Чужие люди

Ли Бреккет

Чужие люди

Я бежал сквозь дождевую завесу вниз по склону Оленьего Рога с мальчиком на руках. Зеленые молнии сверкали между деревьями. Молнии над Оленьим Рогом — дело вполне привычное, но эти были нечто совсем иное. Бесшумно прорезая облака, они пролетали низко, обшаривая ущелья, поросшие кустарником, и влажные долины, наполненные ежевикой и ядовитым плющом. Тонкие, зеленые, голодные змеи, они словно кого-то искали.

Я знаю, они искали мальчика, с которого все это началось.

Он заглядывал мне в лицо, прильнув к моей куртке, точно лемур, в то время как я опрометью бежал вниз по склону. Глаза у него были цвета меди. Сейчас в них светился страх, но не смутный, как можно было ожидать от ребенка его возраста, а осмысленный. Мальчик допытывался своим нежным и пронзительным голоском:

— Зачем хочут нас убить?

— Не бойся, — говорил я и все бежал и бежал, преследуемый зеленой молнией.

В эту историю я оказался втянутым благодаря доктору Каллендеру, окружному инспектору здравоохранения. Меня зовут Хэнк Темпл, я редактор, владелец, очеркист, репортер и наборщик газеты «Известия Ньюхейла», выходящей в Ньюхейле и обслуживающей весь окружающий его горный район. С доктором Каллендером и шерифом Эдом Беттсом мы старые друзья. Однажды жарким июльским утром у меня зазвонил телефон. Звонил доктор, который говорил таким голосом, как будто был чем-то ошеломлен.

— Хэнк? — сказал он. — Я в больнице. Не хочешь ли забежать сюда на минутку?

— А кто ранен?

— Никто. Просто я подумал, что кое-что может заинтересовать тебя.

Доктор был осторожен, потому что все, что говорится по телефону в Ньюхейле, становится общественным достоянием. Но в его голосе звучала такая тревога, что у меня побежали мурашки по спине.

— Конечно, зайду, — сказал я. — Прямо сейчас.

Ньюхейл — маленький высокогорный городок. Он расположен в верхней долине Аппалачей и представляет собой беспорядочное скопление старых красных кирпичных зданий с арками на тонких деревянных столбах и новых каркасных домов, скучившихся вокруг приземистого здания местного муниципалитета. Город делится пополам горной рекой. Сыромятня, мельница да кое-какие шахты поблизости — вот главные достижения местной промышленности. Линия гор тянется от хребта Танкхэннок на востоке и уходит вверх к Козьему Холму на западе. Над всем господствует Олений Рог, окутанный туманом облаков.

Ни больших денег, ни хоть какой-то славы невозможно добиться в Ньюхейле, но были причины, заставляющие меня жить здесь. Девушка, на которой я хотел жениться, не могла понять их, ведь довольно трудно объяснить женщине, почему вы предпочитаете шесть полос газеты маленького городка, принадлежащих вам лично, объемистой «Нью-Йорк Таймс», где вы всего лишь сотрудник. Я оставил всякие попытки ее убедить, и она вышла замуж за одного типа в сером фланелевом костюме, и теперь всякий раз, когда я берусь за удочку или охотничье ружье, я радуюсь за нее.

Больница у нас солиднее, чем можно было бы ожидать, потому что она обслуживает почти весь округ, расположена больница на вершине Козьего Холма, достаточно далеко от сыромятни, и представляет собой старое здание с двумя флигелями, пристроенными позже. Я застал доктора Каллендера в его кабинете с Боссертом. Джим Боссерт — постоянный практикующий врач больницы, молодой парень, который, как говорится в старой пословице, знает больше, чем может стащить осел. В то утро он выглядел так, как будто не был уверен, как его зовут.

— Вчера, — сообщил доктор, — одна из девиц Тэйта принесла своего ребенка, маленького мальчонку. Меня не было, я проверял колодцы около Пайнкреста. Но я его видел раньше. Очень симпатичный парнишка.

— Развитый, — сказал Боссерт, нервничая. — Слишком развитый для своих лет. И физически тоже. Отличная мускулатура. А цвет кожи…

— Что же в нем особенного? — спросил я.

— Что-то странное. Сам не понимаю. Парнишка выглядел так, словно его пропустили через мясорубку. Его мать сказала, что другие ребята напали на него и избили и что он не вставал с постели несколько дней, так что она решила отнести его к нам. Ей самой-то от силы девятнадцать. Я сделал рентген.

Боссерт взял со стола два снимка и сунул мне. Руки его дрожали.

— Я сам себе не поверил. Подождал Каллендера, чтоб он тоже взглянул.

Я посмотрел на снимки. Они изображали маленький хрупкий скелет и обычные контуры внутренних органов, и только после того, как я вгляделся как следует, я заметил в них нечто необычное. Во-первых, было слишком мало ребер. Сочленения суставов выглядели странно Даже на мой взгляд профана, а сами органы были безнадежно перепутаны.

— Некоторые органы, — сказал доктор, — мы не можем даже определить. Среди них есть такие, которых мы никогда раньше не видели и о которых понятия не имеем.

— И все-таки ребенок с виду вполне нормальный, — сказал Боссерт. — И исключительно здоровый. Он должен был получить серьезные повреждения после этого избиения, а он только чуть-чуть прихворнул. Тело у него, должно быть, гибкое и упругое, как стальная пружина.

Я положил снимки обратно на стол.

— Но ведь существует обширная литература по анатомическим аномалиям.

— О, да, — ответил доктор. — Двойные сердца, перевернутые желудки, лишние руки, ноги, головы — почти любое отклонение, какое только может прийти на ум. Но не такое, — он склонился над снимками и постучал по ним пальцами. — Это не отклонение от чего-то. Это нечто отличное от всего. И это еще не все.

Он придвинул ко мне микроскоп.

— Вот, Хэнк. Образец крови. Джим пытался определить группу. Мы не смогли. Такой группы не существует.

Я уставился на них. Их лица горели, глаза сверкали, они дрожали от возбуждения, и внезапно до меня тоже дошло.

— Постойте-ка, — сказал я. — Вы хотите мне сказать…

— Это нечто, — сказал доктор Каллендер, — нечто такое…

Он тряхнул головой. Я увидел в его глазах отблеск славы. Я увидел, что Каллендер стал десяти футов ростом и стоит на пьедестале из медицинских журналов. Я увидел, как он обращается к затаившей дыхание аудитории. То же самое я прочитал в глазах Боссерта.

У меня были свои планы на этот счет. «Известия Ньюхейла», внезапно прославившиеся среди всех газет, и некий Генри Темпл, со скромным достоинством отвешивающий поклоны при вручении ему Пулитцеровскои премии за журналистику.

— Здорово, — сказал Боссерт. — Ведь этот мальчишка не урод. Он — нечто новое. Это какая-то мутация. Почти новый вид. Одна только группа крови…

Кое-что пришло мне в голову, и я перебил его.

— Послушайте, — сказал я. — Вы уверены, что не допустили ошибки или чего-то в этом роде? Как же может кровь мальчика так сильно отличаться от крови его матери? — Я поискал подходящее слово. — Несовместимость. Он не мог бы родиться.

— Тем не менее, — мягко сказал доктор Каллендер, — он родился. И тем не менее такой группы не существует. Мы ее исследовали — и вместе, и поодиночке. Будь любезен, пойми хорошенько, о чем мы говорим, Хэнк. Кровь мальчика, вероятно, была совместимой с кровью его матери. Может быть, это более развитый тип. Универсально совместимый! Это только одна из многих деталей, которые надо изучить и проверить.

Он снова взял рентгеновские снимки и посмотрел на них с выражением священного экстаза в глазах.

Я зажег еще одну сигарету. Теперь руки у меня дрожали, как у них. Я наклонился вперед.

— Хорошо, — сказал я. — Что нужно сделать в первую очередь?

Автофургончик доктора, на котором было написано «Окружная служба здравоохранения», пыхтел и подпрыгивал на поворотах крутой грязной дороги. Джиму Боссерту пришлось остаться в больнице, а я сидел рядом с доктором, сгорбившись и потея от нетерпения. Дорога шла вверх, огибая хребет Танкхэннок. Справа от нас тянулись в гору густые леса, а слева густые леса шли книзу. Олений Рог висел на севере, как занавеска.

— Надо поосторожнее, — говорил доктор. — Я отлично знаю этот народ. Если они поймут, что мы пытаемся из них что-то выудить, нам никогда не увидеть этого парнишку.

— Ты-то с ними столкуешься, — сказал я. — А кстати, никто не упоминал про отца мальчика? Он существует?

— Ты не знаешь девиц Тэйта?

— Нет. Я только проезжал через Ручей Опоссума.

— Значит, ты проезжал через него слишком быстро, — сказал доктор, ухмыляясь. — При всем при том они неплохие девчонки, — добавил он задумчиво. — Они мне по-своему нравятся. Двое из них даже состоят в законном браке.

Мы все еще неслись через жаркие зеленые тени, оставив далеко позади центры цивилизации вроде Ньюхейла, и наконец в отдаленном ущелье впереди увидели пасущееся на склоне немногочисленное худосочное стадо, а затем и сам поселок Ручей Опоссума.

В нем было четыре старых дома, расположенных вдоль берега ручья. На одном висела вывеска: «Бакалея», — и рядом горел газовый фонарь. На крылечке сидели два старика.

— Тэйты, — сказал доктор, глядя вперед, — живут не в самом поселке, а дальше.

Еще два поворота дороги, которая превратилась теперь в тропинку с двумя колеями, привели нас к деревенскому почтовому ящику с надписью «Тэйт». Дом, стоящий позади него, основательно обветшал, но в большинстве окон имелись стекла. Только труба наполовину обвалилась. Гнилые доски обшивки были залатаны кусками толя. В углу двора женщина стирала белье в старой оцинкованной лохани. На коньке крыши торчала телевизионная антенна. В загончике, справа от входной двери, похрюкивала свинья с поросятами, а сзади располагался амбар. Сквозь деревья виднелись хижина, обитая толем, и неказистый сарай — возможно, это были дома замужних дочерей. Сидевший в качалке на крыльце старик уставился на нас, и старая собака, лежавшая у его ног, тяжело поднялась и залаяла.

Мне хорошо известны семьи, подобные Тэйтам. Они заготавливают зерна ровно столько, чтобы хватило на прокорм свиньям, и срывают плодов не больше, чем чтобы съесть их за один раз. Молодые зарабатывают главный образом пушным промыслом во время охотничьего сезона, а старики — продавая лунный свет. Теперь у них есть электричество, и они могут позволить себе радио и даже телевизор. Горожане считают их ленивыми и неумелыми. На самом деле такая беззаботная жизнь им нравится, заниматься же тяжелой работой им, напротив, неинтересно — работа мешает им наслаждаться жизнью.

Наш фургончик въехал во двор и остановился. Собаки, дети и взрослые сейчас же заволновались.

— Вот он, — сказал мне доктор под их шумный галдеж и хлопанье дверьми. — Тощий малыш с рыжими волосами, спускается со ступенек.

Мальчик был действительно странный. У остальных Тэйтов волосы были прямые, светло-каштановые или же золотистые. Его волосы были густые и курчавые, и их рыжий цвет имел еще какой-то оттенок. В лучах солнца можно было даже сказать, что серебряный. У Тэйтов были голубые глаза. Его глаза были цвета меди. И я понял, что имел в виду Джим Боссерт, говоря про цвет его кожи. Тэйты были красивые и загорелые, и он тоже, но это была другая красота, другой оттенок загара.

Он был еще маленький. По сравнению с прочими детьми Тэйтов, мускулистыми и ширококостными, походка у него была легкая, уверенная и грациозная не по-детски; он выглядел как газель среди молодых коз. У него была узкая голова и высокий череп, глаза серьезные и не по летам умные. Только в линии рта было нечто детское, застенчивое и мягкое.

Мы вылезли из машины. Ребятишки — их было не меньше дюжины — остановились, как по команде, и начали изучать свои босые ноги. Женщина отошла от лохани, вытирая руки юбкой. Из дома показались несколько женщин.

Маленький мальчик остался около ступенек. Рука его была теперь в руке миловидной девушки. Судя по описанию Боссерта, это и была его мать. Возрастом чуть больше девятнадцати, красивая, с высокой грудью и широкими бедрами, она была одета в узкие джинсы и мужскую рубашку, в сандалии на босу ногу, и пучок светлых волос свисал ей на спину.

Доктор обратился ко всем, представив меня как друга из города. Они были вежливы, но настороженны.

— Я хочу поговорить с Салли, — сказал он, и мы переместились к крыльцу.

Я старался не глядеть на мальчика, чтобы блеском глаз не выдать своего интереса. Доктор был несдержан и прямодушен, и это могло помешать. Я чувствовал, как мурашки побежали у меня по коже, когда я придвинулся ближе к мальчику, — отчасти от возбуждения, отчасти от ощущения, что это существо, отличное от меня, другой биологический вид. На лбу у ребенка красовался темный синяк, и я вспомнил, что другие дети побили его. Не было ли причиной их возмущения его отличие от них? Неужели они чувствовали это отличие без анализа крови и рентгена?

Мутация. Странное слово. Еще более странно, что она проявилась здесь, в этих местах. Ребенок уставился на меня, и июльское солнце холодком обдало мне спину.

Доктор заговорил с Салли, и она улыбнулась. У нее была честная дружелюбная улыбка. Рот ее был широким и откровенно чувственным. Она выглядела неприхотливой и притягивала, как летняя лужайка. Интересно, что за странная причуда генетики сделала ее основательницей совершенно иной расы?

Доктор сказал:

— Это и есть тот мальчик, которого вы привозили в больницу?

— Да, — сказала она, — но теперь ему лучше. Доктор наклонился и заговорил с мальчиком.

— Ну, — сказал он, — а как же тебя зовут, молодой человек?

— Звать Билли, — серьезно ответил он дискантом, который звучал приятно, словно звенящие вдали колокольчики. — Билли Тэйт.

Женщина, отошедшая от лохани, сказала с нескрываемой неприязнью:

— И вовсе он никакой не Тэйт.

Она представилась как миссис Тэйт и была, очевидно, матерью и бабушкой этого многочисленного выводка. У нее недоставало большей части зубов, а на голове неопрятно торчали седые волосы. Доктор не обратил на ее слова внимания.

— Как поживаешь, Билли Тэйт? — спросил он. — И откуда у тебя такие славные рыжие волосики?

— От его папочки, — сердито сказала миссис Тэйт. — Оттуда же, откуда у него эта воровская походка и желтые глаза, как у паршивой собаки. Вот что я вам скажу, доктор: если увидите человека, похожего на этого мальчишку, скажите ему, чтобы он явился и забрал свое добро.

Гром, прогремевший на покрытой облаками вершине Оленьего Рога, прозвучал аккомпанементом, идеально подходящим к ее словам. Словно это раздался зловещий смех Бога.

Салли спрыгнула с крыльца и схватила мальчика на руки.

Я посмотрел на доктора, он посмотрел на меня, а Салли Тэйт закричала на свою мать:

— Нечего своим грязным языком болтать о моем ребенке!

— Так нельзя говорить с ма, — сказала одна из старших сестер. — Ведь она же права.

— А! — сказала Салли. — Ты так думаешь? — Она повернулась к доктору, щеки ее стали белыми, глаза горели. — Они натравливают своих детей на моего ребенка, доктор, и знаете почему? Завидуют. Мы у них в печенках сидим, потому что у них у всех дети — большие неуклюжие увальни, которые только и умеют, что жрать, и такие же прожорливые мужья, которые с ними обращаются как со свиньями.

Гнев ее в момент достиг апогея; было ясно — эта ссора продолжается давно, возможно с тех пор, как родился ребенок.

А может быть, даже раньше, судя по тому, что она сказала потом.

— Завидуете, — сказала она своим сестрам, обнажая зубы. — Да уж, каждая из вас просто из кожи лезла, чтобы попасться ему на глаза, но на сеновал он позвал меня. Меня! И если он когда-нибудь вернется, то спать будет со мной и так часто и долго, как он этого захочет. И пусть кто-нибудь только попробует сказать что-нибудь плохое о нем или о ребенке!

— Вы говорите, — произнес доктор, не обращаясь ни к кому в отдельности, — что мальчик очень похож на своего отца?

— Точная копия, — нежно ответила Салли, целуя рыжие локоны с таким странным серебристым оттенком. — Конечно, хотелось бы снова увидеть этого человека, плевать мне, что они там говорят, доктор. Я вам скажу, он был красивый.

— Красивый тот, кто поступает красиво, — пояснила миссис Тэйт. — Нехороший он был, я сразу поняла, как его увидела.

— Что ты, ма, — сказал мистер Тэйт, — да ты у него из рук ела! — Смеясь, он повернулся к доктору Каллендеру: — Она бы сама на сеновал с ним пошла, если бы он ее попросил, факт! Разве не так, Гарри?

Гарри ответил, что так, и все засмеялись.

Миссис Тэйт с яростью произнесла:

— А вы, мужчины, лучше бы добились, чтобы ваш папочка делал что-нибудь для семьи, а не устраивали бы дурацкие представления перед чужими людьми.

— То есть, — сказал мистер Тэйт, — лучше бы нам всем стирать свое грязное белье при людях, которых это не касается. — Он вежливо повернулся к доктору: — Наверно, у вас была какая-то причина, раз вы сюда приехали. Может, я чем могу помочь?

— Так вот оно что, — неуверенно произнес доктор и посмотрел на мальчика. — Вы говорите, он в точности похож на отца?

«Раз так, — подумал я, — какая тут может быть мутация? Мутация — это нечто новое, отличное от родителей. Если он — точная копия, то его строение и цвет передались по наследству. А если строение и цвет наследственные, возможно, группа крови и внутренние органы…»

На Оленьем Роге снова загремел гром. И я подумал: «Значит, его отец тоже мутация». А доктор спросил:

— Кто же был этот человек, Салли? Я всех в этих горах знаю, но никогда не встречал никого, кто бы соответствовал этому описанию.

— Его зовут Билл, — сказала она, — так же, как мальчика. Фамилия — Джонс. Так он говорил.

— Врал он все, — сказала миссис Тэйт. — Он такой же Джонс, как и я. Это-то мы выяснили.

— Как он сюда попал? — спросил доктор. — И откуда? Он что-нибудь говорил об этом?

— Он сюда приехал, — сказала миссис Тэйт, — в грузовике от какой-то мастерской электроприборов — кажется, Гровера в Ныохейле. Он говорил, что это новая мастерская, что они осматривают все телевизоры в наших местах и предлагают бесплатную починку и настройку, если обойдется меньше пяти долларов. Это для рекламы фирмы. Так что я дала ему посмотреть наш телевизор, и он почти час с ним провозился и ни цента не спросил. Телевизор после этого работает хорошо. На том бы дело и кончилось, да Салли все вертелась у него под ногами, вот он ее и приметил. Начал ездить да ездить — и вот видите, что получилось.

Я сказал:

— Никакой мастерской Гровера в Ныохейле нет. И никогда не было.