Помоги проекту - поделись книгой:
Сами супружеские ценности подверглись принципиальным изменениям. Женщин лишили большей части свободы и даже права получать удовольствие от супружеских объятий. Процессы ведьм в 1580-1680 годах способствовали тому, что женщины стали испытывать ужас перед собственной чрезмерной чувственностью. Медицина XVI-XVII веков поддерживала этот ужас. Одним из глав*ных обвинений против тех, кого заподозрили в сношениях с дьяволом, было то, что они предавались удовольствию, поправ человеческие и божественные законы, ибо искали в объятиях одно лишь наслаждение. Поведение их считалось тем более постыдным, что у многих уже наступила менопауза, а значит, они не могли зачать ребенка. Мифический ужас перед сексом-наслаждением выливался на допросах в требование признать, что пенис сатаны был покрыт шерстью, холодный как лед и причинял не выносимые мучения при соитии. Женское сладострастие уподоблялось демонической страсти, а ту, которая «умирала от наслаждения», ждала смерть и вечные муки на том свете. В противовес этому образу утверждается и держится более ста лет представление о добродетельной и благочестивой супруге, честно исполняющей свой долг перед Господом. Она рожает детей, но при этом не ищет удовольствия для себя и обретает в конце концов спасение души. Отсюда следует вывод, что добропорядочная жен? щина не должна получать удовольствие от любовных ласк. Именно в таком виде утвердилась эта мысль в XIX веке, когда буржуазная мораль провела четкую границу между страстной подругой и законной женой — послушной и целомудренной. Даже врачи подтвердили, что добродетельные женщины фригидны по природе. Такое разделе ние ролей было в интересах мужчин-самцов, главенствующих в обществе46. Они выиграли во всем, так как в общественной морали воцарился двойной стандарт, следуя которому один и тот же мужчина мог быть образцовым супругом и в то же время наслаждаться в объятиях проституток, не испытывая при этом никакой вины. Более того, послушные жены должны были быть прикованы исключительно к домашнему очагу, чтобы избегать нескромных посягательств посторонних мужчин... Так сводился к минимуму риск появления незаконнорожденных детей. Плотское удовольствие — удел шлюх, и стремление ПОЛуЧИТЬ ЄГО Даже В СуПружеСКИХ объЯТИЯХ ПОЗО? рИТ ЖеНЩИНу;'
Другое коренное изменение касалось жизни молодых холостяков. Вопреки мнению Фуко, юношеская сексуальность была введена в строгие рамки не в XIX веке, когда утвердилась биовласть, а гораздо раньше. Процесс начался уже в XVI веке, когда немногие юноши, обучавшиеся в коллежах-пансионах, оказывались на долгое время в изоляции от общества. Далее, под влиянием разнообразных социальных факторов, процесс расширялся и охватывал все большие группы юношей. При Людовике XIV во Франции завершилась эпоха профессиональной армии. По всей Европе церковь стремилась дать свое воспитание молодежи, усиливалась и роль городских сообществ. В результате в жизни юношей появился период, которого не было раньше, — «молодец на выданье», то есть сын в ожидании, пока родители подыщут ему невесту. Члены «королевств молодых» мало-помалу превратились в подростков, живущих частично или полностью под опекой старших вне связей с ровесниками. Особо ценились наследники знатных родителей и успешных горожан. В начальной школе подростки могли встретить немногочисленных девочек, но среднее и высшее образование при Старом порядке было исключительно мужским. Половое влечение втискивалось в строгие рамки. Кое-какие «глупые шалости», вызванные необходимостью приспособиться к новому образу мыслей, оставались. К ним относились, например, групповые гомосексуальные сношения в религиозных учебных заведениях или, позже, в английских университетах XIX века. Часто разрыв со старыми порядками был резким. Возможно, именно этим объясняется тот факт, что в 1700 году лондонские гомосексуал сты потребовали выделить им место в городе, где он могли бы спокойно жить, не боясь нареканий и оскор лений, и компенсировать нехватку общения с себе подоными. Постоянный надзор родителей, воспитателей, священников, красочные описания грядущих мук в аду привели к тому, что юноши стали бояться собственного тела. Фламандский писатель Хуго Клаус в талантливом романе «Горе бельгийцев» описывает переживания мальчика, находящегося в религиозном учебном заведении времен Второй мировой войны47. Мальчик считает собственную сексуальность грехом и боится ее. Интериори* зация и подавление сексуальности, с точки зрения фрей дистов, ведут к постижению самого себя. Вытеснение, чувство личной вины приходят на смену общественному стыду и позволяют держать на поводке юных самцов. Однако возможны и загулы. Связь с честной женщиной запрещена, но проститутки охотно раскрывают им свои объятья. Такой выход не просто допустим — он всячески приветствуется обществом, так как мужественность можно доказать только в сношениях с женщиной.
После того как в XVIII веке выросли и расцвели огромные города, сексуальная жизнь успешных горожан стала протекать совершенно иначе, чем в крестьянском мире прошлого. Молодым холостякам ограничили доступ к производству потомства и телесным наслаждениям. Это произошло путем вытеснения желаний, запрета на онанизм и гомосексуальные связи, а также благодаря формированию образа идеальной супруги. Единственным выходом оставалось посещение проституток. Ими не внушались и женатые горожане в промежутках между супружескими объятиями. Трудно оценить, насколько сказалось здесь потрясение всех былых устоев общества, всей патриархальной системы ценностей, в недрах которой происходили глубокие экономические, религиозные, политические перемены. Можно предположить, что именно волны сублимации, накатывавшиеся одна задругой, позволили западной цивилизации уйти так далеко вперед. Они докатились и до 1960-х годов, несмотря на все взлеты и падения и рост разнообразных патологий во времена Фрейда.
В отличие от крестьян, желающих видеть мир неизменным и стабильным, горожане индустриального общества стремятся к переменам и завоеваниям. Объединенные Провинции, Англия, Франция — эти три могущественных государства устремились к созданию колониальных империй. Каждое из них обладало могущественной метрополией с развитой торговой, а потом и индустриальной капиталистической системой и сильным сельским хозяйством. Кальвинистская идея предопределения, столь дорогая Максу Веберу, не объясняет всего явления в целом, тем более что католический Париж XVIII века вполне выдерживал конкуренцию с Лондоном. Франция богатела за счет торговли с Африкой и Америкой и огромных доходов от продажи сахарного тростника с островов. От Людовика XW до Наполеона I империалистическое развитие Франции идет весьма динамично, что связано в первую очередь с ее демографической жизнеспособностью. Подобная жизнеспособность наблюдается и по другую сторону Ла-Манша. В игру вступает совершенно особый фактор, менее очевидный, чем простое увеличение народонаселения. Сексуальная политика аграрного общества была направлена на экономию силы и последовательное замещение одного поколения женатых мужчин другим. Теперь речь шла о полном нарушении равновесия в их пользу. Подростков не просто ограничили в доступе к плотским удовольствиям — они стали сомневаться в том, что в подвижном и меняющемся мире им вообще найдется место. Молчаливый уговор, согласно которому новое поколение придет на смену старому, потерял силу. Может быть, именно поэтому молодые люди ринулись вперед, пустились в бегство за пределы родной страны. В Англии они едут в колонии, в революционной и имперской Франции идут на подвиги и военные завоевания. Кроме того, еще существовало христианское миссионерство, освоение новых земель, колонизация планеты и так далее.
Восемь-десять поколений, сменившиеся с 1700 по 1960 год в Англии и во Франции, вечных странах-соперницах, развивались в области сексуальности по двум сходным направлениям. Волнообразно сменяли друг друга свобода и подавление, как будто сублимация и обуздание сексуальных влечений позволяли накопить энергию, которая затем вырывалась на свободу. В высших классах общества тот же процесс происходил на уровне развития каждого субъекта: подросток был вынужден сдерживать инстинкты, постоянно контролировать свою сексуальность, но зато в браке мог дать ей полную свободу за счет существования двойного нравственного стандарта.
КА
ЖЕНЩИНЫ ЗАВОЕВЫВАЮТ ПРАВО НА УДОВОЛЬСТВИЕ
В 1960-е годы в западной культуре произошли глубочайшие изменения. Изобилие еды превратило все пространство от Европы до Северной Америки в оазис благополучия. Бедность и нищета все еще были видны на улицах, но большинство населения, причем не только высшие слои, впервые за все время существования человечества оказалось избавленным от голода. На протяжении XX века заметно увеличилась средняя продолжительность жизни. В развитых странах она превысила 80 лет для обоих полов. Исчезла чума и другие страшные болезни, некогда уносившие миллионы жизней. Несколько умерило оптимизм появление СПИДа и страх перед возникновением новых, еще неизвестных болезней.
Поколение, родившееся на Западе после 1945 года, не знало войн. Конфликты происходили вдали, не затрагивая жизненно важные национальные центры стран Западной Европы и Северной Америки. Отчасти именно этим объясняется тот шок, что испытали американцы 11 сентября 2001 года.
Прогресс позволил покончить с тысячелетиями голода, подчас вопиющего и вызывавшего смертоносные схватки между странами вплоть до Второй мировой войны. На этой основе европейская культура создала новый путь к сексуальному равновесию в обществе. Изменения произошли так быстро и были так глубоки, что, пожалуй, можно считать, что в 1960-е годы действительно произошла революция. Впервые весы качнулись в сторону женщин. Женщина обрела возможность самостоятельно решать, насколько связаны для нее половая жизнь и де
I Из трех групп населения, вовлеченных в половые отношения, — зрелые мужчины, женщины, юноши и подростки — изменения в наименьшей мере коснулись последних. Подростки, как и в XVI веке, проводят около 10-12 лет в неопределенном социальном состоянии, однако в наши дни это лишь восьмая часть средней продолжительности жизни, а не третья или четвертая, как при Старом порядке. Увеличилась и продолжительность жизни в браке: если раньше юноша думал, что проживет в браке 10-20 лет, то теперь он рассчитывает на продолжительную сексуальную жизнь. Социальное положение молодежи нельзя назвать легким и в наши дни, о чем свидетельствует и статистика безработицы, и периодически вспыхивающие волнения. Однако молодой человек считает, что еще сможет реализоваться и прожить долгую успешную жизнь, чему способствует развитие системы социального обеспечения. Гомосексуалисты отвоевали себе гораздо большее и лучшее место под солнцем, чем лондонские «молли» и французские педерасты XVIII века. Теперь они требуют признавать их права и уважать нетрадиционную сексуальную ориентацию, вплоть до разрешения вступать в брак и усыновлять детей. Этой тенденции активно противостоят общественные силы в США, хотя в Сан-Франциско и Нью-Йорке издавна существуют коммуны геев, а в некоторых либеральных штатах официальторождение; женщина обрела право на оргазм. Все былое здание сексуальной морали пошатнулось, отдельные его части пришлось заново подгонять друг к другу.
Сексуальная революция шестидесятых
но разрешено заключать браки между людьми одного пола. Первым штатом, принявшим 17 мая 2004 года такой закон, стал Массачусетс48.
Принципиальные изменения коснулись уже состоявшихся мужчин и, в еще большей степени, женщин. Мужчины обрели возможность предаваться различным эротическим удовольствиям без необходимости прибегать к лицемерному буржуазному двойному стандарту. Но увеличение продолжительности жизни сопровождается и давлением на мужчин: со всех сторон им предлагают разнообразнейшие удовольствия и возможность наслаждаться ими до глубокой старости. Тем, для кого подобное давление становится невыносимым, заботливо предлагают свои услуги толпы психоаналитиков и специалистов по проблемам супружеской жизни. Все средства массовой информации наперебой говорят об уязвимости и незащищенности мужчин, вынужденных постоянно стремиться к новым достижениям. Повсюду рекламируются чудодейственные средства и снадобья от полового бессилия. В 2003 году вышел пародийный американский фильм, в котором изображены муки стареющего героя — его играет Джек Николсон. Он все еще тянется к женщинам, что более или менее получается при помощи виагры, но его организм подорван многолетним употреблением пищи с избытком холестерина. В конце концов он находит себе подругу по возрасту (ее играет Дайана Китон), и после разнообразных приключений на фоне больницы, окрашенных к тому же голливудской романтикой, герои обосновываются в Париже49.
Необходимо добавить, что в образе супермужчины появляется новая черта — он демократизируется. В XVII веке в этой роли мог выступать только сеньор, в
XIX веке наслаждения плоти были уделом богатых и влиятельных людей. В рамках нового, всевозрастающего ге-донизма многие европейцы желают получить свою долю счастья немедленно. Личность еще не абсолютный властелин, но стремится быть им. Границы между поколениями и социальными группами в области сладострастия размыты, вступление в брак перестало быть обязательным, во всяком случае, в густонаселенных городах. Прочность союза зависит гораздо больше, чем ранее, оттирании оргазма. Взрослые мужчины неожиданно оказались в новых тисках. Раньше речь шла о разделе женщин по воле отцов, и часто мужчине приходилось долго ждать, когда он получит причитающуюся ему женщину. Теперь, после того как исчез двойной стандарт 1700-1960 годов, оберегающий мужчин, они почувствовали себя незащищенными и хрупкими. В начале третьего тысячелетия прозвучало штормовое предупреждение: мужская индивидуальность под угрозой. Правила игры принципиально изменились. Женщины требуют и социальных прав, и права на удовольствие и вот-вот возьмут в свои руки управление плотскими сношениями. Произошло потрясение основ, всех представлений о личности и отношениях между полами — всего того, о чем до сих пор не принято было говорить в обществе.
Искать женщину
Контрацепция ускорила процесс освобождения женщин и позволила им войти в мир, доступный ранее толь* ко мужчинам, — мир самореализации и поисков собственной сексуальной идентичночти50. Они больше не святые и не шлюхи, хотя некоторым хочется считать их таковы*
ми; они отныне сами распоряжаются своей детородной функцией и своими чувствами. Они не ждут безоговорочного восхищения или порицания от мужчин, некогда доминировавших в культуре. Возможно, именно поэтому в традиционных авторитетных кругах периодически разворачиваются дискуссии о вреде контроля над рождаемостью. В XVIII веке противозачаточные средства уже объявлялись «темными путями обмана природы», их считали дьявольскими кознями, призванными совратить людей с пути истинного. Сейчас упор делается на то, что они враждебны биологической природе человека.
В 1973 году Верховный суд США легализовал абор-тьі, но противники не сложили оружие. Значительная часть населения США — более половины — настроена к абортам враждебно и склонна скорее к пуританскому представлению о том, что сексуальность — исключительное право мужчины. Такое представление основано на системе законов, принятых по образцу европейских в 1960-е годы, оно базируется на мощной сублимации полового влечения в интересах развития культуры потребления, индустрии досуга и спорта. Фрустрация порождает ненасытный аппетит к жизненным радостям и приобретает форму настоящей религии потребления. Женщины у семейного очага — жрицы и мишени этой религии, из их уст исходит истина, в то время как «эротические маргиналы» выглядят еретиками. Они опозорены и отвержены, чему, в частности, служит культ спортсменов — «мачо». Нарушение в сознании основано здесь на традиционном распределении ролей между полами и группами людей. Личность оказывается зажатой в двойные тиски. Первые — традиционное противопоставление состоявшихся мужчин подросткам, но у последних еще остается надежда преуспеть в будущем. Вторые жестко определяют о (щественные роли мужчин и женщин, причем у последних нет возможности выйти из роли матери семейства иначе как ценой утраты социального статуса или обретения репутации «падшей».
Можно понять, насколько значимым было появление контрацептивных таблеток, поскольку теперь выбор становился уделом женщины, а не мужчины, как при использовании презерватива или прерывании полового акта. «Честные женщины» прошлого не могли распоряжаться своим телом, принадлежащим Господу, как считалось при Старом порядке, или мужу по «естественному праву» буржуазного общества XIX века. Разрыв с прошлым в 1960-1970-е годы был тем более ощутимым, что он давал право выбора угнетенной стороне; тому служили и противозачаточные таблетки, и распространение абортов, несмотря на протесты против них. Господству мужчин в сексуальной сфере пришел конец. Дочери Евы теперь сами могут выбирать себе партнера, определять форму, продолжительность и время половых сношений, что казалось немыслимым их предкам. Женский оргазм перестал быть запретной темой, его не стыдятся, о нем говорят. И средства массовой информации описывают, каким он должен быть, чтобы женщина могла почувствовать себя настоящей до мозга костей.
Последствия перемен, особенно в Старом Свете, неисчислимы. Разрушились не только представления о теле и сексуальности, но и основы взаимоотношений между полами, которые раньше строились вокруг брака даже там, где речь шла о подростковых сексуальных Ш употреблениях51. Изменились и отношения между поколениями. Во многих семьях дети живут с отчимами или мачехами, молодые стали позже уходить из родительского дома, бабушки и дедушки стали больше заниматься воспитанием внуков. В новых условиях меняются даже представления о любви: различия в возрасте или расе перестали быть существенными, зато в планы построения совместной жизни вторгаются соображения карьеры. Многие встают перед выбором, что лучше: завести ребенка или вкушать наслаждение в объятиях партнера. Общество в целом стало похоже на груду перемешанных костяшек домино, из которых составляется игра. И все потому, что женщины отказались от раз и навсегда установленных ролей целомудренной святой, идеальной матери или шлюхи, некогда навязанных им нашей культурой. К старому возврата не будет, хотя мы и не знаем, что именно из широкого спектра возможностей выберут будущие поколения.
До какой степени изменилось сознание всего за каких-нибудь тридцать лет! В 1976 году состоялся междисциплинарный коллоквиум, посвященный женщинам. Организатор, Эвелин Сюйеро, признавалась, что коллоквиум произвел «эффект разорвавшейся бомбы». Она была поражена тем количеством нравоучений и упреков, которые ей пришлось выслушать, и препон, которые ей пришлось преодолеть, прежде чем коллоквиум состоялся52. Далеко не все выступления носили революционный характер. Один из докладчиков сказал: «С точки зрения естественного отбора брак весьма важен. Представьте себе, что 90% человеческих, особей вступят в брак и заведут детей. Это будет весьма стабильная система»53. Проблемы, которые казались наиболее острыми, — «женский эротизм, любовь, проявления чувств, творчество» — были отодвинуты на второй план. Аргументировалось это тем, что все подобные понятия лежат в плоскости «новой культурной реальности», контуры которой пока еще неясны, а притязания порой не оправданны. Разумеется, категории, о которых идет речь, важны, но не настала ко, насколько это пытаются иногда показать, а роль их в формировании «Субъекта» не так велика. Было также подчеркнуто, что «Субъект» не может быть предметом науки, если подразумевать под этим словом личность с ее маленькими (или большими) частными историями. Наука призвана иметь дело с населением, популяцией, классами людей, объединенных тем или иным опытом54.
Сегодня подобные замечания вряд ли могут быть сделаны, а тогда они свидетельствовали о том, что научное поле еще не открыто для изучения истории наслаждения или либидо, потому что «Эго» казалось большинству исследователей подозрительным. Тем временем историческая демография все время обращалась к сексуальности, но представляла ее в бесплотном виде, в графиках и таблицах, отражающих общие закономерности. Проблемы, обсуждение которых вызывало робость, скрывались под маской «научного знания». Стойкая защита семьи как единственно достойной модели, видимо, была вызвана желанием дать отпор проповедникам «свободной любви» 1968 года. Через четверть века кризис семьи стал более очевиден, мнение о ценности супружеской пары уже не было так категорично, поскольку эротическое желание проделало свою работу в системе общественных ценностей, сметая одну за другой многовековые преграды.
Но не опасно ли для человеческого будущего наслаждение без границ, в обход законов природы? В начале XXI века проблема встала во весь рост, так как все больше супружеских пар ограничиваются одним ребенком или вообще отказываются от детей, чтобы полнее наслаждаться плотскими радостями. Нет ли в этом крайнего проявления эгоизма? Некоторые идеологи даже в гомосексуализме видят тенденцию к упадку белой расы. Катастрофисты и трезвомыслящие наперебой перечисляют признаки, свидетельствующие, по их мнению, об упадке западной цивилизации. Самое удивительное, на мой взгляд, то, что подобные идеи гораздо шире распространены в США, чем в Европе, и чем больше людей выдвигают их, тем активнее отмахиваются от них политики. Быть может, так проявляется молчаливое приятие этих черт как неотъемлемой части нашей умиротворенной культуры.
Источник наслаждений
С недавних пор иметь доступ к удовольствиям само по себе доставляет удовольствие. Нельзя сказать, что подобного не было раньше, но сейчас это явление приобрело особые масштабы. В первые две трети XX века общество тянулось то к пороку, то к добродетели, и периоды сменяли друг друга невероятно быстро. Время свободы нравов сменялось временем тревог и лишений мировых войн; строгие моральные нормы, воцарившиеся в 1950-е годы, были сметены ветром свободы мая 1968. Затем, как кажется, маятник замедлил качание и весы склонились в сторону моральной вседозволенности наших дней. Значит ли это, что цикл колебаний «подавление-свобода», установившийся в западной цивилизации с 1700 года, прекратил свое существование? Сохраняет ли свою роль в гедонистическом европейском обществе
XXI века усилие сублимации, необходимое в фазе под ления? Возможно, наше общество, вставшее на путь унификации, оказалось во власти новой логики развития, Три процесса способствуют освобождению личности от нравственных оков — ослабление жесткости в вопросах морали в церкви, как католической, так и протестанте кой; признание вопросов прав и свобод личности более важными в мировом масштабе, чем вопросы экономического и коммерческого развития; революция в сфере прав женщины, наступившая после многовекового патриар* хального угнетения. Классический треугольник, состоящий из взрослых мужчин, юношей-иодростков и женщин, покоился на неоспоримом главенстве первой группы, определяющей способ существования двух других. Но ни вторая, ни в особенности третья группа не желают больше принимать правила игры в ущерб собственным интересам. Все хотят наслаждаться жизнью как можно быстрее и как можно полнее. Терпеть и страдать — ради чего? Копить, но не пользоваться накопленным — зачем?
Мощь той или иной цивилизации проявляется в том, насколько быстро она приспосабливается к наступившим переменам и потрясениям. Готовность Европы к скачку, на мой взгляд, не вызывает сомнений. Однако историк, наблюдающий и оценивающий современные ему явления, перестает быть историком. Он может только судить; хорошо или плохо живется ему в современном мире. Среди меняющихся ценностей он теряет иллюзии райского существования после смерти, но остается вера в старые гуманистические принципы, которые некогда были призваны разнести по всему миру необычайные материальные, интеллектуальные и экономические запасы, собранные в этом уголке планеты с умеренным климатом. При этом гипертрофия «Эго» продолжает существовать и приводит к патологическим расстройствам, особенно часто у мужчин, вынужденных отвечать на вызов, брошенный женщинами. А женщины прекрасно понимают, чем обладают они одни, причем после изобретения противозачаточных таблеток они обладают этим без риска для себя. В руках у женщин ключи к самому изысканному, к самому ценному из всех удовольствий, изобретенных человечеством, — к удовольствию секса5?» Дверь, открытая в мир чувственности, сделала более утонченными и другие наслаждения. Хотя тело субъекта таит в себе все возможные удовольствия, для того чтобы предаваться им, нужен еще кто-то или что-то. Если бы общество не преследовало мастурбацию, разве стала бы она настоящим наслаждением, а не простым удовлетворением потребности, как возможность почесать там, где чешется? Уже не раз говорилось о том, что культура умело манипулирует человеком, управляя его желаниями, импульсами и потребностями так, что они служат на благо коллектива.
Мне хочется задаться вопросом: быть может, источник наслаждений, забивший из европейской почвы в 2000-е годы, есть часть общей стратегии смешанного капиталистического общества, окрашенного в эпикурейские тона, которое стремится приспособиться к новым потрясениям на мировой арене? Отказ от механизма личной вины, вызвавшего некогда стремление к сублимации половых инстинктов, связан с ослаблением роли идеологии по обе хтороны Атлантики. Некогда и светская, и религиозная мораль обещала человеку, что ценой аскезы и подавления «низких инстинктов» каждого все человечество в целом достигнет сияющего будущего. В настоящее время общество потребления отвергло идеал сознательной умеренности и экономии энергии либидо радн прилива жизненных сил. Теперь считается, что личность может полноценно существовать лишь тогда, когда ей доступны все возможные удовольствия, падающие, как манна небесная, с калиталйстического небосклона. Однако, на мой взгляд, есть существенная разница между тек, как расценивается удовольствие (в первую очередь плот ское) в Европе и в Северной Америке. В США все еще очень сильна роль традиционной патриархальной семьи, а стремление к удовольствиям и сексуальное влечение ограничиваются чувством личной вины, не столь явным, как в былые времена, но все-таки существующим. Европа по большей части освободилась от оков такого рода, и лишь немногие сожалеют об их исчезновении. Европа пошла по пути создания общества потребления — материального и духовного. Для тех, на кого оно ориентировано, это благодатный путь, так как развитию потребления сопутствует освобождение от чувства вины, особенно! эротической сфере. Общепризнано, что существует про: тиворечие между скрытыми инстинктами в психоаналитическом смысле этого слова и дозволенным поведением. Человек ощутил себя свободным, хотя им по-прежнему управляют мощные скрытые законы, в том числе законы экономического рынка. Теперь все знают, что накопление само по себе еще не дает счастья. Жизнь тех, кто добился и богатства, и власти, и высокого положения; часто имеет горьковатый привкус. Иначе обстоит делов Соединенных Штатах, где ощущение греховности часто оказывается необходимым условием полноценного наслаждения прелестями жизни56.
Новая европейская мораль идет в том же направлении: тревога уступает место осознанию того, что полнота ощущений возникает, лишь когда на пути к наслаждению нарушаются какие-либо запреты. Сексуальность больше не подавляется, необходимость в сублимации отпала, однако порой возникают новые формы фрустрации и потери самоидентичности. Они связаны с тем, что общество более не предлагает человеку определенную роль, внутри которой он чувствовал бы себя защищенным. Нечто подобное ощущают обычно молодые мужчины, столкнувшись с возросшими притязаниями девушек-сверстниц, или же состарившиеся «мачо» перед лицом растущего феминистского движения. Но наша изобретательная эпоха предлагает самые различные способы, как найти выход из положения, — от экстремальных видов спорта до рискованных предприятий разного рода. И то и другое вызывает холодок азарта, дрожь от опасности, которой подвергаются добровольно. Наслаждение проистекает от угрозы саморазрушения, причем необратимого, подобно тому, как доставляют удовольствие поначалу, а потом неизбежно ускоряют конец жизни алкоголь, табак и наркотики.
Так или иначе, но наслаждение и удовольствие освободились от груза боли и тревоги, впечатавшегося незримой матрицей в сознание всех носителей западной культуры с XVII века. Оргазм больше не скрывают. О нем говорят без стыда или почти без стыда. Будущее покажет, насколько благодатными окажутся для объединенного Старого Континента эти невероятные изменения, произошедшие после многовекового чередования фазы подавления и фазы свободы, и позволят ли они Европе сохранить ее особое место в мире.
Часть вторая
рТПЕЧАТКИ| НАСЛАЖДЕНИЕ В БОЛИ
(XVI-XVII ВЕКА)
С итальянским Возрождением начался новый культурный процесс. Как всякий историк, я люблю изучать переломные эпохи, вот почему я решил сделать именно этот исторический момент отправной точкой моих размышлений. Разумеется, я не берусь утверждать, что наслаждение возникло именно тогда. Каждая человеческая цивилизация знала те или иные формы наслаждения. Мне хотелось лишь подчеркнуть, насколько значительным был поворот, после которого европейское сообщество медленно, мучительно, путем проб и ошибок, сталкиваясь с многочисленными противоречиями и нюансами, все же стало вырабатывать ткань понятия о наслаждении, отличного от того, что существовало раньше. Сквозь идеи и поступки мало-помалу вырисовывался прообраз того представления, которое станет фабричным клеймом западной цивилизации на пять столетий вперед и которое даже в наши дни исчезло не до конца.
Опыт чувственного наслаждения возник в боли. Тонкий, почти невидимый филигранный рисунок отпечатался на страницах книги европейской культуры. Сначала, в первые два столетия, печать была не слишком отчетливой. Конечно, следует принять во внимание то недоверие к телу, которое изначально присутствовало в христианской культуре. Предполагалось, что именно в теле скрывается вулкан человеческих страстей. Позже телесные радости, ощущение смерти и неполноценности земного бытия оказались тесно связаны. В этом проявилось хитроумие способов и методов христианских идеологов, опасавшихся] что может прийти конец их авторитету. И действительно, лишь в эпоху Просвещения встал вопрос о доверии к прежним суждениям. Затем пришло время, когда оказались связаны воедино стремление к жизни и стремление к смерти ~ Эрос и 7с-штос. Результат странного балета, где на сцену выходили поочередно и поборники Господа, и маркиз де Сад со своими последователями, а также наследники Дарвина, Фрейда, Маркса, Фуко, Вебера, превзошел все ожидания.
Поиск нерасторжимой взаимосвязи страдания и наслаждения внутри европейской культуры мог бы стать задачей для философов или теологов, и многие из ним брались за это. Я-историк культуры, мне интересны в первую очередь процессы, происходящие в литературе, истории и структуре общества. В двух последующих главах мне хотелось бы подробно остановит ся на двух категориях явлений. Первая объединяет все то, что связано с невероятно трудным постижением собственной личности, особенно для женщин, чье тело, по мнению окружающих, уже само по себе — препятствие к спасению души. В следующей главе я обращаюсь ко всему, что связано с поведением и нарушением существовавших сексуальных запретов, а также к проблеме общественного подавления тех, кто заходил слишком далеко по пути плотского наслаждения. Не будем забывать, что радости тела, не освященные таинством брака, рассматривались как смертный грех.
МУЖСКОЕ И ЖЕНСКОЕ НАЧАЛО: ЧЕЛОВЕК И ЕГО ТЕЛО
Еще совсем недавно изучение отдельной личности не было слишком популярно у исследователей. Экономисты, демографы, социологи предпочитали оперировать массовыми категориями. Вот поле, на котором может прокормиться биограф. Однако в конце XX века личность вышла на авансцену, во всяком случае, в философии и политике. Не без влияния масштабных идеологических построений исследователей стала интересовать в первую очередь гипертрофия «я», увиденная сквозь пространство и время. Марк Блох (1886-1944) очень хорошо понимал, как важно вернуть исследователя к изучению конкретных временных срезов, и с этой точки зрения изучение человеческого тела должно стать лакомым кусочком для историка. Ученые-гуманитарии и англоязычные писатели увидели в этом сюжете немало новых захватывающих проблем.
Человек начинает осмыслять себя как Субъекта, но это происходит не вдруг, подобно тому как статуя, вышедшая из-под резца мастера, попадает из небытия прямо в эпоху Возрождения. Появлению понятия Субъекта предшествует долгий процесс взаимодействия личности и коллектива. Особенно интересно взглянуть на этот процесс с точки зрения женщины, причем этот аспект весьма мало изучен теоретиками буржуазного XIX века1.
Одно из самых важных открытий науки эпохи Возрождения состояло в том, что между полами существует
века) *0
взаимосвязь и взаимозависимость. Медики XVI веков, сторонники «гуморальной теории», считал между полами происходит обменжид костью* одз*' полнены, а другие требуют орошения. Эта теория
ОЧеНЬ Существенные ПОСЛеДСТВИЯ В Области rrv
отношении и запретных наслаждений.
Итальянское Возрождение сыграло огромную роль в определении того, что представляет собой человеческое «я», и личность заявила о себе, поначалу робко и нерешительно. В античности, открытой заново, были языческие боги и языческие модели поведения, что несколько раздвинуло тиски исключительно христиан
КАК ОСОЗНАТЬ СВОЕ «Я» И ВЫРАЗИТЬ ЕГО
В античности человек осознавал себя как личность, то есть непохожим на всех прочих. Христианская культура недолюбливала такое самосознание. Блаженный Августин считал, что заботиться о развитии собственной -личности означает «создавать руины». В средние века самоуглубление могло быть связано лишь с тем, чтобы полнее познать собственную греховность и покаяться. Если же человек шел дальше по опасному пути самопознания, его подстерегала Гордыня. Очевидно, что в реальной жизни оттенков было больше и существовали люди, шедшие против течения, однако в культурном пейзаже в целом к «самокопанию» относились пессимистически. Даже гуманистам-оптимистам XVI века не удалось открыть новых перспектив в этой сфере. Эразм попытался создать новые отношения между человеком, свободным в своем волеизъявлении, и добрым Господом Богом, к которому можно обращаться напрямую, без посредников и бессмысленных ритуалов. Он получил строгий выговор от бывшего монаха Лютера, считавшего, что человек должен склоняться перед Божьей волей. «Ты не благочестив», — говорил Лютер.
Личность под покровами
ского мировоззрения. Гуманисты и художники захотели быть сильными личностями, способными разговаривать с властителями и принимать приказания непосредствен-но от них, минуя посредников, а также открыто утверждать свой.талант. Бенвенуто Челлини — ювелир, мастер во всех областях — описал свою жизнь с бесстыдством и полнотой, которым могли бы позавидовать и наши современники, занятые исключительно анализом своих переживаний. Іордец, хвастун и лгун, он чуть ли не поздравлял Бога с тем, что ему, Господу, удалось создать такую талантливую личность, как он, Бенвенуто Челлини. Гуманистическая волна покатилась по всей Европе XVI века и разнесла повсюду смелую концепцию величия человека2.
Художники и мыслители принялись создавать новый идеал человека, символами которого стали культурные и образованные великаны Рабле, обнаженные мощные фигуры творений Леонардо да Винчи или Альбрехта Дюрера. Монархии их подданные, сильные и слабые-все пытались соответствовать новому идеалу. Стивен Гринблат, исследователь английской литературы от Томаса Мора до Шекспира, повсюду находит следы «самовосхищения» (self-fashion). Слово произведено от fashion, одним из значений которого является «мода». Термин передает две стороны нового самосознания. Первая -самопогружение в традициях молитвенной сосредоточенности в подражание Христу. Такое самопогружение оказалось особенно распространено в протестантской традиции, свидетельством чего может служить женевский перевод Нового Завета 1557 года и волна духовных автобиографий мужчин и женщин, захлестнувшая Англию после Реформации. Вторая сторона проявляется тогда же, но в мучительном разрыве с первой. Те, кто
пишет о «правилах поведения, о наилучшем способе представить себя в обществе», испытывают беспокойство и угрызения совести3. Появляются пособия по «культурному» поведению, своего рода теоретические кодексы изящных манер, призванные дать возможность блистать в свете и раскрыть как можно ярче все свои способности. Одним из таких пособий стала книга «Придворный» Бальдассаре Кастильоне, опубликованная в 1528 году. Она имела необыкновенный успех почти целое столетие и оказала существенное влияние на нравы элиты общества4.
В XVI веке Выход Субъекта на первый план не имел ничего общего с нарциссическим самолюбованием. Так или иначе, усиление роли Субъекта было связано с определенными религиозными или культурными силами, для которых оно стало необходимо. Парадоксальным образом усиление самосознания личности повлекло за собой ужесточение социального контроля. Юноши, выходцы из высших слоев общества, в жизни которых такой контроль был особенно силен, ответили на ужесточение правил всевозможными нарушениями их. Не случайно именно в это время и именно в этой социальной группе появляется понятие «досуг»5. Если говорить в целом, четкая дефиниция понятия «я» была определена знаниями и потребностями эпохи.
Великие английские писатели XVI века выстраивали собственные биографии и произведения в соотношении с двумя полюсами личности. Их герои, с одной стороны, воплощают власть, но они же, с другой стороны, являются «чужаками», которых общество не принимает и преследует (еретики, дикари, предатели, любовники, вступившие в незаконную связь). Первая сторона личности подчиняет себе героев, но они осознают опасность, исходящую от другой стороны, им приходится пройти болезненный путь утраты собственной целостности. Таков Отелло, мучительно страдающий от уязвленного мужского самолюбия, и многие другие герои Шекспира. Наконец, персонажи Марло выступают как противники-слабой власти, неспособной подчинять себе. В конце исследования Гринблат приходит к выводу, что в XVI веке не происходит «явление личности, свободно постигающей собственную идентичность». Речь идет об искусственном формировании Субъекта в культуре6. Я не разделяю его чрезмерный пессимизм. На мой взгляд, Гринблат придает слишком большое значение теоретическим культурным оболочкам и принимает за одобрение молчание тех$ кто из осторожности или страха преследований не оставил никаких письменных свидетельств своего отношения к проблеме личности. Кроме того, он недооценивает значение обратного эффекта, вызванного ужесточением контроля над личностью. Были люди, провозглашавшие свою непохожесть на прочих и выступавшие против условностей, желая тем самым смягчить боль от ран, нанесенных им жизнью. Они не могли спрятаться за театральным занавесом, как великие английские драматурги, или за маской изысканных манер, как советовал Кастйльоне и его подражатели. Такие люди обжигали крылья, но продолжали горячо отстаивать свою точку зрения. Я расскажу о них в следующей главе.
XVI век вызвал цепную реакцию в написании автобиографий. Они, так же как письма и портреты, неоспоримо свидетельствуют о том, как возрос интерес к самонаблюдению и самоанализу7. Свою роль сыграли, конечно, и образцы прошлого, в частности «Исповедь» Августина, и развитие книгопечатания. Несомненно, сказался и бурный рост городов, в которых частная жизнь людей стала занимать гораздо больше места, чем раньше. Принято считать, что автобиографии писали в первуюочередь люди пуританского или протестантского вероисповедания. Но это не так — их писали и католические авторы, как, например, Игнатий Лойола или Святая Тереза. Чаще всего авторами автобиографий были люди знатные и состоятельные, но и простолюдины среди них не редки. Открывают бал в 1500 году итальянцы: хвастун Челлини идет бок о бок с аптекарем Лукой Ландуччи, за ними следуют портной Себастьяно Ардити, плотник Джамбиста Казале... Ремесленники, иногда крестьяне, испанские солдаты — все наперебой хотят рассказать о себе. Львиная доля авторов, разумеется, мужчины, но есть и смелые женщины, облекающие в одежды автобиографии рассказ о своей жизни. Во Франции это «королева Марго» — Маргарита Валуа, сестра королей Франциска П, Карла ГХ и Генриха Ш. Она талантливо, со сдержанным волнением описала свою жизнь и создала первые Женские Мемуары. О себе пишут Мари де Гурне, «дочь по духу» Мишеля Монтеня8, или Шарлотта Арбалет, супруга кальвиниста Филиппа Дюплесси-Морне. Можно упомянуть также об императоре Максимилиане, использовавшем для создания мемуаров наемных литературных работников — «не-гров», о многочисленных отпрысках семейства Платтер в Базеле, о музыканте Томасе Уайторне и многих других. К автобиографиям примыкают и литературно оформленные послания и письма, как у Петрарки и Эразма, созданные, видимо, по образцу цицероновских. Они становятся особенно популярны к концу XVI века, когда появляются многочисленные «образцовые письмовники». В них предлагаются образцы писем и для тех, кто
желает обратиться с просьбой к вышестоящему лицу, н для тех, кто хочет объясниться даме в любви, и для тех, кто просто хочет поучаствовать в общем эпистолярном процессе.
Письма, а за ними и мемуары всех видов вводят некую невысказанную часть собственного «я» в рамки, определенные законами жанра. Королева Марго, не раз страстно влюблявшаяся, ничего не говорит о своих по хождениях, равно как и о супружеской жизни с будущим королем Генрихом IV9. Женщины не должны касаться сексуальной стороны своей жизни; хвастаться любовными победами — привилегия мужчин. Брантом, близкий друг и почитатель королевы, пишет книгу «Галантные дамы», где в вымышленном повествовании пересказываются и истории из жизни реальных людей эпохи. Здесь особенно ярко заметна разница между мужчиной и женщиной в постижения чувственного «я».
Сила условностей еще ярче проявляется в живописных и скульптурных портретах, популярность которых существенно возрастает после 1500 года. Лица все больше и больше приобретают индивидуальные черты, особенно на посмертных изображениях, так как заказчики требуют, чтобы портретист добивался полного сходства с покойным. Многие художники изображают самих себя-Ганс Гольбейн Младший, Лукас Кранах Старший, Альбрехт Дюрер, который еще и ведет дневник. Биограф Паоло Джовио собрал коллекцию из 400 портретов великих людей, причем 70 из них — женские. Он разместил их в своей вилле на берегу озера Комо. Однако большинство произведений в коллекции — групповые портреты. Как это было принято в то время, изображение введено в контекст семьи или официальной деятельности (так
изображались дожи и епископы): личность все же рассматривалась не сама по себе, а как часть целого. Тем самым облегчался труп издателей: достаточно было опубликовать один портрет, чтобы показать лица сразу нескольких персонажей. По иронии судьбы, Альбрехт Дюрер, буквально завороженный собственным обликом, представлен в книге на одной гравюре с гуманистом Іеммой Фризиусом, и в памяти современников остался не столько его собственный образ, сколько его произведения10.
Неоспоримо, что личность в XVI веке выходит на первый план в культуре, однако очевидно и то, что чаще всего она прячется под покровом коллектива. Ценность личности в ее собственных глазах проявляется скорее в виде способности как можно полнее отвечать ожиданиям других. Личность не представляет себя центром вселенной, так как это значило бы оскорбить Іоспода Бога. Благочестивые люди видят себя только в контексте коллектива. Старый воин-гугенот Агриппа д'Обинье живет в женевском уединении, переживает горечь поражения и, как он считает, отступничество любимого военачальника Генриха Наваррского, который пошел на соглашение с кат таликами. Он пишет книгу мемуаров в назидание потомкам. Но он не говорит о себе в первом лице и называет книгу «Жизнеописание Агриппы д'Обинье, написанное им самим для его детей». Спасение души возможно только в самоотречении.: Однако использовать свой жизненный опыт во благо общества еще не означает впасть в грех Гордыни. Именно на этой почве и расцветает жанр автобиографии.
ки. Наслаждение в боли (XVI-XVII века)
Уязвимость «я»
Дверь открывается и в такие глубины, которые до сих пор тщательно скрывались от постороннего взгляд Особый тип постижения собственного «я» вырастает|ц обочине. Он принимает разные формы — от болезненно го любопытства до полного и осознанного разрыва с условностями. Есть и те, кого насильно заставляют говорить о себе. В Европе времен Возрождения пытка стал узаконенным способом судебного дознания, методы и случаи ее применения тщательно расписаны в судебных уложениях11.
Применение пытки основано на суждении, что, испытывая муки, человек представит, каковы они будутш Божьем суде, и заговорит, чтобы облегчить душу и обрести спасение. Поверье, что раны на теле убитого крово-точат в присутствии>убийцы, так же должно было по* стегнуть к признанию12. Судьи добивались прежде всего признания, неважно, что оно было получено во вреи пытки. Техника дознания и исповеди в чем-то совпадали: исповедь с конца XVI века стала индивидуальной и произносилась на ухо священнику. И на пытке, и на исповеди следовало заглянуть в глубь души и говорить искренне, О глубинах подсознательного тогда еще не догадыва-лись, судьи хотели всего лишь узнать, почему совершено преступление, и призывали «поведать истину своими устами». Допрос виделся земной формой Страшного суда; он опирался на представление о глубокой взаимосвязи между телом и душой, и искренность души завись ла от поведения тела. Допросу подозреваемого отводилось первое место в судопроизводстве. Лишь Англия отказалась от подобной процедуры в пользу заседания
судейской коллегии. Но если речь шла о государственной измене, пытка применялась. Так было и при Елизавете I, и при Иакове I.
Некоторые исследователи видели здесь кризис Субъекта, возникший при укреплении государственной власти. Государство боялось переворотов и переоценки ценностей и использовало геенну огненную в качестве отчаянной предупредительной меры. Затем одержимость судей критериями.«честность» и» «предательство», распространилась и на другие сферы общественной жизни, что проявилось, в частности, в пьесах Шекспира. Боязнь измены тесно переплетается с темой брака, чреватого женской неверностью, — именно так видели в ту пору брак мужчины, постоянно не уверенные в себе. Женоненавистничество Яго в «Отелло» отражает эту тревогу мужчин. Можно сказать, что Шекспиру удалось передать в традиционном сюжете о ревнивом муже природу государства, одержимого идеей измены13.
В 1563 году состоялся Тридентский собор, и оптимистическим мечтаниям гуманистов пришел конец. Католики и протестанты, каждые на свой лад, отрезвили слишком наивных интеллектуалов. Думать не как все становилось все опаснее и навлекало подозрения. Христианский гуманизм конца XVI века очистил культуру от идейных напластований и заставил каждого вернуться к общепринятому образу мыслей. Религиозные войны, бушующие в Европе, заставили всех — и простолюдинов, и знать — пригнуть голову, чтобы ее не снесли. Понятие «я» зашаталось под ураганом. В «Сонетах» Шекспира, опубликованных в 1609 году, а сочинявшихся предположительно с 1582 года, не случайно говорится о ненадежности положения поэта как такового (см., например, сонет 136).
Часть вторая. Отпечатки. Наслаждение в боли (XVI-XVII века)
Даже самые крупные авторы эпохи почувствовали, что их «я» под угрозой. Те, кто все же решался заявить о собственных устремлениях и желаниях вопреки все усиливавшемуся требованию самоконтроля, считали необходимым оговориться, что они не нарушают приличий. Томас Хауэлл, Джордж Гаскойн, музыкант Томас Уайтхорн, автор первой автобиографии на английском языке, а позже Изабелла Уитни, неимущая женщина, — все они, рассказывая о своей жизни, выдают подспудную тревогу и боязнь за свою судьбу. Все эти люди принадлежат к благородно, сословию — джентри или стремятся попасть в него, но говорят о том, что внешний успех их не интересует. Свою отдаленность от двора они объясняют безнравственностью придворной жизни в отличие от их собственной, а также оригинальностью собственного мышления14.
В XVII веке английские авторы нередко употребляют местоимение первого лица единственного числа і отчасти это можно объяснить влиянием Монтеня. Но английские консерваторы и пуритане-радикалы вкладывают в слово «я» разный смысл. У первых «я» — медитативное, внеисторическое, наполненное символическими значениями. Вторые более разнообразны в своих взглядах. Среди них и баптист Беньян, и сторонник равенства (левеллер) Лилберн, и независимый (индепендент) Мильтон. Но все они употребляют «я» в простом и очевидном смысле, чтобы подчеркнуть, что время проходит, а повествователь живет и развивается в быстротекущем времени, во враждебном ему мире15.
Позже по такому же пути пойдут те, для кого потребность рассказать о себе связана с пережитыми страдани ями или унижением. Королева Марго талантливо описывает свою жизнь до изгнания, на которое обрек ее браг
Глава 2. Мужское и женское началовчеловек и его тело
Генрих III, уставший от выходок сестры. Возможно, она берется за перо для того, чтобы попытаться как-то улучшить условия развода с мужем Генрихом IV: он решил жениться на другой женщине, способной дать ему наследника. Отвергнутая жена, удаленная от власти, Маргарита решает изобразить себя такой, какой, по ее мнению, она должна была предстать перед людьми, чтобы именно этот ее образ остался в памяти потомков. Агриппа д'Оби-нье движим горечью, так как видит, что его господин и король предал, как он считает, дело кальвинистов. Блез де Монлюк, жестокий «кровавый человек», как назвал его Мишле, изуродованный при осаде Рабасгена в 1570 году, по политическим мотивам впавший в немилость Карла IX, принимается в 1571 году, в возрасте 71 года, диктовать «рассказ о своей жизни» с изрядной долей вымысла. Он хочет напомнить о том, как доблестно служил четырем королям, он сам себе лепит памятник* В 1574 году он был назначен маршалом Франции и умер три года спустя. Произведение, написанное под его диктовку и названное впоследствии «Комментарии», увидело свет только в 1592 году16. Брантом, произведения которого стали публиковаться только в 1665-1666 годах, спустя много лет после смерти автора (1614), написал книгу, названную впоследствии «Галантные дамы». Перед этим он упал с лошади, стал калекой и больше не мог нести военную службу. Ни один из этих авторов, обиженных жизнью или изувеченных, не намеревался представить произведение на суд широкой публики. Все они думали лишь о том, как предстать в наилучшем виде перед своими близкими,
Бунт и фрустрация вызывают к жизни мемуары, авторы которых стремятся оправдать себя. Эти автобиограе фии весьма далеки от смиренных христологических повествований о пути по божьемугпризванию. Однако в Англии квакерам удается сочетать дух христианского смирения и сознательный вызов условностям. Желание рассказать о себе может быть вызвано страданиями, одиночеством, болезнью, страстью к преувеличениям и даже безумием17. Цель авторов — не беседа с читателем: многие мемуары были опубликованы лишь после смерти их-со-здателей, а некоторые так и остались в рукописи. Главной целью пишущих было, очевидно, стремление увидеть причины своих неудач сквозь призму собственного «я»; вернее, попытка оправдаться в собственных глазах. Сам процесс письма помогал восстановить заново собственную личность, разрушенную в испытаниях, как это было у королевы Марго или-у де Монлюка. Человек, взявшийся за повествование о себе, держит отчет только перед самим собой. Он — единственный судья своим поступкам, При этом правда иногда искажается или несколько при: украшивается, так как автор в первую очередь хочет переосмыслить отношения с самим собой, свои представления о чистом и нечистом, о добре и зле, а также заново провести границу между собой и другими. Здесь есть известная гордыня; не случайно исповедники предостерегают от чрезмерного самоуглубления, если оно не связано с соотношением собственного пути и пути Христа.
Что же говорить о женщинах, чья природа уже сама по себе греховна в глазах окружающих? В этом католики и протестанты были едины, хотя протестанты оставили женщинам чуть больше жизненного пространства. Какой душевной силой должна была обладать та, что отказалась склониться перед мужем, спрятать свои знания и умения и заявила во всеуслышание о своей непохожести на других?
Со СТОРОНЫ ЖЕНЩИНЫ _ /бъект-мужчина с таким трудом выстраивал свою личность в XVI-XVII веках, то со стороны женщины — «утлого судна» (weakervessel) — подобное предприятие было неминуемо обречено на провал. Выражение weaker vessel появилось в английском языке в 1526 году в переводе Нового Завета Тиндалом. К 1600 году так обозначается женский пол вообще, это выражение использует и Шекспир18. Католическая Франция тоже не остается в стороне. Как повсюду в Европе, во Франции женщина рассматривается как самое хрупкое из Божьих созданий в человеческой паре. Я не хочу применять здесь термин «гендерные исследования», употребляемый в англоязычных странах. Дело в том, что моя задача — выявить сложные, меняющиеся во времени взаимоотношения между полами. Просто истории мужчин илиистории женщин бдоет недостаточно, так как взаимоотношения мужчин и женщин составляют систему, где изменения в одной части влекут за собой сдвиг всего целого.
Сложность предмета описания начинается уже с термина «патриархальный». Это понятие, обсуждаемое и осуждаемое, приобрело в последнее время множество смыслов. Для феминисток оно стало сигналом, чтобы клеймить позором своих противников или бросаться на битву с ними. Не претендуя на слишком широкие обобщения, я буду обозначать этим словом такое положение в обществе, где очевидно главенство мужчин над женщинами и детьми, причем проявляется оно на всех ступенях социальной лестницы и во всех общественных установлениях начиная с семьи19. Такое главенство существовало и во времена Шекспира, и во времена Мольера, однако оно
не было раз и навсегда установленным, и формы егоме* л енно менялись. С1500 года патриархальные отношещц укрепляются, но затем то тут, то там женщины подверг ют сомнению правомочность порядка вещей, и это приводит к некоторому ослаблению правил еще до глубинных перемен ХУНТ века, речь о которых пойдет в следующей главе. Жаль, что французских исследователей, в отличие от англоязычных, этот вопрос не слишком интересует, в данные, которыми мы располагаем в настоящий момент, несколько односторонни. Тема возрастающей тревоги мужчин из-за невозможности уследить за дочерьми Евы в Англии с 1558 по 1660 год опирается на литературные или нормативные тексты20. А во Франции, кроме того, есть народные листки, обсуждающие тему штанов-символа супружеской жизни. Хотелось бы убедиться, что тема, затронутая еще в античности, когда насмешки вызывал образ Аристотеля, верхом на котором сиделажена, выходит за рамки театральных комедийных сюжетов и мужских страхов перед утратой власти и мужественности. Что скрывается за ней в реальной жизни общества? Быть может, мужчины до сих пор боятся, что судьба отвернется от них?
Слабые женщины
Одно очевидно: никто не говорит о том, что женщина сильна по природе. Бог создал ее, чтобы повиноваться мужу, рожать детей и быть «под защитой дома: она всегда должна быть при нем, как улитка в раковине ил» черепаха под панцирем*. Так утверждал в 1579 году королевский врач Лоран Жубер. Мужчина, как более сильное существо, воюет, работает, ездит в дальние страны, в то время как его подруга, «более изящная и хрупкая», терпеливо ждет его21. Свалим все на божественную волю! Оправдание неполноценности «утлого судна» абсолютно мужское. Эпоха Возрождения добавила к многовековой традиции стремление оградить женщин и девушек от соблазнов и искушений многолюдного города. Боккаччо в «Декамероне» (1348-1353) изображает итальянский город как современный Вавилон. Распутничать в Париже проще, чем в деревне. Возможно, в городах мужская тревога возрастала и от того, что взаимоотношения между людьми в них были разнообразнее, чем в деревне. Не случайно Панург в «Третьей книге» Рабле говорит обреченно: «Ни одному мужу не избежать рогов»22. Новые предписания о том, как должна вести себя честная женщина, исходят из городских кругов. В них нравственная жизнь горожан противопоставлена распущенности французского или английского королевского двора. Мужчины-горожане, желая успокоить себя и себе подобных, набрасывают контуры идеальной спутницы жизни: добродетельная супруга, глухая к заигрываниям других мужчин, плодовитая мать, готовая к самопожертвованию ради семьи. Ей противопоставлен образ чертовки, идущей на поводу у женских слабостей. В частности, она дает волю ненасытной похоти. Без направляющей руки мужчины она губит свою душу, и лишь брак может спасти ее от нее самой23. Разделение женщин на чистых и нечистых не ново, но оно приобретает гораздо большие масштабы, чем раньше. Об этом говорит усиление культа Девы Марии и размах охоты на ведьм, пик которой приходится в Западной Европе на 1580-1630 годы. Дева Мария с младенцем — вот идеал супругииИ матери. Она принадлежит только мужу и взирает на свое тело со скромной сдержанностью; она не
стремится получить удовольствие, но лишь зачать и родить ребенка. Женщины, нарушающие эти правила, изображались участницами сатанинского шабаша. Это веете, кто живет без крепкой мужской руки, в том числе и вдовы, и распутницы, которые стремятся к удовольствия! бренного тела, а не к спасению души. Процессы над ведь мами обычно происходили в деревнях, и мужчинам-горо-жанам дьявольские соблазнительницы попадались редко. Для того чтобы познать, каковы бывают действительно сладострастные объятия, им приходилось обращаться! проституткам. Двойной стандарт по отношению к нравственности мужчин и женщин действовал всегда, но он резко усилился, когда были противопоставлены супруга и обожаемая любовница. «Любовь принадлежит подружке» І — восклицал Люсьен Фебр, — или падшей женщине с ее скандальным очарованием24.
Женские роли
Удел каждой женщины, кроме тех немногих, что обречены на безбрачие за стенами монастыря, — заму» ство. К нему готовятся девушки, в нем живут женщины, а потом, овдовев, иногда жалеют о тех временах, когда суровые законы супружества все же защищали их. Некоторые историки пишут о том, что положение вдовы было лучше, чем положение замужней женщины, поскольку вдовы обретали независимость. Отчасти это было так, особенно в тех случаях, когда женщина обладала некоторым материальным достатком и умом, позволяющим пре небрегать упреками и насмешками. Считалось, что старые женщины еще ненасытнее в похоти; чем молодые, и нужна твердая мужская рука, чтобы удержать их от греха
Поначалу в ведьмовстве подозревали как раз женщин в возрасте — вдов и тех, кто держался обособленно внутри сообщества, не имея четких социальных связей25. Во Франции с середины XVI и до середины XVII века необходимость состоять в браке жестко и недвусмысленно закреплялась королевским законодательством26. В Англии 1590-х годов разразился кризис установлений о семье, начавшийся с дискуссии о разводе. Он привел к ужесточению общественного контроля за поведением человека в семье. Этот контроль стал менее очевиден, но проникал в глубь сознания, а семья воспринималась как место, где власть «реализуется частным образом в; интересах общественного порядка»27.
Крайние взгляды на семью предопределили сексуальные роли. Права диктуют мужчины, а они ведут себя агрессивно. Агрессивны и холостяки, члены сообществ, и горожане, и те, кто делает карьеру придворного. «Мои петушки выпущены — прячьте своих курочек», — гласит поговорка XVI века. Молодой самец набрасывается на девушку и насилует ее. В глазах общества его поведение извинительно: он просто ведет себя «как мужчина», виновата девушка — ей не следовало оказываться у него на пути, а мужчины из семьи девушки должны были тщательнее ее охранять28. Теоретически половой акт вне брака — это грех, но для «юнцов» он считается допустимым развлечением — «молодежь должна перебеситься». Они используют военные и бойцовые термины, чтобы обозначить половой акт, причем заранее известно, что это бой сильного со слабым. Во Франции Генриха II рыцари «обнажают» или «ломают копье» (а то и несколько копий). В Лондоне XVI века во всех классах общества принята словесная и физическая грубость во всем, что касается полового сношения. Можно назвать 130 терми, для обозначения мужского доминирования в акте. \ термины можно разделить на четыре семантически группы. Осадить, покорить, взять — восходит к воєннои терминологии. Испортить, обесчестить, порушить-й относятся с грубой формой обольщения. Взломать, to рвать, пустить сок — обозначают лишение девственности Четвертая группа терминов не связана с насилием впр* мую, но и она проникнута духом агрессии. В произведи ниях Шекспира мужчина может «взнуздать», «поиметь» «отодрать» женщину, «вскочить» на нее, «приперетьк стене»29. От мужчины ждут, что он будет вести себя t женщинами, как охотник с дичью. Победами принято хвастать в кабачках и в любом другом месте. Случаи диффамации, рассмотренные на заседаниях консистории (церковного суда) в Лондоне и Чичестере между 1572 в 1640 годами, наглядно демонстрируют, что мужская речь и мужской ум весьма агрессивны в сексуальной сфере. Что касается исков, возбужденных женщинами по поводу насилия разного рода, то их весьма мало. Те, кто пытается защитить свою репутацию от клеветы, имеют очень мало шансов снискать у судей симпатию. Жалобы женщин считаются обыденным делом, за исключением крайних, из ряда вон выходящих случаев30. Во Франции право супруга наказывать жену простирается очень далеко — лишь бы она не умерла от побоев. Изнасилование доказать почти невозможно, потому что суд, как правило, приходит к решению, что женщина пошла на поводу у своей природной похотливости и сама позволила себя изнасиловать31.
С усилением патриархальной системы отношений в Европе начиная с XVI века различие между положением мужчины и женщины в обществе обрисовалось как никогда четко. Представления о мужественности и о мужской доблести остались теми же, что и в древние времена: сексуальные подвиги, пьянство, драки — все то, чем гордились и в сельских «сообществах молодых». При этом положение женщины становилось все более тяжелым в связи с введением жесткого контроля над ее поведением и обязательного надзора над семейными отношениями со стороны властей и церквей всех конфессий. С середины XVI века во Франции и после 1590 года в Англии браку
ается все большее значение в жизни общества. Разу-ся, женщин разного сословия конкретные изменения в семейном законодательстве коснулись по-разному, однако всем женщинам предписывалось ограничить свою жизнь супружеским очагом. Мужья и взрослые холостяки не теряют связи с внешним миром, для них существует двойной сексуальный стандарт, и пользоваться им не зазорно. Жены и девушки оказались, по сути, обречены на затворничество как в быту, так и в сексуальных отношениях. При этом далеко не всегда речь шла о верности традициям, следуя которым женщина должна блюсти дом. В деревне все женщины независимо от социального и материального положения или возраста существовали внутри некоего женского сообщества, так как их домашний быт был тяжелее, чем у горожанок, и требовал коллективных усилий. Главенство мужчины не подвергалось сомнению, но оно было не так тягостно, потому что у женщин была и своя жизнь со своей иерархией, своими шутками и даже своим языком. Они собирались все вместе у печи, на мельнице, на вечерних посиделках и т. п32. В густонаселенных городах такие отношения между женщинами возникали реже. Стремление видеть в семье и доме ячейку общества находит больший отклик в городах, и женщины оказываются здесь под более сильным надзором. Хотя некоторые привычки деревенского быта еще долго» существовали и в городе33, во взаимоотношениях мужчин и женщин происходили медленные изменения, давление на женщин все усиливалось и жесткие юридические нормы опирались на нравственные и религиозные установления. В Лондоне с 1572 по 1640 год од-ним из самых распространенных исков, рассматриваемых церковным суцом, было обвинение в занятии гфоституцй ей. Иногда речь шла о словесном оскорблении, за которое женщины просили денежной компенсации, иногда предъявлялась жалоба на ущерб, нанесенный репутации3?. В деревне коллектив сам контролирует поведение женщин: этим занимаются и другие женщины, и мужчины, мстящие за оскорбление. В городе, где вопрос о поведении женщины выносится на рассмотрение суда, отношение к женщине более индивидуализировано и вместе с тем ее половая принадлежность выдвигается на первый план. Женщина рассматривается как собственность мужа. Она может ускользнуть из-под его бдительного надзора, лишь предавшись разврату, но тогда вмешивается общество и наказывает ее. Чаще всего это делает суд, а не мст№ тели. Новая система наказания женщины вписывается в длительный процеср переосмысления роли слабого пола в обществе. Неуклонно усиливается нравственное давление на женщин, и брак постепенно становится тем идеальным местом женского смирения, о котором некогда мечтали религиозные и политические блюстители нравственности. Супруга должна быть смиреннойи скромной, благочестивой и считать свою зависимость от мужа естественной и нормальной35.
В Англии противоречия между англиканской и пуританской церковью по поводу сущности брака создали дополнительные сложности. В 1597 году англиканским каноном было признано незаконным любое заключение брака после развода. Королева отказалась утвердить это положение, но Иаков I одобрил его, и оно вновь было провозглашено в канонах 1604 года. Так был положен конец спорам. Позиция англиканской церкви основана на представлении о нерасторжимости брака, что сближает ее с французскими католиками. Но пуритане видят в браке всего лишь гражданский договор, заключенный по взаимному согласию обеих сторон и никак не связанный со спасением души. Разрыв между этими двумя позициями привел к кризису, оставившему глубокий след в сознании. Возможно, именно с этим кризисом связана возросшая тревога мужчин, столь заметная в городской среде и в театральных пьесах того времени. Возникла необходимость заново определить, в чем же состоит женское и мужское начало, и мужчины-горожане испугались возможной переоценки ролей в обществе. Этот страх принял форму ужаса перед некими демоническими фуриями, будто бы намеревающимися захватить власть в обществе. Вера в зловещую силу секты женщин — прислужниц дьявола пришла в Англию с континента и вызвала всплеск охоты на ведьм. Пароксизм этой охоты длился с 1580 по 1590 год. К нему добавился повальный страх мужей погибнуть ночью от рук жены. Существует немало обращений в суд по этому поводу, однако подозрения чаще всего были необоснованны, так как архивы не говорят о всплеске подобных убийств86. В театре той эпохи сказывается эта мужская тревога. Однако, возможно, это был всего лишь обычный мужской страх оказаться несостоятельным перед сексуально ненасытной партнершей. Особый отт& нок этому страху на английской сцене придает то, женские роли играют юноши (лишь в 1660 году такой порядок был отменен королевским указом37).
Существование на театральных подмостках времен Шекспира «третьего пола», то есть юношей, переодетых в женское платье, выдавало, быть может, одновременно и мужское беспокойство, и желание получить сильный эротический заряд от смешения сексуальных ролей* Некоторые высказывания современников говорят о тол же. В памфлете 1599 года, озаглавленном «Ниспроверже ние театральных подмостков», его автор, доктор-богослов из Оксфорда Джон Рейнолдс, ополчается на переодевание юношей в женщин, которое, по его мнению, распаляет плотские вожделения. Вспомним, что в это время сурово запрещалось носить одежду противоположного пола, особенно женщинам, и многочисленные юридические процессы подтверждают это39. Тем не менее молодые холостяки иногда, в особых случаях, позволяли себе переодеваться в женщин. Это происходило на карнавалах по случаю больших народных праздников или во время шутовских обрядов наказания мужа-рогоносца, кавалькад на осле во Франции и «перевертышей» в Англии. В театре елизаветинскойпоры, наполненном многозначными символами, переодевание носило двойной смысл. Эротическая притягательность персонажа связывалась не только с женоподобной внешностью актера, но и сего мужской сущностью. Драматурги вполне сознавали это. Так, например, интрига пьесы Лили «Галатея» (1584) основана на том, что юноши переодеваются в девушек и наоборот, при этом и тех и других играют мальчики-подростки. В прологе зрителям объясняется, что переодеваться в чужую одежду нельзя и что театр протестует против гомосексуального истолкования пьесы. Кристофер Марло. считавшийся гомосексуалистом, обвиненный в содомии и ереси на посмертном процессе в 1593 году, сознательно обыгрывает тему переодевания в «Докторе Фаусте». Что касается Шекспира, то почти в каждой героине его комедий есть и мужское, и женское начало. Розалинда из «Как вам это понравится» (ок. 1599) переодевается в мужскую одежду и прячется в Арденнском лесу. В эпилоге пьесы она говорит: «Если бы я был женщиной, я бы постарался перецеловать как можно больше зрителей». Так достигнута вершина сексуальной двойственности: юноша играет женщину, переодетую мужчиной, который представляет себя женщиной. Такая игра со зрителем создает совершенно особую атмосферу чувственности, пронизанную высоким эротическим напряжением40.
Не только в театре шла постепенная трансформация представлений о мужском и женском начале. В Лондоне, где жила основная публика елизаветинского театра, такая трансформация привела к выделению в 1700 году целого сообщества гомосексуалистов, заявивших о себе как о людях «третьего пола»41. Этому предшествовал длительный подспудный процесс, в ходе которого прежние нормы оказались отвергнуты. Театр времен Шекспира — один из этапов этого процесса, первый опыт контакта с публикой. Переодевание юношей в женщин отражает движение плотского желания в сторону неясного объекта, находящегося на пересечении двух полов. При этом предпочтение отдается чертам слабого пола, ибо юноши, как и женщины, зависят от взрослых мужчин и с точки зрения медицины той эпохи менее сухие и горячие, чем
они. Так воплощается чувственная память о содомитских забавах прошлого, распространенных в сообществах молодых, тем более что и сами сообщества в XVI веке еще существуют42; Наверное, в начале 1600-х годов такой сложный узел значений придавал совершенно особый смысл, странному английскому театральному обычаю давать женские роли юношам. Зрители-мужчины испытывали особое эротическое удовольствие, а что испытывали зрительницы, мы не знаем. Но, быть может, они находили сходство с собственным положением, глядя на мальчиков, которые в жизни так же, как и они, зависели от мужчин, а на сцене были воплощением всех существующих и воображаемых удовольствий для ровесников и старших?
Непокоренные и бунтовщицы
Женщина может существовать лишь тогда, когда ее воплощает мужчина, — вот метафорический урок елизаветинского театра. В патриархальном мире того времени женщина всегда определялась по отношению к мужчине. Архивные документы, которые крайне редко бывают составлены женской рукой, подтверждают, что личность женщины всегда идентифицируется через мужчину Администраторы, писцы уголовного суда, нотариусы интересуются в первую очередь, с каким мужчиной женщина состоит в родстве, — именно так определяется ее социальный статус. Она — супруга, дочь, мать того, кто и определяет, по сути, ее личность, а особенности личности женщины как таковой не интересуют составителей документов. Иногда не указывается даже имя женщины, при том что дело касается как раз ее. В 1612 году парижский суд рассматривает дело об избиении жены сеньором де
уже кое и женское
его
тело
Серво. Он отхлестал ее, совершенно обнаженную, кнутом из бычьих жил, угрожал убить, осыпал оскорблениями и выбил несколько зубов подсвечником. Но пострадавшая называется в документах только по имени супруга-насильника: «жена сеньора де Серво»43.
Лишь немногие женщины того времени удостоены личного именования. Это те, кто занимает высокое социальное положение, те, кто прославился своим благочестием или, наоборот, проститутки: Рыжая, Жанна-Толсту-ха, Золотой Передок. У простонародья индивидуальность порой передают клички,'прозвища, уменьшительные имена, в них отражается так или иначе темперамент, и именно так дошли до нас прозвища знаменитых горластых парижских торговок. Если имя отца и имя мужа стоят рядом (например, Мари Дюбуа, жена Жана Дюваля), это говорит не о независимости женщины, а скорее о том, что она подчиняется двум мужчинам. В деревне так называемому слабому полу почти невозможно выжить без поддержки мужа или других родственников. Одинокая женщина, в отличие от одинокого мужчины, вызывает подозрения. Если у вдовы было несколько мужей, говорят; что она свела их всех в могилу, а то и обвиняют в том, что она участвует в сатанинских шабашах. В то же время вдовцу, который женится на девушке гораздо моложе его, просто устраивают в день свадьбы кошачий концерт под окнами.
Основная трудность, с которой сталкивались все женщины независимо от их социального положения, состояла в том, что им приходилась исполнять очень сложную социальную роль и при этом занимать униженное
Поделиться книгой: