Первые цивилизации

Согласно китайской исторической традиции, перенос иньской столицы в Аньян произошел в 1384 г. до н. э. На территории древнего городища в Сяо-туне имеются и более ранние материалы, в том числе комплексы типа Эрлиган, свидетельствующие, что и здесь в это время шел процесс специализации ремесел, а также социальной дифференциации, характерной для периода в целом. Но наиболее представительные комплексы Аньяна относятся к периоду позднего Инь (рис. 56). Этот период можно именовать аньянским и относить к XIV —XII вв. до н. э. Он освещается не только многочисленными разнообразными наборами артефактов, но и сведениями, почерпнутыми из иньских гадательных надписей (Chang Kwang-Chin, 1976).

Основу получения продуктов питания составляли традиционные отрасли — скотоводство и земледелие. Первое со времени Лушаня уже включало основной набор домашних животных. На полях выращивался целый ряд сортов проса. Один раз в гадательных надписях упоминается и рис, но, видимо, эта культура в отличие от более южных районов не получила широкого распространения в долине Хуанхэ.

Муссонные ветры приносили достаточное количество осадков, и земледелие, ориентированное на менее влаголюбивые культуры, не испытывало острой нужды в искусственном орошении. Недаром в запросах иньскому оракулу много раз идет речь об осадках. Вместе с тем в низменных местах угрозу полям составляли стремительные паводки, затоплявшие огромные пространства. В иньских надписях знак для наводнения означал также общее понятие «беды», «бедствия». Дренирование излишней влаги, сооружение для этой цели дамб и каналов было важной формой коллективных работ, обеспечивавшей надежность сельскохозяйственного сектора. Остатки таких дренажных каналов обнаружены при раскопках на ряде древних поселений. Организованное направление усилий, достижимых в рамках простой кооперации, будь то работы по защите от паводков или сооружение гигантских обводных стен, становилось постепенно предметом специализированной деятельности. Не исключено, что существовали уже крупные сельскохозяйственные объединения, сосредоточивавшие, в частности, сельскохозяйственный инвентарь подобно храмовым организмам Южного Двуречья. Во всяком случае показательно, что на одном из участков Аньяна было найдено 3500 каменных серпов полулунной формы, предназначавшихся явно для массового употребления. Крупномасштабные земледелие и специализированные производства составляли основу технологического способа производства иньской цивилизации, практически сложившегося уже на стадии Эрлитоу. Анализируя пиктографические знаки Аньяна, Чжан насчитывает до 32 различных профессий, передаваемых семантически достаточно прозрачными изображениями (Chang Kwang-Chin, 1980, p. 232, fig. 61). Поразительных успехов добились мастерские по изготовлению бронзовых ритуальных сосудов — отдельные экземпляры, выходившие из их стен, достигали поистине огромных размеров и веса до 875 кг. Разделение умственного и физического труда вело к специализации и в сфере искусства, памятники которого в раннеземледельческую эпоху в основном носили прикладной характер. К позднеиньскому периоду относится значительное количество выдающихся произведений каменной и бронзовой скульптуры, изображающей как людей, так и животных (рис. 57), хотя на тех и других в равной мере лежит отпечаток декоративной стилизации, характерной для рельефов бронзовых сосудов этого времени. Судя по всему, регулярная торговля уже привела к появлению особой единицы всеобщего эквивалента, которым стали раковины каури, сотнями находимые в богатых могилах.

Рис. 56. Комплекс иньской цивилизации.

Ремесленная и торговая деятельность сосредоточивалась в центрах городского типа. Сам Аньян представляет собой остатки столичного города (Li Chi, 1977). Полагают, что вся позднеиньская цивилизация как политическое объединение и его политический центр обозначались термином Шан, тогда как термин Инь прилагался к культовому центру в Аньяне (Степугина, 1982, с. 151), об исключительной значимости которого мы знаем по тысячам гадательных надписей, обращенных с запросами к верховным силам.

Рис. 57. Шань-Инь. Сосуд в виде слона.

Наряду с обычными жилищами в городе было сосредоточено множество монументальных комплексов, каждый из которых занимал значительную площадь. Правда, каркасно-деревянная архитектура иньского времени не оставила столь величественных объемов монументальных зданий, как Шумер или Хараппа. Но о существовании достаточно масштабных строений хорошо известно по остаткам платформ. К зданиям, вознесенным на такой стилобат, вели ступени, что нашло отражение и в начертании соответствующего знака в пиктографической письменности. Площадь платформ-стилобатов, открытых в Аньяне, достигала размеров 85X14.5 м, причем на них обнаруживаются остатки деревянных столбов-колонн, иногда с каменными устоями в основании. То, что для зданий дворцового типа отдавалось предпочтение прямоугольным строениям с помещениями, вытянутыми фронтально вдоль главного фасада, хорошо видно по раскопкам подобного сооружения в Паньлуне на Янцзы, явно следующего столичным архитектурным канонам (Кучера 1977 с. 110-112; Chang Kwang-Chin, 1980, p. 299-300).

С постройкой зданий общественного назначения, видимо дворцов и храмов, связаны и тут же расположенные могилы, содержащие жертвоприношения, для чего использовались как животные, так и люди. В Аньяне с тремя наиболее значительными зданиями связано 187 таких культовых захоронений, в которые было помещено 852 человека, 15 лошадей, 10 быков, 17 овец и 35 собак.

Исключительно обильны памятники иньской письменности, количественно уступающие, пожалуй, лишь месопотамским архивам. Правда, информативность этих памятников различна: в Шумере это хозяйственная документация, в Китае данные о хозяйственном и политическом функционировании общества облечены в культовую форму гаданий-запросов. Сами надписи делались на кости острым предметом, а затем для большей четкости натирались краской (рис. 58). Для гадания использовались щитки черепах, лопаточные кости крупных млекопитающих, а изредка и другие предметы, в частности фрагменты человеческих черепов. Уже в предшествующие периоды при гадании на лопатках животных в них высверливалась система отверстий, расположение которых должно было дать соответствующую информацию при гадании. Но лишь в позднеиньский период эти отверстия полностью заменяют надписи. Сами записи достаточно лаконичны и строились по принципу: вопрос — ответ-предсказание. Кроме того, обозначалась дата гадания, а также иногда информация о том, сбылось ли предсказание. В большинстве случаев это делалось при совпадении практических действий с прогнозом оракула. Таков, например, текст гадания о перспективах облавной охоты. «Гадали в третий день декады биньсюй завтра в день динхай вану строить засады на оленей, ловить. Да, поймали триста еще сорок восемь оленей». Много вопросов связано с внешнеполитическими событиями. Например: «Гадали в день динью. Гадание: ныне вану вести пять тысяч человек в поход на племя Земля. Получите покровительство, третья луна». Иньская пиктография представлена помимо гадательных надписей также короткими текстами на бронзовых изделиях, прежде всего на ритуальных сосудах. Она является прообразом современной китайской иероглифической письменности, что, собственно говоря, и послужило ключом к ее дешифровке.

Рис. 58. Аньян. Иероглифический текст. Черепаховый панцирь.

Военная функция иньского общества бесспорно стимулировала многие социально-политические процессы. В надписях упоминаются воинские контингенты, отправляющиеся в поход, насчитывающие в своем составе до 5000 человек. Предполагается, что постоянная армия иньских ванов состояла из 10 000 человек. Это были воины-профессионалы, обеспеченные превосходной бронзовой амуницией. В ее состав входили боевые топоры, секиры, луки совершенного типа, кинжалы, копья и шлемы. Ударную силу представляли колесницы, запряженные парой лошадей. Эти экипажи были как двухколесными, так и четырехколесными, причем ширина хода достигала 3 м. Система спиц, заменившая архаические цельновыделанные колеса, придавала им легкость и подвижность. Постоянная вооруженная сила требовала четкой организации. В надписях упоминается ряд должностных военных званий, хотя чтение их во многом остается предположительным. Так, упоминаются «служитель лошади», «начальник гарнизона», «начальник границ», «начальник лучников» и ряд других (Chang Kwang-Chin, 1980, p. 196).

Военные походы носили грабительский характер. Главная их цель состояла в получении добычи, захвате зерна, скота, военнопленных для жертвоприношений. Недаром знак «фа», графически воспроизводившийся в виде секиры и обезглавленного человека, означал как «военный поход», так и «человеческое жертвоприношение». Впрочем, имеются и свидетельства использования труда подневольных членов общества в различных производствах.

Эта своего рода милитаризация общественной жизни играла заметную роль в иньской цивилизации и составляла разительный контраст с раннеземледельческой эпохой, когда в яншаоских поселках практически отсутствовали укрепления и какое-либо оружие, кроме охотничьего.

Все эти факторы способствовали усложнению социальной структуры общества, подразделяющегося на группы, все более противостоящие друг другу как по социальному статусу, так и по степени материальной обеспеченности, нашедшей отражение прежде всего в образе жизни. Так, насчитывается 26 различных видов бронзовых сосудов, термины для обозначения которых традиционно сохранились в китайской лексике. Из них 12 предназначались для еды, 12 для вина или крепленых напитков и 2 для воды (Chang Te-K’un, 1960, p. 167). Совершенно ясно, что этот богатый набор дорогостоящих предметов предназначался отнюдь не для низших прослоек городских обитателей.

Еще более заметны эти различия в погребальных обрядах, причем они проявляются как в форме и размерах погребальных сооружений, так и в наборе предметов, помещаемых вместе с усопшим. Вершину соответствующей иерархической пирамиды образуют гробницы правителей иньского объединения — ванов. Они принадлежат к типу гробниц; сложившемуся еще в пору Эрлитоу, если не ранее, но доведены до гипертрофированной величины. Сами погребальные камеры имели размеры до 14X19 м при глубине 10 м. В камеру вели расположенные крестообразно длинные спуски. Усопший находился в деревянной усыпальнице, под полом которой часто помещалась собака. Деревянные стены иногда покрывались росписью. Однако жертвоприношениями собак дело не ограничивалось. Богатое бронзовое оружие, бронзовые сосуды, различные изделия из камня, в том числе круглая скульптура, буквально заполняли усыпальницы иньской элиты. Но наиболее впечатляющими были ритуальные захоронения людей, насильственно убитых и часто обезглавленных. Так, в одной из аньянских гробниц обнаружено 45 полных скелетов и 34 отдельные головы. Таков был погребальный обряд, установленный для верховных правителей, «единственных среди людей», как именует их историческая традиция.

От этой общественной вершины вниз уходил целый ряд социальных градаций, статус которых был соответственным образом закреплен установлениями погребальной церемонии. Здесь имеются и гробницы с богатыми дарами и человеческими жертвоприношениями, и гробницы с одним лишь выразительным инвентарем, и захоронения лошадей в сопровождении человека, которого китайские исследователи несколько условно именуют грумом. Пока социальная стратификация иньского общества по данным погребений слабо изучена, и приходится ограничиваться такими самыми общими характеристиками. Для усыпальниц правящего класса весьма характерна богатая гробница, открытая в Аньяне зимой 1975 г. (Chang Kwang-Chin, 1980, p. 87 — 88). Она имела размеры 5.6X4 м, но глубина ее достигала 7 м, что как бы приближает ее к «царским» захоронениям Аньяна. В центре находился гроб с основным погребением, в углу в яме — останки собаки и человека как ритуальные жертвоприношения. В нишах, по стенам располагались различные предметы, в том числе 1600 различных объектов, включая бронзовую и каменную скульптуру, и 7000 раковин каури. Более чем на 60 вещах, найденных в гробнице, проставлено имя «правительницы Хан», упоминаемой в гадательных текстах.

Безусловно, наиболее бесправной категорией были лица, ставшие объектом кровавых обрядов жертвоприношений. Число их весьма значительно. Так, человеческие жертвоприношения упоминаются в 2000 гадательных надписей, а 81 % черепов иньской эпохи, изучаемых антропологами, принадлежит обезглавленным людям. Ясно, что в жертву приносились пленные, захваченные во время походов. Так, в одном из запросов прямо сказано: «Гадали: принести ли в жертву у алтаря Земли людей из племени Цян» (Хрестоматия. . ., 1963, с. 443). В отдельных походах единовременно захватывалось до 1656 человек. Возможно, что в число жертв погребальных и посвятительных обрядов попадали и лица иных социальных групп, а не только рабы-военнопленные. Некоторые историки предполагают, что существовала сложная терминологическая система, означавшая разные категории людей рабского и подневольного состояния (Серкина, 1982). Эта социальная ситуация свидетельствует о далеко зашедшем противостоянии различных социальных групп в правовом отношении и по уровню благосостояния. Можно согласиться с исследователями, которые видят в иньском Китае раннеклассовое общество, скорее всего, проторабовладельческого или раннерабовладельческого характера.

Происхождение иньской цивилизации как культурного комплекса с точки зрения археологии сейчас достаточно определено. Недаром под руинами позднеиньского Аньяна лежат слои с материалами типа Эрлиган, а Чжэнчжоу содержит лушаньские наслоения. Развитие иньских комплексов — это закономерный итог спонтанной трансформации прежде всего хэнаньского Лушаня. Инновации, наблюдаемые в этих комплексах, включая формирование элитарной субкультуры, являются в первую очередь прямым результатом социальных изменений, происходящих на грани двух формаций. Однако это был отнюдь не изолированный феномен, отгороженный «китайской стеной» от соседних культур и народов. В первую очередь это касается бронзолитейного производства, о чем уже говорилось выше, и боевых колесниц, запряженных конями. Западное происхождение как самих колесниц, так и лошадей не может вызывать сомнений. Обстоятельный анализ деталей устройства аньянских колесных экипажей показал их полную тождественность колесницам, хорошо известным по древневосточной иконографии (Кожин, 1977).

В качестве одного из популярных объяснений этого феномена имеется точка зрения Э. Паллиблэнка о возможности вторжения в район среднего течения Хуанхэ небольшого числа воинов-колесничих, которые затем смешались с местным монголоидным населением и антропологически в нем бесследно растворились (Pulleyblank, 1966; Васильев, 1976, с. 301). Возможно, «экспорт оружия» был осуществлен и каким-то иным путем. В азиатских степях конный экипаж на колесах со спицами был известен по крайней мере с XVI в. до н. э., как свидетельствуют об этом раскопки некрополя военной знати степных скотоводов в советском Зауралье. На середину II тыс. до н. э. приходится широкое распространение в степях Казахстана, Южной Сибири и Киргизии племен с культурой андроновского типа, которым этот вид повозки был хорошо знаком, так же как и бронзовое оружие. Тип конной колесницы мог быстро распространиться и дальше по степной зоне, как об этом как будто свидетельствуют наскальные рисунки Монголии. Однако, если даже кучка воинственных степняков-скотоводов и проникла в долину Хуанхэ, этого было, разумеется, совершенно недостаточно для появления там феномена цивилизации.

Если Э. Паллиблэнк и некоторые другие сторонники западных импульсов в эволюции древнекитайского очага первых цивилизаций склонны выводить шанских правителей с запада, то недавно была высказана прямо противоположная точка зрения. Чжан, указывая на некоторые культурные параллели с традициями шаньдунского классического Лушаня, допускает приход шанской династии из восточных районов (Chang Kwang-Chin, 1980, p. 345).

Но все это не меняет основного фундаментального тезиса о том, что именно области по среднему течению Хуанхэ были исходной культурной, экономической и социальной базой иньской цивилизации как социокультурного комплекса. Эта цивилизация представляет собой региональный тип культуры, который в своем регионе послужил эталоном и образцом для целого ряда локальных формопроявлений. Сложившись как устойчивая структура в Хэнани, иньская цивилизация оказала стимулирующее воздействие на обширные ареалы, и уже раннеиньские и эрлиганские объекты или предметы, подражающие им, распространены на широкой территории от Пекина до Янцзы. Примечателен локальный центр Паньлун, недавно открытый на среднем течении Янцзы (Кучера, 1977, с. 110—112; Chang Kwang-Chin, 1980, p. 386—303). Здесь располагался небольшой укрепленный городок, занимающий площадь 290X260 м2. В центре городка находилось здание резиденции правителя, построенное по хэнаньским канонам, — на платформе с деревянными столбами-колоннами по периметру. По характеру могил можно говорить по крайней мере о трех социальных группах населения, причем гробницы элиты обложены деревом со следами росписи, а основное погребение покоится в деревянном гробу. В одной из гробниц было обнаружено 63 бронзовых изделия, в другой 22 ритуальных сосуда, повторяющих иньские образцы. Эта провинциальная реплика свидетельствует о доминирующем значении иньских эталонов, имеющих в глазах окружающих народов престижно-знаковый характер.

Не менее интересен и комплекс Суфутунь, обнаруженный в Шаньдуне. Здесь открыта гробница, повторяющая по плану и устройству мавзолеи иньских ванов. Хотя гробница была ограблена, но и оставшиеся вещи, в числе которых бронзовые изделия и раковины каури, свидетельствуют о богатстве погребального инвентаря. Основное погребение сопровождают жертвоприношения, включавшие 47 людей и 5 собак. Скорее всего, это погребальное сооружение принадлежало местному владетелю, возможно находившемуся в вассальных отношениях с иньским ваном (Кучера, 1977, с. 121 —126). И Паньлун, и Суфутунь находятся, собственно говоря, за пределами шанской политической метрополии. В нуклеарной части иньского объединения также существовал ряд местных центров с престижными строениями, расположенными на платформах, как например городище Шисянгоу в Хэнани (Археология Зарубежной Азии, 1986, с. 316). Так общие закономерности формирования и структуры первых цивилизаций нашли в Восточной Азии конкретное воплощение.

Древние культуры Перу и Мезоамерики

Общества Нового Света, уступавшие по первому впечатлению на несколько порядков столкнувшейся с ними феодальной Европе, ко времени появления испанских каравелл уже имели за своими плечами долгий путь развития и огромный культурный потенциал. Он первоначально остался вне зоны внимания первопроходцев-конкистадоров, да и, пожалуй, державы Монтесумы и инков не были пиком культурного прогресса, претерпевшего за долгую историю древнеамериканских цивилизаций череду подъемов и замедленного развития. Подобно ахеменидской державе Древнего Востока оба государства Нового Света по существу представляли собой политический консорциум удачливых воинственных нуворишей, строивших свое культурное и художественное величие на фундаменте более древних и высокоразвитых местных культур.

Различного рода исследования и разработки и в первую очередь археологические открытия привели к тому, что сейчас американские материалы являются важным источником для изучения проблемы становления и развития первых цивилизаций как важного феномена мировой истории. За периодом открытия самих археологических комплексов эпохи формирования и развития первых цивилизаций последовало обнаружение той самой раннеземледельческой эпохи, которая послужила базовым пластом и для цивилизации Старого Света. Более того, исследования 70-х—начала 80-х гг. показали, что первые опыты окультуривания растений имеют почти такую же древность, как и древнеземледельческие комплексы традиционной «родины земледелия» — Передней Азии. Концепция независимого характера этих процессов в Новом Свете как генерального направления развития не поколеблена многочисленными попытками найти те или иные истоки для американских культур по другую сторону двух океанов (Jennings, 1983, р.337 sqq.), что открывает огромные возможности для сравнительно-типологического анализа.

Основные центры древних цивилизаций Нового Света хорошо известны — это Перу и Мезоамерика. Новые исследования показали, что в ряде других субрегионов также формировались сложные структуры: например, на юго-западе США в бассейне Миссисипи, — с широким распространением в качестве основной продовольственной культуры кукурузы; после в XI—XII вв. сложились крупные социально-политические объединения и создавались значительные культовые центры главным образом при помощи насыпей — своего рода варварский аналог монументальной архитектуры, процветавшей в зоне урбанистических цивилизаций. Здесь, кстати, устанавливается интересная картина динамики хозяйственного уклада, основанного на искусственном возделывании растений. Истоки этого уклада уходят в IV тыс. до н. э., когда началось искусственное выращивание некоторых местных технических растений, дающих волокно для домашних промыслов, и малопитательных сортов, идущих в пищу. Однако лишь интродукция кукурузы с юга, имевшая место около 400 г. н. э., резко улучшила пищевой баланс и дала толчок росту населения. Между 800—1000 г. н. э. происходит становление полевого земледелия, основанного на выращивании культуры, что послужило экономической основой становления миссисипских объединений — чифдомов. 1 Типологически это явление напоминает ранние шаги по окультивированию растений в Юго-Восточной Азии, не приводившему долгое время к существенным экономическим и культурным сдвигам.

Важные открытия были сделаны в Эквадоре и соседней Колумбии, или в североандском регионе, как его именуют некоторые американские исследователи (Jennings, 1983, р. 139 sqq.). Приблизительно после 4000 г. до н. э., когда установился современный уровень моря, началось интенсивное развитие общин в приморских речных долинах и эстуариях. Именно в этом регионе отмечено изготовление древнейшей в Новом Свете глиняной посуды. На атлантическом побережье Колумбии это комплекс типа Пуэрто Хормиге, относящийся к III тыс. до н. э. и связанный с деятельностью рыболовов и собирателей моллюсков. Изготовлявшиеся здесь в это время полусферические чаши и шарообразные кувшины украшены несложным орнаментом, наносившимся процарапыванием или оттисками при помощи раковин (Reiched- Dolmatoff, 1965). Еще большую сенсацию произвело в 60-е гг. открытие на тихоокеанском побережье Эквадора культуры Вальдивии, датируемой второй половиной III — первой половиной II тыс. до н. э. (Meggers а. о., 1965). Здесь лепная керамика сравнительно богато украшена нацарапанным орнаментом, штампами, налепами и лощением. В ряде отношений эта нарядная посуда напоминала орнаментированную керамику среднего периода японского неолита, известного под собирательным понятием Дземон, за которым в настоящее время, судя по всему, скрывается целый ряд отдельных культур и других локальных подразделений. Это внешнее сходство породило эффектную гипотезу о том, что обе приморские культуры находятся в генетической связи и что древнейшая керамика Нового Света обязана своим происхождением японскому неолиту. Однако новые открытия вскрыли более сложную картину реальной действительности (Lathap а. о., 1975). Прежде всего оказалось, что тезис о преимущественной ориентации общин культуры Вальдивии на продукты моря нуждается в существенной корректировке. Многие поселения не являются, строго говоря, прибрежными, в наборе артефактов много терочных камней, уточненные исследования установили даже наличие в культурном слое остатков культивируемой кукурузы, причем, как свидетельствуют отпечатки зерен в глине посуды, это были по меньшей мере два разных сорта. Таким образом, вместо однолинейной морской ориентации налицо комплексная земледельческо-рыболовческая экономика. Затем был открыт более ранний комплекс с керамикой типа Сан-Педро, не имеющей ничего общего с японским Дземоном (Bishoff, Cambor, 1972). В результате практически мало серьезных исследователей разделяют гипотезу о трансокеанской миграции выходцев с японских островов (Jennings, 1983, р. 346). Этой комплексной экономике соответствовал налаженный быт — поселения Вальдивии состояли из овальных в плане каркасных домов. На одном памятнике открыты два центральных, более значительных по размерам строения, которые играли роль общественных центров.

На основе комплексов Вальдивия—Сан-Педро идет дальнейшая эволюция экономики и культурных комплексов Эквадора, представленных целым рядом локальных и временных подразделений. В период около 500 г. до н. э. — 500 г. н. э. появляются крупные сооружения в виде террасированных пирамид, иногда облицованных камнями, распространяется обработка меди и золота, а также их сплавов, оставившая ряд выдающихся художественных произведений. Для североандского региона это в целом был безусловный прогресс, но общий уровень развития заметно уступает одновременно культурам как Перу, так и Мезоамерики. Поэтому построения отдельных исследователей, предлагающих приписывать этому региону особую роль в формировании перуанского Чавина и мезоамериканских олмеков (Lathrap, 1974), едва ли имеют прочные основания. Таким образом, Перу, или, говоря шире, центральноандский регион, и Мезоамерика остаются основными полигонами для рассмотрения процесса формирования цивилизаций на американских материалах.

В ряде отношений область Перу была весьма благоприятна для развития древних культур (Keatinge, 1988). Прибрежные районы представляют собой серию чередующихся речных долин (Моче, Чикама и др.) и пустынных пространств. Дожди идут только в горах, и поэтому роль речных артерий особенно велика. Исключительным разнообразием отличается морская фауна — биомасса моря здесь наиболее богатая в западном полушарии. У берега в океане восходящие потоки приносят к поверхности воды с азотистыми соединениями и фосфатами, что образует исключительно благоприятную среду для развития морских организмов. При этом большинство моллюсков и мелких рыб можно добывать круглогодично, что способствовало стабильности существования древних коллективов и упрочению фактора оседлости. Высокогорье Анд характеризуется наличием больших плато, представляющих собой сухие теплые степи. Осадки обеспечивают развитие террасного земледелия. Выше зоны возможного земледелия расположены альпийские луга, где пасутся стада лам и альпаг.

Доинкские древности стали известны еще с конца XIX в., когда обширные раскопки провел немецкий исследователь М. Уле. Они рано вызвали нездоровый интерес антикваров, причем особой популярностью стали пользоваться первоклассные художественные сосуды культуры мочика. Изучению этих могильников значительное внимание уделил перуанский исследователь Р. Ларко-Ойле, периодизация которого для древностей мочика в целом сохраняет свое значение (Larko-Hoyle, 1938—1939). Большая сухость климата способствовала хорошей сохранности на побережье изделий из органических материалов, которые как бы мумифицировались. В частности, собрание древнеперуанских тканей, причем, как правило, высокохудожественных, является лучшей в мире коллекцией, характеризующей древнее ткачество. Большое значение имело комплексное исследование памятников в долине Виру, в котором принимали участие ведущие специалисты США и Перу. Общая периодизация строилась американскими исследователями, как и в Мезоамерике, по периодам или фазам — раннеземледельческой, формативной, экспериментальной и т. п. (см., напр.: Mason, 1957; Willey, 1971). С конца 60-х гг. большое внимание в исследовательских разработках стало уделяться реконструкции древних хозяйственных и в меньшей мере социальных систем (Д. Латрап, М. Мосли, И. Шимада и др.). Обращаются к древней истории Перу и советские исследователи (Башилов, 1972; Березкин, 1973). Для изучения перуанского очага земледелия решающее значение имели комплексные исследования Р. Мак-Нейша в высокогорных областях (Mac Neish а. о., 1975а). Значительное количество богатейшего иконографического материала — от каменных рельефов до керамической и стенной росписи — определило большой удельный вес таких разработок в перуанской археологии, как стилистический анализ, культово-мифологические реконструкции и т. п. Много слабее разработаны вопросы типологии массовых видов артефактов и выделения археологических комплексов как статистически устойчивых сочетаний типов, а не только различных керамических стилей.

Археологические комплексы перуанского побережья III тыс. до н. э., одно время именовавшиеся памятниками типа Уака-Приета (Bird, 1948; Mason, 1957, Willey, 1971), выделяются американскими исследователями в особый докерамический, или так называемый хлопковый, период (Березкин, 1969, 1980). Основой их существования была высокоразвитая морская экономика (Moseley, 1975). Именно море доставляло основной объем продуктов питания. Помимо рыбы добывались тюлени, морские львы, киты, производилась охота на пеликанов и пингвинов, в огромном количестве собирались моллюски. На некоторых памятниках их раковины составляют до 25 % на 1 м3 культурного 229

слоя. Выращивание растений, в частности тыквы и хлопка, по которому был назван период в целом, было связано в значительной мере не с пищевыми, а с техническими потребностями, в том числе с изготовлением различных сетей с грузилами и поплавками. Для плетения использовалось травянистое растение хунко, а в качестве поплавков плоды тыквы-горлянки. Возделывание нескольких видов бобов и некоторых фруктов дополняло рацион, не меняя его общей ориентации на дары моря. Каменные и костяные орудия полностью удовлетворяли потребности этой неолитической, по меркам археологии Старого Света, культуры (рис. 59).

Комплексная хозяйственная база обеспечивала высокую степень стабильности.

Оседлые поселки, состоящие из разнообразных строений, буквально заполняют прибрежные части речных долин. Таково, например, поселение Асперо, занимавшее площадь около 10 га (Moseley, Willey, 1973). Свидетельством значительных производственных возможностей местного общества, так же как и уровня его организации, являются крупные платформы, самая высокая из которых в Асперо достигает 10 м. Эти террасированные платформы, нередко облицованные камнем, стоят у истоков развития монументальной архитектуры древнего Перу. На платформах располагались комнаты и дворики. Интерьер строений часто украшали ниши и фризы, выполненные из сырцового кирпича, именуемого по местной терминологии адобом. Еще большую площадь занимает поселение Эль-Параисо, находящееся в 2 км от моря в устье р. Чиллон (Engel, 1966). Здесь расположено шесть холмов, являющихся остатками монументальных платформ, и многочисленные другие строения. Холмы имеют высоту от 3 до 6 м, крупнейший достигает 250 м в длину и 50 м в ширину. Подсчитано, что для сооружения этих платформ из соседних скал доставлено почти 100 000 т камня. Возможно, Эль-Параисо было своеобразной столицей прибрежного населения подобно Чатал-Хююку в Малой Азии. Правда, сам культурный слой в Эль-Параисо весьма скуден. Прочная оседлость и относительная стабильность, обеспечиваемая ориентацией на морские ресурсы, вели к развитию благосостояния. Хлопок шел не только на утилитарные потребности в виде сетей — из него изготовлялись многочисленные ткани, в том числе и богато орнаментированные.

Условия жизни и быта становятся лучше по многим параметрам. Тростниковые хижины сменяются домами, сооружавшимися из камня на глиняном растворе или из сырцового кирпича. Нередко поселения в целях предохранения от эрозии сооружались на холмах, склоны которых укреплялись подпорными стенками. Видимо, эта традиция дала толчок к возведению искусственных платформ с террасами, столь типичных для древнеперуанских цивилизаций. Из глины изготовлялись статуэтки и небольшие конусы, возможно бывшие фишками для игры. Все больше входило в быт прикладное искусство: сосуды из тыкв украшают геометрические узоры. На тыквах имеются изображения змей, кондоров, крабов и людей. К услугам древних модниц были и зеркала, в которых роль линзы играл осколок обсидиана, вставленный в глиняную оправу. Своеобразие докерамической культуры Перу заключается в комплексном характере экономики, где земледелие было в значительной мере укладом, ориентированным частично на технические нужды, а не на производство продуктов питания. Повышение его удельного веса и преодоление морской доминанты составляло генеральное направление дальнейшего развития. Было даже предложено видеть в этом особый путь становления земледельческой экономики (Массон, 1971в, с. 135).

Вместе с тем оставался открытым вопрос о первоначальных центрах доместикации. Но, как показали работы экспедиции Р. Мак-Нейша, в Перу, как и на Ближнем Востоке, нуклеарной зоной окультуривания флоры были горные области (Mac Neish а. о., 1975а; Башилов, 1979, 1980). Экспедицией был выбран в горах район Аякучо, отличающийся обилием пещер и относительно сухим климатом. Здесь в результате раскопок в пещере Пикимачай удалось наметить археологическую периодизацию с достаточно четкой характеристикой растительных остатков для отдельных этапов. В слоях периода Хайва, ориентировочно датируемого 6600 — 5500 гг. до н. э., найдены остатки окультуренных перца, тыквы-горлянки и кустарника, содержащего красный пигмент, широко применявшийся аборигенами в быту, подобно тому как использовали охру ранние земледельцы Ближнего Востока. Правда, остается не ясным само происхождение ряда видов, не имеющих в горах дикорастущих предков. На стадии Пики (5500 — 4300 гг. до н. э.) появляются окультуренные растения, уже имеющие более существенное значение для пищевого баланса, — особый сорт лебеды и, видимо, съедобная тыква. Решающий скачок в этом отношении был сделан в период Чиуа (4300 — 2800 гг. до н. э.), когда обитатели пещеры начали выращивать фасоль, кукурузу и хлопок. Эти данные о раннем возделывании растений были подтверждены в результате раскопок другой пещеры — Гитарреро, где два сорта фасоли возделывались, видимо, уже в VI тыс. до н. э. В пещере Пикимачай отмечены свидетельства и другого направления становления производящей экономики — разведения морских свинок и лам. Правда, остеологические материалы диких и домашних особей ламы трудно различимы, и поэтому исследователи используют такой показатель, как резкое увеличение среди костей процента молодых особей. По этому показателю к середине IV тыс. до н. э. лама уже была приручена и доставляла человеку как продукты питания, так и превосходную пряжу. Таким образом, в горных областях Центральных Анд в VII — IV тыс. до н. э. происходил процесс становления двух китов производящей экономики — земледелия и скотоводства. Вероятно, именно ранние широтные контакты способствовали распространению некоторых видов культивируемых растений и на перуанском побережье. Однако, если истоки земледелия лежали в горных районах, отнюдь не мрачные пещеры и скальные навесы явились центрами дальнейшего прогресса, широко использующего экономический эффект наметившихся перемен. Это произошло на побережье, где устойчивая морская экономика с земледельческим укладом позволила достичь заметных успехов в культуре и благосостоянии.

Внешним археологическим признаком наступления нового периода явилось появление керамических сосудов, происшедшее около 1800 г. до н. э. До этого в качестве сосудов употреблялись изделия из камня или из органических материалов, хотя пластические свойства глины сравнительно широко использовались и ранее. Таким образом, и в местном обществе были налицо предпосылки для возникновения керамического производства и во всяком случае его заимствование из Эквадора, если оно и имело место, легло на благоприятную почву (Jennings, 1983, р. 209). Первоначальные формы сосудов были однообразны, а орнаментация ограничивалась, как и узоры на сосудах из тыкв, несложными резными рисунками геометрических очертаний и криволинейными узорами. Одновременно среди возделываемых растений появляется кукуруза, и земледелие начинает выдвигаться на первый план, заметно тесня традиционную морскую экономику. Высказывалось мнение, что в последней назревали кризисные явления, активизировавшие поиски новых источников пищи (Jennings, 1983, р. 211). Важно то, что явно прослеживается культурная преемственность.

Рис. 59. Комплекс Уака-Приета.

Выделяется ряд локальных комплексов керамического производства в прибрежных районах, из числа которых наиболее известен комплекс Гуаньяпе. Поселения часто находятся на прежних местах, хотя в культурных слоях кое-где наблюдается перерыв. Наряду с этим новые поселки располагаются в речных долинах, в стороне от морского побережья, демонстрируя хозяйственную переориентацию их обитателей. Засушливый климат побережья с малым количеством осадков позволял развивать земледелие в сколько-нибудь значительных масштабах только на основе искусственного орошения. Не исключено, что уже в докерамический период при возделывании хлопка применялся полив посевов, но теперь масштабы орошаемого земледелия, естественно, возросли, с чем, в частности, и связаны изменения в системе расселения. Захоронения лам, возможно культовые, указывают на развитие скотоводства.

Старые культурные традиции проявляются и в устройстве террасированных платформ. Более того, есть данные, что именно с середины II тыс. до н. э. начинается новый этап развития монументальной архитектуры, особенности которого в виде ступенчатых платформ-пирамид и каменной облицовки сложились еще в III тыс. до н. э. Для II тыс. до н. э. особый интерес представляет комплекс Серро-Сечин, имеющий в плане форму квадрата со стороной, равной 52 м. Высота одной из наиболее хорошо сохранившихся частей достигает 10 м. Самое интересное здесь — это облицовка каменными плитами, на которых выразительными рельефами изображены различные персонажи, в том числе и в батальных сценах. Так, мы видим воинов, пленников, отрубленные головы — тематику, позднее весьма популярную в цивилизациях Нового Света. Использование каменных рельефов было принципиально новым шагом в монументальном строительстве, вело к органическому синтезу разных форм искусства. Правда, высказывались и сомнения в столь ранней датировке этого выразительного комплекса (см. об этом: Mason, 1957, р. 45; Березкин, 1982, с. 50—52; Jennings, 1983, р. 213). Однако в принципе наличие таких богато декорированных архитектурных комплексов по крайней мере во второй половине II тыс. до н. э. едва ли может вызвать сомнения. Так, на окраине Лимы расположен огромный комплекс Гарагай с большими раскрашенными рельефами, причем его основные постройки восходят к XVIII—XVI вв. до н. э. На высокогорье ко II тыс. до н. э. относится комплекс Пако-пампа, занимающий площадь 200X400 м при высоте 35 м. На одной из его верхних террас расположено святилище с каменными колоннами, наверх ведет парадная лестница, среди архитектурного декора имеются и каменные скульптуры ягуаров (Lambreras, 1974; Березкин, 1982, с. 52 — 53). Все это позволяет заключить, что в это время в первую очередь на побережье была создана эффективная система получения продуктов питания, а общественные структуры позволяли осуществлять достаточно масштабную кооперацию для возведения монументальных и трудоемких культовых комплексов. Таким образом, во II тыс. до н. э. в районах побережья идет активный процесс наращивания экономического, культурного и интеллектуального потенциала, составившего базовый фундамент древнеперуанских цивилизаций. Вместе с тем территориальная обособленность групп общин, разбросанных по речным долинам, как и накапливаемые ими богатства, способствовала обострению межгрупповых конфликтов, переходивших, судя по рельефам Серро-Сечина, в прямые вооруженные столкновения. Эта сторона общественного развития стимулировала институализацию власти лидеров, являющихся не только организаторами хозяйственной деятельности и культовых церемоний, но и военными вождями.

Вместе с тем конкретная историческая ситуация сложилась таким образом, что художественный и в определенной мере идеологический архетип, определивший последующее развитие, сформировался не на побережье, а в горной зоне. Его блестящим выражением является изысканный монументальный комплекс Чавин де Унтар, расположенный на высоте 3000 м в небольшой горной долине (Tello, 1943). Возведение комплекса началось ориентировочно около 1200 г. до н. э., и с пристройками и ремонтами он просуществовал в течение не менее пяти столетий (Rowe, 1962; Lembreras, 1974).

Центральную его часть образовывала ступенчатая пирамида, тщательно облицованная каменными плитами, перемежающимися с каменными же головами людей и рельефами, изображающими змей и ягуаров. На верх пирамиды вела лестница, обрамленная колоннами, также покрытая рельефами, изображающими фантастических монстров. Раскопки оплывших массивов около пирамиды показали, что здесь располагались два строения, названные храмами. В одном из них, видимо, находилась каменная стела с изображением божества с жезлами в руках. В длину комплекс достигает почти 250 м, а его стены местами сохранились на 15-метровую высоту.

Совершенно ясно, что данные сооружения не были возведены силами обитателей небольшой горной долины и что к этому мероприятию была привлечена значительная рабочая сила (Jennings, 1983, р. 216). В этом архитектурном памятнике принципиально новыми были по существу лишь масштабы строительства из каменных блоков, поскольку путем простой кооперации ступенчатые пирамиды давно уже возводились на побережье, да и в горных районах. Иное дело архитектурный декор. В каменных рельефах Чавина воплощен единый выдержанный стиль изощренной символики. В такой манере воспроизведены и кошачьи хищники, и клыкастые божества в многоярусных головных уборах, и монстры антопоморфного облика с атрибутами ягуаров. Фигуры покрывают орнаментальные узоры со спиралевидными элементами. Этот законченный стиль на многие столетия оказал определяющее воздействие на культуры как прибрежных районов, так и высокогорья. Прямые импульсы Чавина и чавиноидные влияния мы видим и в росписи на керамике, и в орнаментации тканей, и на других предметах прикладного искусства. Безусловно, в данном случае были найдены художественные и сюжетные решения, отвечающие нормативам мифологического мышления, что и определило их эталонный характер. Художественные инновации превратились в традиции, ставшие одним из фундаментальных достижений перуанского очага цивилизации. Неудивительно, что время от времени в различной форме воскрешается концепция об огромных масштабах чавинских воздействий, включая олмекскую культуру Мезоамерики (Lamberg- Karlovsky, Sabloff, 1979, p. 249). Само происхождение Чавина породило немало противоречивых высказываний и гипотез. Была даже высказана точка зрения, что это не культура, а отражение религиозного культа, получившего быстрое и широкое распространение (Willey, 1951). Некоторые исследователи в поисках истоков Чавина готовы простирать взоры вплоть до Амазонии. Однако что касается самих сооружений, то архитектурная традиция и строительное дело уводят нас в круг оседлых культур Перу и перуанского побережья в первую очередь, где очень рано, и видимо на утилитарной основе, сформировалось возведение террасированных платформ как архитектурная идея.

В течение I тыс. до н. э. на побережье Перу идет активный процесс развития раннеземледельческих обществ, превращающихся во все более сложные социально¬культурные организмы. В археологическом воплощении они представлены рядом комплексов, возможно в ряде случаев являющихся отдельными культурами и различающихся, как правило, типами керамики теперь неизменно пышно орнаментированной. Природная ситуация — наличие ряда обособленных речных долин — усиливала мозаичность древних культурных комплексов. Из их числа значительный интерес представляет комплекс Куписнике на северном побережье и Паракас на южном.

Культура Куписнике связана с широким освоением речных долин оседлыми земледельцами, возделывавшими в первую очередь кукурузу. Второе место среди пищевых растений занимали бобовые. На поселениях известны культовые центры, располагавшиеся на платформах, куда вели многоступенчатые лестницы. Интерьер этих строений нередко украшали рельефы и даже фрески. Последние украшают стены Уака- Люсия в Батан-Гранде, где открыта также лестница длиной 16 м и глиняные колонны диаметром 1.2 м и высотой 3 — 4 м (Березкин, 1983б). Масштабы сооружений и выработанные архитектурные каноны позволяют рассматривать их как подлинные храмовые комплексы.

Устойчивое получение продуктов питания способствовало развитию специализированных производств. Так, по стилистическим признакам к этой культуре относят золотые украшения, отражающие воздействия Чавина. Применялась техника ковки, чеканки и спайки, но литье еще не было известно (Lothrop, 1951). В специализированное художественное производство начало превращаться и изготовление парадной керамики, обычно находимой в погребениях. Здесь широко применялся рельеф и известны превосходные сосуды в виде людей, растений, животных, моделей домов. Отдельные образцы выполнены с портретной выразительностью, предвосхищающей реализм глиняных шедевров мочика. Типологически выделялась и форма сосуда с петлеобразным носиком-ручкой, условно именуемой сливом в виде стремени (Mason, 1957, р. 50). Этот керамический тип также затем будет весьма популярен в мочикской культуре. Несмотря на успехи металлургии, связанной с производством престижных объектов, орудия и оружие изготовлялись из камня и кремня.

Те же черты специализации производств мы видим и в культуре Паракас середины I тыс. до н. э., где в качестве коллективных усыпальниц использовали искусственные пещеры, получившие название каверн. Керамика с многоцветной росписью содержит мотивы, восходящие к традициям Чавина. Мумифицированные тела заворачивали в богато орнаментированные одежды, как правило, в несколько слоев, расходуя при этом многие десятки метров материи. Вместе с тем особой разницы между погребенными по характеру обряда или другим признакам еще не отмечается.

В раннем Паракасе представлены и скульптурные сосуды в виде голов монстров с клыками, имеющие сверху петлеобразную полую ручку, завершающуюся носиком («слив в виде стремени»). Изготовление различных материй, в частности тканей ажурного переплетения, явно обособляется в специализированное производство, требующее высокой профессиональной подготовки. О прогрессе металлургии свидетельствуют медные и золотые предметы. Подобный высокий экономический и технологический потенциал способствует культурному и социальному прогрессу.

Эти явления ярко выражены в культуре Наска, наследующей Паракасу. Она также известна преимущественно по материалам некрополей и сосредоточена главным образом на южном побережье Перу. Золотая фольга, найденная в памятниках этой культуры, свидетельствует о знакомстве с металлом, но широкого распространения он еще не получает. Крупнейшим центром, видимо столицей, этого общества было городище Каучачи, расположенное в долине р. Наска, давшей имя всему археологическому комплексу. Само городище недостаточно исследовано, хотя утверждается, что руины распространены на территории чуть ли в 1 км2 (Jennings, 1983, р. 217). Имеется здесь и террасированная пирамида высотой около 20 м. Еще более грандиозны знаменитые фигуры, выложенные камнями на поверхности земли, изображающие рыб, птиц, обезьян. Отдельные линии иногда идут до 10 км. Вокруг этих сооружений возникло немало научной и околонаучной литературы, но по существу дальше самых общих соображений о культовом и астральном характере этих фигур их интерпретация не продвинулась. Во всяком случае, огромные усилия, затраченные на их сооружение, несомненны, что, так же как и десятки метров ткани, пеленающих мумии, свидетельствует о непроизводительных с позиций нашего прагматического мира затратах, напоминающих в социологическом плане огромные расходы на заупокойный культ в древнем Египте. Имеется и другая линия свидетельств, указывающих на сложную структуру общества Наска. Изображаемые в росписи на керамике и в узорах на тканях фигуры людей и фантастических существ уводят нас в сложный мир мифологии и идеологии, отражающий через причудливые преломления в конечном счете земные реалии. Как указывает Ю. Е. Березкин, здесь представлены три основные темы: культурные растения и плодородие полей; водные существа и рыбная ловля; человеческие жертвоприношения (Березкин, 1982, с. 27). Иногда изображены жрецы, рядом с которыми на алтарях лежат отрубленные головы. Помимо культово-ритуальных аспектов это, видимо, свидетельствует и о продолжающемся противоборстве между жителями соседних долин. Отмечается, что на поздних этапах Наска среди божеств главное место занимают богиня с растениями и потоками воды, выходящими изо рта, — образ достаточно прозрачной семантики и усатый воин, возможно, ее супруг. Не исключено, что это отражает процесс институализации власти в обществе Наска и выдвижение на первый план верховного правителя, опирающегося в значительной мере на свои военные функции.

Рис. 60. Мочика. Антропоморфный сосуд. Керамика.

Рис. 61. Мочика. Голова воина. Культовый сосуд. Керамика.

Первые этапы культуры Наска восходят к III — I вв. до н. э., но ее развитие продолжается и много столетий спустя. Однако именно в это время на северном побережье Перу уже складывается мощная культура, которая распространяет свое влияние далеко на юг и которую можно рассматривать как первую цивилизацию Южной Америки. Это культура мочика, прославившаяся своей художественной керамикой, тысячи образцов которой заполняют музеи и частные коллекции (рис. 60 — 63). Этой выразительной социокультурной общности посвящен целый ряд общих и специальных работ (Bankes, 1980; Benson, 1972; Donnan, 1976, 1978). В СССР последние годы ею специально занимается Ю. Е. Березкин (Березкин, 1983а). Она сформировалась во II — I вв. до н. э. на северном побережье Перу в долинах Моче и Чикама на основе местных оседлых культур, испытывавших, как и многие другие в эту эпоху, воздействие чавиноидных традиций. Как для археологического комплекса для мочика характерны керамика со сложной сюжетной росписью, скульптурные сосуды, изготовлявшиеся в формах, часто с полой петлеобразной ручкой на тыльной стороне, завершающейся носиком («слив в виде стремени»), медные тесла и булавки с фигурным навершием, биконические терракотовые пряслица (рис. 64).

Рис. 62. Мочика. Культовый сосуд. Керамика.

После наступления нашей эры начинается распространение мочикской культуры в южном направлении, где, судя по симбиозным проявлениям в материальной культуре, частично ассимилируется местное население со своими локальными традициями, восходящими к раннеземледельческому пласту.

Технологический базис мочикской цивилизации создавал все предпосылки для социального и культурного прогресса. Ирригационное земледелие, возделывавшее широкий спектр продовольственных и технических культур, было основано на сложной системе каналов, максимально использующих водные ресурсы речных долин. Как правило, магистральные каналы были парными, и в головной части отходили под острым углом, что облегчало забор воды. Длина каналов порой достигала 20—30 км. В отдельных случаях переброска вод осуществлялась по акведукам, построенным из сырцового кирпича. Известны и орудия древних земледельцев-ирригаторов, как реальные рабочие инструменты, так и их престижные аналоги, помещавшиеся в гробницы элитарной верхушки. Это были лопатки двух типов — с узким лезвием, длиной около 1.5 м и более короткие, длиной в 40 — 60 см, видимо предназначавшиеся для обработки полей уже после первоначального взрыхления. Как отмечает Ю. Е. Березкин, инкские параллели позволяют считать первый инструмент мужским, а второй женским (Березкин, 1983, с. 32). Лопатка-землекопалка, найденная в богатом погребении, имеет медное лезвие, прикрепленное к древку медными гвоздиками, и резное навершие.

Рис. 63. Мочика. Сосуд в виде божества кукурузы. Керамика.

Высокой эффективности орошаемого земледелия мочика полностью соответствовал развитый сектор ремесленных производств. По уровню металлургии и металлообработки мочика занимала ведущее положение в Новом Свете (Emmerich, 1965; Patterson, 1971; Donnan, 1973; Березкин, 1983а, с. 35-37).

Здесь была широко освоена плавка металлов, установленная по отходам производства, по тиглям, горнам, слиткам металла и по изображениям производственных процессов в памятниках искусства. Художественные металлические изделия ясно показывают, что была освоена и техника литья по утраченной модели. При этом главным металлом была медь, но использовались также золото (часто в сплаве с медью), серебро и свинец. Из меди и серебра делались сосуды и разнообразные украшения. Медь шла на изготовление тесел, булавок, зеркал, булав, наверший для шлемов. Золотые маски, находимые в кладах, свидетельствуют о значительных успехах мочикской торевтики. Дифференциация образа жизни отразилась и в использовании драгоценных металлов для изготовления бытовых объектов в престижном варианте, как это видно по копьеметалке, сделанной из золота.

Продукцию полей дополняли рыболовство и морской промысел, а также разведение домашних животных. Как и в докерамические времена, использовались сети с поплавками из тыквы-горлянки, но крючки удочек уже изготовлялись из меди. К числу домашних животных принадлежала лама, содержащаяся иногда в загонах. Иногда, видимо, в пищу шло и мясо собак.

Рис. 64. Комплекс цивилизации мочика.

Керамическое производство, любимое археологами за массовость стандартной продукции, почти не испытывающей разрушающего воздействия природных факторов, в пору мочика по существу стало художественным промыслом. Во всяком случае, это касается парадной посуды, изготовлявшейся в составных формах. Посуда обжигалась с помощью специальных горнов, но гончарный круг, спорадически встречающийся в Перу, не получил там в доколумбовы времена сколько-нибудь массового распространения (Березкин, 1982, с. 41— 42). Вместе с тем несомненно, что выделка парадной посуды была высокоспециализированным производством, делом рук мастеров-профессионалов, сочетавших технические навыки и дарование скульптора. Скорее всего, мастерство традиционно передавалось из поколения в поколение. На одном из крупных мочикских поселений — городище Пампа-Гранде в квартале, примыкающем к культовому монументальному центру, обнаружен целый ряд ремесленных мастерских, включая меднолитейное производство. Но число жилых помещений в этом квартале было явно ограничено. Это заставило автора раскопок И. Шимаду заключить, что здесь трудились мастера, приходившие на работу из находящихся в стороне жилых кварталов (Schimada, 1978; Березкин, 1983а, с. 125). Как бы то ни было, перед нами явная концентрация производственной деятельности, прямой аналог крупным специализированным мастерским или кварталам ремесленников Ближнего Востока. Уровень технологического развития мочикских ремесел, безусловно, нуждался в подобной общественной организации производства, в кооперации, осуществляемой не только в поливном земледелии, но и в производствах, достигших высокой степени специализации.

Этот экономический фундамент стал надежной основой цивилизации мочика. Ее основными центрами были крупные поселения с комплексами монументальной архитектуры, символизирующими экономическое могущество и идеологическое единство воздвигшего их общества. Вероятно, эти центры можно рассматривать как поселения городского типа, места концентрации специализированной деятельности, выполняющие специфические функции. Так, древний центр мочика, вероятно столица их общества, располагавшийся в низовьях р. Моче, занимал площадь около 60 га. Здесь находятся две крупные ступенчатые пирамиды — Уака-дель-Соль высотой около 40 м, имеющая в основании 159X34 м2, и Уака-дела-Луна высотой 20 м с основанием 85X95 м2. Среди многочисленных строений, расположенных на этих монументальных возвышениях, имелись помещения, украшенные неоднократно возобновлявшимися росписями. Высказывалось предположение, что Уака-дель-Соль была связана с заупокойными обрядами, поскольку там обнаружено сравнительно богатое погребение, а ряд ценных предметов, включая золотые и серебряные изделия, происходит из случайных и прямо грабительских раскопок, производившихся на этом участке (Березкин, 1983, с. 43—44). Около Уака-дела-Луна также располагался могильник, в котором отдельные погребения содержали до 75 сосудов.

Интересные наблюдения были сделаны американскими исследователями при более детальном изучении конструкций гигантских пирамид столицы мочика (Hastings, Moseley, 1975; Moseley, 1975b). В пирамидах Солнца и Луны было установлено наличие на сырцовых кирпичах, пошедших на постройку, разнообразных знаков, число которых достигает сотни. Кирпичи эти лежали не вперемешку, а компактными группами, и к тому же различные знаки коррелировали с различным составом глины, пошедшей на их изготовление. Исследователи предположили, что знаки маркируют результаты деятельности отдельных общин, которые участвовали в возведении этой грандиозной постройки. Отдельные массивы возводились посекционно и, судя по всему, работа поручалась разным группам мастеров.

Площадь, на которой разбросаны руины другого городища — Пампа-Гранде, определяется в несколько квадратных километров. Здесь по рельефу прослеживаются улицы, места древних кварталов, концентрирующих строения. Но планировка в целом носит несколько хаотичный характер, видимо отражая процесс стихийного формирования этого центра. На замкнутом участке находится и пирамида, именуемая местным населением Уака-Форталес, имеющая 55 м высоты и 200X300 м2 в основании. К ней примыкает ремесленный квартал, о котором уже говорилось выше (Schimada, 1978). Наряду с такими крупными центрами существовали и мелкие поселки и даже, видимо, отдельные усадьбы (banning, 1967). Как бы то ни было, это был период определенного демографического пика на перуанском побережье и массовая рабочая сила была материальной основой достижений мочикской культуры.

Уже эти данные позволяют предполагать, что общество мочика как социальная и политическая структура было достаточно сложным образованием. Судя по имеющимся данным, культовая и бытовая обособленность отдельных социальных групп в обществе мочика достигла весьма высоких ступеней. Об отражении этих процессов в погребальных обрядах можно судить по захоронению, получившему наименование погребения «воина- жреца», обнаруженному около пирамиды на поселении в долине р. Виру, одном из локальных подразделений мочикской общности. Здесь в могильной яме располагался сделанный из тростника гроб с останками мужчины преклонного возраста. Рядом в скорченном положении находились две женщины, как бы втиснутые в могилу, поверх гроба лежал скелет взрослого мужчины и у его ног мальчик. По-видимому, это были сопровождающие погребения, куда помещались лица, возможно даже насильственно умерщвленные. Уже одно это подчеркивало неординарный статус основного погребения. Это же подтверждает характер погребальных приношений и сопровождающего инвентаря. В могильной яме были обнаружены две обезглавленные ламы, 25 сосудов, ткани, изделия из меди (иногда со следами позолоты), камней и дерева. Особо эффектны резные инкрустированные жезл, палица и землекопалка, увенчанная скульптурой, изображающей антропоморфное божество с мальчиком у его ног. Естественно напрашивается аналогия между этим парным изображением и помещением в гробницу мальчика. Скорее всего, неординарный жизненный статус мужчины преклонных лет определялся в числе прочих аспектов и осуществлением каких-то обрядовых функций, возможно связанных с культом плодородия. Видимо, это был представитель социальной группы, занимавшей высокое положение в обществе. Престижные и церемониальные объекты как атрибуты соответственной социальной аранжировки хорошо известны по находкам, и среди них, как уже упоминалось, имеется даже золотая копьеметалка. Иконография свидетельствует, что существовала определенная регламентация и в одежде, во всяком случае в головных уборах.

Иконография оказалась бесценным источником по изучению и более общих вопросов идеологии и социальной структуры мочикского общества. Художественная форма передачи информации, сохранившаяся в обществе мочика в виде сюжетных панно на парадной расписной керамике, делает ее богатейшим источником. При этом в отличие от орнаментации многих культур расписной керамики закодированность и символика выступает в художественно зримой форме, а не в виде условных знаков, далеко не всегда поддающихся однозначной интерпретации. По богатству информации сцены на керамике мочика в какой-то мере сравнимы с росписью древнеегипетских гробниц. Правда, в семантическом и соответственно в художественном решении здесь налицо принципиальная разница: реалистический стиль и в большинстве случаев тематика египетских фресок — явления иного порядка, чем сложные мифологические образы и сюжеты древнеперуанской вазописи. Исследователями проделана значительная работа по использованию этого ценнейшего источника для освещения разных аспектов функционирования мочикского общества, в том числе и его социальной структуры. Наиболее систематически и полно эти вопросы рассмотрены в работах Ю. Е. Березкина (Березкин, 1978, 1983а). Среди сюжетов многочисленны сцены битв, что находит прямое соответствие в широком распространении оружия. Это были главным образом палицы и дротики с копьеметалками, от действия которых старались защититься небольшими квадратными или овальными щитами. Образ одного из мифологических персонажей, так называемый Сова-воин, указывает на важность функции военного предводителя. Высокое общественное положение лидеров подчеркивалось целым рядом атрибутов — они сидят на возвышениях типа тронов, их несут на носилках, они располагаются на вершине монументальных пирамид, творя суд и отдавая распоряжения. Совершенно ясно, что существовала целая система иерархов в обществе мочика, включающая военных лидеров, верховных отправителей культа, а также организаторов производства, причем эти функции часто перекрещивались. Вместе с тем интересно наблюдение Ю. Е. Березкина о том, что во второй половине периода существования культуры мочика на первый план выдвигается божество с лучами, условно именуемое Аи-Апек. Именно оно теперь руководит церемониями, восседая на троне или стоя на вершине пирамиды (Березкин, 1983а, с. 127, 138). Вероятно, это соответствовало изменению структуры власти в самом обществе, где на первый план все более выдвигались крупные правители, так называемые цари мочика, гробницы которых предположительно располагались в комплексе пирамиды Солнца и, видимо, бесследно исчезли под лопатами грабителей. Как бы то ни было, мочика представляет собой общество сложной социальной структуры с далеко зашедшим процессом институализации и сакрализации власти, как это обычно для первых цивилизаций.

Особое внимание к художественной форме передачи информации помимо прочих факторов скорее всего было связано и с отсутствием в обществе мочика подлинной системы письменности. Уже давно было обращено внимание на изображения в вазописи мочика фасолин с нанесенными на них знаками, которые в комбинации с различным фоном дают около 300 различных вариантов. Близкие знаки имеются и на тканях культуры Паракас. Почти сразу же было высказано предположение, (Larco-Hoyle, 1938 — 1939), что это своего рода система письменности, нашедшее сейчас активных сторонников (Jara, 1973). Возможно, эти символы служили для каких-то целей хозяйственного учета и передачи информации, аналогичных функциям пиктографической письменности, но это еще не было письменностью в собственном смысле (Березкин, 1983а, с. 47—48). В этом отношении мочика бесспорно уступала своим мезоамериканским современникам.

Конец мочика характерен для судеб многих высокоразвитых культур поры формирования первых цивилизаций. Постепенно, как свидетельствуют памятники культуры, территория, подвергающаяся прямому воздействию мочикских эталонов, сокращается, на многих городищах накануне полного запустения появляются следы пожарищ. Видимо, общество мочика, уделявшее в иконографии столь значительное внимание батальным сценам, само оказалось в числе побежденных. Не исключено, что этому способствовали и природные факторы, в частности сокращение количества осадков, губительно сказавшееся на мочикском орошаемом земледелии (Березкин, 1983а, с. 28— 29). Однако мочикская традиция не прерывается. Цивилизация как сложное социально-культурное образование продолжает существовать в Южной Америке, хотя уровень ее достижений и меняется во времени, так же как и этнический облик конкретных носителей. Собственно же мочикский культурный пласт органически вошел в культуру государства Чимор, бывшего одно время опасным соперником инков в борьбе за региональную гегемонию. Его столица Чан-Чан практически не уступает мезоамериканскому городскому гиганту — Теотехуакану. В Чан-Чане, кстати, располагались, видимо, и «царские» гробницы. Вещи из них давно расхищены, но сохранились сотни женских скелетов — следы безжалостного обычая человеческих жертвоприношений, сопровождающего становление единоличной власти царей от Шумера до иньского Китая.

В Мезоамерике, втором важнейшем центре Нового Света, мы наблюдаем ряд тех же закономерностей, что и в древнеперуанском очаге древних культур, но они являются общими лишь как генеральное направление развития, модифицированное экологической и этнической спецификой. Две такие общие черты сразу же обращают на себя внимание — раннее поэтапное становление продуктивного земледелия на базе эволюции, происходящей в горных районах, и выдвижение на первый план в пору формирования цивилизации общности, явившейся знаменосцем культурных эталонов новой эпохи. В Перу это был Чавин, в Мезоамерике — олмеки.

Природную ситуацию Мезоамерики определяет серия горных массивов, членящих регион на низменные равнины и высокие плоскогорья. Одной из плодородных является долина Оахака, по существу объединяющая три речные долины. Наиболее значительный горный массив — высокогорья Чиапаса и Гватемалы, отмеченные весьма активной вулканической деятельностью. Депрессии, орошаемые речными потоками, отличаются полуаридным климатом. Расположенные к северу от горных систем известняковые платформы, включая полуостров Юкатан, характеризуются густой тропической растительностью, частично заболочены и слабо обеспечены речной системой, возмещаемой обильными осадками. Это были главные районы развития цивилизации равнинных майя.

Открытие путешественниками XIX в. древностей памятников майя в тропических лесах положило начало исследованию мезоамериканского центра первых цивилизаций. Постепенно любительские описания и раскопки уступали место все более целенаправленным исследованиям. Были созданы археологические периодизации, выработаны концепции, освещающие становление высокоразвитых обществ и их внутреннюю структуру, общая проблематика обсуждалась на специальных семинарах и симпозиумах (Гуляев, 1972, с. 7 —16). При анализе древностей стало использоваться все большее число методов естественных и технических наук, что количественно и качественно увеличивало получаемую информацию. Особенно показателен в этом отношении блестящий успех комплексных работ в долине Техуакан, осуществленных в 60-х гг. экспедицией под руководством Р. Мак-Нейша и открывших новые горизонты в изучении истоков мезоамериканского земледелия, этого станового хребта местных цивилизаций (Mac Neish, 1964). Палеоэкологический подход с выделением микрорайонов как основных единиц палеоэкономических реконструкций с успехом был продемонстрирован исследователями нового поколения в 60-х и 70-х гг. (Flannery, 1968, 1976; Сое, Flannery, 1964). Большое внимание уделяется разработкам палеосоциологического характера, среди которых в первую очередь надо отметить исследования М. Ко, К. Фланнери, Дж. Маркус. Однако иногда общие формулировки, сами по себе яркие и интересные, выступают в отрыве от конкретного материала. В некоторых сводных работах такого рода формулировки доминируют в ущерб информации об археологических реалиях, комплексах и о типологии артефактов, долженствующей служить базовым основанием обобщающих построений любого рода. Советским читателям мезоамериканская проблематика хорошо известна благодаря сводным работам Р. В. Кинжалова (1971), В. И. Гуляева (1972, 1979) и исследованиям Ю. В. Кнорозова по древним системам письменности (1963, 1975).

Истоки земледельческой экономики в Мезоамерике восходят, как и в Перу, к горным областям региона. Более того, так же как и в Перу, качественный скачок в разработке этой проблемы связан с именем видного американиста Р. Мак-Нейша, осуществившего целенаправленные комплексные исследования сначала на северо-востоке Мексики (Mac Neish, 1958), а затем в более масштабном выполнении и в центральной ее части, в долине Техуакан (Mac Neish, 1964; Mac Neish а. о., 1975b).

Как генеральное направление развития становление земледелия в Мезоамерике происходило на основе культурно-хозяйственных комплексов, базирующихся на собирательстве с охотничьим укладом. Климатические изменения и интенсивная охотничья деятельность привели к частичному вымиранию мегафауны, и охотники лишились привычных источников питания. Теперь основным поставщиком продуктов питания становится растительный мир. Таких высокоспециализированных собирателей мы застаем на северо-востоке Мексики в VII — VI тыс. до н. э. (фаза Инфернильо). Возможно, с растительными циклами было связано и размещение сезонных стойбищ. В пищу употреблялась агава, бобы, различные фрукты, из растительных волокон и стеблей изготовлялись корзинки, сетки и циновки. Специальные сорта тыквы шли на изготовление сосудов. По проведенным оценкам, собирательство давало 90 % пищи, тогда как охота всего лишь 10 %. Однако уже появляются и признаки грядущих перемен: бутылочная тыква, перец и скваш (вид съедобной тыквы) как будто имеют признаки начальной доместикации. На первых порах эти, потенциально весьма значительные новшества внесли сравнительно мало разнообразия в жизнь обитателей Северо¬Восточной Мексики. В самом деле, бутылочная тыква шла на изготовление сосудов, перец употреблялся в качестве приправы и лишь плоды скваша непосредственно шли в пищу. Удельный вес культурных растений среди флористических остатков повышается очень медленно. В III тыс. до н. э. он все еще составляет 10—15 %, хотя и появляется примитивная, но бесспорно окультуренная кукуруза. Во II тыс. до н. э. доля земледельческих продуктов возрастает до 30 %, но это все еще была экономика земледельцев-собирателей. Окраинное положение на периферии мезоамериканского региона безусловно сыграло свою роль в таком замедленном развитии.

Несколько более интенсивно происходил процесс становления новых форм экономики в долине Техуакан. Здесь исследовательскими изысканиями было охвачено около 400 местонахождений, причем на 30 из них были произведены раскопки. В результате была воссоздана четкая картина поэтапного развития хозяйственных и культурных систем. Исходный пласт напоминал ситуацию, сложившуюся на северо-востоке Мексики в X— VII тыс. до н. э. на стадии Аджуерадо: охота переживала определенный упадок и около половины продуктов питания доставляло собирательство. Главную добычу составляли преимущественно мелкие животные — кролики, суслики, черепахи, крысы и птицы. Р. Мак-Нейш даже предлагает образно называть обитателей Техуакана этого времени не охотниками, а «собирателями растений и животных» (Mac Neish, 1964, р. 30). Доминанта собирательства становится все более отчетливой, и все новые виды растений попадают в сферу преобразующей человеческой деятельности. Так, на стадии Эль-Риего (7200 — 5200 гг. до н. э.) ориентация хозяйства на интенсивное собирательство усиливается, в числе каменных орудий появляются два вида зернотерок. Возможно, съедобная тыква для этого времени уже была искусственно культивируемым растением.

Происходит дальнейшее развитие. На стадии Коксатлан (5200—3400 гг. до н. э.) помимо тыквы возделывается авокадо, перец, амарант, бобы и, что особенно важно, кукуруза. Наиболее древние початки этого растения, обнаруженные в техуаканской свите, мелкие и грубые, почти не отличаются от диких видов. Каменные изделия становятся разнообразнее — появляются каменные сосуды. Видимо, с развитием земледелия связано и усиление черт оседлости. На стадии Абеджас (3400—2300 гг. до н. э.), по мнению Р. Мак-Нейша, кукуруза уже была основным продуктом земледелия, начался процесс селекции и появились ее гибридные виды. Отмечается использование хлопка, каменные сосуды характеризует прекрасная выделка и разнообразие форм. На речных террасах располагались поселения, состоящие из 5 — 10 землянок. Вместе с тем анализ показывает, что еще 70 % питания доставляло собирательство. Как полагают исследователи, лишь на стадии Пуррон (2300 — 1900 гг. до н. э.), когда появилась первая грубая керамика, земледелие возобладало над собирательством. Формы первых глиняных сосудов следуют аналогичным каменным изделиям. Куски глины с отпечатками жердей и прутьев позволяют предполагать, что это остатки прочных жилищ нового типа, пришедших на смену землянкам. Потомки собирателей покинули пещеры и скальные навесы и прочно перешли к новому образу жизни. На стадии Аджалпан (1500 — 900 гг. до н. э.) их поселки уже вмещают от 100 до 300 обитателей. Качество керамики заметно улучшается, появляются глиняные женские статуэтки. Так в одной из горных долин Мезоамерики наступила раннеземледельческая эпоха.

Общая направленность происходящих процессов — это формирование земледелия на основе высокоспециализированных культур собирателей растений при заметном упадке охотничьего хозяйства (Массон, 1971в, с. 129). Однако как конкретно-историческое явление этот процесс осуществлялся в условиях значительного локального разнообразия. Особое значение имела конкретная природная специфика, на что обратили внимание М. Ко и К. Фланнери в специальной статье об экологических микрозонах (Сое, Flannery, 1964). В том же Техуакане можно выделить четыре микрозоны разного потенциала с точки зрения продовольственных потребностей древних общин. В результате на самой хозяйственной деятельности и культурном облике в целом сказывались различные факторы или их сочетание. В районах пищевого изобилия, например, оседлость, видимо, предшествовала земледелию как таковому (Jennings, 1983, р. 35).

Так, в долине Мехико наряду с эталонной техуаканской схемой представлен и несколько иной путь развития, при котором оседлость получила развитие до утверждения земледельческой экономики (Neiderberger, 1979). Здесь круглогодичное обживание поселков имело место уже на фазе Плайа (5200 — 3700 гг. до н. э.), когда только намечались первые шаги окультуривания растений. Сбалансированная эксплуатация трех микрозон, включая озеро, способствовала подобной стабильности. Определенную роль играла и ориентация на морскую экономику (Friedd, 1978), сыгравшую столь значительную роль в культурном прогрессе на перуанском побережье. Ту же тенденцию к прочной оседлости мы наблюдаем в III тыс. до н. э. в приатлантической зоне Белиза, где памятники расположены по эстуариям (Mac Neish а. о., 1981). На фазе Свейси (2000— 1000 гг. до н. э.) здесь появляется глиняная посуда, для украшения которой использовался красный ангоб и нацарапанный орнамент. Жилища устраивались на небольших платформах, демонстрируя то же зарождение строительных традиций, какое мы наблюдали в Перу в комплексах типа Уака-Приета. На круглой платформе диаметром 6 м располагалось строение, выполнявшее, видимо, какие-то общественные функции. Предохраняя строения от разливов и подтоплений, эти платформы затем развились в архитектурную концепцию престижных сооружений, вознесенных над утилитарными. В погребениях встречены керамика, браслеты из раковин, бусы из жадеита. Примечателен факт находок зернотерок. Рыболовство и охота сочетались с возделыванием кукурузы.

Другим примером комплексной экономики является Ла Виктория на тихоокеанском побережье Гватемалы (Сое, 1961). Здесь же в начале II тыс. до н. э. рыболовы, собиратели крабов и черепах начинают возделывать кукурузу. В период Окос (1500 — 1000 гг. до н. э.) керамика отличалась хорошей выделкой, была декорирована резным орнаментом и росписью. Как и в Белизе на побережье Атлантического океана, строения здесь возводились на небольших платформах.

Таким образом, в условиях развития различных культурно-хозяйственных комплексов в Мезоамерике в течение II тыс. до н. э. происходит уверенное становление новой экономики и нового образа жизни, выразительным археологическим индикатором которого становилась глиняная посуда. В целом керамика широко распространяется около 1500 г. до н. э. Так же как и культивация растений, ее внедрение, вероятно, происходило в нескольких центрах, что породило различные керамические традиции, среди которых исследователи предлагают выделять прибрежную и юкатанскую (Weaver, 1981, р. 58). Технологически и типологически древнейшие керамические комплексы заметно различаются. Так, в Техуакане керамика стадии Пуррон имеет большую примесь песка, плохо обожжена, формы преимущественно грубые: чаши и горшки с округлым туловом. Качество белизской посуды стадии Свейси значительно более высокое, не говоря уже о керамике Окос, отличающейся богатым декором. Это разнообразие путей развития, но уже в сфере хозяйственной деятельности, хорошо выражено концепцией микрозон. Совершенно ясно, что становление земледелия в долине Техуакан — лишь один из путей производящей экономики, причем сама долина представляла собой своего рода культурное захолустье. Богатые ресурсы побережий двух океанов способствовали раннему развитию оседлости и обеспечивали стабильное развитие культуры. М. Ко и К. Фланнери специально подчеркивают, что один из путей становления производящей экономики — это возделывание кукурузы в условиях хозяйства, основанного на рыболовстве и собирательстве, быть может, уже при начавшемся культивировании маниока (Сое, Flannery, 1964). Но все эти пути сливались в один магистральный поток экономического и культурного прогресса, знамением которого становилось высокопродуктивное земледелие с кукурузой как ведущей продовольственной культурой. Факторы стабильности и оседлости, даже если и наметились в предыдущую эпоху, приобретают новый импульс. Складывается эффективная система получения продуктов питания, происходит рост населения, намечается тенденция к его концентрации в отдельных пунктах, становящихся локальными центрами, организационными и идеологическими лидерами групп общин.

На территории Мезоамерики в целом ряде областей выявлены памятники, характеризующие эти изменения. Например, в долине Мехико на стадии Зохапилько (2400—1800 гг. до н. э.) происходит активный процесс становления земледельческой экономики, расширяющей спектр возделываемых растений, в число которых входят перец, тыква, амарант и, видимо, кукуруза. Керамика в этом районе появляется около 1500 г. до н. э. и одновременно увеличивается число поселений, которых теперь насчитывается около 20. Могильник Толтико содержит погребения с богатым и разнообразным инвентарем. Около 650 г. до н. э. появляются сооружения монументальной архитектуры (Hammond а. о., 1979).

Рис. 65. Олмекский комплекс.

Еще более стремительными темпами идет развитие в плодородных долинах Оахако, где истоки земледельческой экономики столь же древни, что и в долине Техуакан (Гуляев, 1972, с. 43). Во второй половине II тыс. до н. э. поселения в Оахако располагались вдоль водных протоков предгорий в условиях, где можно было вывести воду для орошения полей (Blanton а. о., 1979). На стадии Сан-Жозе (1150—850 гг. до н. э.) среди поселков выделяются крупные центры, самый значительный из которых Сан-Жозе Моготе достигает площади в 40 га. Структурно это поселение также представляет собой достаточно сложный организм, где выделяются резиденции элиты, дома рядовой застройки, центры различных производств, в частности украшений из раковин и магнетита. В целом ряде типов вещей, например в статуэтках, проявляются воздействия культурного комплекса, ставшего эталоном для эпохи становления цивилизации в мезоамериканском регионе. Он получил условное наименование олмекского, которое оказалось удачным и прочно утвердилось в литературе (Гуляев, 1972, с. 78—106; Benson, 1981; Сое, 1968b, 1972; Grove, 1973; Gay, 1972).

Термин «олмекский», впервые употребленный для обозначения объектов определенного художественного стиля (Гуляев, 1972, с. 78), теперь означает археологическую культуру, оставленную высокоразвитым обществом, явно начавшим восхождение по ступеням цивилизации. Олмекские комплексы в настоящее время характеризуются в первую очередь сочетанием таких признаков из области культовых церемоний, искусства и архитектуры (Гуляев, 1972, с. 81), как колоссальные каменные головы, стилизованные маски ягуара, зеркала из полированного камня, мотив карлика с патологическими недостатками и др. В качестве массовых археологических артефактов сюда можно добавить терракотовые статуэтки, оттиснутые в формах, украшения из нефрита и жадеита и нефритовые статуэтки (рис. 65).

Основной территорией олмекской культуры были болотистые низины тихоокеанского побережья. Комплекс оседлости развивался в условиях сбалансированной экономики, опирающейся на дары моря и на прогрессирующее земледелие. Как и в других областях региона, глиняная посуда здесь прочно утверждается с середины II тыс. до н. э., но в первых керамических комплексах еще мало что предвосхищает грядущий расцвет. Лишь на стадии Чика-чаррас (1250—1150 гг. до н. э.) появляется скульптура, явно принадлежащая к стилистическому кругу олмекских произведений. На стадии Сан-Лоренцо (1150—900 гг. до н. э.) олмекская культура уже выступает во всем великолепии.

Лучше всего среди олмекских памятников изучены крупные культовые центры Ла Вента (Drucker а. о., 1959) и Трес-Сапотес (Сое, 1968а, 1970). В Трес-Сапотесе на сравнительно большой территории разбросано значительное количество пирамид. Вокруг них встречаются каменные стелы и гигантские головы из камня. Достаточно четкие признаки олмекской монументальной архитектуры и скульптуры прослеживаются в Сан- Лоренцо (Сое, 1968а). Стремление к монументализму, представленному насыпными платформами, весьма рано проявляет себя в мезоамериканском регионе, так же как и в Перу. Допускается, что некоторые из этих сооружений имели и в плане заданные очертания и в одном случае изображали гигантскую летящую птицу (Сое, 1977).

Расцвет олмекской культуры связывают с Ла Вентой, датируемой временем 900—400 гг. до н. э. Весь комплекс расположен на небольшом участке суши размером около 6X4.5 км. Окруженный со всех сторон болотами и низкими речными долинами он представляет собой как бы остров. Расстояние до Мексиканского залива составляет около 30 км. Сам архитектурный комплекс — это сложное сооружение четкой и продуманной планировки, рассчитанной на восприятие как отдельных объемов, так и общего планиграфического решения. Недаром существует предположение, что в плане весь комплекс воспроизводил гигантскую маску ягуара (Weaver, 1981, р. 74). В нем есть и ступенчатая пирамида с маршевой лестницей, ведущей прямо к вершине, и двухметровые базальтовые колонны на подушках из сырцового кирпича, и три массивные вымостки, каждая из 485 блоков зеленого серпантина. Характерной чертой олмекских памятников является наличие замурованных кладов, состоящих из выточенных из камня различных поделок и украшений. Так, в один из кладов входили 225 масок ягуаров, выполненных вполовину натуральной величины и около 1000 кельтов, сделанных из жадеита и серпантина. Безусловно, этот набор предметов представлял в древности значительную ценность. Культурные слои как таковые в Ла Венте незначительны. Керамика, порой украшенная резной орнаментацией, встречена в небольшом количестве. Каменные стелы, статуи, колоссальные головы в уборах, напоминающих плотно прилегающие шлемы, массивные каменные алтари, украшенные рельефами, трактуемые теперь как троны, являются частью богатейшего убранства этого комплекса, который явно можно характеризовать как храмовый.

Каменная монументальная скульптура и рельефы олмеков прежде всего обращали на себя внимание исследователей, увлекающихся к тому же яркими стилистическими особенностями и сложными семантическими ассоциациями (рис. 66). В меньшей мере уделялось внимание тому обстоятельству, что перед нами произведения профессионалов не только художественного дарования, но и высокого уровня ремесленной подготовки. Гигантские головы имели вес до 20 т, и их тщательная обработка требовала высочайшего мастерства. Металлические орудия, да и металлические изделия вообще, олмекам были совершенно неизвестны. Изготовление каменных скульптур и рельефов осуществлялось целиком каменными орудиями. Судя по самим каменным статуям, это был сложный набор инструментов для пикетажной техники, разного рода и разной формы абразивов, различных пилок. Совершенно ясно, что это направление деятельности породило целую группу мастеров-профессионалов, успешно трудившихся в основных олмекских центрах (Jennings, 1983, р. 42). Особую специализированную сферу представляло изготовление статуэток и разного рода подвесок из нефрита и жадеита.

Широко были налажены и регулярные обменные связи, чему американские исследователи, придающие особую социологическую значимость торговле в структуре первых цивилизованных обществ, уделяют большое внимание (Rathje, 1971; Lamberg- Karlovsky, Sabloff, 1979). Базальтовые блоки для изготовления гигантских голов доставлялись в храмовые центры за 100 и более километров. На такое же расстояние транспортировались блоки и других вулканических пород для рельефов и архитектурных деталей. Это же в полной мере касается цветного обсидиана, нефрита, серпантина, слюды и жадеита, шедших как на изготовление орудий, так и целого ряда художественных поделок, отвечающих повышенным запросам нового образа жизни. В частности, слегка вогнутые, прекрасно отшлифованные обсидиановые изделия, известные в условной археологической номенклатуре как зеркала, судя по небольшим отверстиям, скорее всего являлись частью своеобразных пекторалей, которые носили лица высокого социального ранга. Технические достижения цивилизации олмеков полностью покоились на огромных возможностях вкладышевых пластинчатых и пикетажных орудий, созданных как орудийный комплекс в палеолитическую эпоху и достигших своего расцвета в пору неолита. С позиции, соответствующей археологической номенклатуре, олмеков, кстати, и следует именовать неолитической цивилизацией.

Вместе с тем очевидно, что весьма архаический по формальным показателям орудийный комплекс дал столь эффективные результаты благодаря общественной организации производства, широкому и масштабному применению простой кооперации. Американские исследователи давно обратили внимание на этот аспект олмекских древностей. Р. Хейцер предложил вполне убедительные оценки, согласно которым строительство и функционирование храмового комплекса в Ла Венте должны были обеспечивать несколько тысяч человек, прокормить которых затерянный среди болот островок был не в состоянии (Heizer, 1968). По-видимому, этот центр возник и существовал как организованное сосредоточие усилий целой группы общин, объединенных системой социального и хозяйственного управления. По оценкам М. Ко, хотя, быть может, и несколько завышенным, для транспортировки гигантских блоков для каменных голов или самих голов требовались усилия не менее 1000 человек.