Лунный мираж над Потомаком

По указанию президента американским официальным пропагандистским агентствам, в том числе и «Голосу Америки», было разослано циркулярное письмо, в котором предлагалось не только «высмеивать саму мысль», будто Соединённые Штаты когда-либо стремились опередить Советский Союз в запуске спутника Земли, но и «избегать связывать это событие с оценкой военного потенциала русских», а тем более делать выводы, что оно свидетельствует об их научном превосходстве в области освоения космического пространства.

Были организованы также соответствующие весьма решительные, хотя не всегда удачные, заявления и от имени других официальных лиц — министра обороны Вильсона, его помощника по конструированию и производству управляемых снарядов Холадея, контр-адмирала Беннета, руководителя научно-исследовательского центра ВМФ, несшего в то время ответственность за обеспечение ракетами американской программы по запуску сателлита. По своей несуразности, тенденциозности и просто безграмотности выступление Беннета, оценившего советский спутник как «простой кусок железа, который может зашвырнуть в небо чуть ли не каждый», оказалось вне конкуренции. Используя выражение одной бельгийской газеты, подобная мысль могла зародиться только в слаборазвитых мозговых извилинах «туши, украшенной адмиральскими погонами».

Приблизительно столь же «эффективными» оказались и высказывания немногих комментаторов, оставшихся верными Эйзенхауэру. Лучшее, что они смогли выжать из себя для успокоения американской публики, не выходило за пределы двусмысленно звучавших выражений надежды в способности советского спутника отвлечь внимание мирового общественного мнения «от неприятных для нас событий в Литл-Роке».

Однако, несмотря на принятые меры, основную роль в проведении кампании, направленной на поддержку правительственной «позиции спокойствия», пришлось взять на себя лично президенту Эйзенхауэру. Теперь было не до декорума. Отказавшись от гольфа и от посещения геттисбергской церкви, Эйзенхауэр провёл воскресенье в подготовке к пресс-конференции и в понедельник снова был в Вашингтоне. День прошёл в совещаниях с руководителями министерства обороны и других ведомств, чиновниками, видными учёными. Суетливая возня в Белом доме не затихала и в течение последующих суток.

Наконец 9 октября состоялась назначенная пресс-конференция. Уже готовясь выйти в зал, где ожидали две с половиной сотни журналистов, Эйзенхауэр неожиданно остановился, не в силах побороть охватившего его страха. Несмотря на видимые усилия, ему потребовалось несколько минут, прежде чем он решился протянуть вперёд руку и раздвинуть портьеры, скрывавшие его от любопытных взглядов.

Появление президента было встречено приглушённым шумом голосов и шуршанием свежеотпечатанных листов с текстом письменного заявления президента, розданным за четверть часа до пресс-конференции. В этом заявлении, как и в ходе самой пресс-конференции, Эйзенхауэр мучительно пытался оправдать действия правительства ссылками на то, что оно было в первую очередь озабочено созданием ракетного оружия и что отсутствие у Соединённых Штатов мощных ракетоносителей не может служить индикатором их отставания в военной области. Поскольку же использование спутников Земли в целях разведки или в качестве носителей ядерного оружия представляется пока делам отдалённого будущего, заявил он, правительство считало неэкономным тратить средства на проведение исследований в космическом пространстве. Поручая разработку и строительство ракеты для проекта «Авангард», оно, например, специально оговорило, что работа над этой ракетой ни в коем случае не должна мешать выполнению имеющей «самое первостепенное значение программы по созданию ракетного оружия».

На приёме в «Стейтлер-отеле», устроенном в честь английской королевы Елизаветы II, Эйзенхауэр, по словам обозревательницы Маргарет Хиггинс, произвёл удручающее впечатление на многих союзников Америки и даже на некоторых своих почитателей, когда, продолжая отстаивать «позицию спокойствия», попытался вновь вернуться к своим утверждениям, что «свободный мир», у которого «есть сила», настолько обогнал «коммунистические нации», что их было бы «просто смешно сравнивать между собой». Наконец 23 октября на обеде в «Уолдорф-Астория» он «выпустил целый залп сообщений о важных достижениях Соединённых Штатов в области науки и обороны». «Президент, — писала в связи с этим «Нью-Йорк геральд трибюн», — надеется, видимо, добиться таким образом сплочения народа, возродить его доверие к научной, оборонной и экономической программам страны».

Но, как должен был хорошо понимать и сам президент Эйзенхауэр, утверждения, будто Соединённые Штаты не отстают от Советского Союза, могли выглядеть убедительными только в том случае, если он имел бы возможность сослаться на соответствующие факты. Вследствие этого было обещано, что вслед за пресс-конференцией президент выступит с серией «ободряющих» речей и, опираясь на данные, которые к тому времени будут представлены ему, нарисует «истинную картину» американских успехов, способную поднять «быстро деградирующий моральный тонус страны».

Трудно сказать, представлял ли себе Эйзенхауэр, как нелегко будет выполнить обещание. Несмотря на то что Пентагон до предела ускорил темпы выполнения ракетной программы и даже заручился содействием некоторых конгрессменов в своих попытках добиться насильственного привлечения учёных к работе над военными проектами, Эйзенхауэру не было предложено ничего более определённого и значительного, чем разработанный группой фон Брауна жароупорный конус, якобы уже решивший проблему прохождения боеголовки ракеты сквозь атмосферу при её выходе на цель. Однако, даже оставляя в стороне справедливое замечание английского министра обороны Сэндиса о том, что было бы «неразумно думать, будто и русские не решили этой задачи», конус не мог служить убедительным доказательством успехов США, так как, во-первых, во время испытательного полёта вошёл в атмосферу под неправильным углом и это снизило его скорость по крайней мере до одной трети, а во-вторых, наличие жароупорного конуса не могло компенсировать отсутствие самой межконтинентальной баллистической ракеты, для оснащения которой он предназначался.

Ещё большие затруднения встретили поиски «космических» успехов. Несмотря на широковещательные заявления министерства обороны о проводимых интенсивных изысканиях возможностей запустить в космос «что-то большее и лучшее», чем советские спутники, например крупногабаритный сателлит-шпион, который мог бы держать под своим наблюдением всю поверхность земного шара, практически обозримый вклад Пентагона ограничивался пока двумя «выдающимися» событиями: поспешным награждением фон Брауна высшим военным орденом для гражданских лиц и доставкой с таинственными целями двух бурых медведей в ракетоиспытательный центр в Нью-Мексико.

Подобные потуги вызывали только насмешки. В американской печати появилась серия карикатур, высмеивавших правительство и военные власти, лихорадочно и широковещательно рекламировавшие теперь те самые «секретные военные достижения», которые ранее так тщательно скрывались от постороннего глаза. Представители Пентагона и Белого дома изображались на них спешно переписывающими старые надписи на табличках, густо расставленных вокруг ракетоиспытательных полигонов. Вместо: «Вход закрыт!», «Не разглашать!», «Секретно» и т. д. — на них теперь красовалось: «Добро пожаловать!», «Пожалуйста, не делайте из этого тайны!», «Не забудьте рассказать о виденном своим друзьям!», «Не запрещено, входите! Входите все!».

Трудности, связанные с поисками «ободряющих» фактов, привели к тому, что Эйзенхауэр оказался вынужденным несколько раз переносить дату своего первого выступления, которое, если верить американской прессе, ожидалось с не меньшим нетерпением, чем речь Ф.Д. Рузвельта о вступлении США во вторую мировую войну. Наконец по рекомендации вновь назначенного советника президента по вопросам психологической войны Ларсона в качестве окончательного срока было намечено 7 ноября. В комментариях прессы отмечалось, что президент «был осведомлён о значении этого дня для большевиков» и что в значительной степени именно это обстоятельство заставило его остановить свой выбор на указанной дате. Но и теоретики, и практики психологической войны просчитались. Появление 3 ноября второго советского спутника окончательно подорвало и без того подмоченный престиж Белого дома.

Рушившаяся «позиция спокойствия» усиленно подтачивалась к тому же её многочисленными противниками. Слабостью правительства, оказавшегося весьма уязвимым с точки зрения тактики межпартийной борьбы, не преминули воспользоваться руководители демократической партии. В отличие от Белого дома, вынужденного поневоле воздерживаться от раздувания военной истерии, они увидели в спутнике ту спасительную точку приложения сил, используя которую надеялись одержать победу над своими политическими конкурентами.

18 октября в Канзас-Сити состоялось открытие конференции лидеров демократической партии Среднего Запада. Общий тон работы был задан бывшим президентом Трумэном, выступившим с речью за завтраком. «Мы, — заявил Трумэн, — безоговорочно клеймим президента Эйзенхауэра за неспособность использовать огромные технические возможности страны, в результате чего Советский Союз смог запустить свой спутник раньше Соединённых Штатов». В заявлении участников конференции правительство Эйзенхауэра обвинялось в подчинении интересов национальной обороны соображениям внутренней политики, стремлению завоевать популярность среди избирателей.

Но демократы не собирались, конечно, довольствоваться одними заявлениями. Пытаясь дискредитировать республиканцев, обвинявших в свою очередь правительство Трумэна в «чудовищной халатности, граничившей с преступностью», они затеяли комедию «расследования» причин космического отставания Соединённых Штатов. Роль застрельщика взял на себя сенатор Саймингтон.

В телеграмме из Канзас-Сити, отправленной им Ричарду Расселу, председателю сенатской комиссии по вооружённым силам, он «почтительно, но настойчиво» требовал «детального расследования вопроса». Аналогичное требование было получено Расселом и от сенатора Мэнсфилда, заместителя лидера сенатского демократического большинства. «Нам пора, — говорилось в нём, — очнуться ото сна и перестать жертвовать интересами безопасности во имя экономии». Мэнсфилд требовал, чтобы Рассел, «не мешкая», с помощью подкомиссии по военной подготовленности или всего состава комиссии приступил к расследованию причин отставания Пентагона в области ракетных вооружений и выработал рекомендации, которые дали бы Соединённым Штатам возможность изменить сложившееся положение и снова занять «принадлежащее им всегда в прошлом место».

Незамедлительного созыва подкомиссии по военной подготовленности для расследования причин провала американской программы по созданию межконтинентальной баллистической ракеты и запуску сателлита требовали также её член — сенатор Сматерс и председатель военного бюро объединённого комитета по атомной энергии сенатор Джэксон.

Ведение расследования было поручено сенатской подкомиссии по военной подготовленности, возглавлявшейся в то время сенатором-демократом Линдоном Джонсоном. Оно затянулось на многие месяцы и с точки зрения межпартийной борьбы превратилось в руках демократов в удобное орудие давления на правительство.

Развязанное демократами наступление против официальной «позиции спокойствия» пользовалось с самого начала более или менее открытой поддержкой многих республиканцев, считавших, что гонка вооружений является вопросом, несравненно более важным, чем мелочные партийные разногласия и связанные с ними расчёты. Ввиду этого они не видели необходимости сохранять молчание даже ради требований партийной этики. К тому же им представлялось, что ущерб, нанесённый престижу республиканской партии, может быть нейтрализован скорее не путём замалчивания «ошибок» правительства Эйзенхауэра, а путём принятия срочных и оперативных мер по развёртыванию программы ракетных вооружений и запуску американского сателлита.

Первый открытый призыв к пересмотру позиции правительства раздался в стане республиканцев со стороны сенатора Стайлса Бриджса, председателя сенатской республиканской политической комиссии и члена сенатской комиссии по вооружённым силам. На второй день после сообщения о советском спутнике Бридже выступил с заявлением о том, что это событие требует «немедленного пересмотра всей национальной психологии». В телеграмме Р. Расселу, приветствуя решение комиссии по вооружённым силам начать расследование, он требовал, чтобы последнее было «всесторонним и быстрым». «Я считаю, — писал Бриджс, — что последствия запуска советского спутника достаточно серьезны… чтобы конгресс произвёл переоценку нашей позиции и определил наши ближайшие и основные задачи в этой области».

Выступление Бриджса было поддержано лидером республиканской партии в сенате Ноулендом. Во время импровизированной пресс-конференции, организованной для местных репортеров Колумбуса, он заявил о своём «глубоком убеждении» в необходимости решительного пересмотра правительственной программы ракетных вооружений в сторону их всемерного расширения.

Публичному осмеянию был подвергнут также и правительственный курс, направленный якобы на урезывание военных расходов. На митинге республиканцев в Сан-Франциско, состоявшемся 12 октября, сенатор К. Кейс выступил с утверждением, что «безопасность и престиж» Соединённых Штатов оказались поставленными под угрозу. Кейс не пощадил и своих коллег-республиканцев, всё ещё не решавшихся открыто подвергнуть сомнению правительственную линию. «У меня нет сомнений, — заметил он в их адрес, — что многие из тех, кто особенно шумно настаивал на урезывании военного бюджета в прошлом году, вскоре потребуют гораздо больших, чем даже предполагалось, ассигнований на эти цели».

Наиболее правые республиканцы, считая, что Эйзенхауэр уже не способен больше возглавлять или проводить решительную политику «с позиции силы», группировались вокруг вице-президента Р. Никсона и практически солидаризировавшегося с ним государственного секретаря ДЖ.Ф. Даллеса, требовавших от Соединённых Штатов «разумного ответа на наступление коммунизма», то есть «признания раз и навсегда, что вопрос о поддержании нашего военного превосходства должен пользоваться абсолютным преимуществом перед всеми другими вопросами». Позднее, во второй половине ноября, когда президент оказался прикованным к постели после перенесённого им кровоизлияния в мозг, группировка Никсона предприняла даже неудачную попытку оттеснить Эйзенхауэра от руководства.

При такой расстановке сил не приходилось удивляться, что все старания президента сохранить спокойствие подвергались самой ожесточённой критике правых и милитаристов, независимо от их партийной принадлежности.

Уже первая пресс-конференция Хегерти в Белом доме вызвала иронические комментарии. «Советам, — высмеивая «позицию спокойствия», писала «Нью-Йорк тайме», — удалось обогнать нас в запуске своего спутника, но это ни в коем случае не означает, что мы отстаём от них в космическом соревновании». В свою очередь «Нью-Йорк геральд трибюн» потребовала от правительства предпринять «запоздалое, но всемерное усилие», чтобы догнать и перегнать Советский Союз. «Нация имеет право ожидать, — писала газета, — что достижение русских подтолкнёт осуществление американских программ по запуску сателлита и развитию ракетного оружия». Многие газеты широковещательно рекламировали призыв сенатора Саймингтона и других к гонке вооружений, утверждая, что именно они выражают общественное мнение страны.

Не достигла своей цели и пресс-конференция Эйзенхауэра 9 октября. Подытоживая наиболее характерные комментарии газет: «Успокоительные заявления… которые звучат совсем не успокоительно!», «Мы ещё спим, всё ещё спим!», «Нравится Вам это или нет, нам придётся бежать наперегонки, и лучше начать бег, не откладывая!» — У. Липпман подчёркивал, что, если Эйзенхауэр окажется неспособным «возглавить руководство», он должен будет уступить его другим. «С таким президентом, который фактически находится как бы в полуотставке, — писал он с раздражением, — у нас нет знамени, вокруг которого мог бы сплотиться народ. Мы будем плыть по течению к состоянию хронической катастрофы, не имея никого, кто указал бы нам наши цели, выработал бы нашу политику; а попав в эти опасные воды, мы окажемся там без карты и компаса». Можно было найти и более бесцеремонные намеки подобного же характера. 14 октября Эйзенхауэру должно было исполниться 67 лет, и многие газеты не постеснялись напомнить ему, что он приближается к «рекордному для президента» возрасту.

13 октября состоялось выступление сенатора-республиканца Ноуленда, принявшего участие в телевизионной программе «Лицом к нации». Пришло время, заявил он своим слушателям, отказаться от чисто партийного подхода к вопросу о завоевании космоса и создании ракетного оружия. Это — «всеамериканская проблема», и она должна быть решена усилиями обеих партий.

5 ноября в Пентагоне состоялась встреча «двупартийной» группы, в которую вошли Р. Рассел, Л. Джонсон, С. Бриджс и министр обороны Макэлрой. Последний даже совершил ночной перелёт иэ Цинциннати, чтобы успеть предварительно переговорить с сенаторами за завтраком, на котором присутствовали также председатель объединённого комитета начальников штабов Туайнинг и заместитель министра обороны Куорлс. Сама встреча, или, по выражению американских газет, «сверхсекретная конференция», затянулась на семь часов. Стенограмма «военного совета» лидеров демократической и республиканской партий с военными руководителями осталась похороненной в архивах Пентагона. Но, как можно было догадываться, она в немалой степени способствовала дальнейшему сближению позиции правительства с его критиками.

Инициатива правого крыла республиканцев, их призывы отбросить партийные разногласия при решении вопросов, связанных с ракетными и космическими вооружениями, были положительно встречены в лагере демократов. Смелое, дальновидное руководство, не связанное партийными предубеждениями, заявил сенатор Р. Рассел, будет всемерно поддержано не только демократами, но «всем народом». В опубликованном специально по этому поводу заявлении национального совета демократической партии её руководители обязались «не пользоваться в своих партийных целях… несчастным состоянием дел» и оказывать президенту полную поддержку во всех «разумных действиях, направленных на укрепление нашей обороны».

Рассел сдержал своё слово. Постепенно даже начатое подкомиссией по военной подготовленности расследование переродилось, как отмечали американские газеты, в более или менее безобидное «исследование», целью которого стало не доказательство виновности республиканцев, а определение «мер и методов по скорейшему преодолению ракетного и космического разрыва» между Соединёнными Штатами и Советским Союзом.

Естественно, что, столкнувшись с объединённым фронтом поборников гонки вооружений, правительство Эйзенхауэра не имело ни возможности, ни желания противостоять ему в течение сколько-нибудь длительного времени, тем более что его практические действия полностью совпадали с требованиями милитаристов.

Приглядевшись внимательно, можно было заметить, что выражение спокойствия, которое в течение первого месяца пытался изображать на своём лице Белый дом, то и дело искажалось гримасой страха и ненависти при мысли о непоправимости случившегося. С лихорадочной торопливостью, кидаясь из стороны в сторону, действовало правительство Эйзенхауэра во всём, что выходило за пределы границ, доступных взгляду среднего американца, Под покровом «официальной тарабарщины о спокойствии» оно в первые же дни после запуска советского спутника предприняло энергичные шаги по ускорению темпов выполнения ракетной программы.

Соответствующее решение было принято 11 октября на чрезвычайном совещании кабинета, собравшегося под председательством президента. 14 октября, в день своего рождения, Эйзенхауэр потратил несколько часов, совещаясь с министром обороны Макэлроем по вопросу практического осуществления этого решения. Для дальнейшего развития ракетного оружия ещё до принятия нового бюджета было выделено дополнительно 700 млн. долл. Кроме того, Пентагону было предложено перенести центр тяжести расходования средств на разработку межконтинентальных баллистических ракет и интенсифицировать экспериментально-массовое производство сразу двух однотипных образцов ракет — «Тор» и «Юпитер». В спешном порядке рассматривались самые разнообразные проекты по созданию новых типов ракетного и космического оружия. Многие из них, по свидетельству «Нью-Йорк тайме», носили столь невероятный характер, что невольно напоминали научно-фантастические романы.

Далеко не спокойно действовало правительство Эйзенхауэра и на международной арене. 8 октября государственный секретарь ДЖ.Ф. Даллес, к вящему удивлению иностранных наблюдателей, выступил с заявлением, что Соединённые Штаты готовы обсудить возможность решения вопроса об установлении контроля над запуском космических снарядов независимо от хода переговоров о всеобщем разоружении.

Предложение Даллеса казалось тем более неожиданным, что всего какую-нибудь неделю назад, 30 сентября 1957 г., представитель Соединённых Штатов в ООН Генри Кэбот Лодж, выступая перед членами комитета по разоружению, доказывал им, что космические ракеты являются ещё «слишком новой вещью», чтобы в связи с ними можно было бы принимать какие-либо решения. Соединённые Штаты постарались тогда изъять соответствующий пункт и из проекта резолюции по разоружению, подготовленного ими совместно с другими «странами-инициаторами». Операция изъятия была произведена, как утверждал Лодж, в соответствии с желанием «стран-инициаторов», или, как заявляли сами «инициаторы», по требованию Соединённых Штатов, которые боялись, что проект может оказаться помехой при запуске их собственного сателлита. Другими словами, Соединённые Штаты. твёрдо рассчитывавшие в то время на установление своего безраздельного господства в космосе, не хотели, чтобы кто-нибудь контролировал их ракеты.

Теперь же, когда Пентагону пришлось распроститься со своими радужными надеждами, в Соединённых Штатах поняли, что поторопились. После длительных совещаний Эйзенхауэра с Даллесом и Гарольдом Стассеном было решено предпринять обходный манёвр, который должен был обеспечить достижение двоякой цели — Советский Союз останется в окружении американских военных баз, но из-за дальности расстояния не будет иметь возможности прибегнуть к ответному ракетному удару. Трудно сказать, в какой степени чувство неразумного страха перед советским ракетным оружием перемешалось здесь с нежеланием Соединённых Штатов отказаться от своей агрессивной политики. Но, так или иначе, это было «первой конкретной международной реакцией США на успешный запуск Советским Союзом своего спутника».

Началась подготовка, призванная обеспечить Белому дому отказ от «позиции спокойствия». Из «самых авторитетных источников», которым, как утверждалось, были известны действительные правительственные установки, в газеты начали поступать сведения, что напускное хладнокровие Эйзенхауэра к вопросам гонки ракетных и космических вооружений есть на самом деле продуманная линия поведения, целью которой было «избежать видимость паники и которая ошибочно была принята за равнодушие».

«Считают, — писала «Нью-Йорк тайме», — что этот курс представлял собой продуманное наступление с целью нейтрализовать неприятный политический эффект, вызванный сообщением об успешном запуске советского спутника… Президент всЁ предвидел… Он имел возможность оценить обстановку раньше и лучше, чем его критики, и ему давно ясно, какие меры следует принять для её исправления… Соображения, связанные с вопросом национальной безопасности, не позволяют ему немедленно же предать гласности всё, что он знает, и всё, что он делает… Он убеждён, что конечные результаты будут одобрены страной, безопасность которой он не только поддерживает, но и укрепляет».

Постепенно менялась тональность публичных дейст-.вий и заявлений как официальных представителей правительства, так и самого президента. В газетах впервые промелькнули сообщения, что запуск советского спутника произвёл на президента «глубокое впечатление». Сообщалось также, что министерство обороны «приступило к интенсивному изучению, каким образом можно проникнуть в космос ещё дальше, чем это сделал Советский Союз, и нейтрализовать с помощью этого советскую военно-психологическую и техническую инициативу». В специальном меморандуме Макэлроя министрам армии, военно-морского флота и военно-воздушных сил особо подчёркивалось «совершенно очевидное и огромное значение для национальной безопасности» выполнения в кратчайшие сроки намеченной программы по гонке ракетных вооружений. Макэлрой требовал от своих министров немедленно сообщить лично ему или его помощнику по баллистическим ракетам, какой вклад в осуществление этой программы может сделать тот или иной род войск. В Вашингтоне стало также известно, что Соединённые Штаты «пересматривают свою политику в отношении использования военных ракет» и что министр обороны отдал приказ армейскому командованию организовать запуск сателлита с помощью военной ракеты «Юпитер-С». Усиленно распространялись слухи, что президент разрешил Макэлрою превысить бюджет настолько, насколько это «окажется необходимым для осуществления программы развития ракетного оружия, в том числе и программы по запуску американского сателлита».

Проходившие в конце октября в Вашингтоне переговоры президента Эйзенхауэра с премьер-министром Англии Макмилланом были использованы также и для возможного приобретения явно недостававших Соединённым Штатам научных и технических знаний.

Совсем недавно преисполненные самомнения поклонники американского образа жизни яростно протестовали против декларативных заявлений Белого дома о возможной передаче другим странам некоторых научных данных, которые будут получены после запуска «Авангарда». Сенатор Р. Рассел поспешил заявить тогда, что он «серьёзно сомневается в мудрости этого шага с военной точки зрения», а сенатор Саймингтон вообще не мог представить себе, кто, кроме «тайных агентов Москвы», мог предложить «поделиться ценными секретами, добытыми нашими учёными», с другими, возможно коммунистическими, нациями.

Теперь же в качестве «смелого ответа антикоммунистических держав вызову русских в области науки, промышленности и военной мощи» Эйзенхауэр подписал совместное с Макмилланом заявление, в котором, в частности, предусматривался обмен секретными сведениями по ядерной энергии и космическим исследованиям.

Впрочем, едва ли нужно говорить, что Соединённые Штаты не собирались и в будущем делиться со своим младшим партнёром действительно секретными данными. Да и о каких американских секретах в области космических исследований могла идти речь после запуска Советским Союзом спутника! В английских и американских газетах появились карикатуры, изображавшие дядю Сэма и Джона Булля, с неподдельным изумлением обследовавших пустые сейфы друг друга, в которых они предполагали найти секреты.

Со стороны Соединённых Штатов соглашение было ловушкой, попыткой выудить сведения о новейших научных достижениях других стран, чтобы использовать их в своих целях. «Официальные лица, принимавшие участие в переговорах, — отмечала «Нью-Йорк геральд трибюн», — подчёркивают, что их цели далеко выходят за рамки двустороннего соглашения. Президент и премьер-министр предлагают скорее организацию научного пула, который должен привлечь к себе страны таких антикоммунистических союзов, как НАТО, СЕАТО, Багдадский пакт».

31 октября под председательством Эйзенхауэра состоялось необычное расширенное заседание Национального совета безопасности, в котором приняли участие вице-президент Никсон, государственный секретарь ДЖ.Ф. Даллес, министр обороны Макэлрой, директор департамента военной мобилизации Грэй, министры всех родов войск, председатель Объединённого комитета начальников штабов Туайнинг и др. Участники совещания отказали прессе в какой-либо информации, но постарались намекнуть, что оно было посвящено выработке «достойного ответа» в развитии ракетной и космической техники.

4 ноября, немедленно после запуска второго советского спутника, Эйзенхауэр провёл несколько совещаний с представителями Пентагона, членами кабинета и учёными, в ходе которых дал ясно понять, что мощь советской ракеты, выведшей на орбиту «Спутник-2», произвела на правительство и на него лично «чрезвычайно большое впечатление». Значение сделанного Эйзенхауэром заявления, которое само по себе с полной очевидностью знаменовало его окончательный отход от официальной «позиции спокойствия», подчёркивалось распространённым одновременно информационной службой Белого дома сообщением, что президент в нарушение установившейся традиции решил созвать «двупартийное» совещание лидеров конгресса ещё до проведения республиканской партийной сессии.

Милитаристы высоко оценили также и оба ободряющих выступления президента — 7 и 28 ноября — о национальной безопасности и научном прогрессе. Вместо обещанного ранее успокоения Эйзенхауэр призывал теперь своих слушателей потуже затянуть пояса и начать всемерную гонку вооружений, которая будет стоить «много, очень много денег». «Есть все основания считать, — указывал обозреватель Р. Дрюмонд, — что президент исходит теперь полностью из принципа: ничто, абсолютно ничто не должно стоять на пути нашего стремления преодолеть ракетный разрыв».

Республиканцы, как этого и следовало ожидать, единодушно расхваливали речь президента. Демократы также выразили удовлетворение, что Эйзенхауэр идёт в «правильном направлении». Военные эксперты, отмечая, что на этот раз президент показал себя с «самой лучшей стороны», остались всё же недовольны некоторой лакировкой, от которой президент не смог полностью отказаться, рисуя картину ракетной, воздушной и морской мощи Соединённых Штатов. Отмечалось, в частности, что превозносимый им в качестве последнего достижения научной военной мысли самолёт-снаряд «Снарк» не только не подходит под определение ракеты дальнего радиуса действия, но и сам по себе имеет слишком незначительную скорость и легко может быть сбит даже огнём зенитной артиллерии.

Речь президента способствовала развёртыванию широкой кампании угроз в адрес Советского Союза. «Успокоительно, — писала «Дейли ньюс», — что силы стратегической авиации находятся в состоянии постоянной боевой готовности и могут, поднявшись с баз, рассеянных повсюду в свободном мире, в любой момент засыпать Россию атомными бомбами». Военно-воздушным силам было вновь предложено, как и после запуска «Спутника-1», держать в воздухе до половины общего количества самолётов стратегического командования. Самолёты должны быть загружены термоядерными бомбами, а экипажам розданы приказы о нанесении удара по Советскому Союзу.

Странные метаморфозы, которыми отличалось развитие «позиции спокойствия» Эйзенхауэра, не могли, конечно, не вызвать некоторого недоумения у американских обозревателей. Часто не будучи в состоянии разобраться в истинной подоплеке происходящих событий, они с иронией безнадёжности писали, подобно Дж. Диксону: «Мы дьявольски отомстили русским. Если они заставили нас попотеть над вычислением орбиты своего спутника, то им уж никогда не определить настоящих орбит наших военных и политических деятелей».

«Позиция спокойствия» оказалась недолговечной. Но было бы ошибочно ограничиться только этим выводом, не пытаясь определить причины, которые обусловили её недолговечность. У Белого дома действительно имелись все объективные основания призывать к спокойствию, так как в силу последовательной миролюбивой политики Советского Союза его новые достижения в ракетостроении и в исследованиях космоса не угрожали и не могли угрожать Соединённым Штатам с военной точки зрения. Сами идеологи американской агрессивной политики не верили в возможность нападения Советского Союза на Соединённые Штаты. Чарльз Боллен, бывший посол США в Москве, перед своим уходом с этого поста говорил, как вспоминает Д. Пирсон, что «огромные массы русских не хотят войны». «И московское радио, — добавляет Пирсон уже от себя, — не даёт им забыть об этом. День за днём оно вбивает им в головы надежду на сохранение мира». «Если Вы предложите настоящему коммунисту взять в руки детектор лжи и спросите его затем, хочет ли он мира, — с раздражением и грубо заявил в своих показаниях перед комиссией по расследованию антиамериканской деятельности доктор Ф. Шварц, — он легко пройдёт это испытание. Он посмотрит на Вас просветлённым взором и скажет, что мечтает о мире». По мнению бывшего государственного секретаря Д. Ачесона, вообще не имело смысла рассуждать, могут ли космические успехи Советского Союза подтолкнуть его к развязыванию третьей мировой войны, «скорее следовало бы тревожиться по поводу действий американского правительства».

Время от времени даже в американской прессе проскальзывали признания, что Советский Союз проводит исключительно миролюбивую политику. «Несмотря на очевидную психологическую победу, которую одержал Советский Союз, — отмечала, например, «Нью-Йорк тайме», — это не привело к усилению угрозы возникновения войны». «Хозяева Кремля, — подтверждала и «Нью-Йорк геральд трибюн», — явно не собираются использовать своё оружие в военных целях». Характерно также, что, когда в марте 1958 года, то есть уже после появления советских спутников, американское информационное агентство провело в Дели опрос: «Кто больше способствует делу мира, Россия или Запад?» — за Советский Союз высказались 54 % опрошенных, а за Запад — только 18 % (28 % ответили «не знаю»).

Таким образом, можно сказать, что, если бы «позиция спокойствия» Эйзенхауэра основывалась на уверенности в миролюбии Советского Союза, на стремлении поддержать принцип мирного сосуществования, она была бы, в свою очередь, поддержана широкими массами американцев и милитаристам пришлось бы отступить. Но спокойствие Эйзенхауэра основывалось на столь же агрессивной, сколько и фальшивой концепции военного превосходства Соединённых Штатов во всех видах вооружений, в том числе и ракетных. При такой постановке вопроса критикам президента не составляло труда доказать, что он «обманывает народ» и что действительное положение вещей прямо противоположно той картине, которую он пытается нарисовать. Благодаря Эйзенхауэру дискуссия о военном значении советских спутников была поставлена с ног на голову и превратилась в выигрышный для правых спор о военном и техническом отставании самих Соединённых Штатов.

Случившееся нельзя отнести за счёт случайности или неудачных формулировок своей точки зрения Эйзенхауэром. По сути дела, Эйзенхауэр с самого начала, если можно так выразиться, находился по другую сторону баррикады, которую он оказался вынужденным защищать. И тем легче оказалось ему перейти в стан своих «врагов», когда эта баррикада, построенная небрежно и только в силу конъюнктурных соображений, рухнула окончательно.

Выбор пути

Победоносный для союзников исход второй мировой войны оказался прекрасной питательной средой для роста гипертрофированного самомнения Соединённых Штатов относительно своих военных и экономических возможностей. Их главные соперники по капиталистическому лагерю или оказались в числе побеждённых, или вышли из войны значительно ослабленными. В то же время США использовали военную конъюнктуру для неслыханного обогащения, укрепления своего экономического и военного потенциала. Удельный вес Соединённых Штатов в объёме промышленного производства капиталистического мира, который до войны составлял меньше половины, теперь возрос почти до двух третей. Только по ленд-лизу капиталистические партнёры Соединённых Штатов задолжали последним более 46 млрд. долл. В подвалах американских банков скопилось свыше трёх четвертей запасов золота капиталистического мира, американские военные базы, американские оккупационные войска были разбросаны по всему свету. Над ними, как некогда над владениями английской короны, «никогда не заходило солнце». Соединённые Штаты снисходительно готовились возложить на свои плечи бремя ответственности за дальнейшее «руководство миром», заполнить вакуум, образовавшийся, по их мнению, не только на обширных просторах азиатского и африканского материков, но и в Европе.

Приятно кружило голову и сознание монопольного владения атомным оружием. В Вашингтоне не сомневались, что это — явление длительного порядка. По мнению компетентных американских экспертов, должно было пройти 15–20 лет, прежде чем Советский Союз откроет «секрет» атомной бомбы, что позволило бы Соединённым Штатам, опираясь на своё техническое превосходство, уйти далеко вперёд в наращивании ядерной мощи и дальше сохранять положение ведущей ядерной державы.

Единственным противником, по их мнению, мог быть только Советский Союз. Но, повторяя ошибку монархической Европы в отношении республики, возникшей где-то в «дикой» Америке, они всё ещё тешили себя мыслью, что коммунизм — это не более как историческая аномалия, что рано или поздно он должен будет исчезнуть с лица земли. Правда, в США признавалось, что роль Советского Союза на международной арене после второй мировой войны неизмеримо выросла, что он вышел из схватки с фашизмом более сильным также и в военном отношении. Но, вопреки очевидности, там продолжали надеяться, что эти изменения не имеют под собой прочного основания, что перенапряжение военных лет вынудит СССР длительное время концентрировать свои усилия на восстановлении разрушенного хозяйства и он окажется неспособным противостоять экономическому и военному давлению капиталистического лагеря во главе с Соединёнными Штатами. Ставка на экономическое ослабление Советского Союза, на якобы существующие возможности воспользоваться этим стала одной из ведущих установок послевоенной политики Соединённых Штатов. Американским стратегам казалось, что наступил удобный момент «поставить русских на своё место», заставить их подчиниться своему диктату.

Американские империалисты оказались неспособными понять, что основной смысл происшедших в мире изменений заключается в новом всемирно-историческом поражении системы капитализма. Разгром фашизма, рост престижа Советского Союза, возникновение мировой социалистической системы, ослабление некогда могущественных колониальных держав создавали благоприятную обстановку для успешного развёртывания демократических, революционных преобразований во многих районах земного шара.

Апологеты политики «с позиции силы» строили расчёты прежде всего на якобы существующем неоспоримом превосходстве Соединённых Штатов в области военной мощи, имея в виду главным образом ядерное оружие. Перспектива широкого использования атомного шантажа представлялась им тем более заманчивой, что в качестве известной гарантии собственной «неуязвимости» для ответных ударов противника они, казалось, могли рассчитывать на свою географическую удаленность от основных театров будущих военных действий. Располагая мощной стратегической авиацией, значительным числом авианосцев, наконец, воздушными и ракетными базами со средствами нападения среднего радиуса действия, американская военщина полагала, что сможет безнаказанно обрушить удары на избранную жертву и добиться её безоговорочной капитуляции.

В такой обстановке всё большее раздражение вызывала старая политика «умиротворения России», как квалифицировали наиболее агрессивные круги США курс покойного президента Рузвельта на сотрудничество с Советским Союзом. Занявший после его смерти президентское кресло Гарри Трумэн полностью разделял чувства оголтелых милитаристов и реакционеров. Подобно им, он отличался близоруким видением мира и не мог по достоинству оценить происшедших фатальных для империализма перемен.

Провозгласив, что отныне «железный кулак и сильные выражения» станут его основными средствами ведения разговора с Советским Союзом, Трумэн и его правительство берут на своё вооружение «доктрину сдерживания», или, раскрывая кавычки, доктрину тотального наступления на коммунизм по всему фронту, включая вмешательство во внутренние дела других стран, развязывание военных конфликтов в различных районах земного шара, подготовку новой мировой войны против стран социалистического лагеря. Готовность к немедленному наступлению была объявлена основной линией военной политики Соединённых Штатов, которые, преднамеренно идя на создание острых международных конфликтов, используют вызванную ими атмосферу военной истерии в странах Западной Европы для размещения стратегической авиации на зарубежных воздушных базах, в частности на Британских островах. «Воздушный мост» в Берлин с таким же успехом можно было бы назвать мостом, по которому США провели колеблющихся партнёров в НАТО. С помощью этого агрессивного пакта они переносили границу своей «обороны» в «сердце Европы».

Сообщение ТАСС от 25 сентября 1949 г. о произведённом Советским Союзом атомном взрыве, которое подтвердило сделанное ещё за два года до этого заявление, что атомного секрета больше не существует, нанесло первый сокрушительный удар по военным и политическим планам Соединённых Штатов.

Оправившись от первого шока, американские милитаристы с ещё большим фанатизмом начинают цепляться за концепцию своей «неуязвимости». Атомная бомба, утверждают они теперь, не может сама по себе повлиять на сложившееся соотношение сил, поскольку Советский Союз не располагает средствами доставки дальнего радиуса действия и не сможет использовать её для ответного удара по противнику. Эта уверенность была сильно поколеблена, хотя и не подорвана до конца, когда в Соединённых Штатах стало известно, что, вопреки их предположениям, Советский Союз располагает также и скоростными современными бомбардировщиками дальнего радиуса действия, способными нести ядерное оружие. После кратковременной паники, последовавшей за этим открытием, которое стоило десятки миллиардов долларов, затраченных для форсированного развития собственной стратегической авиации, Соединённые Штаты вернулись к мысли, что по-прежнему могут рассчитывать на свою «неуязвимость». Хорошо организованная система раннего предупреждения и сильная противовоздушная оборона, включая средства воздушного перехвата, по расчётам Пентагона, должны были оказаться почти непреодолимым барьером на пути советских бомбардировщиков, которым, прежде чем приблизиться к берегам американского континента, необходимо было бы преодолевать в течение многих часов огромные пространства, отделяющие их от цели.

Тем не менее потеря «атомной монополии» сильно повлияла на оценку Соединёнными Штатами своих возможностей. Если раньше переходу к открыто агрессивной политике развязывания тотальной войны против Советского Союза в значительной степени мешали провозглашенные союзниками идеалы, под знаменем которых их народы сражались против фашизма и которые нельзя было опошлить и выветрить из сознания американского народа за столь короткое время, то теперь Вашингтон начал всерьёз опасаться, что развязывание новой войны может привести к катастрофическим последствиям. Потеряв магическую «атомную дубинку», Соединённые Штаты стали к тому же всё чаще вспоминать и об опыте двух предыдущих войн, в результате которых каждый раз происходило ослабление системы капитализма.

Но временный отход от политики развязывания тотальной войны против коммунизма не означал, конечно, полного отказа от подобных планов и тем более отказа от систематического и упорного «отбрасывания коммунизма». Соединённые Штаты вновь возвращаются к старой концепции создания замкнутого кольца воздушных и ракетных баз вокруг Советского Союза, чтобы, «стягивая, сжимая его всё сильнее», задушить своего противника. Одновременно они стремятся к разжиганию местных, локальных войн в различных районах мира, где, создавая значительный перевес в военной силе и технике путём концентрации своих усилий на данном направлении, надеются каждый раз одерживать значительные победы, аккумулируя которые они смогут полностью нейтрализовать влияние СССР на развитие мировой политики.

Война в Корее, развязанная Соединёнными Штатами, показала полную несостоятельность этих устремлений. Она продемонстрировала также, что американская военная техника, в частности авиация, уступает по своим боевым показателям образцам вооружения, имеющегося в распоряжении стран социалистического лагеря. В Вашингтоне, где могли лучше видеть размеры надвигающейся военной и политической катастрофы, не решились поддержать проекты распоясавшейся военщины, которая, потеряв голову при виде крушения своих планов, выступила с призывами проведения атомных бомбёжек в Китае и Корее, то есть по сути дела призывала к немедленному развёртыванию «большой войны». Известную роль также сыграло и проявление «чёрной неблагодарности» со стороны западных партнёров США, поторопившихся отмежеваться от бредовых намерений Соединённых Штатов. Зондирующее заявление президента Трумэна о том, что в Вашингтоне рассматривают возможность применения ядерного оружия в Корее, вызвало неприкрытую панику. Было совершенно очевидно, что, если Соединённые Штаты попытаются осуществить это намерение, они останутся в полной изоляции. В такой обстановке развязывание «большой войны» не сулило ничего хорошего. Приходилось поневоле ограничивать районы «действительной борьбы» до тех пор, пока вооружённая мощь Соединённых Штатов не будет «развёрнута».

Крах политики Трумэна предопределил поражение его партии на выборах 1952 года. Хотя программа республиканцев, как обычно, мало чем отличалась от программы их политических соперников, избиратель теперь инстинктивно шарахался в сторону от демократов. Значительную роль сыграла и сама личность кандидата от республиканцев — генерала Эйзенхауэра, окружённого ореолом героя второй мировой войны.

Новому правительству было очевидно, что Соединённые Штаты не в силах выиграть наземную войну. Требование широких кругов американской общественности о прекращении войны было использовано им для того, чтобы, ссылаясь на свои якобы миролюбивые намерения, с известным достоинством выйти из неё, выдать вынужденное за акт доброй воли. Однако не миролюбие нового правительства, а позорный крах старой военной доктрины, необходимость перегруппировки сил были главными факторами, определившими принятие такого решения.

Но, отказываясь от доктрины «сдерживания», Соединённые Штаты с приходом к власти правительства Эйзенхауэра берут на вооружение ещё более агрессивную доктрину «освобождения» и, в её военном аспекте, доктрину «массированного возмездия». Переход к «новой, позитивной» внешней политике, которую провозгласил Эйзенхауэр, означал, по признанию Вашингтона, что её неотъемлемой частью должно стать усиление международной напряжённости, подготовка тотальной войны против социалистического лагеря на основе «абсолютной силы», то есть на основе достижения Соединёнными Штатами «атомного изобилия». Отвергая целесообразность ведения войн «не в том месте, не в той обстановке и не в то время», доктрина «возмездия», или нанесения сокрушительных ядерно-авиационных ударов по противнику с использованием всей военной мощи, должна была помочь сконцентрировать усилия для того, чтобы склонить в пользу Соединённых Штатов чашу весов в решительной схватке с Советским Союзом.

Следуя формуле «пусть азиаты воюют против азиатов», Вашингтон пересматривает американскую внешнюю политику. Резкое усиление гонки вооружений союзников США по НАТО, в том числе и Западной Германии, должно было позволить Соединённым Штатам занять намеченную для себя роль «высокоподвижного резерва». Сухопутные силы могли быть теперь несколько сокращены, но одновременно предполагалось резко увеличить численность самолётов стратегической авиации, способной нести ядерное оружие, расширение сети воздушных и ракетных баз за границей.

Первые конкретные шаги правительства Эйзенхауэра показали, что позиция нового президента в вопросе о войне в Корее если и отличается от старой, то разница заключается лишь в том, что Эйзенхауэр рассматривает войну не как самоцель, а как один из эпизодов глобальной борьбы против коммунизма. Отмена Эйзенхауэром приказа Трумэна от 27 июня 1950 г., служившего известной гарантией против провокационных вылазок чанкайшистов, была оценена даже союзниками Соединённых Штатов как безумие.

Сообщение об испытании Советским Союзом транспортабельной водородной бомбы не привело к пересмотру основных концепций внешней политики Соединённых Штатов. Наоборот, именно с 1953 года всё чаще начинают раздаваться голоса, что США должны поторопиться использовать имеющиеся преимущества в запасах накопленного ядерного оружия, чтобы нанести превентивный удар по Советскому Союзу. Вместо того чтобы трезво взглянуть на изменившуюся обстановку, Вашингтон всемерно усиливает гонку вооружений, по-прежнему уповая на свою «неуязвимость», на то, что США со сравнительно незначительными потерями смогут выйти победителями из ядерной войны.

1957 год застал президента и его государственного секретаря всё ещё балансирующими на «грани войны». В январе на открытии первой сессии нового конгресса Эйзенхауэр вносит предложение, беспрецедентное по своей откровенной агрессивности: он предлагал предоставить ему право по своему усмотрению использовать американские вооружённые силы на Ближнем Востоке, так как «всемирная ответственность США» требовала сохранить контроль над этим чрезвычайно важным стратегическим районом, располагающим к тому же двумя третями известных мировых запасов нефти. К берегам Ближнего Востока был послан 6-й американский флот в составе 50 кораблей, в том числе и авианосцев, имевших на борту ядерное оружие.

«Доктрина Эйзенхауэра», или, как её ещё называют, «доктрина Эйзенхауэра — Даллеса», определялась не только интересами США на Ближнем Востоке. Она отражала также глубокое беспокойство и заинтересованность в желательном исходе борьбы между двумя социальными системами на азиатском и африканском континентах. Исход «титанической борьбы между двумя противоположными концепциями жизни», говорил Никсон ещё в 1956 году, будет зависеть от хода событий в нейтральных государствах Азии и Африки, от того, какой путь изберут новые, освободившиеся от колониального гнета нации.

Будничная деятельность вашингтонских дипломатов, стратегов и главы правительства в последние месяцы «докосмической эры» проходила под флагом усиленного раздувания «холодной войны» и лихорадочных военных приготовлений. В 1957 году Соединённые Штаты, используя НАТО, начинают всё более настойчиво переходить к попыткам оснащения своих заокеанских военных баз ракетно-ядерным оружием. Этот вопрос усиленно проталкивался ими на декабрьской сессии совета НАТО в 1956 году и на майской сессии 1957 года. Разумеется, предусматривалось, что подобные установки будут пока находиться под контролем американцев.

Январский визит английского министра обороны Сэндиса в Вашингтон был в значительной части посвящён обсуждению наиболее эффективного использования американской ударной силы, в том числе и ракетного оружия среднего радиуса действия, размещённого на территории Англии. Одним из результатов переговоров явилось англо-американское мартовское коммюнике, в котором подчёркивалась особая важность НАТО как краеугольного камня политики обеих стран на Западе. В коммюнике сообщалось также о решении США передать своему партнёру некоторые виды управляемых снарядов и о намерении продолжать испытания ядерного оружия.

Интенсификации «холодной войны» против Советского Союза оказалась посвящённой и встреча президента Эйзенхауэра и премьер-министра Макмиллана на Бермудских островах.

Менее успешно, с точки зрения Вашингтона, окончилась проводившаяся в Канберре мартовская сессия совета СЕАТО, участники которой довольно холодно отнеслись к попыткам Соединённых Штатов «активизировать» деятельность блока в Юго-Восточной Азии. Но уже в следующем месяце на сессии совета НАТО, которая на этот раз демонстративно собралась в Бонне, вашингтонские стратеги снова «сравняли счёт». Совместное коммюнике Эйзенхауэра — Аденауэра предусматривало, что правительство ФРГ также внесёт свой вклад в военные усилия блока. Фактически Соединённые Штаты односторонне открывали путь немецким реваншистам к «большому оружию».

В обстановке, когда Соединённые Штаты были готовы уже поверить, что им удалось подготовить почву и условия для развёртывания решительного наступления против коммунизма, появление спутника не могло не произвести на Вашингтон впечатления разорвавшейся под ногами бомбы.

В глазах американских милитаристов ракета, выведшая на орбиту вокруг Земли первый советский спутник, заслонила на некоторое время сам спутник.

Обстановка военной истерии, которую создавали в стране несшиеся со всех сторон вопли о неотвратимой ракетной угрозе, умело поддерживалась и направлялась действовавшими за кулисами могущественными силами. Обращает на себя внимание весьма примечательное обстоятельство, что появившиеся тогда в Соединённых Штатах почти одновременно два доклада, посвящённые доказательствам необходимости гонки вооружений, вышли из недр фондов Форда и Рокфеллера.

Доклад фонда Форда, получивший известность как «доклад Гейтера», не был опубликован. Он был отпечатан всего в двух экземплярах и официально представлен только президенту и национальному совету безопасности. Причиной этому послужила его чрезмерно откровенная, даже с точки зрения американских руководителей, агрессивная направленность, которая в то время могла помешать усердно распространявшимся утверждениям, будто не Советский Союз, а сами Соединённые Штаты являются потенциальным объектом ракетно-ядерного нападения.

X. Гейтер, бывший президент правления фонда Форда, и руководимая им группа видных учёных и военных специалистов, которые участвовали в составлении доклада, требовали немедленного развязывания превентивной войны против Советского Союза. По их мнению, это было единственным оставшимся у Соединённых Штатов шансом добиться уничтожения Советского Союза. Впрочем, стоявший на докладе гриф «совершенно секретно» не помешал тому, что некоторые сведения о его содержании просочились в американскую прессу. Известную роль, как считалось, в этом сыграл сам вице-президент Никсон. В сенсационном стиле читателю сообщалось, что Соединённые Штаты почти безнадёжно отстали от Советского Союза в развитии ракетной техники и, очень возможно, что в будущей войне они понесут сокрушительное военное поражение. Чтобы избежать этого, по мнению Гейтера и его группы, Соединённые Штаты должны были немедленно увеличить свои военные расходы по крайней мере на 8 млрд. долл. в год и одновременно приступить к осуществлению программы строительства убежищ против ядерного нападения, общая стоимость которых должна была составить 22 млрд. долл.

«Представляется очевидным, — указывали авторы доклада в своём заключении, — что Соединённые Штаты быстро теряют имеющееся у них военное превосходство перед Советским Союзом… Если существующая у нас сейчас тенденция не будет пересмотрена, мировой баланс неизбежно сместится в пользу советского блока. А если это произойдёт, то не останется даже надежды на получение в будущем такого шанса, который позволил бы нам снова изменить его в свою пользу».

Доклад фонда Рокфеллера, подготовленный непосредственно под руководством Нельсона Рокфеллера, не был закрыт для широкой публики. Но, за исключением отсутствовавших в нём откровенных рекомендаций о развязывании превентивной войны против Советского Союза, выводы авторов мало чем отличались от выводов их коллег.

Рекомендации докладов фондов Форда и Рокфеллера получили поддержку и со стороны некоторых научных организаций. Оперативное исследовательское бюро при университете Джона Гопкинса в Балтиморе, работавшее по специальному заданию военного командования над проблемой оценки возможностей Соединённых Штатов в случае их вооружённого столкновения с Советским Союзом, также приходило к выводу, что ракетно-ядерный разрыв между двумя странами может быть преодолён только в том случае, если американские военные расходы возрастут не менее чем на 15 млрд. долл. в год.

Выглядевшие достаточно убедительными в глазах среднего американца выводы авторитетных организаций давали милитаристской пропаганде желаемую базу для поддержания в стране атмосферы военной истерии. Развязанная кампания страха служила целям морального подавления протестов налогоплательщиков против растущих военных расходов, которые ложились на их плечи всей тяжестью вздорожания жизни и увеличения налогового пресса. «Общественная поддержка всех подобных планов, — указывал ректор университета в Буффало Фурнас, — имеет своей основой чувство страха… Только страх перед коммунистическими странами давал Америке до сих пор возможность поддерживать огромные и всё возрастающие расходы. Если бы международная обстановка неожиданно потеряла свою напряжённость, согласие налогоплательщиков поддерживать эти расходы, конечно, резко пошло бы на убыль».

Нападкам подвёргся также «произвольно установленный», по выражению сенатора Л. Джонсона, потолок государственного долга в 275 млрд. долл. Джонсон требовал отменить эти «ненужные финансовые ограничения» и увеличить на 1–2 млрд. расходы на срочные научно-исследовательские работы в области создания нового оружия. Отвечая ему, сенатор X. Берд, снискавший себе до этого репутацию главного проповедника политики экономии, поспешил от имени конгресса заверить Джонсона, что такие расходы, конечно, будут увеличены настолько, насколько это окажется нужным.

Но если появление первого советского спутника и повлекло за собой довольно неожиданные, на первый взгляд, последствия для военно-космических планов Соединённых Штатов, то есть привлекло внимание американских руководителей к более непосредственным и более жизненно важным, с их точки зрения, задачам — созданию межконтинентальной баллистической ракеты и преодолению ракетного разрыва между Советским Союзом и США, то это продолжалось весьма короткое время.

Заглушившие все крики о первоочередности ракетной программы не могли заставить надолго замолчать поборников военного проникновения в космос. Пренебрегая тем, что приходилось плыть против течения, они продолжали упорно твердить о военной опасности именно спутников. В своём стремлении убедить конгресс и всех американцев в реальности нависшей над страной угрозы стремившиеся в космос милитаристы зачастую прибегали к доказательствам совершенно нелепого, почти анекдотического свойства, производившим, впрочем, известное воздействие на психику обывателя.

С таинственными, пугающими намёками указывалось, например, что русские нарочно таким образом запланировали полёт своего спутника, что, хотя он и пересекает несколько раз в сутки территорию Соединённых Штатов, практически остаётся невидимым для американских военных наблюдателей, так как время его пролетов не совпадает с часами рассвета или сумерек.

«Большинство людей, — писала газета американских коммунистов «Дейли уоркер», — понимают, что спутник напевает песню мира и приглашает другие нации поддержать её припев». Но доводам среднего американца — «Они запустили эту штуку, ну и что из этого? Разве они собираются разбомбить нас завтра?» — милитаристами был противопоставлен целый арсенал фальшивых доводов, которые могло только изобрести сознание человеконенавистников.

Примечательно, что академику Благонравову, находившемуся в то время в Вашингтоне, был задан следующий вопрос: подтверждает ли он, что целью советской космической программы является достижение неограниченного контроля над всем миром. Отказ Благонравова согласиться с этим диким утверждением не обескуражил репортера, который тут же потребовал, чтобы советский учёный «по крайней мере признал», что страна, которой первой удастся послать на орбиту вокруг Земли космический корабль с человеком на борту, завладеет контролем над миром.

Доказывалось также, что советские спутники якобы являются первой опытной моделью космических устройств, которым предстоит стать составной частью так называемых «пассивных», то есть военно-разведывательных космических систем, «первым поколением» в ряду принципиально новых видов оружия будущего. В ближайшие годы, прогнозировал Вальтер Дорнбергер, возглавлявший ранее исследовательские работы по ракетной программе в фашистской Германии, а теперь подвизавшийся в качестве консультанта «Бэлл эйркрафт корпорейшн», Советский Союз должен запустить спутник с телекамерой на борту, который с военной точки зрения может стать идеальным разведчиком, способным обнаруживать все цели на территории Соединённых Штатов и сообщать о них русским. Вывод такого спутника на орбиту, указывала в своей редакционной статье газета «Вашингтон пост», даст Советскому Союзу возможность составить точную карту мира, необходимую для наведения на цель межконтинентальных баллистических ракет. «Очевидно также, — добавляла газета, — что запуск советского спутника имеет военное значение и с другой точки зрения: много ли теперь русским потребуется времени, чтобы послать на орбиту своих наблюдателей в космическом корабле?».

Милитаристы типа пресловутого генерала Гейвина, которых искренне удручала перспектива прожить жизнь без новой мировой войны, приходили к выводу, что, даже если Соединённые Штаты смогут в какой-то степени сравняться в будущем с Советским Союзом в области ракетных вооружений, они всё равно окажутся не в состоянии прибегнуть к ним для развязывания агрессивных действий, так как это неизбежно приведёт к ответному удару, следовательно, к уничтожению Соединённых Штатов. Таким образом, овладение космическим оружием, перенесение арены военных действий в космическое пространство становилось с их точки зрения единственной возможностью достичь успеха в новой войне.

Примечательно, что даже «Эйр форс мэгэзин» — фактический орган американских военно-воздушных сил, большинство высших офицеров которых продолжало отстаивать позицию о решающей роли стратегической авиации, выступил в защиту тезиса о жизненной необходимости создания космических систем вооружений. Хотя военные возможности космических устройств всё ещё не столь ясны, как ракетного оружия, указывал журнал, Соединённые Штаты должны немедленно принять не менее напряженную программу и в этой области, так как «смелое проникновение в космическое пространство с открыто выраженными военными целями, как это ни парадоксально, может оказаться кратчайшим путём к установлению контролируемого мира во всём мире».

Высмеивая тех, кто видел в межконтинентальной баллистической ракете идеал «абсолютного» оружия и действовал по принципу: «Кто из нас не согласился бы променять весь космос на вдвое большее число надёжных межконтинентальных баллистических ракет, чем их имеется у Советского Союза?», фон Браун в своих показаниях перед сенатской подкомиссией по военной подготовленности говорил, что люди такого типа просто лишены воображения и чувства предвидения, близоруко ставят себе в виде конечной цели то, что на деле должно стать только началом в длинной цепи создания новых систем вооружений.

Проникновение в космическое пространство, по мысли сторонников такого подхода к проблеме, не должно было ограничиваться созданием только военно-разведывательных или других военных систем, возможность осуществления которых можно было более или менее реально предвидеть на основе уже достигнутых общим ходом мирового технического прогресса данных. Концентрируя усилия в этом направлении, указывали они, необходимо не забывать и о космических исследованиях, которые если и не обещают сейчас, то могут в дальнейшем принести баснословные военные «дивиденды».