.

Маред с удовольствием сообщила бы лэрду пару более подходящих ему названий, вспомнив словечки, которыми обменивались дома пьяные конюхи. Но решила не дерзить. Пусть наслаждается — от этого ее точно не убудет.

— Да… мастер.

— Хорошо.

Ладонь тяжело и властно давила на затылок, второй рукой Монтроз обхватил ее за плечи, прижимая, потом кончики пальцев прошлись по ложбинке позвоночника: нежно, невесомо лаская через ткань, так что мурашки побежали от основания шеи к самой пояснице.

Круги, спирали, дорожки… Маред прикусила губу, чтобы не дернуться от странного ощущения и все-таки не сдержалась:

— А побыстрее нельзя?

В ней словно проснулся злой маленький тролль, как называла это в детстве нянюшка, когда Маред вдруг начинала дерзить и перечить. Подлый тролль выбирал именно такие моменты, когда лучше было бы как раз помолчать. Вот и теперь стыд пополам со страхом рвался из Маред неуместными и даже опасными колкостями. Едва давление ослабло, она отстранилась, подняла голову, с вызовом глядя в прищур серых глаз.

— Или у вас ничего иначе не получится?

— Не терпится? — усмехнулись узкие губы. — Ничего, успеешь.

Никак его образ не складывался из отдельных черт, рассыпался, ускользая. Глаза — вот они. Холодные, скучающие, серый лед… Только на дне тлеет опасная безуминка, и лучше не всматриваться, иначе рискуешь всерьез испугаться. Губы — резко очерченные, без малейшего намека на нежность или капризность. Излом бровей, высокие скулы, прямой нос с едва уловимой горбинкой. Вот он весь, королевский стряпчий Монтроз, лэрд Корсар, а взгляни — и целого не видно. «Но я тебя запомню, — пообещала про себя Маред. — Хорошо запомню, и когда-нибудь придет мое время. Ну, чего тянешь, сволочь?»

Словно откликаясь на ее мысли, Корсар снова улыбнулся. Оттолкнул легонько и поднялся, оставив Маред на коленях. Вытянул из своих брюк ремень, сложил его вдвое и похлопал по ладони.

— Розги подошли бы лучше, — сообщил доверительно. — Но кто же знал, что понадобятся? Впрочем, за ними можно послать. Хочешь?

Маред закусила губу, чтоб не ляпнуть еще чего-нибудь. Страх и злость кружили голову, стучали молоточками в висках. Пугаешь, да? Иди ты к демонам, скотина! Я не ребенок, чтобы бояться ремня или розог. Темная глубокая ярость поднималась откуда-то изнутри, грозя перелиться через край, мешаясь с таким же темным ужасом.

Корсар с оттяжкой ударил себя по ладони — силу отмеряет?

Теперь пересохло и во рту. Маред молча встала, повинуясь жесту, подошла к кровати. Чужие ладони бесцеремонно легли на плечи, разворачивая и подталкивая.

— На колени, — подсказал ненавистный голос, который она теперь узнает из тысячи. — Животом на кровать. Тебя в детстве не пороли?

— Нет, — огрызнулась Маред и снова не удержалась: — У меня в семье мужчины были нормальными.

Против ожидания, Корсар не разозлился, из-за спины послышался его тихий смешок.

— Молодец, девочка. Не люблю, когда сразу становятся послушными.

Не дожидаясь повторного приказа, она легла на постель животом, упираясь коленями в ковер, сцепила пальцы перед собой.

— Панталоны, — все так же равнодушно прозвучало сзади. — Сама снимешь, или помочь?

Сволочь. Гад. Мерзавец… Сжав зубы так, что они даже заныли, Маред стянула панталоны, спустив их пониже и уткнувшись горящим лицом в мягкое покрывало.

— Итак, правила такие. Я бью — ты считаешь. Вслух. Громко. И после каждого удара говоришь: «Я никогда больше не буду воровать». Это все-таки наказание, а не игра, если помнишь. Играть будем потом…

И снова на последней фразе он понизил голос, так ласково, обещающе, что Маред передернуло от омерзения.

— Ничего не хочешь спросить?

— До скольки… считать? — выдавила она, чудом не всхлипнув.

— Хороший вопрос. Молодец. Скажем… до семи. По разу за каждый год в Шестромской тюрьме, которой ты избежала. Выгодная сделка, верно? И не вздумай ругаться, кричать и дергаться. Иначе — добавлю.

Воспитатель, чтоб его баргест сожрал! Первый удар обжег так внезапно, что дыхание перехватило. Не от боли даже — боль пришла потом — а от стыда. Потому что проклятый Монтроз вслух заставлял признать то, что хотелось скрыть даже от самой себя, забыть, как случайно сделанную неловкую глупость, притвориться, что ничего не было. А теперь скрыть и забыть не получится. Она воровка. И платит именно за это.

— Считай, — ровно напомнили сзади.

— Раз, — проговорила Маред и, переведя дух, добавила: — Я никогда не буду воровать.

Ремень обжег снова. И еще. И еще. Шипя от боли сквозь зубы, Маред все-таки считала, выкрикивала проклятое признание в воровстве, ненавидя себя за это, а потом снова считала. Потом поняла, что сбилась. Семь ударов оказались совершенно бесконечными. Сволочь, тварь… Это она сказала вслух? Вроде нет.

Корсар хмыкнул, останавливаясь.

— Ты сбилась, девочка. Это не по правилам. Начнем заново?

Что, опять?! Зад горел огнем, Маред чувствовала, как по щекам текут слезы. Она, конечно, не кричала — еще чего — но рука у Монтроза была тяжелая, и бил он всерьез, не для вида. Только не снова! Корсар молчал, выжидая. И Маред, не отрываясь от душного бархата покрывала, помотала головой. Облизнула сухие губы.

— Не надо. Пожалуйста.

— Мы остановились на шести. Это будет седьмой, — бесстрастно прозвучало сзади.

Удар! Маред еле успела стиснуть зубы и плотнее прижаться к кровати.

— Семь!

Я не разрешал тебе кричать, — сухо сказал Монтроз. — И ты дважды не повторила про воровство. Это тоже не по правилам.

Маред замерла, прижавшись к кровати. Да он же издевается! А она, дура, еще просила…

— Три раза сверху. И хватит с тебя, пожалуй.

Три раза? Это можно вытерпеть. Надо же, оказывается, как быстро она учится терпеть. И как это противно. Но лучше порка, чем… Чем то, что будет потом.

Но вместо удара Монтроз наклонился к ней, просунул руку под смятую задранную рубашку и погладил бедро Маред изнутри. Медленно и очень умело, безошибочно найдя самое чувствительное место, от которого сразу побежали мурашки по всему телу. Это было не больно, только стыдно до одури, так что она напряглась, с трудом терпя касание наглых пальцев, и изо всех сил стиснула бедра, не пуская руку Монтроза дальше, пока тот, хмыкнув, не брал ладонь.

Последние три удара прошли гораздо легче. То ли Монтроз удовлетворился ее покорностью и бил слабее, то ли она уже не чувствовала боли, заглушенной стыдом и унижением. Напоследок, бросив ремень, — Маред с облегчением услышала, как звякнула пряжка, — Корсар еще и погладил ее по спине. Лениво, небрежно, как нашкодившую кошку или собачонку. Наказал — приласкал…

Судя по мягким шагам, Монтроз отошел куда-то вглубь спальни, но почти сразу вернулся. Маред, понимая, что повернуться все равно придется, не стала дожидаться приказа. Оторвалась от покрывала, еле расцепив закаменевшие пальцы, натянула панталоны, одернула задранную рубашку и села на кровать, обняв себя за плечи. Обернувшись и скользнув взглядом по ее рубашке и поморщившись, Монтроз ничего не сказал. Вместо этого он щелкнул массивной кремневой зажигалкой, поджег свечи в маленьком канделябре у кровати и выключил бра.

Ужас накатил ожидаемо, но от этого не менее сильно. Маред еле отвела взгляд от дрожащих золотых язычков, а Монтроз еще и не торопился гасить зажигалку, любуясь — сволочь! — огнем, делая его то маленьким, почти не страшным, то высоким и широким, так что в висках у Маред болезненно заломило, а в животе зашевелился холодный скользкий спрут.

— Ты любишь свечи?

— Нет, — сказала Маред чистую правду.

— Жаль. А я вот люблю огонь. Он прекрасен. Кстати, в таком освещении ты смотришься еще лучше, только сними эти дурацкие тряпки. Вместо них наденешь вот это.

Он поднял то, что держал в другой руке. Широкие наручники с длинной цепью. Массивные браслеты обшиты кожей, начищенная цепь поблескивает… Маред сглотнула.

— Вы это серьезно?

— А ты сама как думаешь? — поднял брови Корсар. — Раздевайся, ложись на кровать и руки вверх вытяни.

Окончательно провалившись в тягучий бесконечный кошмар, Маред стянула через голову рубашку и сняла панталоны, оставшись голой. Было уже не стыдно и не страшно — почти. Главное, у изголовья горели свечи. Целый канделябр, штук шесть: теперь и не взглянуть, чтобы посчитать. И приблизиться к ним было совершенно невозможно, даже невозможнее, чем выполнить приказ лечь. Но теперь, уже столько вытерпев, отступать было поздно, да и некуда. Вот только свечи…

Маред подумала, не попросить ли мучителя вернуть свет от бра, но это значило признаться в слабости. И еще неизвестно, не решит ли Монтроз это использовать? Нет уж. И решившись молчать до последнего, она легла. Не к самому изголовью и подальше от той стороны, где стоял канделябр. Ну, свечи… Подумаешь… Они же стоят. Далеко. Просто сами по себе. А что с той стороны тянет теплом и запахом горячего воска с какими-то душистыми добавками, так это тоже можно вытерпеть, если не смотреть. Это куда проще вытерпеть, чем зажигалку в руках Монтроза. Которую тот, налюбовавшись, положил на кресло рядом со стаканом. Маред облегченно вздохнула, стараясь, чтоб это было незаметно. И вообще, ей сейчас будет не до свечей.

Монтроз сел рядом. Одним щелчком замкнул на правом запястье Маред наручник и, протянув цепь через резную спинку кровати, приковал левую руку. Подергал наручники, проверяя.

— Не жмет?

— О, что вы, все замечательно, — съязвила Маред.

— Вот и хорошо, — улыбнулась невозмутимая сволочь.

Маред закрыла глаза, но по щеке тут же легонько похлопала ладонь.

— Открой глаза, девочка. Я хочу, чтобы ты меня видела.

Подняв тяжелые веки, Маред с трудом вдохнула, уставившись мимо Корсара в темноту спальни. Спокойствие предательски исчезло, изнутри снова накатывала паника и липкий горячий стыд. Привязаны только руки, но она все равно беспомощна, и как же это страшно, оказывается.

— Ноги раздвинь. Вот так. И в коленях согни. Хорошая девочка. И очень красивая.

Лицо уже горело не хуже онемевшего и пылающего зада. Щеки, уши, шея… Эмильен звал ее красоткой, но он любил и видел в ней что-то особенное. Нет, Маред и до него не считала себя уродиной, но мужского внимания всегда избегала. Мужчины опасны, а она беззащитна. Рядом с Эмильеном она не боялась ничего, но теперь… Теперь Маред была только рада стать как можно незаметнее, и в Университете это отлично получалось. Кто обращает внимание на Чернильную Мышь? Только тот, кому срочно нужна контрольная работа.

А Монтрозу она нравилась. Он держал лицо непроницаемым, смотрел равнодушно, как на пустое место, но глаза — Маред видела — блестели от желания. Корсар ее хотел — и это страшило. А еще его наклонности… Настоящий мужчина, порядочный и достойный любви, должен быть ласковым и нежным. Все-таки женщины — хрупкие существа, об этом твердили все вокруг. Монтроз пугал почти как пламя. В детстве отец однажды повез Маред на море: врач посоветовал. Она была мала и запомнила только, как первая же волна подхватила ее и потащила за собой в море, крутя, как щепочку. Вот такой волной был Корсар Монтроз…

— Ну что, девочка. Скажи что-нибудь, — велел Монтроз, усаживаясь рядом.

Усмехнувшись, он заглянул ей в глаза, небрежно и легко поцеловал. Одна рука ласково и совсем не страшно взъерошила растрепавшиеся волосы Маред, а вторая легла ей между раздвинутых ног, не позволяя сжать их.

Маред молчала. Ее обволакивал чужой запах: теперь куда меньше тянуло одеколоном и сильнее — самим Монтрозом: сильным, здоровым мужским телом. Запах свежести от его волос, теплое дыхание на шее и лице Маред, умелые и совсем не грубые пока прикосновения. Стыд мешал осознать происходящее, и это было даже хорошо, потому что Маред не хотела его осознавать, но Корсар прикасался к ней совсем не так, как Эмильен. Тот даже в страсти был нежен и почти робок, у него никогда не было таких отвратительно властных манер. Эмильен… вот бы получилось представить, что она с ним. Может, тогда это не будет изменой?

Маред закрыла глаза — теперь уже на законных основаниях, потому что ее снова поцеловали: властно, горячо и очень умело. Невольно подчиняясь наглым губам, Маред приоткрыла рот и тут же протестующе мотнула головой — внутрь скользнул кончик языка Монтроза. Гадость какая! Она отстранилась. Попыталась, точнее. Руки не пустила цепь, а голову — ладонь Корсара. Вторая… Вторая хозяйничала у нее между ног, и Маред сначала хныкнула, а потом тихонько заскулила от ощущений, которые сама не смогла понять. Больно? О нет! Точно не больно! Горячо, очень горячо. И что-то тянет внутри живота, поднимаясь все выше, разливаясь по телу кипятком стыда. Пальцы Корсара гладили ее медленно и совершенно бесстыже, находя такие местечки, о которых она сама никогда и не думала. Вот они обвели самое сокровенное, потайное, которого Эмильен никогда не касался, щадя ее порядочность… Всхлипнув, Маред неожиданно для себя расслабилась и даже чуть-чуть развела ноги… Тут же, откликаясь на это движение, ласкающий ее палец нащупал что-то… какое-то место, скользкое и плотное, как нераспустившийся бутон… Маред захлебнулась глотком воздуха — ее насквозь пронзила маленькая горячая молния. Протестующе охнув, она снова дернулась — но кто бы позволил? Снова поцелуй, беззастенчивый, хозяйский — и вот уже чужой язык во рту ласкает ее губы изнутри…

Оторвавшись от губ Маред, Корсар улыбнулся торжествующе, дал ей отдышаться, не прекращая гладить и мягко тереть внизу, прошептал:

— Нравится, девочка моя? Я же вижу, что нравится. Давай, попроси. Попроси сделать тебе хорошо.

Еще мгновение назад потерявшуюся в ощущениях Маред словно окатило холодной водой. Попросить? Думаешь, я разомлею от твоих поцелуев? И сама, по своей воле… Сволочь, чтоб тебя! Да лучше бы ты не ласкался, а просто, молча… Нет, тебе поиграть надо!

Набрав полную грудь воздуха, она приподнялась, насколько позволяла цепь и выдохнула в лицо Монтрозу:

— Пожалуйста. Прошу вас… Идите вы сами к кому-нибудь на…мужское достоинство! Ма-а-астер…

Изумление, промелькнувшее на лице Монтроза, дорогого стоило. Может, даже, всего того, что с ней сейчас сделают. Но Маред уже было все равно. За такое не жалко и опять ремня получить. Или просто ударит?

Но Монтроз даже не попытался поднять на нее руку. Просто отпустил, прекратив ласкать. Сел рядом, улыбнулся. Весело и ласково, словно получил комплимент. И вот ту Маред впервые стало по-настоящему страшно. А королевский стряпчий, наклонившись к ее лицу, сказал четко и ясно, сверкая серебром совершенно сумасшедших глаз:

— Не хочешь по-хорошему, да? Что ж, тогда будет по-моему. Кажется, ты забыла, кто здесь подарок на день рождения.

Вот дура языкастая… Замерев, Маред смотрела в глаза мужчины, понимая, что сама напросилась на неприятности. Может, извниться? Поздно. И глупо. Она глубоко вдохнула, пытаясь расслабиться. Не помогло: живот скрутило судорогой страха. Монтроз ее пару мгновений молча смотрел на нее, потом легко и гибко встал с кровати. Не шевелясь от ужаса, Маред смотрела, как он возвращается с жуткого вида плетью из черной кожи, разлохмаченной на несколько хвостов… А это что? Кляп?!

— Я вот думаю, — совершенно обыденным тоном сказал Монтроз, снова присаживаясь рядом, — затыкать тебе рот или нет? С одной стороны — стоит. В гостиной не слышно звуков из спальни, но криков я сам не люблю. С другой — вдруг тебе захочется сообщить, как ты сожалеешь о своей наглости и глупости? Попросить прощения, предложить искупить вину… Обидно было бы лишить тебя такой возможности. Что скажешь, девочка?

— Вы… — беспомощно выдохнула Маред.

— Что я? Говори, раз уж начала.

— Вы заигрались, лэрд Монтроз. Я… виновата, знаю. Но вы-то что сейчас делаете? Это же… изнасилование…

Монтроз усмехнулся, небрежно протягивая блестящие черные полоски между пальцами.

— А ты пойдешь в полицию, девочка? И расскажешь все в подробностях? Как сама согласилась расплатиться за воровство, сама разделась, легла… Думаешь, тебя пожалеют? Сядешь за воровство да еще с клеймом шлюхи впридачу.

— Сволочь, — тихо, но очень отчетливо сказала Маред.

— Еще какая. Но для тебя это ничего не меняет.

Он ласково провел ладонью по животу Маред, вызвав у нее спазм отвращения, погладил бедро.

— Ну чего было дергаться? Получила бы удовольствие. А теперь будет больно…

В дверь постучали. Тихонько, неуверенно… Досадливо дернувшись, Корсар встал, подошел к двери и, приоткрыв, выглянул в коридор. Маред, растянутая на кровати, слышала только неразборчивый бубнеж.

— Сами разобраться не можете? — холодно поинтересовался ее мучитель. — Скажи Незабудке, чтобы отправлялась домой. С ней я завтра поговорю. И до утра меня не беспокоить.

Захлопнув дверь, он вернулся, присел на кровать рядом с Маред, мягко улыбнувшись.

— Прости, что отвлекся. Продолжим?

Маред промолчала. Можно было бы снова съязвить, но что толку? Монтроза это только забавляет. Лучше уж молчать. И безопаснее, наверное. Возбуждение злости ушло, сменившись тупой тоской и отчаянием. Будет бить? Наверное… Ну и пусть. Изнасилует? Да, похоже… Что толку сопротивляться, если этим делаешь сволочи только приятнее?

— Э-э-э, девочка, да ты совсем кураж потеряла, — обеспокоенно протянул Корсар, вглядываясь в ее лицо. — Хотя я сам виноват, затянул. Что, так страшно? Я с тобой разговариваю.

Маред только плотнее сжала губы.

— Нахальства хватило ненадолго?

Он погладил ее о щеке.

— Интересно, ты хорошая студентка? Или еще одна охотница на приличных женихов, только не на балах, а в Университете? Ну-ка, понятие форс-мажора, быстро!