ИЗ «МАНУСКРИПТА РОССЕТТИ» (1800–1803)
Призрак и эманация
Перевод В. Потаповой
[47]
1 Мой Призрак день и ночь теперь Следит за мной, как хищный зверь, А Эманация[48] — мой грех Оплакивает горше всех. 2 В бездонной глубине, в бескрайней, Дивимся втайне, плачем втайне. Под вихрем, воющим в алчбе, Крадется Призрак мой к тебе[49] — 3 Узнать, обнюхивая снег, Куда направишь ты свой бег. Сквозь частый дождь и зимний град, Когда воротишься назад? 4 В гордыне, ты затмила бурей Блеск утренней моей лазури. Ночь, — с ревностью и неприязнью, — Слезами кормишь и боязнью. 5 Семь раз любовь мою сразил Твой нож, семь мраморных могил Я воздвигал, с холодным страхом, И хмуро слезы лил над прахом. 6 И семь еще осталось милых: Они рыдают на могилах. И семь любимых, не тревожа Мой сон, жгут факелы у ложа. 7 Мне семь возлюбленных, в постели, На скорбный лоб венок надели Из виноградных лоз и, в жалости, Прощают все грехи — до малости! 8 Когда, сменив на милость гнев, Вернешься — оживить семь дев? Ответь, когда вернешься ты Для всепрощенья и доброты? 9 «Не вернусь, — не жди и ведай: Я горю одной победой! Живой, — мне быть твоею милой, А мертвой, — быть твоей могилой! 10 Сквозь небо, землю, рай и ад Помчусь вдогон — мне нет преград! Дни и ночи напролет Длиться будет мой полет». 11 Мой долг — избавиться от власти Гееннской рощи, женской страсти, Затем, чтоб Вечности порог Достойно преступить я мог. 12 Не дам тебе насмешки множить! Тебя я должен уничтожить И, сотворив другую стать, Слугу судьбы моей создать. 13 Покончим оба, по условью, С гееннской рощей и с любовью И у́зрим, вне ее игры, Блаженной Вечности миры. 14 Нам жить — в прощенье обоюдном. Не так ли в поученье чудном Спасителем изречено? Се хлеб, — сказал он, — се вино.[50] О девственности девы Марии и Джоанны Саускотт
Перевод В. Потаповой
[51]
Содеяли с нею добро или зло? Не знает сама; безмятежно чело. И некому это поставить в укор: Ничья тут заслуга, ничей тут позор. «Живей, Вольтер! Смелей, Руссо!..»
Перевод В. Топорова
Живей, Вольтер! Смелей, Руссо! Бушуй, бумажная гроза! Вернется по́ ветру песок, Что нам швыряете в глаза. Песчинка каждая — алмаз, Когда в ней блещет луч небес… Насмешники! для ваших глаз Несть в нашей Библии чудес! Придумал атом Демокрит, Ньютон разъял на части свет…[52] Песчаный смерч Науки спит, Когда мы слушаем Завет. Утро
Перевод С. Маршака
Ища тропинки на Закат, Пространством тесным Гневных Врат[53] Я бодро прохожу. И жалость кроткая меня Ведет, в раскаянье стеня. Я проблеск дня слежу. Мечей и копий гаснет бой Рассветной раннею порой, Залит слезами, как росой. И солнце, в радостных слезах, Преодолев свой тяжкий страх, Сияет ярко в небесах. ИЗ ПИСЬМА К БАТТСУ
Грозный Лос
Перевод В. Потаповой
[54]
(Сочинено по пути из Фелфама в Лавант[55])
С холмами, что мирной дышали красой, И с облаком, пахнущим свежей росой, С крылами, застлавшими синь без предела, И солнцем, что в небе всходило и пело, С лесами, лугами, с травой непримятой, Где водятся эльфы, шалят бесенята, Со строками Хейли[56] — (их отзвук возник, И сердца толчки ощутил мой язык), — И с ангелами, что расселись по кущам Боярышника, и — самим Всемогущим, И с ангельскою среброкрылою ратью, И демонов златосиянною статью, Я мир увидал, где под небом покатым Отец мой парил[57] вместе с Робертом, братом. Там был и брат мой злотворный, Джон. Из черной тучи звучал его стон. (Они, мертвецы, пересе́кли мне путь, Не глядя на гнев, распиравший мне грудь. Молили они, утопая в слезах, С надеждой в глазах и со страхом в глазах.) Нахлынули скорбные ангелы с тыла — Спровадить их, но не тут-то было. «Останься!» — услышал я сумрачный вздох, И путь заступает мне Чертополох. Но что для другого — безделица, малость, — Во мне пробуждает восторг или жалость, Поскольку мне зренье двойное дано, И везде, и повсюду со мною оно. Видит внутренний глаз мой — седым стариком То, что внешний считает простым сорняком. «Назад повернешь — и наплачешься тут Вот эти кусты — Энитха́рмон[58] приют: А там — Теото́рмоном[59] будешь врасплох Застигнут», — стращал меня Чертополох. «Лос[60] Грозный в этом клялся стократно, В надежде, что ты повернешь обратно. Со старостью, бедностью, страхом — в итоге, Жену твою ждут погребальные дроги. Что́ Фюзели[61] дал (утес да пещеру — И только!) — даст Баттс[62] по его примеру». Ногой ударил я Чертополох, И сшиб его с корня, чтоб куст засох. «Долг — с долгом воюет, куда ни глянь. Иль радости наши — навоз и дрянь? Да разве мой Баттс дорогой — в небреженье, Коль скоро я Хейли воздал уваженье[63]? И должен ли Флексман посматривать волком, А друзья — сомневаться во мне тихомолком? Жене ль моей жить у золовки в плену, Иль сестре — согнать со свету жену? Ужасен Лос и его заклятье! Я чувствую трепет и сердца сжатье». Изрёк — и ударил я, в гневе, в тревоге, Того, кто лежал поперек дороги. Из пламени солнца, что ввысь поднялось, Могущества полон, явился мне Лос. Он внешнему глазу — солнцем утренним Казался, но Лоса увидел я — внутренним. «Работают руки мои день-деньской, Но обходят меня и досуг и покой. Жене моей льгот никаких не видать! Разве только с небес упадет благодать. Мало хлеба и пива у нас на столе. Не взошло наше счастье на этой земле. Питаешь не ты нашей жизни ре́ки! Лучи твои нас не согреют вовеки. Ни времени мне, ни пространства отмерить Не можешь — спешу тебя в этом заверить. Мой ум — не твоим сияньем украшен! Мне облик пугающий твой не страшен». Когда разразился я вызовом гневным, Дрожь овладела светилом полдневным, А луна, в отдалении тлевшая, сразу, Как снег побелев, получила проказу. На душу людскую накинулись вдруг И горе, и голод, и скорбь, и недуг. На пути моем Лос пламенеет яро, И солнце вовсю накалилось от жара, Что стрелы мыслей и разума лук, — Оружье мое! — излучают вокруг. Тетива — огниста, колчан мой злат! Впереди выступают отец мой и брат. Теперь мне четырехкратное зренье Доступно в моем наивысшем паренье, Тройное — Беу́лы[64] сладостной ночью, Двойное (я в том убедился воочью) — Всегда! От единого зренья нас, Боже, Спаси, и от сна Ньютонова тоже![65] ИЗ «МАНУСКРИПТА ПИКЕРИНГА»
[66]
Улыбка
Перевод В. Топорова
Вот улыбка любви, Вот улыбка обмана, А вот — Улыбка Улыбки Негаданно и нежданно! Вот ненависти злоба И зависти ядовитой, Вот Злоба за-ради Злобы, Что вечно живет несытой! Она заползает в сердце, Его ободрав, как липку. Не хочется улыбаться… Но надо любить улыбку! Связать колыбель с могилой Улыбке одной под силу. — И улыбнется младенец, А злоба уйдет в могилу! Златая сеть
Перевод В. Топорова
[67]
Три девы[68] на рассвете дня: — Зачем седлаешь ты коня? — Куда спешишь во весь опор? — Любимый наш! Какой позор! Одна — вся пламенем горит. Другая — цепь тоски влачит. А третья — блещет златом кос И жемчугом невинных слез. Трех дев опутывает сеть! Они желают умереть, Как рыбки, прыгая в сети… Такого я не мог снести! Иль той, что пламенем горит, Тоски никто не утолит? Иль той, что блещет златом кос, Никто не зацелует слез? И я заплакал… В тот же миг, Как мой забил, их смолк родник, Улыбка на устах зажглась, И Сеть Златая — порвалась! Но и в обрывках — я погиб. Я развлекаю бывших рыб — И сам я пламенем горю, И сам с тоской на них смотрю, И слезы лью теперь я сам… Рассвет! Рассвет! Скорее к нам! Странствие
Перевод В. Топорова
[69]
1 Я странствовал в стране людей, Я был в краю мужей и жен, И видел там позор и срам И слышал стон со всех сторон. 2 Там сущий смех — родить дитя И мука сущая — зачать; Так мы, свой плуг в слезах ведя, Зерно радехоньки собрать. 3 А родилось дитя — его Спешат к старухе отнести, И та берется за него, Как будто хочет извести: 4 Ломает косточки ему, Дает не соску, а репей, Несет раздетым в хлад и тьму, В зной пеленает потеплей, 5 Из жил выдавливает стон, Жжет грудь горячим утюгом. — Но с каждым днем все старше он, Она ж — моложе с каждым днем… 6 И юной девою она Пред ним, кто мужем стал, встает, Любви и кротости полна. И все идет наоборот: 7 Она ему принадлежит, Все косточки ее хрустят, И жилка с жилкою дрожит, — И урожай его богат, 8 Собранный 77 раз. Но, старец, бросит он ее И кинет свету напоказ Все то, что вытряс из нее: 9 Алмазы слез, рубин любви, Надежды чистый изумруд, И злато жизни, все в крови, И жемчуг мучеников тут. — 10 Его еда, его питье, Его услада и оплот… Теперь богатство он свое Кому угодно раздает. 11 Но эта щедрость — всем мерзка. Все издеваются, дразня Былым могуществом, — пока Не выйдет дева из огня. 12 Живой огонь — она сама, И златом жизни блещет лик. Стеная и сходя с ума, Робеет перед ней старик. 13 Она, отважна и дерзка, Сама идет за женихом, — И прогоняют старика, И запираются вдвоем. 14 И дряхлый старец обречен Продолжить свой постыдный путь, Пока себе не сыщет он Подругу в жертвы где-нибудь. 15 И вот нашел… Она — мала В слепых объятьях ветхих рук, Но разом — словно расцвела Страна предательств и разлук. 16 Здесь крики вспугнутых гостей, Вина и яств смертельный жар, В нещадном пламени страстей Земля вращается, как шар, 17 Здесь солнце, звезды и луна, Миры планет и космос весь Померкли, стихли. Ночь темна, И нечего ни пить, ни есть. 18 Но, воскресая, полутруп Ест, пьет, кусает и сосет Ее невинных детских губ, Ее любви душистый мед. 19 Она становится взрослей, Он молодеет с каждым днем, — И убегают от людей, Влекомы страхом и стыдом. 20 Она, как лань, несется прочь, Ее повсюду ловит он И истязает день и ночь, Ее любовью обольщен. 21 Ее любовь — мороз в крови, А ненависть — душистый мед, О, дивный Лабиринт Любви, Где тигр ягненком вопиет! 22 И он младенцем вопиет, Она кликушей голосит. Всем любящим придет черед В пустыне той поставить скит. 23 В пустыне — райские плоды Качаются на деревах, Чтоб вы не чуяли беды, Когда поселитесь в песках. 24 И лишь Младенца увидав, Расхристанного на земле, Бегут любовники стремглав, «Он родился!» — звучит во мгле.
