Помоги проекту - поделись книгой:
Болгары старого времени
Болгарская повесть XIX века
Болгарская литература — одна из древнейших славянских литератур. Однако формирование ее как национальной художественной литературы происходит довольно поздно — лишь в прошлом столетии. Объясняется это тем, что еще на раннем этапе общественно-культурной жизни болгарского народа его естественное развитие прерывалось иноземным порабощением. В XI–XII веках это было византийское господство, длившееся более полутора веков, а затем, с конца XIV века, — османское иго, которое продолжалось почти пять столетий. На протяжении всего этого времени при полном национальном и социальном бесправии, когда многие памятники истории и культуры болгарского народа были уничтожены, когда возникла угроза исчезновения даже родного языка, болгарский народ не покидало стремление к борьбе за свободу и национальную независимость. Борьба за свободу и независимость особенно усилилась в конце XVIII века, когда стало формироваться болгарское национальное самосознание, когда росло и ширилось могучее национально-освободительное движение, пробудившее к жизни передовые силы народа. Шел процесс складывания болгарской нации.
В истории Болгарии период с конца XVIII в. и до русско-турецкой войны 1877–1878 годов, принесшей болгарскому народу освобождение, известен под названием национального возрождения. Именно тогда получают развитие общественная мысль, болгарское просвещение, литература и искусство. С этим временем связана деятельность таких выдающихся сынов болгарского народа, как Г. Раковский, В. Левский, Л. Каравелов и X. Ботев, которые не только возглавили национально-освободительное движение, но и много сделали для развития отечественной литературы и культуры в целом.
С середины прошлого века в болгарской литературе развиваются разные жанры лирики, эпоса и драмы. Главным содержанием литературных произведений становятся жгучие вопросы, связанные с бесправным положением народа, с его героическими усилиями противостоять поработителям. Не случайно поэтому писатели были одновременно и выдающимися общественными деятелями, революционерами. Однако суровые политические условия жизни внутри страны привели к тому, что большая часть литературных произведений, и к тому же наиболее значительных в идейно-художественном отношении, могла увидеть свет лишь за пределами османской империи — в России, Сербии или Румынии. В эмиграции создавалась революционная периодическая печать, революционная поэзия и публицистика. Здесь же рождалась и художественная проза.
Национальное возрождение это время формирования культуры болгарского народа как единого художественного комплекса. В литературе и искусстве стремление к национальному самовыражению, борьба за утверждение отечественных традиций прошлого, как и глубокий интерес к народной культуре, особенно фольклору, сочетались с борьбой за социальные права.
В болгарской литературе 50–70-х годов еще нет четкого размежевания литературных течений. Сентиментально-романтические тенденции соседствуют с реалистическими. Даже в наиболее зрелых литературных произведениях сочетаются романтические и реалистические принципы. Однако можно сказать, что главная тенденция тех лет в литературе — это стремление болгарских художников слова к правдивому реалистическому воспроизведению действительности. Они старались рассказать широкому кругу читателей о положении своего народа, передать те светлые идеалы свободы и независимости, которые вынашивали передовые революционные деятели. К этому их побуждал и опыт русской классической литературы, к которой они постоянно обращались и на образцах которой складывались их литературный вкус и эстетические убеждения. Большинство болгарских писателей прошлого столетия на протяжении ряда лет учились или жили в России, что имело огромное значение в становлении их как творческих личностей.
К 60-м годам прошлого столетия относится появление болгарской повести как литературного жанра. На раннем этапе не были четко выражены жанровые отличия: в очерке писатель стремился живописать, в рассказе — быть более обстоятельным, а повесть уже содержала реальные исторические факты. Она оказалась тем литературным жанром, который позволял дать достаточно обстоятельную картину действительности, ставить острые вопросы современности, выражая боль и гнев народа в условиях чужеземного ига. Повесть в Болгарии, как и в русской литературе 30–40-х годов XIX века, появилась «вследствие потребностей» национального характера, определенных условий духовной и социальной жизни. Характеризуя русскую литературу, в 1847 г. великий русский критик В. Белинский писал: «Роман и повесть стали теперь во главе всех других родов поэзии… В них лучше, удобнее, нежели в каком-либо другом роде поэзии, вымысел сливается с действительностью, художественное изобретение смешивается с простым, лишь бы верным, списыванием с натуры… Это самый широкий, всеобъемлющий род поэзии; в нем талант чувствует себя безгранично свободным»[1]. Нечто подобное происходило и в болгарской литературе. Правда, романа в Болгарии тогда еще не было — он появился лишь в конце 80-х — начале 90-х годов, а повесть как бы сочетала в себе оба этих жанра. Болгарские прозаики с середины прошлого века активно использовали опыт русских писателей — А. Пушкина, Н. Гоголя, И. Тургенева и других реалистов.
К повести обращались самые крупные писатели, которые хотели выразить в своих произведениях все многообразие жизни болгарского народа. Они показали большую художественную выразительность отечественной литературы, ее творческие индивидуальности и разные стили. Знакомство с лучшими достижениями писателей в этом жанре, представленными в настоящем издании, позволяет увидеть в оригинальных образах и ситуациях драматические судьбы болгарского народа, его духовные стремления, его жизнь в конкретных исторических условиях.
У истоков болгарской художественной прозы стоят яркие личности национального Возрождения: В. Друмев и Л. Каравелов. Оба они были воспитанниками учебных заведений России, хорошо знали русскую литературу и много сделали для развития национальной мысли, культуры и литературы. В 1860 г. в одном из болгарских журналов появилась повесть В. Друмева «Несчастный род» — первая повесть болгарской литературы. В ней молодой автор обратился к подлинным событиям, происходившим в Болгарии в начале XIX века, когда в стране бесчинствовали турецкие отряды янычар{1} и кирджалий{2}. Он стремился создать «истинно болгарскую повесть», а описанием «страшных несчастий» вызвать в сердцах читателей сочувствие к бесправному положению болгарского народа. Образы болгар — носителей высокой нравственности — противопоставлены коварным и жестоким янычарам. Индивидуальные характеристики персонажей фактически отсутствуют, а само повествование ведется в стиле сентиментально-романтической литературы — русской и западной, — распространявшейся в то время в переводах в Болгарии.
Спустя несколько лет, в 1867 г., в русском журнале «Отечественные записки» появилась повесть другого болгарского автора, Л. Каравелова, «Болгары старого времени». Этой повести суждено было сыграть важную роль в творческой биографии писателя и в развитии всей болгарской литературы.
Л. Каравелов (1834–1879) — очень яркая и разносторонняя личность. Он родился в прибалканском городке Копривштица в семье прасола. Вопреки желаниям отца, мечтавшего увидеть в наследнике продолжателя своего торгового дела, юноша остро ощутил атмосферу национальных противоречий в османской империи и захотел сам принять участие в будущих битвах. Однако ни в Турции, ни в России, куда он приехал в 1857 г., он не смог поступить в военное училище. Тогда он избирает литературное поприще, поступив вольнослушателем на историко-филологический факультет Московского университета. В России Каравелов прожил около десяти лет. Это были годы, когда он формировался как общественный деятель и писатель. Он был близок к кругам болгарской молодежи, обучавшейся тогда в Москве, собирал и публиковал болгарские песни, записывал народные обычаи, сотрудничал в периодических русских изданиях. Он был связан с разными кругами московской интеллигенции — от славянофилов и радикалов до революционных демократов. Высшим авторитетом в критике для него стали В. Белинский и Н. Чернышевский, в поэзии он проявлял глубокий интерес к творчеству украинского кобзаря Т. Шевченко, в прозе использовал опыт украинской писательницы М. Вовчок и всегда восхищался неувядаемым художественным мастерством Н. Гоголя. Итогом творчества Каравелова «русского периода» явилась его книга рассказов и повестей с выразительным названием «Страницы из книги страданий болгарского племени» (1868). В посвящении автор писал: «Эти слабые очерки быта несчастной моей родины написаны мною на Руси, — и теперь я братски посвящаю их тем русским людям, сердцу которых было близко великое дело славянской свободы». К числу наиболее завершенных произведений принадлежат «Болгары старого времени».
В то время, когда «Страницы…» выходили в Москве, автор их уже был в Сербии, являвшейся тогда одним из центров освободительного движения южных славян, и принимал самое активное участие в общественной и литературной жизни. Здесь он издал ряд рассказов и повесть «Виновата ли судьба?» из жизни сербской радикальной молодежи. Впоследствии сербская критика пришла к заключению, что «брат болгарин» — один из зачинателей реализма в сербской литературе.
С 1869 г. и почти до конца своей жизни Л. Каравелов жил и трудился в Румынии, где в то время сосредоточивалась болгарская революционная эмиграция. Он там издавал газеты «Свобода» и «Независимость» — лучшие печатные органы болгарских революционных демократов. Л. Каравелов стал одним из организаторов и руководителей Болгарского центрального революционного комитета, ставившего своей целью окончательное освобождение народа от османского ига. В Румынии продолжалась и литературная деятельность Л. Каравелова: в его переводе на болгарский язык вышли издававшиеся в России рассказы и повести, появились и новые произведения с острой критикой богачей-чорбаджий{3} и реакционного духовенства. Большим успехом пользовались острые публицистические статьи и фельетоны писателя.
И все же в наследии этого прозаика «Болгары старого времени» продолжают оставаться самым ярким произведением, которое отличается жизненностью образов, блеском юмора и лиричностью повествования.
В повести два главных образа — учитель Хаджи{4} Генчо и дедушка Либен. Эти почтенные болгары — люди разные по характерам, но одинаково уважаемые обывателями провинциального городка: один за ученость, другой за богатство. Автор рассказывает о них явно с иронией, которая потом переходит в сатиру.
В манере повествования автора легко улавливается воздействие художественного мастерства Н. Гоголя. У болгарского автора есть даже эпизоды, детали, которые перекликаются с «Повестью о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Вместе с тем Л. Каравелов с большой достоверностью воспроизводит реальные жизненные ситуации, родной пейзаж, типичные характеры, что ведет к созданию глубоко национального произведения, проникнутого к тому же патриотическим чувством. Не случайно в повести как бы прорывается лирическое отступление автора: «Люблю тебя, моя милая родина! Люблю твои горы, леса, обрывы, скалы, твои чистые студеные источники! Люблю тебя, милый мой край! Люблю всей душой и всем сердцем, хотя ты и обречен на тяжкие страдания и муки!». Эту тоску писателя по родине с особенной силой ощущала болгарская молодежь в эмиграции.
Когда Л. Каравелов уже находился в зените своей славы, начинал свой творческий путь Иван Вазов (1850–1921) — будущий патриарх болгарской литературы. Как человек и поэт он складывался в атмосфере подъема национально-освободительной борьбы. И. Вазов не разделял полностью революционные убеждения Л. Каравелова, считая их излишними крайностями, но всегда отзывался о нем с глубоким уважением. В одном из писем к своему русскому переводчику Вазов на русском языке писал: «Каравелов — одна из крупнейших личностей в истории болгарского возрождения. Это могучая сила… развивавшаяся и пустившая много хороших зерен в нужную почву болгарского самосознания». Он высоко ценил «Болгар старого времени» и особенно образ дедушки Либена. В прозе И. Вазов развивал реалистические традиции Л. Каравелова.
После освобождения Болгарии развернулась активная и разносторонняя деятельность Вазова — поэта, прозаика и драматурга, деятеля болгарской культуры. Вскоре он стал ведущей личностью в литературной жизни, а его произведения — вехами развития национальной литературы. Больше всего писателя волновали две эпохи в истории болгарского народа: эпоха подъема национально-освободительной борьбы 60–70-х годов и два десятилетия после освобождения. Первая привлекала его «опьянением народа», проявлением массового героизма, исключительной самоотверженностью, что нашло наиболее яркое выражение в знаменитом романе писателя «Под игом», а вторая — драматическими судьбами простых болгарских тружеников, оказавшихся жертвами острых социальных конфликтов и испытавших горечь утраченных надежд.
Первые опыты И. Вазова в прозе связаны с его живыми зарисовками жителей Сопота — родного городка писателя. В этих очерках и рассказах в наибольшей степени проявилась творческая близость двух писателей, которые по-гоголевски с иронией и юмором изображали патриархальный быт и нравы глубокой провинции. Одновременно с этими произведениями появляется и необычная для того времени повесть И. Вазова «Отверженные» (1883) — волнующее повествование о революционной эмиграции болгар в Румынии в первой половине 70-х годов. Местом действия избран придунайский городок Браила. Здесь в тяжелых, нищенских условиях жили отвергнутые официальным обществом участники повстанческих гайдуцких отрядов, которых богачи презрительно именовали «хэшами»— босяками, бродягами, скитальцами. А сами скитальцы своей самоотверженностью, героическими подвигами наполнили понятие «хэш» большим патриотическим содержанием.
Бытовые сцены в повести, события, герои переданы через восприятие молодого поэта Брычкова, в лице которого читатель угадывает черты самого автора. Отсюда идет и большая достоверность и художественная убедительность. Мастерство И. Вазова состояло и в том, что он, как отмечали болгарские критики, сумел сочетать в правдивом изображении житейскую трезвость с романтической приподнятостью и при этом говорил о трагическом без сентиментальности, а героическое утверждал без высокопарности.
Повесть «Отверженные» появилась пять лет спустя после освобождения Болгарии, и она не только воскрешала героическое прошлое, но и по-своему откликалась на современное положение. Из концовки мы узнаем, что один из главных персонажей, Македонский — этот бесстрашный ветеран гайдуцких сражений, герой сербско-турецкой войны, перенесший одиннадцать ранений, теперь служит рассыльным в одном из учреждений буржуазной Болгарии, что все его боевые заслуги уже забыты, а — сам он «…малодушно вздрагивает от грубого окрика писаря…». Писатель — демократ и гуманист, И. Вазов остался верен светлым идеалам национального возрождения и тяжело переживал социальные контрасты нового болгарского общества, в котором силу приобретали богатство и предпринимательство, положение человека в официальном обществе, а не его личные достоинства.
В первые годы после освобождения страны от османского ига Болгария оформилась как буржуазно-монархическое государство. Представители крупных землевладельцев и торгово-ростовщической буржуазии объединились в консервативную партию, возглавляемую князем Александром Баттенбергом — ставленником прусской военщины. В 1887 г. болгарские правители избрали нового князя — Фердинанда Кобургского, который пошел еще дальше в проведении реакционного курса в стране и ориентации на западную буржуазию. Полицейский террор и диктатура правящих кругов привели к упразднению даже мелких демократических завоеваний. Для того времени характерными стали спекулятивные сделки, махинации с должностями, взяточничество и казнокрадство; усилилась эксплуатация трудящихся в городе и на селе, Ускоренное развитие буржуазных отношений в 80–90-е годы вело к разорению мелких собственников и накоплению богатств в руках небольшой горстки торговцев, ростовщиков и землевладельцев. Особенно болезненно шел процесс расслоения болгарской деревни, где беднейшая часть крестьянства пролетаризировалась.
В этих условиях крестьянский вопрос занял важное место в общественной и культурной жизни Болгарии. Представители сельской интеллигенции — учителя, агрономы, врачи, — а впоследствии и писатели приняли непосредственное участие в движении за облегчение участи крестьянства и положили начало болгарскому народничеству. Возникли новые периодические издания, популярная литература, освещавшая положение крестьянства. Болгарское народничество, как и народничество в России, носило двойственный характер: с одной стороны, оно отражало протест низов против существующего строя и усиливало его критику, а с другой стороны, поддерживало иллюзии в возможность сохранения патриархального уклада и создания социальной гармонии в буржуазном обществе. Эта противоречивость находила отражение и в развивавшейся болгарской литературе.
В поэзии и прозе И. Вазова, в замечательной гражданской лирике П. Яворова со всем драматизмом предстают судьбы болгарских крестьян. В 80–90-е годы XIX в. выступает целая группа писателей-реалистов, для которых жизнь болгарской деревни становится основной темой творчества. К их числу относятся такие талантливые прозаики, как Тодор Влайков (1865–1943) и Михалаки Георгиев (1852–1916).
Т. Влайков родился в патриархальной семье в городке Пирдоп. После окончания софийской гимназии юноша, как государственный стипендиат, с 1885 по 1888 г. учился на историко-филологическом факультете Московского университета, но, не окончив его, принял решение осуществить на практике идеи русских народников, в частности Н. Михайловского. Он был учителем, школьным инспектором, одним из основателей болгарской Радикальной партии, депутатом Народного собрания. Почти до середины 20-х годов Влайков активно участвовал в общественной жизни, полагая, что через просветительскую деятельность болгарская интеллигенция, особенно учителя, способна избавить крестьянство от нищеты и бесправия.
Как писатель Т. Влайков складывался под влиянием крупнейших болгарских реалистов Л. Каравелова и И. Вазова.
В то же время на него большое впечатление производили произведения русских и украинских писателей — Н. Гоголя и Л. Толстого, Г. Успенского и В, Короленко, Т. Шевченко и М. Вовчок. Еще будучи студентом, он публикует свои рассказы из крестьянской жизни. Широкую известность ему приносит повесть «Внучка деда Славчо», которая была написана в Москве под впечатлением летней поездки в родной городок, а напечатана в 1889 г. в болгарском журнале «Периодически списание». За нею последовали «Тетя Гена», «Батрак», «Дедушка Стайно» и другие рассказы и повести. Активное участие Т. Влайкова в литературной жизни выразилось также в том, что он явился основателем общественно-политического журнала «Демократически прегляд» (1902–1928) и был на протяжении всего его существования главным редактором.
Большую ценность представляют его воспоминания «Пережитое», в которых содержится не только творческая биография писателя, но и дается довольно широкая картина общественно-литературной жизни Болгарии 70–80-х годов прошлого столетия. «Пережитое» — это талантливое автобиографическое повествование, которое расширяет представление о личности самого писателя и проливает дополнительный свет на разные стороны духовной жизни, нравственной атмосферы тех лет. В настоящем сборнике представлены две главы из «Пережитого», в которых с большой силой выражена любовь Т. Влайкова к России.
«Внучка деда Славчо» — неторопливое обстоятельное описание патриархального быта со введением фольклорных элементов. Повесть продолжает каравеловские традиции «Болгар старого времени». Правда, здесь социально-критическая направленность выражена более определенно Разрыв между дедом Славчо и хаджи Донко происходит не от несходства характеров или пересудов кумушек, а потому, что у них разные жизненные позиции. Хаджи Донко не просто злой и жестокий человек — он мстительный ростовщик. Его социальная сущность обнажается во время ссоры в корчме, когда он за мелкие долги готов вконец разорить бедняка. Это о нем говорят люди: «полсела по миру пустил».
С большой любовью писатель рассказывает о народных обычаях, о посиделках, о веселье и горе в болгарском селе. Все симпатии автора на стороне простых тружеников, отстаивающих свое право на любовь, труд и независимость.
Михалаки Георгиев — несколько необычный писатель в болгарской литературе. Наследие его сравнительно невелико, и активно в литературе он начал выступать лишь в первой половине 90-х годов.
Уроженец города Видена, М. Георгиев получил специальное образование в Чехии, окончив в городе Табор Земледельческо-индустриальное училище. Затем он был учителем, служащим таможни, начальником отделения Министерства общественных сооружений, земледелия и торговли, директором сельскохозяйственной и промышленной выставки в Пловдиве, дипломатом. Еще до того, как он выступил с литературными произведениями, М. Георгиев приобрел известность как автор первого болгарского учебника по ботанике, а также ряда научных статей по сельскому хозяйству и экономике. Он редактировал журналы, основал ряд обществ, содействующих распространению научных знаний и объединению болгарской интеллигенции. Однако лишь литературная деятельность дала ему возможность наиболее полно и доступно для широкой общественности выразить свои гражданские и патриотические взгляды.
Именно в то время, когда он начинал свою литературную деятельность, в Болгарии усиливался реакционный режим С. Стамболова — главы болгарского правительства, одного из защитников интересов крупной городской и сельской буржуазии, к тому же открытого сторонника антирусской политики. Годы правления С. Стамболова вошли в историю Болгарии как мрачная страница «диктатуры Стамболова». М. Георгиев всей своей деятельностью и творчеством осуждал «свободу» своей обуржуазившейся родины, в которой процветали прежде всего ловкие дельцы и предприниматели, ростовщики и накопители. В рассказе «Три встречи» М. Георгиев писал: «…когда я смотрю на нынешний мир, смотрю на вчерашних детей… бледных, забитых… на девушек, женщин… да и на мужчин, приветствующих друг друга злобной улыбкой… мне хочется сказать: если такова жизнь свободного народа, если все прежние муки обернулись таким чудовищем, то ни к чему такая свобода!.. Розы сажали — взошли тернии!»
Горечью и разочарованием проникнуты и другие произведения писателя-гуманиста, к числу их относится и популярная в среде болгарских читателей повесть «Мелом и углем», которая впервые появилась в 1891 г.
В повести «Мелом и углем» автор доверительно передает нам свои житейские наблюдения, которые возникли в результате его поездки в типично болгарское село Сврачево, и знакомит нас с его обитателями, с их повседневными заботами. С глубоким состраданием Георгиев рисует образ бедняка дедушки Колю, которого односельчане за смирение и покорность прозвали «Божья коровка». Из разных эпизодов вырисовывается мрачная история всей жизни этого хромого бедняка, у которого хищный староста судом отбирает полуразвалившуюся водяную мельницу, кормившую всю его семью. Сцены суда, образы прокурора и судьи, вымогателей адвокатов, да и сама бюрократическая процедура судопроизводства как бы подчеркивают, что все в этом мире обращено против забитого маленького человека. М. Георгиев впервые в болгарской литературе с такой обличительной силой показал социальное зло. В суровых зарисовках, сделанных скупо — лишь мелом и углем! — писатель предельно точен в передаче реального быта, в изображении болгарского крестьянина. Не случайно еще при жизни М. Георгиева один из критиков тех лет назвал его метод «реализмом под микроскопом». Мелочи жизни, выведенные крупным планом, понадобились писателю для того, чтобы подняться до больших социальных обобщений и вынести суровый приговор господствующему реакционному режиму.
Он вошел в литературу как острый писатель-реалист, откликающийся на самые злободневные вопросы, и оставил заметный след в литературной и культурной жизни Болгарии.
В конце восьмидесятых и начале девяностых годов прошлого века в болгарской литературе усиливается критика буржуазных нравов, полицейского произвола и насилия. Возрождаются такие испытанные сатирические жанры, как фельетон и басня, появляется сатирическая поэма. Усиление обличительного начала можно обнаружите в произведениях различных поэтов и прозаиков — И. Вазова, П. Яворова, А. Страшимирова. К этому времени относится творчество крупнейших болгарских сатириков — поэта Стояна Михайловского и прозаиков Алеко Константинова и Георгия Киркова. Болгарская сатира была направлена против социальных устоев буржуазного режима и сыграла большую прогрессивную роль в развитии демократической и революционной мысли болгарского народа.
Непримиримым обличителем реакции и насилия был Алеко Константинов (1863–1897). Он принадлежал к знатному болгарскому роду и получил блестящее образование в России, окончив гимназию в Николаеве и юридический факультет Новороссийского университета в Одессе. Его литературные взгляды и вкусы формировались на лучших образцах русской классики, о чем свидетельствуют его переводы из А. Пушкина, М. Лермонтова и Н. Некрасова. Любимым его писателем был Н. Гоголь. По возвращении в Болгарию в 1888 г. молодой юрист успешно начинает свою карьеру: судья Софийского окружного суда, затем адвокат. Однако вскоре служебные успехи его прервались: независимый характер молодого человека, его высокие гражданские принципы натолкнулись на практику официального судопроизводства, на махинации дельцов из правящих кругов, и по личному указанию Стамболова — этого всесильного диктатора — А. Константинов был отстранен от должности. Не принесла ему удовлетворения и практика частного адвоката. Вместе с тем работа в суде и адвокатура дали будущему писателю большой жизненный материал, позволили ему проникнуть в тайники человеческих душ, которые были прикрыты светским глянцем. Рождался смелый критик, пользовавшийся оружием смеха и острой сатирой. Любимым его жанром становится фельетон. Первый фельетон Л. Константинова «На выборах в Свиштове» появился и 1894 г., когда он провалился как кандидат в Народное собрание от родного города Свиштова и перед ним раскрылась целая сеть политических интриг правящей камарильи, пришедшей на смену Стамболову. Менялись вывески, ни не менялась политика. Молодой автор обнажает притворство и лицемерие сторонников монархического режима. Затем появляется еще ряд фельетонов, высмеивавших существовавшую избирательную систему, буржуазную демократию.
Широкие круги общественности заинтересованно отнеслись к молодому писателю, и авторитет его необыкновенно возрос. Всего две книги вышли при жизни А. Константинова: путевые очерки «До Чикаго и обратно» (1893) и своеобразная сатирическая повесть в рассказах «Бай Ганю» (1895), но их оказалось достаточно, чтобы автор стал классиком болгарской литературы.
Алеко Константинов не только живо, достоверно, в одних случаях с юмором, в других — с иронией, раскрывает характер героя, но и остро чувствует политическую ситуацию, умеет не просто передать, но и глубоко обнажить недостатки болгарской политической жизни. Да и не только болгарской. В творчестве А. Константинова обращает на себя внимание то, как он в путевых очерках «До Чикаго и обратно» живо воспроизводит характер встретившихся лиц разных национальностей. Характерно, что, восхищаясь Ниагарским водопадом или подробно описывая скотобойню в Чикаго, всемирную выставку, ярмарочную пестроту, А. Константинов умеет за всем этим тонко подметить политические тенденции. Разве не удивительно, что еще в 90-е годы прошлого века он осудил коррупцию в процветавшем американском государстве. Совсем по-современному звучат обобщения болгарского писателя-демократа: «Человечество свергло одного господина — тиранию, рабство исчезло, но личная свобода родила нового владыку — капитал! Капитал в Америке дошел в своем развитии до конца и задушил ту, что его породила, — личную свободу…»
В этих же путевых очерках впервые появляется болгарский торговец розовым маслом бай Ганю, которому суждено было стать героем новой книги А. Константинова и сделаться нарицательным именем в Болгарии.
В первом издании книга вышла под заглавием: «Бай Ганю. Невероятные рассказы об одном современном болгарине». В сущности, это небольшие юмористические рассказы об одном лице, но построенные таким образом, что каждый из рассказов, написанных в анекдотической форме, раскрывает одну из черт основного персонажа бай Ганю: его необразованность, бесцеремонность, самодовольство, стремление к наживе. Чтобы заострить эти отрицательные черты бай Ганю, писатель ставит его в необычные для Болгарии условия: он путешествует по Европе, посещает оперу, оказывается в венской бане, а затем на пражской выставке и в гостях. И каждый раз выявляется контраст между поведением, поступками Ганю Балканского и той европейской средой, в которую он попадает. Нельзя сказать, чтобы он совсем был лишен положительных черт. Нет, он простоват, но рассудителен, он энергичен и предприимчив, не лишен грубоватого юмора. С каждым новым рассказом автор как бы дополняет свою характеристику «героя», раскрывая его новые черты. В рассказах «Бай Ганю у Иречека», «Бай Ганю в гостях», «Бай Ганю в Швейцарии», «Бай Ганю в России» дается характеристика не только моральных качеств Ганю Балканского, но и его общественных и социальных позиций. Оказывается, он владелец какого-то предприятия, член правящей партии, он сознает выгоду своего общественного положения, а сама принадлежность к правящей партии продиктована его корыстными интересами.
Как же возник такой характер, откуда появился? «Он, — говорит А. Константинов, — порождение грубой среды, жертва грубых воспитателей. Зло заключено не в нем самом, а в окружающей его среде».
Во второй части цикла рассказов «Бай Ганю вернулся из Европы» еще в большей степени заостряется социальный смысл собирательного образа. Бай Ганю выступает теперь в роли журналиста, депутата, члена правительственной делегации. Он сам «делает выборы», в его представлении идеалы и общественная борьба — «все это ерунда». Он прикидывается народолюбцем, порой даже заигрывает с народом, но это лишь маска преуспевающего буржуа.
В критике и литературоведении по-разному трактовали этот образ: одни искали в нем национальные черты, другие — балканские или общечеловеческие. Наиболее убедительную характеристику этого образа дал болгарский критик-марксист Д. Благоев. Еще в 1897 г. Д. Благоев писал, что «Бай Ганю — это смесь старой простоватости и мещанской наивности с нахальством новых рыцарей, которые благодаря лихоимству, грабежу среди бела дня под охраной законов и власти, благодаря малым и крупным сделкам и спекуляциям почувствовали в своих мошнах силу капитальца»[2]. Буржуазная среда, в которой процветали такие, как бай Ганю, не могла простить писателю откровенно смелых и острых выступлений. Его преследовали, травили и, наконец, в 1897 г. было совершено злодейское убийство.
Так писатель-демократ, бескомпромиссный противник реакции и монархии, стал жертвой того мира, который он беспощадно разоблачал своими произведениями, и особенно сатирической повестью «Бай Ганю», вошедшей в золотой фонд болгарской классической литературы.
Развитие болгарской повести от Любена Каравелова до Алеко Константинова — это путь больших идейно-художественных завоеваний болгарских писателей-реалистов, которые сумели в своих произведениях запечатлеть героические страницы в истории болгарского народа, показали в неповторимых глубоких образах лучшие национальные черты народа-борца и народа-труженика.
Любен Каравелов
Болгары старого времени
I. Хаджи Генчо
Хаджи Генчо — болгарин, каких мало; такого человека и в Англии не сыщешь. Хаджи Генчо — весьма почтенный человек, превосходный человек, ученый, умный; он все знает и на все даст ответ, потому что у него живая душа и горячее сердце. По всему видно, что не зря даны ему уши и глаза и хлеб он недаром ест! Такой человек среди болгар — чистое золото: у них горизонт довольно ограничен, и они понимают все в одном смысле, как дедушка с бабушкой завещали. А Хаджи Генчо не такой: он расширяет свои познания, и если родительница его считала до трех, то он умеет считать до тридцати.
Другого болгарина о чем ни спросишь, он ответит так, как слышал от матери; а Хаджи Генчо расскажет все подробно, будто по-печатному. Спросите у него, например: «Дедушка Хаджи, где дьявол живет?» — «В преисподней», — важно ответит он и не хуже архиерейского проповедника расскажет все досконально, как по книге прочтет: как там черти живут, как едят, как спят, умываются и все прочее.
В церковь Хаджи Генчо ходит каждый день. По воскресеньям и большим праздникам он сидит на троне у пангала и продает свечи, а в будни поет на клиросе, потому что единственный копривштицкий певчий Никита Вапцилка в будние дни занимается красильным делом. Нужно заметить, что в болгарских церквах, несмотря на царящее в них греческое архиправославное направление, молящиеся не стоят, а сидят на так называемых тронах, представляющих собой скамью с подушкой, подлокотниками, как у кресел, и откидным сиденьем. Троны эти всегда проданы, запроданы и перепроданы богатым прихожанам, а у кого нет денег или желанья сидеть, те стоят. Пангалом называется место, где продают свечи. Такова обстановка болгарской церкви. Что касается внутренней ее организации, то весь причт состоит из одних священников: нет ни дьяконов, ни архидьяконов. Зато при каждой копривштинской церкви имеется десяток священников. Только священник имеет право называть себя пастырем болгарского народа!
Итак, Хаджи Генчо поет на клиросе. Ах, как поет, этот Хаджи Генчо! Ну просто чудо! «Господи, воззвах к тебе», — возглашает так сладко и умильно, что молящийся невольно возведет очи горе, разинет рот и слушает с благоговением и страхом божиим.
— Если б Хаджи Генчо не гнусавил немного, как грек, то даже глухие, и те приходили бы его слушать, — говорил дед Филчо, побывавший в России.
— В России не найдешь таких певчих, — отвечал Хаджи Славчо.
И слава Хаджи Генчо все росла и росла.
Часослов, псалтырь, апостол, даже месяцеслов он знает наизусть; чуть священник собьется, что случается нередко, Хаджи Генчо тотчас поправит его. «Блудоволиши», — произносит отец Ерчо. «Благоволиши», — кричит Хаджи Генчо. «Страха Рада иудейска», — говорит священник. «Страха ради иудейска», — кричит Хаджи Генчо со своего места. Священник был родом из Клисуры… Все эти книги были у Хаджи Генчо из Киева; он терпеть не мог книг московской печати и всегда говорил:
— Московские книги никуда не годятся, а червенословки{7} просто из рук вон плохи… Коли в Киеве псалтырь на такой бумаге, как московская, напечатать, так и владыке не стыдно подать будет.
Кроме церковнославянских текстов, Хаджи Генчо читает еще по-румынски, немножко по-русски, немножко по-гречески. Словом, он считается самым умным и ученым человеком не в одной только Копривштице, но и в Стрелче, и в Краставом селе, и в Татар-Пазарджике, и на Мараше в Пловдиве.
Приедет судья в Копривштицу и попросит, чтоб ему прислали кого потолковей из местных жителей — обсудить вопрос насчет мертвого тела или другой какой, — копривштинцы, как люди толковые и опытные, непременно пошлют к нему Хаджи Генчо. И вот Хаджи Генчо идет к судье и говорит с ним, говорит долго, красно говорит, так что судья чаще всего прикусит губу и промолвит: «Ученый человек этот Хаджи Генчо!» — и не знает больше, что сказать, слов не найдет.
Хаджи Генчо состоит учителем в Копривштице. Все его там знают, все почитают и все боятся его милости — от первого до последнего. Спроси о нем хоть слепого Пейчо, что при церкви живет и милостыню по субботам и воскресеньям собирает, а в прочие дни пропивает ее в корчме, — ну, того, который так хорошо играет на гуслях и поет о Марке Кралевиче{8} и девяти змеях, — так и он скажет:
— Ступай туда; видишь вон там, за Герджиковым мостом, выбеленный дом с большим навесом и стеклянными окнами. Там его и найдешь!.. А зачем тебе Хаджи Генчо? — прибавит он как любознательный человек.
— Да чтоб письмецо моему Стане написал.
— Уж он напишет… Он складно пишет, — скажет Пейчо и опять скроется в корчме.
Утром Хаджи Генчо, как только встанет с постели, тотчас идет в церковь, а из церкви, по окончании обедни, нигде не задерживаясь, прямо домой. Только по субботам и воскресеньям немножко запаздывает: по субботам он собирает поминальную кутью по усопшим, а в воскресенье заходит к кому-нибудь в гости гретой водки отведать и кофейку попить.
Копривштицкие старики, по старинному христианскому обычаю, в субботу, как выйдут от обедни, всегда садятся перед церковью на лавках под навесом и ждут поминального угощения. Сядут, вынут из-за пазухи либо из-за пояса синие платки с белыми звездочками, два конца платка заткнут за пояс, а другие два в руке держат; старухи и мальчишки — вынесут из церкви освященную кутью — вареную пшеницу, смешанную с медом, толчеными орехами, инжиром, жареной кукурузной или пшеничной мукой и сахаром, — и, взяв свою поповскую ложку, раздают эту кутью старикам и священникам на помин души своих родных. С другой стороны выстроятся, как солдатики, маленькие поповичи и другие мальчишки — тоже ждут кутьи и, получив ее, тащат скорей в рот, так что даже не успевают произнести требуемое обрядом пожелание: «Прости, боже, души усопших!» Старикам и ребятам старухи дают по одной ложке, а Хаджи Генчо всегда две — за то, что он им поминанья пишет. Ах, если б вы знали, как он пишет эти поминанья! Ну, будто печатает — с острыми и тупыми ударениями да титлами{9}; даже отец Георгий, частенько коверкающий слово божие, прочтет, ни разу не сбившись, и вместо «Гана» уж не скажет «гада».
Придя домой из церкви, Хаджи Генчо зажарит на углях кусок говядины, нальет себе кружку красного вина, возьмет солонку и сядет, как он сам выражается, «в брюхе порядок навести»; но прежде чем начнет есть, отрежет кусок говядины и накормит своего любимца, жирного кота, похожего скорей на поросенка. Хвост у кота отрезан в день святого Харлампия, о чем свидетельствует и самый хвост, хранящийся у хозяина в бумажке, на которой написано: «На святого Харлампия, в 1841 году, отрезал я хвост у своего кота и дал коту имя Бундук. Я, Хаджи Генчо, милостью божией учитель в Копривштице». Кота своего Хаджи Генчо очень любит; этот кот, как доказано целым рядом исторических фактов, — единственное существо, которое Хаджи Генчо когда-нибудь любил и считал своим другом. Но тут возникает философский вопрос: если Хаджи Генчо любил своего кота, зачем же он отрезал ему хвост? Разве он не знал, что эта операция всегда болезненна и мучительна? Дело в том, что Хаджи Генчо не хотел этого знать, так как любил все из ряда вон выходящее и то, что напоминало о старом времени; поэтому он и не обратил внимания на то, страдает его кот или нет, и отрезал ему хвост совершенно хладнокровно.
Впрочем, не всегда Хаджи Генчо делится с котом говядиной; иногда он кормит его легким, а по праздникам печенкой, взятой даром у мясника, сынка которого, Нончо, он учит читать в церкви и составлять счета. Хаджи Генчо никогда не позволяет участвовать в своей трапезе жене и детям; они едят отдельно, питаясь ржаным хлебом да сухим овечьим сыром, из которого, прежде чем он стал называться сыром, были удалены жиры и вообще все питательные элементы.
Покушав, Хаджи Генчо идет в класс, захватив с собой наперсток, иголку, крючки и свои старые шаровары. Старые шаровары Хаджи Генчо не похожи на другие копривштицкие шаровары, так как все копривштинцы одеваются в синее или черное, а Хаджи Генчо — немножко понарядней: шаровары эти были сотканы собственноручно его супругой в молодые годы из красной, белой, синей и черной шерсти. Надо сказать, что они были сшиты еще до прихода русских{10}, и теперь он перекраивал и перешивал их в двенадцатый раз.
«Нельзя сложа руки сидеть да готовенького ждать; лоза, не принесшая плода, ввергается в огонь», — говорит Хаджи Генчо и перешивает свои шаровары, обучая и воспитывая болгарское юношество. Но, прежде чем объяснить вам происхождение старых шаровар Хаджи Генчо, необходимо сообщить, что у него их еще две пары. Одни из них новые и называются «брюки», другие — суконные. Суконные Хаджи Генчо надевает только на пасху, рождество, богоявление и в родительскую субботу. Эти шаровары кофейного цвета и подарены ему чорбаджией Вылко. А теперь расскажу вам о старых шароварах.
Они местами старей, местами новей, и там, где они новей, прежде были разные карманчики: один для платка, другой для ножа, третий для мячика и так далее.
Вы, наверно, с удивлением спросите, зачем такому благочестивому и мудрому мужу мячик? Неужели этот Синтип-философ играет в мяч? В том-то и дело, что играет, и удивительным способом: мячиком он призывает непослушных детей к порядку и учит их уму-разуму. Когда кто-нибудь из ребятишек зашалит, Хаджи Генчо пошалит тоже; кинет мячик, попадет в ребенка и крикнет ему: «Принеси мяч!» Тот принесет и, возвращаясь на место, со слезами на глазах дует себе на руки.
Хаджи Генчо — добрейшее существо. Он не пропустит ни одной свадьбы, ни одних поминок, а иногда даже сам читает псалтырь над покойником; не пропустит он также ни одних крестин, ни одних родин, ни восьмого января{11}.
Задает ли пир кто-нибудь из копривштинцев, гости ли у кого соберутся, — Хаджи Генчо тут как тут, без него дело не обойдется.
Во время боев русских с турками он был с русскими в Валахии, купил там две большие брашевские баклаги и привез их в Копривштицу. Теперь, если кому понадобится баклага, он посылает за ней к Хаджи Генчо.
— Дедушка Хаджи, — говорит ему мальчик, — папа прислал меня, чтобы ты дал нам большую желтую баклагу.
— А у вас разве нет баклаги? — спросит Хаджи Генчо.
— Есть… Как можно без баклаги?.. Да наша маленькая.
— Зачем же вам большая баклага?
— Нам нужно… Папа угощает своих компаньонов и приятелей, так надо вина принести побольше.
— Где ж это твой папа пир устраивает?
— На Салчовой мельнице, в саду, в беседке.
— Место хорошее… Хорошее, прохладное и в сторонке… А скажи: твой папа больше ничего не велел передать мне?
— Больше ничего.
— Не сказал ли он тебе: «Передай, мол, дедушке Хаджи, чтоб и он пожаловал откушать да винца попить?»
— Нет, этого он не говорил.
— Ну, коли так, ступай и расспроси его хорошенько: ты, верно, запамятовал… Беги скорей. Да скажи отцу-то, чтоб не забыл меду прихватить. «Дедушка Хаджи, мол, перед обедом любит водочки с медом выпить». Так и скажи.
Мальчик вернется к Хаджи Генчо со вторым поручением и на этот раз уж наверняка получит баклагу. Хаджи Генчо сам вынесет ее и подаст мальчику, предварительно маленько подергав его за ухо либо за волосы, чтобы тот не забывал, что отец говорит, особенно посылая его по таким важным делам, как просить у дедушки Хаджи баклагу и звать ее хозяина на ужин, а заодно и за то, что этот невнимательный к Хаджи мальчик в прошлое воскресенье в церкви шалил и бил шапкой по голове Пениного малыша.
Хаджи Генчо — настоящий оракул. Пойдите расскажите ему свой сон или сообщите, что у вас рука чешется, правый или левый глаз дергает, либо веко дрожит, либо вы чихнули под Новый год, — и он вам тотчас же объяснит значение этих важных сверхъестественных явлений, вторгающихся в неразумную жизнь человека. Раз пришла к нему Найда Гиздина и говорит:
— Я, дядя Хаджи, во сне видела, будто меня собака укусила.
— Черная или белая? — спросил Хаджи Генчо.
— Черная, как деготь.
— Плохо, — ответил Хаджи Генчо, возведя глаза к небу. — Ты женишь сына и введешь в дом злую, непокорную сноху.
И в самом деле, через месяц Найда женила сына, и сноха ее оказалась точно такой, как сон предвещал…
Кроме того, Хаджи Генчо знает, какие дни черные и какие белые; однажды он сказал Лулчо Крадлину, чтоб тот не покупал овец в горештники{12}. Лулчо не послушался Хаджи Генчо, и овцы передохли от сапа.
Поделиться книгой: