О вечном. Избранная лирика

* * *

Комар, свирепый гном, крылатый кровосос С писклявым голоском и с мордою слоновьей, Прошу, не уязвляй ту, что язвит любовью, — Пусть дремлет Госпожа во власти сладких грез. Но если алчешь ты добычи, словно пес, Стремясь насытиться ее бесценной кровью, Вот кровь моя взамен, кусайся на здоровье, Я эту боль снесу — я горше муки снес. А впрочем, нет, Комар, лети к моей тиранке И каплю мне достань из незаметной ранки — Попробовать на вкус, что у нее в крови. Ах, если бы я мог сам под покровом ночи Влететь к ней комаром и впиться прямо в очи, Чтобы не смела впредь не замечать любви!

* * *

К индийскому купцу, что вынет из тюка Душистую смолу, запястья, ожерелья, Сходить и не купить заморского изделья, — Как без охапки роз уйти из цветника, Иль, уст не увлажнив, стоять у родника, Что солнечной струей бежит из подземелья, Иль в круг прелестных дам проникнуть без веселья, Не ощущая стрел крылатого божка. К чему самообман? Глупец — и тот рассудит: Жжет пламя нашу плоть, а лед нам тело студит. Жаровни, может быть, Амуру не раздуть, Но берегись его: свой факел взяв опасный, Тебе, Любовь моя, столь юной и прекрасной, Хоть искру заронить он изловчится в грудь!

* * *

Оставь меня, Амур, дай малость передышки; Поверь, желанья нет опять идти в твой класс, Где разум я сгубил и силы порастряс, Где муки адовы узнал не понаслышке. Напрасно доверял я лживому мальчишке, Который жизни цвет тайком крадет у нас, То ласкою маня, то нежным блеском глаз, — С истерзанной душой играя в кошки-мышки. Его питает кровь горячих юных жил, Безделье пестует и сумасшедший пыл Нескромных снов любви. Все это мне знакомо; Я пленником бывал Кассандры и Мари, Теперь другая страсть мне говорит: «Гори!» И вспыхиваю я, как старая солома.

* * *

Превозносить любовь — занятье для глупца, Но трудно совладать с певцом полубезумным, Хотя в безверья век ни тяжбам хитроумным, Ни разрушительным сраженьям нет конца. Амур — исчадье зла! Я сед и спал с лица. С повязкой на глазах, мальчишкой полоумным Он делает меня, что мужем был разумным, Но жалким слепком стал с коварного юнца. Неужто, увидав с чужим гербом знамена В родном краю — под власть Амурова закона Я, к своему стыду, беспечно подпаду? Нет! Поспешу в Париж — искать в нем правосудья! У Муз, — у старых ведьм, — не соглашусь отнюдь я На побегушках быть, ходить на поводу!

* * *

Я вами побежден! Коленопреклоненный, Дарю вам этот плющ. Он, узел за узлом, Кольцом в кольцо, зажал, обвил деревья, дом, Прильнул, обняв карниз, опутав ствол плененный. Вам должен этот плющ по праву быть короной, — О, если б каждый миг вот так же — ночью, днем, Колонну дивную, стократно всю кругом Я мог вас обвивать, любовник исступленный! Придет ли сладкий час, когда в укромный грот Сквозь зелень брызнет к нам Аврора золотая, И птицы запоют, и вспыхнет небосвод. И разбужу я вас под звонкий щебет мая, Целуя жадно ваш полураскрытый рот, От лилий и от роз руки не отнимая.

* * *

He вечен красоты венок благоуханный! Ты, время упустив, ей втуне дашь пропасть! Но если у тебя очарованья часть Осталась — раздели с друзьями дар желанный. Киприда, я кляну твой нрав непостоянный. Зачем тобой, как раб, я отдан был во власть Мучительнице той, что надо мною всласть Натешилась, пока не пал я, бездыханный. Мятущихся валов тебе покорна дурь. Дитя пучины, — мне пошлешь ты много бурь! Какого ждать еще блаженства, Киферея? Раскатов громовых и языков огня Ты припасла, жена Вулкана, для меня. Страстей, ножей и стрел — любовница Арея.

* * *

В купальне, развязав, тебе вручила пояс Киприда и беречь его дала наказ. А ты стрелу метнуть в меня из дивных глаз Успела, стан обвив и с волшебством освоясь. Но, доброхотства Муз, увы, не удостоясь, От раны гибну я! Богини, разве вас Я, как школяр, спросил о свойствах лунных фаз Иль об эклиптике, лениво в книгах роясь? За вами волочусь я не затем, чтоб мог Узнать, кто создал мир — Фортуна или Бог? Я помышлял смягчить Еленино коварство, Ей посвятив сонет, но беден был мой слог! Вам нужен ученик, чей стих не столь убог. Прощайте, ухожу! Окончено школярство.

* * *

О, стыд мне и позор! Одуматься пора б, С седою головой резон угомониться. Отныне лучше бы рассудку покориться, Бежать бы от любви, от этих цепких лап. Сто раз давал зарок, но что мне делать? — слаб. Зимой бутонам роз, увы, не распуститься. Уже полсотни лет моя неволя длится, Разбойнице служу, ее галерный раб. Отныне я готов доверить сердце в руки Лишь Аристотелю, хочу служить науке, Прекрасной дочери его, остаток лет. Пора бы мне понять все тонкости Амура. Он — бог, и он парит, а я брожу понуро. Он молод, он силен, а я согбен и сед.

* * *

Оставь страну рабов, державу фараонов, Приди на Иордан, на берег чистых вод, Покинь цирцей, сирен и фавнов хоровод, На тихий дом смени тлетворный вихрь салонов, Собою правь сама, не знай чужих законов, Мгновеньем насладись, — ведь молодость не ждет! За днем веселия печали день придет И заблестит зима, твой лоб снегами тронув. Ужель не видишь ты, как лицемерен Двор? Он золотом одел Донос и Наговор, Унизил Правду он и сделал Ложь великой. На что нам лесть вельмож и милость короля? В страну богов и нимф — беги в леса, в поля, Орфеем буду я, ты будешь Эвридикой.

* * *

Когда уж старенькой, со свечкой, перед жаром Вы будете сучить и прясть в вечерний час, — Пропев мои стихи, Вы скажете, дивясь: «Я в юности была прославлена Ронсаром!» Тогда последняя служанка в доме старом, Полузаснувшая, день долгий натрудясь, При имени моем согнав дремоту с глаз, Бессмертною хвалой Вас окружит недаром. Я буду под землей и — призрак без костей — Смогу под сенью мирт покой свой обрести, — Близ углей будете старушкой Вы согбенной Жалеть, что я любил, что горд был Ваш отказ… Живите, верьте мне, ловите каждый час, Роз жизни тотчас же срывайте цвет мгновенный.

* * *

Созвездья Близнецов любимая сестра И Леды с Лебедем пленительное чадо! Краса твоя была причиною разлада Европы с Азией, но стала ты стара. При виде зеркала тебя берет хандра: «Иль тело дряблое и сеть морщин — отрада, Из-за которой шла Троянских стен осада, Глупцов, мужей моих, кровавая игра? Но кожу каждый год меняя змеям, Боги Весну у нас навек, завистливы и строги, Спешат отнять: глядишь — и осень на дворе!» Красавицы! Нельзя не внять словам Елены О том, что свойственны природе перемены. Кто упустил апрель, заплачет в октябре!

* * *

Ступай, мое письмо, послушливый ходатай, Толмач моих страстей, гонец моих невзгод; Вложи в слова тоску, что душу мне гнетет, И сургучом любви надежно запечатай. Явись пред госпожой и, зоркий соглядатай, Заметь: небрежно ли прекрасный взор скользнет По горестным строкам — или она вздохнет — Иль жалость выкажет улыбкой виноватой. Исполни долг посла и все поведай ей, Чего я не могу поведать столько дней, Когда, от робости бледнея несуразной, Плутаю в дебрях слов, терзаясь мукой праздной. Все, все ей расскажи! Ты в немоте своей Красноречивее, чем лепет мой бессвязный.

* * *

В тот вечер плавные тебя манили звуки, И в танцевальный зал ты весело сошла, От блеска глаз твоих зажглась ночная мгла, Все ожило, едва соединились руки. Все вьется, кружится, летит, не зная скуки, И танцу комната становится мала, — То переменчивый, то ровный, как стрела, Меандра древнего он повторял излуки. Обворожительный и каждый раз другой: То треугольником, то лентой, то дугой, То клином журавлей в просторе поднебесном Выстраивался он, — о нет, сомненья прочь! Я видел: над землей парила ты в ту ночь, — Танцуя, божеством ты стала бестелесным.

* * *

Уж этот мне Амур — такой злодей с пеленок! Вчера лишь родился, а нынче — столько мук! Отнять у матери и сбыть буяна с рук, Пускай за полцены — на что мне злой ребенок. И кто подумал бы — хватило же силенок: Приладил тетиву, сам натянул свой лук! Продать, скорей продать! О, как заплакал вдруг. Да я ведь пошутил, утешься, постреленок. Я не продам тебя, напротив, не тужи: К Елене завтра же поступишь ты в пажи, Ты на нее похож кудрями и глазами. Вы оба ласковы, лукавы и хитры, Ты будешь с ней играть, дружить с ней до поры, А там заплатишь мне такими же слезами.

* * *

Душистый сноп цветов, печали не тая, Сложила ты на холм Лукреции могильный. Увидел я слезу, услышал вздох умильный И понял, что в плену у смерти жизнь твоя. Ты ценишь все, на чем печать небытия Лежит, но есть закон души любвеобильной: Я должен умирать сто раз в тоске бессильной, Суровости твоей и жертва, и судья. Когда, живых презрев, ты, почестями гробу, Являешь нам свою тщеславную особу, Когда тебе одни фантомы по нутру, Не мнишь ли ты, что я, от мира отрешенный И милостей твоих неласково лишенный, Стремясь любовь снискать, возьму — и впрямь умру?

* * *

Увидев, что мой дом разграблен солдатней И смерть сражает всех без счету, без разбору, Я мысленно искал в тебе свою опору И радость обретал в тебе, тебе одной. Я думал: «Сжалилась Фортуна надо мной, Оставив мне тебя в несчастнейшую пору!» И в простодушии своем поверил вздору! Но ты, пленив меня искусной западней, Мне нанесла такой урон, что и матерым Тут делать нечего осталось мародерам. Но не ропщу на твой суровый произвол, Оправдываю я твой суд неправосудный. Над слабостью моей торжествовать нетрудно. В ней — не в жестокости твоей — источник зол.

* * *

Судили старички, взойдя на Трои стены, Царицы красоту и женственную стать: «Все бедствия, все зло, что терпит наша рать, Способен окупить единый взгляд Елены! Затмить бы впору ей рожденную из пены! Но лучше б Менелай увел супругу вспять. Вал осажден, теперь недолго крепость взять. К нам, гавань запрудив, шлют корабли Микены». Затем с Троянских стен, отцы, взирая вниз, Вы юношей сдержать решили с перепугу? — Сражайся стар и млад! — им нужен был девиз, Чтоб головой своей рискнуть, надев кольчугу. Был вправе Менелай забрать свою супругу, Но вправе был ее не отдавать Парис!

* * *

Расстался я с тобой, блаженная свобода. На шею мне ярмо надел прекрасный пол. Хоть я ломал его, но — подъяремный вол! — Подставил шею вновь, как мне велит природа: Я без любви — свинец, я — сущая колода! Но полюбил — и вновь гармонию обрел, Окрепла Муза, стал торжественным глагол, Рассудок прояснен, и в мыслях нет разброда. Созданья моего пера! Ронсаров род, Как сыновьям, продлить приходит вам черед. Кого мне воспевать — я знаю, Бог — свидетель! В античности седой всегда найдешь пример. Елена, красота ее и добродетель — Сюжет, которым так утешен был Гомер!

* * *

Чтоб по земле прошли слова твоих хвалений, Как в небо на коре возносит их сосна, Я, всех богов призвав и возлияв вина, Источник посвятил тебе в укромной сени. Пастух, здесь не паси, сгоняя из селений, Курчаво-белых стад: но да цветет одна Здесь утренних цветов прелестных пелена, Да знают, что родник сей посвящен Елене. На бреге летом пусть прохожий отдохнет И, сидя на траве, Елену воспоет Несчетно и меня припомнит вдохновенно! Кто выпьет от него, — пусть любит непременно И пламя жаркое из влаги пусть вдохнет, Какое сердце мне сжигает сокровенно.

* * *

Ты не влюблен, воды испив из родника, Что посвятил поэт божественной Елене? Тогда укромный грот среди зеленой сени Найди в холме крутом и подремли слегка. По шелковой траве росистого лужка Задорно пропляши, без вялости и лени! Но ждет святой Жермен почтительных молений. Патрону вознеси их с ветхого мостка. И, девять раз обход вокруг дуплистой ивы Свершив, ты ощутишь внезапно жар счастливый В груди, где у тебя лежал осколок льда: Амур, измазанный гигантов кровью красной, Усердно отмывал в ручье свой торс прекрасный, И пыл его страстей еще хранит вода!

* * *

Итак, проигран бой, войска мои разбиты, Я отступаю вспять, Амуром сокрушен; Доносит мне отбой трубы охрипшей стон, Полвека за спиной толпятся вместо свиты. И если до сих пор мы славою не квиты, И если твой триумф еще не довершен, — То я же не Парис, увы! и не Ясон, Грядет моя зима: нет от нее защиты. В горниле жгучих мук, на наковальне бед Пришлось мне этот стих выковывать и плавить. Не жаль трудов и сил, не жаль убитых лет; А жаль, что я хотел любить, а ты — лукавить. О, ты раскаешься — ты не жестока, нет! — Но и раскаяньем былого не исправить.

* * *

Ты помнишь, милая, как ты в окно глядела На гаснущий Монмартр, на темный дол кругом И молвила: «Поля, пустынный сельский дом, — Для них покинуть Двор — нет сладостней удела! Когда б я чувствами повелевать умела, Я дни наполнила б живительным трудом, Амура прогнала б, молитвой и постом Смиряя жар любви, не знающий предела». Я отвечал тогда: «Погасшим не зови Незримый пламень тот, что под золой таится: И старцам праведным знаком огонь в крови. Как во дворцах, Амур в монастырях гнездится. Могучий царь богов, великий бог любви, Молитвы гонит он и над постом глумится».

ОДЫ

РУЧЬЮ БЕЛЛЕРИ

О Беллери, ручей мой славный, Прекрасен ты, как Бог дубравный, Когда, с сатирами в борьбе Наполнив лес веселым эхом, Не внемля страстной их мольбе, Шалуньи нимфы с громким смехом, Спасаясь, прячутся в тебе. Ты божество родного края, И твой поэт, благословляя, Тебе приносит дар живой — Смотри: козленок белоснежный! Он видит первый полдень свой, Но два рожка из шерсти нежной Уже торчат над головой. В тебя глядеть могу часами, — Стихи теснятся в душу сами, И шепчет в них твоя струя, В них шелест ив твоих зеленых, Чтоб слава скромного ручья Жила в потомках отдаленных, Как будет жить строфа моя. Ты весь овеян тенью свежей, Не сушит зной твоих прибрежий, Твой темен лес, твой зелен луг, И дышат негой и покоем Стада, бродящие вокруг, Пастух, сморенный летним зноем, И вол, с утра влачивший плуг. Не будешь ты забыт веками, Ты царь над всеми родниками, И буду славить я всегда Утес, откуда, истекая, Струей обильной бьет вода И с мерным шумом, не смолкая, Спешит неведомо куда.

* * *

Пойдем, возлюбленная, взглянем На эту розу, утром ранним Расцветшую в саду моем. Она, в пурпурный шелк одета, Как ты, сияла в час рассвета И вот уже увяла днем. В лохмотьях пышного наряда — О, как ей мало места надо! Она мертва, твоя сестра. Пощады нет, мольба напрасна, Когда и то, что так прекрасно, Не доживает до утра. Отдай же молодость веселью, — Пока зима не гонит в келью, Пока ты вся еще в цвету, Лови летящее мгновенье, — Холодной вьюги дуновенье, Как розу, губит красоту.

* * *

Эй, паж, поставь нам три стакана. Налей их ледяным вином. Мне скучно! Пусть приходит Жанна, Под лютню спляшем и споем, Чтобы гремел весельем дом. Пусть Барб идет, забот не зная, Волос копну скрутив узлом, Как итальянка озорная. Был день — и вот уже прошел он, А завтра, завтра, старина… Так пусть бокал мой будет полон, Хочу упиться допьяна, Мне только скука и страшна. А Гиппократ — да врет он, право, Я лишь тогда и мыслю здраво, Когда я много пью вина.

* * *

Когда грачей крикливых стая, Кружась, готовится в отлет И, небо наше покидая, Пророчит осени приход, Юпитер кравчего зовет, И влаге тот велит пролиться, И, значит, хмурый небосвод Надолго тучами замглится. И будет Феба колесница Сквозь мрак лететь к весне другой. А ты спеши в свой дом укрыться И, чуждый суете людской, Блаженствуй в горнице сухой, Пока мертва земля нагая — Трудолюбивою рукой Тебя достойный стих слагая. Как я, возжаждай — цель благая! Ужасный превозмочь закон, Которым Жница роковая Весь мир тиранит испокон. И, чтоб греметь сквозь даль времен, Трудись упорно. В час досуга С тобою здесь Тибулл, Назон И лютня, дум твоих подруга. Когда бушует дождь иль вьюга, А в дверь стучится бог шальной, И ни любовницы, ни друга, — Одушевленных струн игрой Гони мечтаний грустных рой. Когда ж ты стих довел до точки, Усталый мозг на лад настрой Бургундским из трехлетней бочки.

МОЕМУ СЛУГЕ

Мне что-то скучно стало вдруг, Устал от книг и от наук, — Трудны Арата «Феномены»! Так не пойти ль расправить члены? Я по лугам затосковал, Мой Бог! Достоин ли похвал, Кто, радость жизни забывая, Корпит над книгами, зевая! Скучать — кой толк, я не пойму! От книг один ущерб уму, От книг забота сердце гложет. А жизнь кончается, быть может, Сегодня ль, завтра ль — все равно Быть в Орке всем нам суждено. А возвратиться в мир оттуда — Такого не бывает чуда! Эй, Коридон, живее в путь! Вина покрепче раздобудь, Затем, дружище, к фляге белой Из листьев хмеля пробку сделай И с коробком вперед ступай. Говядины не покупай, Она вкусна, но мясо летом Осуждено ученым светом. Купи мне артишоков, дынь, К ним сочных персиков подкинь, Прибавь холодные напитки Да сливок захвати в избытке. В тени, у звонкого ручья, Их на траве расставлю я Иль в диком гроте под скалою Нехитрый завтрак мой устрою. И буду яства уплетать, И буду громко хохотать, Чтоб сердцу не было так жутко, Оно ведь знает, хворь — не шутка: Наскочит смерть, и сразу хлоп, — Мол, хватит пить, пора и в гроб!

* * *

Да, я люблю мою смуглянку, Мою прелестную служанку, Люблю, нимало не стыдясь, Хоть неравна такая связь. Ни полководцы с буйной кровью Их рангу чуждою любовью, Ни мудрецы, ни короли Ни разу не пренебрегли. Геракл, прославленный молвою, Когда Иолу взял он с бою, Плененный пленницей своей, Тотчас же покорился ей. Ахилл, гроза державной Трои, Пред кем склонились и герои, Так в Бризеиду был влюблен, Что стал рабом рабыни он. Сам Агамемнон, царь надменный, Пред красотой Кассандры пленной Сложив оружие свое, Признал владычицей ее. Так, мощью наделен великой, Амур владыкам стал владыкой, Ни одному царю не друг, Он ищет не друзей, но слуг. И, страсти нежной раб смиренный, Юпитер, властелин вселенной, В угоду мальчику тайком Сатиром делался, быком, Чтоб с женщиной возлечь на ложе, Он мог богинь любить — но что же? Презрев высокий свой удел, И низших он любить хотел. В любви богинь одни печали, Один обман мы все встречали, Кто жаждет подлинной любви — В простых сердцах ее лови. А недруг мой пускай хлопочет, Пускай любовь мою порочит, Пускай, стыдясь любви такой, Поищет где-нибудь другой!

* * *

Ужель, Белло, переведен И впрямь тобой Анакреон? Ты слишком вяло пьешь, приятель! А ведь комета, что весной Прошла, сулит нам сушь и зной, Или я скверный прорицатель. Лучи кометы горячи, И в глотке жарко, как в печи, — Так пей, покуда жажда длится! В краю теней не пьют вина, Там ждет с тобою нас одна Забвенья черная водица. А впрочем, ладно, мой Белло! Не пей — не будет тяжело Тебе на Геликон подняться, Где Музы славные царят: Им послужить — мудрей стократ, Чем с Вакхом и Венерой знаться. Да, смесь из Вакха и любви В рассудке нашем и в крови Частицы не оставит здравой, Одна лишь нимфа светлых вод Вновь прояснит и подхлестнет Ум, отуманенный отравой. Недаром к Девам дождевым Попало взятое живым От матери сожженной чадо, Малютка Вакх: и посейчас Шалит он и дурачит нас, Коль не вмешается Наяда.

* * *

Не правда ль, Дю Белле, в какой чести у Муз Венерино дитя, крылатый карапуз: Камены следуют шаг в шаг за мальчуганом! Кто дружен с ним — того они наперебой Спешат ласкать, учить премудрости любой, Созвучьям сладостным, и плавным, и чеканным. Но горе дерзкому, кем оскорблен Эрот, — Камены вмиг его лишают всех щедрот; Напрасно призывать он станет вдохновенье, Ему заказано вступать на Геликон, И непокорным ртом уже не сможет он К священному ключу припасть хоть на мгновенье. Я по себе сужу: лишь только петь начну Героев и богов, войну и старину — Язык отнимется, слова нейдут часами; А песнь любовную лишь стоит мне начать, Незримая рука снимает с уст печать, И дышится легко, и строки льются сами.

* * *

Природа каждому оружие дала: Орлу — горбатый клюв и мощные крыла, Быку — его рога, коню — его копыта. У зайца — быстрый бег, гадюка ядовита, Отравлен зуб ее. У рыбы — плавники, И, наконец, у льва есть когти и клыки. В мужчину мудрый ум она вселить умела, Для женщин мудрости Природа не имела И, исчерпав на нас могущество свое, Дала им красоту — не меч и не копье. Пред женской красотой мы все бессильны стали. Она сильней богов, людей, огня и стали.

* * *

Так мало жизни в нас, любезный мой Белло, Мы служим зависти, а это ли не зло? Мы служим милостям — с рожденья до кончины Наш разум суетный терзая без причины. Найдется ли еще на свете существо, Что ищет гибели для рода своего? И только человек при случае удобном Охотно нанесет удар себе подобным. Взгляни на грузного, усердного вола, — Его на пользу нам Природа создала. На нем из года в год мы бороним и пашем: О пропитании заботится он нашем. Лишенный разума, приученный к ярму, Он не желает зла собрату своему И поздно вечером, под теплой крышей хлева, Лежит, не ведая ни ярости, ни гнева, И мирно спит, забыв и плуг, и борозду, Пока заря его не призовет к труду. Один лишь человек счастливым быть не может: Нас вечно что-нибудь снедает, мучит, гложет, И если кто чихнул, мы в гневе, мы кипим, Полночи иногда от страха мы не спим, Услышав под окном крикливого буяна, Какой-то злобный червь нас точит постоянно, — Перед вельможами лакействуем, дрожим, Нам мало бед своих — мы тянемся к чужим: К злопамятству и лжи, порокам вездесущим, Но человеческой природе неприсущим, Тщеславье губит нас, любовь притворство, лесть, Несчастья худшие их всех, какие есть, — Скажи, до коих пор присваивать мы будем Грехи и слабости, несвойственные людям!

МОЕМУ РУЧЬЮ

Полдневным зноем утомленный, Как я люблю, о мой ручей, Припасть к твоей волне студеной, Дышать прохладою твоей, Покуда Август бережливый Спешит собрать дары земли, И под серпами стонут нивы, И чья-то песнь плывет вдали. Неистощимо свеж и молод, Ты будешь божеством всегда Тому, кто пьет твой бодрый холод, Кто близ тебя пасет стада. И в полночь на твои поляны, Смутив весельем их покой, Все так же нимфы и сильваны Сбегутся резвою толпой. Но пусть, ручей, и в дреме краткой Твою не вспомню я струю, Когда, истерзан лихорадкой, Дыханье смерти узнаю.

* * *

Прелат, скажите, почему, Когда мне встретится придворный И с вежливостью непритворной Я шляпу перед ним сниму, Раскланяюсь, не лебезя, Учтивую бросаю фразу, — Он дружбу предлагает сразу: «Ронсар, вас не любить нельзя!» Не повернется он спиной, Столкнись в покое мы дворцовом, Он с лицемерьем образцовым Твердит: «Располагайте мной!» Но если, бедами тесним, К нему за помощью приду я, Он дверь захлопнет, негодуя, Как будто незнаком я с ним. А если буду о себе Напоминать неутомимо, Не посмотрев, пройдет он мимо И будет глух к моей мольбе. И пусть поэтом я слыву, К моим он равнодушен лаврам, Как будто я родился мавром И где-то в Африке живу! Но не таков мой кардинал, Он своего достоин сана, В груди моей звучит осанна: Людей щедрее я не знал. Себя так сильно не люблю, Как Вас любил все эти годы, Не приведут меня невзгоды К сановнику и королю. Вы мне поможете один, Подать мне руку снизошли Вы, Но как наставник справедливый, А не как строгий господин. Меня от бедности храня, Вы не сулите горы злата: Не осквернит уста прелата Напыщенная болтовня. За неподдельность Вас ценю, А лицемерные вельможи Пусть вечно лезут вон из кожи В служенье суетному дню!

НА ВЫБОР СВОЕЙ ГРОБНИЦЫ

Вам я шлю эти строки, Вы, пещеры, потоки, Ты, спадающий с круч Горный ключ. Вольным пажитям, нивам, Рощам, речкам ленивым, — Шлю бродяге ручью Песнь мою. Если, жизнь обрывая, Скроет ночь гробовая Солнце ясного дня От меня, Пусть не мрамор унылый Вознесут над могилой, Не в порфир облекут Мой приют. Пусть, мой холм овевая, Ель шумит вековая, Долго будет она Зелена. Моим прахом вскормленный, Цепкий плющ, как влюбленный, Пусть могильный мой свод Обовьет. Пьяным соком богатый, Виноград узловатый Ляжет сенью сквозной Надо мной, Чтобы в день поминальный, Как на праздник прощальный, Шел пастух и сюда Вел стада. Чтобы в скорбном молчанье Совершил он закланье, Поднял полный бокал И сказал: «Здесь, во славе нетленной, Спит под сенью священной Тот, чьи песни поет Весь народ. Не прельщался он вздорной Суетою придворной И вельможных похвал Не искал. Не заваривал в келье Приворотное зелье, Не был с древним знаком Волшебством. Но Камены недаром Петь любили с Ронсаром В хороводном кругу На лугу. Дал он лире певучей Много новых созвучий, Отчий край возвышал, Украшал. Боги, манной обильной Холм осыпьте могильный, Ты росой его, май, Омывай. Чтобы спал, огражденный Рощей, речкой студеной, Свежей влагой, листвой Вековой. Чтоб к нему мы сходились И, как Пану, молились, Помня лиры его Торжество». Так, меня воспевая, Кровь тельца проливая, Холм обрызжут кругом Молоком. Я же, призрак туманный, Буду, миртом венчанный, Длить в блаженном краю Жизнь мою — В дивном царстве покоя, Где ни стужи, ни зноя, Где не губит война Племена. Там, под сенью лесною, Вечно веет весною, Дышит грудь глубоко И легко. Там Зефиры спокойны, Мирты горды и стройны, Вечно свежи листы И цветы. Там не ведают страсти Угнетать ради власти, Убивать, веселя Короля. Братским преданный узам, Мертвый служит лишь музам, Тем, которым служил, Когда жил. Там услышу, бледнея, Гневный голос Алкея, Сафо сладостных од Плавный ход. О, как счастлив живущий Под блаженною кущей, Собеседник певцам, Мудрецам! Только нежная лира Гонит горести мира И забвенье обид Нам дарит.

ЖОАШЕНУ ДЮ БЕЛЛЕ

В огромном этом мире, где от века Мы жить обречены, Природой рождены Два племени — Богов и Человека. У матери одной, с богами рядом, Росли мы искони И небеса одни Пронизывали дерзновенным взглядом. Нам разум гордый даровал величье, Бессмертное подчас; С богами есть у нас Всего одно, но веское различье. Не быть тебе, мой друг, счастливым вечно И вечно молодым, Мы таем, словно дым, А жизнь богов светла и бесконечна.

* * *

Исчезла юность, изменила, Угасла молодая сила, И голова моя седа. Докучный холод в зябких членах, И зубы выпали, и в венах Не кровь, но ржавая вода. Прости, мой труд, мои досуги, Простите, нежные подруги, Увы, конец мой недалек, Мелькнуло все, как сновиденье, И лишь остались в утешенье Постель, вино да камелек. Мой мозг и сердце обветшали, — Недуги, беды и печали, И бремя лет тому виной. Где б ни был: дома ли, в дороге, Нет, нет — и обернусь в тревоге: Не видно ль смерти за спиной? И ведь недаром сердце бьется: Придет, посмотрит, усмехнется И поведет тебя во тьму, Под неразгаданные своды, Куда для всех открыты входы, Но нет возврата никому.

* * *

Когда средь шума бытия В Вандомуа скрываюсь я, Бродя в смятении жестоком, Тоской, раскаяньем томим, Утесам жалуюсь глухим, Лесам, пещерам и потокам. Утес, ты в вечности возник, Но твой недвижный, мертвый лик Щадит тысячелетий ярость, А молодость моя не ждет, И каждый день, и каждый год Меня преображает старость. О лес, ты с каждою зимой Теряешь волос пышный свой, Но год пройдет, весна вернется, Вернется блеск твоей листвы, А на моем челе — увы! — Задорный локон не завьется. Пещеры, я любил ваш кров, — Тогда я духом был здоров, Кипела бодрость в юном теле, Теперь, окостенев, я стал Недвижней камня ваших скал, И силы в мышцах оскудели. Поток, бежишь вперед, вперед, Волна придет, волна уйдет, Спешит без отдыха куда-то, И я без отдыха весь век И день и ночь стремлю свой бег В страну, откуда нет возврата. Судьбой мне краткий дан предел, Но я б ни лесом не хотел, Ни камнем вечным стать в пустыне, Остановив крылатый час, Я б не любил, не помнил вас, Из-за кого я старюсь ныне.

* * *

Пахарь, знай свои поля И не бойся короля! Пусть монарх сидит на троне, Скоро в мир потусторонний Он отправится, поверь, — Всем открыта эта дверь. Всех накроет крышка гроба: Венценосная особа Сядет в лодку Старика Рядом с тенью мясника. Тем, кто жаждет славы ратной, Предзаказан путь обратный С окровавленных полей. Честный труженик, смелей! Что для мертвых луки, копья? Что тебе судьба холопья? — Под плитою гробовой Ты забудешь лемех свой. Радамант, судья суровый, Не смутится, седобровый, Перед блеском пышных лат Вместо нищенских заплат. Для Плутона не обуза Ни клинок, ни аркебуза, Ни роскошный мавзолей Опочивших королей!

* * *

Прекрасной Флоре в дар — цветы, Помоне — сладкие плоды, Леса — дриадам и сатирам, Кибеле — стройная сосна, Наядам — зыбкая волна, И шорох трепетный — Зефирам. Церере — тучный колос нив, Минерве — легкий лист олив, Трава в апреле — юной Хлоре, Лавр благородный — Фебу в дар, Лишь Цитерее — томный жар И сердца сладостное горе.

* * *

Вчера сказал я: дай спою, Как Франк могучий рать свою На галльский берег вывел смело! Но лира, мне наперекор, Презрев воинственный задор, Лишь о любви к Кассандре пела. Я думал: в чем же тут секрет? Любовь я славил столько лет, Что лира попросту привыкла К словам любви, и ей нужны Другие две иль три струны, Чтобы другая песнь возникла. И я немедля все, что мог, — Колки, и квинты, и смычок — Переменил рукой суровой, Взмахнул воинственно смычком, — Но лира прежним языком Мне о любви запела новой. Прости, о Франк, но чтобы впредь Величьем ратных дел греметь И о себе напомнить миру, Проси потомка-короля, Пусть, мне аббатство уделя, Мою умилостивит лиру.

* * *

Храни вас Бог, весны подружки, Хохлатки, ласточки-резвушки, Дрозды, клесты и соловьи, Певуньи пташки голосисты, Чьи трели, щебеты и свисты Вернули жизнь в леса мои. Храни вас Бог, цветы-малютки, Фиалки, смолки, незабудки, И те, что были рождены В крови Аякса и Нарцисса, Анис, горошек, тмин, мелисса, Привет вам, спутники весны. Храни вас Бог, цветные стайки Влюбленных в пестрые лужайки, Нарядных, шустрых мотыльков И сотни пчелок хлопотливых, Жужжащих на лугах, на нивах Среди душистых лепестков. Сто тысяч раз благословляю Ваш хор, сопутствующий маю, Весь этот блеск и кутерьму, И плеск ручьев, и свист, и трели, — Все, что сменило вой метели, Державшей узника в дому.

* * *

Мой боярышник лесной, Ты весной У реки расцвел студеной, Будто сотней цепких рук Весь вокруг Виноградом оплетенный. Корни полюбив твои, Муравьи Здесь живут гнездом веселым, Твой обглодан ствол, но все ж Ты даешь В нем приют шумливым пчелам. И в тени твоих ветвей Соловей, Чуть пригреет солнце мая, Вместе с милой каждый год Домик вьет, Громко песни распевая. Устлан мягко шерстью, мхом Теплый дом, Свитый парою прилежной. Новый в нем растет певец. Их птенец, Рук моих питомец нежный. Так живи, не увядай, Расцветай, — Да вовек ни гром небесный, Ни гроза, ни дождь, ни град Не сразят Мой боярышник прелестный.

* * *

Как только входит бог вина, Душа становится ясна. Гляжу на мир, исполнясь мира, И златом я и серебром — Каким ни захочу добром — Богаче Креза или Кира. Чего желать мне? Пой, пляши — Вот все, что нужно для души. Я хмелем кудри убираю. И что мне почестей дурман! Я громкий титул, важный сан Пятой надменной попираю. Нальем, друзья, пусть каждый пьет! Прогоним скучный рой забот, Он губит радость, жизнь и силу. Нальем! Пускай нас валит хмель! Поверьте, пьяным лечь в постель Верней, чем трезвым лечь в могилу!

ЖАВОРОНОК

Какой поэт в строфе шутливой Не воспевал тебя, счастливый, Веселый жаворонок мой? Ты лучше всех певцов на ветках, Ты лучше всех, что, сидя в клетках, Поют и летом и зимой. Как хороши твои рулады, Когда, полны ночной прохлады, В лучах зари блестят поля, И пахарь им взрезает чрево, И терпит эту боль без гнева, Тебя заслушавшись, земля. Едва разбужен ранним утром, Росы обрызган перламутром, Уже чирикнул ты: кви-ви! И вот летишь, паря, взвиваясь, В душистом воздухе купаясь, Болтая с ветром о любви. Иль сереньким падешь комочком В ложбинку, в ямку под кусточком, Чтобы яйцо снести туда, Положишь травку иль пушинку Иль сунешь червячка, личинку Птенцам, глядящим из гнезда. А я лежу в траве под ивой, Внимая песенке счастливой, И как сквозь сон, издалека Мне слышен звонкий смех пастушки, Ягнят пасущей у опушки, Ответный голос пастушка. И мыслю, сердцем уязвленный: Как счастлив ты, мой друг влюбленный! Заботам неотвязным чужд, Не знаешь ты страстей боренья, Красавиц гордого презренья, Вседневных горестей и нужд. Тебе все петь бы да резвиться, Встречая солнце, к небу взвиться (Чтоб весел был и человек, Начав под песню труд прилежный), Проститься с солнцем трелью нежной, — Так мирный твой проходит век. А я, в печали неизменной, Гоним красавицей надменной, Не знаю дня ни одного, Когда б, доверившись обману, Обманом не терзал я рану Больного сердца моего.

* * *

Иные, сбросив плоть свою, Являются в краю далеком: Кто превращается в змею, Кто камнем станет ненароком. Кто — деревом, а кто — цветком, Кто — горлицей, кто — волком в чаще, Тот — говорливым ручейком, А этот — ласточкой летящей. А я зерцалом стать готов, Чтоб ты всегда в меня глядела, Иль превратиться в твой покров И твоего касаться тела. Мне б стать водою, чтоб ласкать Волной дрожащей стан пригожий, А может быть, духами стать, Впитаться этой нежной кожей. Мне б лентой стать, чтобы обвить Вот эти перси молодые, Я мог бы ожерельем быть Вокруг твоей точеной выи. Я был бы всем, я стать не прочь Твоих прекрасных губ кораллом, Чтоб в поцелуях день и ночь К ним прикасаться цветом алым.

* * *