Украиский гамбит. Война 2015

Костя остался один. Он понянчил руку, а потом дал две короткие очереди (как его учил Сарайкин), по окнам и стал ждать, что же произойдет дальше. А дальше двери внезапно распахнулись и из здания выскочили несколько человек и пересекли дорогу. Все произошло так быстро, что Костя не успел среагировать. Он принялся клясть и ругать себя, полагая, что погубил все дело. Потом там, куда они побежали, грохнула граната и сразу еще одна и еще. И повинуясь какому-то странному велению, Костя сделал еще две очереди по две пули вдоль улицы, туда, куда по его представлению убежали люди, и тут у него кончились патроны в рожке. Выстрелы его считать никто не учил. А оказывается надо — надо считать каждую пулю. Он ловко перезарядил автомат, клацнул затвором и услышал, как издали ругается Игорь:

— Мать твою!.. Чего ты там валяешься?! Уходим!

И только тогда сообразил, что ни черта не соображает в тактике боя. Ему стало стыдно, как бывает стыдно за явный промах. Он вскочил и побежал к своим. В него никто не стрелял. Это-то и было обидно. Хотя бы пальнули для приличия, мечтал он, подбегая к фургону.

Они уже сидели внутри. Игорь даже задрал ноги и во всю травил байки, а Елизавета вцепилась в него, как преданная кошка, и глядела, как показалось Косте, во все свои прекрасные черные-черные глаза. Игорь обнимал ее правой рукой, а левой — отчаянно жестикулировал. Естественно, байки касались войны.

— Ты где шляешься? — с усмешкой осведомился он. — Услышал гранаты — уходи. Чего ждать?

— Я не понял… — признался Костя и покраснел.

Он всегда краснел, когда попадал впросак. Девушкам, как ни странно, это нравилось, поэтому в женской среде телестудии его считали не особенно настойчивым и неагрессивным.

— А когда поймешь, поздно будет. Впрочем, за того мужика тебе отдельное большое спасибо. Они ж мне не давали башки поднять, а он как раз на меня вышел, я бы не успел.

Сашка завел машину, и они выехали на Университетскую, а Костя включил радио:

— О! — воскликнул Сашка, — Заработало! О! Киев взяли!

— Кто, наши?! — оживился Игорь и даже отстранил Елизавету, которая мурлыкала на его широкой груди.

— Если бы! А то поляки — вошли! — непонятно почему хихикнул Сашка.

Плакать надо, подумал Костя.

— Сдали Киев. Боятся, что мы возьмем, — резюмировал Игорь.

— О-о… — снова послушал Сашка. — Протекторат объявили.

— А что такое протекторат? — спросил Игорь.

— Это когда слабая страна, формально сохраняя некоторую самостоятельность во внутренних делах, фактически подчинена более сильной стране, — объяснила Елизавета.

У Кости даже зашевелились уши. Он так и хотел бросить удивленный взгляд на Завету, но сдержался. Много чести, подумал он, ну их этих красавиц, а если они умные, то это вообще черти что!

— Ого! — тоже удивился Игорь то ли тому, что его подружка такая начитанная, то ли тому, что объявили протекторат. — Это значит, пожертвовали властью, ради политики. Какой-то сплошной украинский гамбит.

— Ну все, — сказал Костя, — сбылось пророчество Кейси.

— Какой пророчество? — спросил Сашка.

— Кончилась Украина на двадцатом годе, — резюмировал Костя.

— Все не так, — пояснил Игорь, — украинская армия не хочет обслуживать продажную верхушку наци, поэтому и 'попросили' поляков, а армию разоружают. О! Братья-грузины батальон прислали.

— Ага… и венгры полезли… о и словаки зашевелились… — комментировал Сашка звуки из приемника. — Молдавия заикнулась о каких-то землях… как о собственности. Румыния проводит паспортизацию населения прилегающих территорий. Поляки вспомнили резню в Волыни в тысячу девятьсот сорок третьем году. Говорят, что УПА вырезала сто тысяч поляков.

— Ха-ха, — коротко произнес Игорь Божко.

— Зря смеешься, — сказала Завета.

— Почему?

— А вот еще… — оживился Сашка, — Украина — это польское слово и означает 'восточные пограничные земли'.

— Кто сказал?

— Радио. А вот еще, — Сашка покрутил настройку. — Аналитики ЕС считают, что Украина — важнейший вопрос национальной безопасности США.

— К бабке ходить не надо. И так все ясно! — в горячности заявил Игорь.

Костя заметил, что Елизавета даже немного обиделась на невнимательного Игоря. Плюсик мне, подумал Костя и подмигнул ей в зеркало заднего обзора. К его удивлению, она ему тоже моргнула без всякой заминки.

— Доктрина у них, пояс хотят создать 'Петля анаконды', — сказал Сашка. — Румыния претендует на Бесарабию, а Турция на Крым.

— Слетаются, как на падаль, — сказал Игорь, вспомнив наконец о Елизавете и усаживая ее к себе на колени.

Больше Костя на них не смотрел. Они ехали молча. Сашка Тулупов крутил приемник, а он, Костя, усиленно делал вид, что занят дорогой, хотя ему очень и очень хотелось взглянуть, что делается позади него.

***

Сабуров считался персоной нон-гранта. Въезд на территорию Украины ему запретили лет пять назад после серии репортажей из Севастополя. Кроме этого ему вменили сопротивление при задержании, якобы за разбитый полицейскому нос. На самом деле, его арестовали в гостинице — прямо на спящего надели наручники и увели в трусах. В изоляторе ему выдали засаленную до нельзя гимнастерку времен отечественной войны и рваные галифе, ходил он в старых шлепанцах на веревках. Естественно, брился он нерегулярно и кое-как. Поэтому вид у него уже через месяц был самый что ни на есть бомжовый — немытый, нечесаный и небритый. В баню, конечно, его не водили. Оставался только кран в камере, под которым он, кстати, и постирал гимнастерку. Все прелести превентивного заключения.

Украинские власти долго решали, что с ним делать. Посадить нельзя, потому что он ничего уголовного не совершил, отпустить просто так — значило признать слабости 'оранжевой' власти. Его прятали от журналистов, долго возили из тюрьмы в тюрьму. Как он потом узнал, мороча СМИ и дипломатам головы, объясняя, что такой-то никогда не въезжал на Украину или, наоборот, выехал, а мы знать ничего не знаем. Однажды в Ровенской тюрьме они все-таки ошиблись — сунули его, как обычно, не в одиночку, а в общую камеру. К этому времени Костя чувствовал себя в пенитенциарном заведении бывалым зеком, да и вид человека, явно вкусившего все прелести сидки, которому никто никогда ничего не передавал, но который не опустился, не пал духом, не ныл, не скули и ничего ни у кого не просил, внушало невольное уважение. А когда узнали, что он, вообще говоря, московский журналист и пострадал за ту же самую пресловутую свободу, которую очень и очень усердно навязывал Запад, и сидит без суда и следствия уже восемь месяцев, произвело на людей самое сильное впечатление. Человек, который первым вышел из камеры на свободу, позвонил по номеру, который дал ему Костя, и в Москве узнали, где его искать. Полиция, правда, спохватилась, перевела его в одиночку, но было поздно. Его еще две недели возили по этапам. Он успел побывать в Чернигове и Львове, но за эти две недели были задействованы такие силы, против которых 'оранжевая' украинская власть пресмыкалась, как собака перед палкой. В прессе писали: 'Германский канцлер, напомнила новоиспеченному украинскому президенту о том, что политика препятствования свободе слова и прессы противоречит соглашению об ассоциации между Украиной и ЕС'. Ну и много чего такого. В итоге, его постригли под ноль, побрили, сводили в баню и дали одежду с чужого плеча. Выдали даже пачку сигарет, правда, Костя не курил, зато обменял ее на два стакана крепкого чая с ложкой черничного варения.

До границы украинские спецслужбы везли его в наручниках, а передачу обставили так, словно он уголовный преступник: на голову натянули грязный черный мешок, который сдернули в самый последний момент — под взглядами фото- и телекамер и когда Ирка, повиснув у него на шее, заревела, как белуга. Вышло очень трогательно и сентиментально в стиле мыльных опер. Если бы не Ирка, он бы решил, что это еще одна из иезуитских провокаций спецслужб на глазах журналистов от 'наци'.

Было много шума на телевидении и в прессе, но, за неделю, как обычно бывает в таких случаях, сенсация с первых страниц газет переползла разряд текущих новостей и постепенно о ней забыли, а на родном телевидение забыли еще раньше. Неделю Костя привыкал к цивильной жизни без решеток и без вертухаев с оселедцем на голове. Неделю мама, которая приехала из Кемерова, откармливала его сибирскими пельменями и котлетами. И все равно Костя вышел на работу, исхудавший, как после Освенцима.

— Эко тебя! — воскликнул удивленно Вадим Рунов, завредакцией военного канала, и с истинно солдафонским юмором добавил: — А ведь могли и убить!

— Запросто, — согласился Костя, потонув в медвежьих объятьях друга. — Но ведь не убили.

— Повезло, — отпустил его Рунов.

— Повезло, — согласился Костя.

— Ну так-к-х-х… это надо отметить! — Рунов потянулся за коньяком.

Почему-то с того дня Костя перестал ходить на корпоративные вечеринки. Ему разонравились бессмысленные толкучки, лицемерие приятелей, сплетни, женщины с искусственными формами, жирные дяди и их тощие подруги, возомнившие, что они ухватили судьбу за хвост. Ему также не нравилось, когда на него смотрели сверху вниз или, наоборот, заигрывали сверх меры. Приятели, с которыми можно было скоротать время, его больше не интересовали, как, впрочем, и подружки, склонные говорить по утру: 'Позвонишь мне, милый?..' Вначале все недоумевали, а потом принялись злословить о том, что после тюрьмы он малость сдвинулся на работе и погряз в самоанализе, не посттравматический это синдром? А он вдруг понял, что смысл жизни совсем в другом и хватался за любую командировку, лишь бы не сидеть в душной студии.

Это было то время, когда америкосы во всю хозяйничали в Крыму, а российский флот, стоящий в Севастополе, практически был в осаде. В самом же городе проводилось подавление оппозиции в широких масштабах. Москва же ограничивалась громкими заявлениями. События развивались стремительно. Грузия вывела свой вшивый флот и поставила его на виду у российской эскадры. К Дарданеллам приближался шестой американский флот. И тогда наши бабахнули так, что грузины отправились принимать сероводородные ванны, а пиндосы лишились своего авианосца и умылись черноморской грязью: их трупы еще долго выбрасывали волны на низменный берег Тамани. Пролив Босфор завалили ядерными минами. Черное море сделалось большой, глубокой лужей. Американцы таки взорвали трубу 'Южного потока', и нефть долго полыхала у берегов Болгарии.

Костю Сабурова даже сравнивали с новым Гонгадзе. Когда он сидел свои два месяца в тюрьме Севастополя, ему не раз намекали, что он может разделить судьбу этого журналиста. Конечно, но понимал, что его пугали, что слишком большие силы были заинтересованы в его освобождении. Но чем черт не шутит? Отведут на берег моря, шлепнуть и кинут в воду. Скажут, что утонул при бегстве. Даже когда его этапировали в 'Казачью лопань', он не предполагал, чем все кончится. Вначале он не знал, куда его везут в плотно запечатанном вагоне — на восток или на запад. Потом уже по солнцу сориентировался.

Поэтому в Москве Костя все время ощущал на себе груз этой давней истории. Но когда ему предложили возглавить группу, которая направлялась в восточную Украину, где назревали военные события, он не минуты не колебался. Правда, Ирка испугалась и долго плакала в последний вечер. И ночь у них получилась скомканная в прямом и переносном смысле. В прямом — потому что от простыней ничего не осталось, а в переносном — потому что они просто не выспались от ее истерик, любви, секса и слез.

Утром Костя сбежал с громадным облегчением. А теперь все время думал о Ирке. Женить или не женить? Черт его знает? — думал он. Вроде как она искренна и любит меня до безумия. А с другой стороны… Его пугала Иркина способность к сценам, хотя ее шикарный ноги, похожие на тюленей, ему по-прежнему нравились. Может, постепенно переделаю под себя, наивно думал он. Надо основательно почитать Фрейда и Юга, в универе я как-то пропустил этих авторов. Почему-то он был уверен, что классики психоанализа помогут ему разобраться в личной жизни.

***

Бензин слили из 'BMW', и Костя, который плохо знал город, то и дело спрашивал у Игоря, куда рулить.

Инстинктивно Игорь Божко стремился отъехать от квартала ППУ подальше. Черт знает, может, у них там снайперы сидят? — подумал он, крутя баранку. Поэтому они рванули в сторону улицы Артема, выскочили напротив стадиона 'Локомотива' и свернули направо в центр. Дорога оказалась свободной, хотя две недели назад пиндосы здесь учинили большую пробку автомобилей и сожгли же ее с удовольствием. Теперь об этом напоминали лишь груды искореженного металла на тротуаре под обгорелыми тополями да выбитые окна в домах справа. Памятник Бубке устоял.

На пересечении с проспектом Мира, как раз там, где с одной стороны находилась кафешка 'Украинские стравы', а по диагонали от него стояла 'Царь-пушка', когда, казалось, что опасность миновала и можно вздохнуть с облегчением, их нагнал черный 'джип-чероки' и с пронзительным визгом перегородил дорогу.

— Черт! — выругался Костя.

Его заслуга состояла в том, что он не заглушил двигатель и что 'газель' стала боков по отношению к 'джипу', а это давало некоторое преимущество в плане обзора. Видно, те, кто сидели в 'джипе' были очень уверены в себе.

Все застыли, как парализованные, в ожидании развития событий. За тонированными стеклами ничего не было видно. Однако как только передняя дверца со стороны пассажира с щелчком приоткрылась, Игорь ударом ноги распахнул боковую дверь и высунул ствол ПКМ, клацнув при этом затвором. Сашка судорожно дернулся со своим АК-74М. Но Игорь зло и резко произнес:

— Сиди, не рыпайся!

Костя бросил взгляд на зеркало заднего обзора: Елизавета, кусая губы, забилась за ящик в углу, Игорь, сидел, упершись ногами в стенки салона и у него было хищное лица с нехорошим оскалом, как у хищного зверя. Сейчас он их всех убьет, на фиг, понял Костя.

Дверь 'джипа' все-таки открылась, и из-за нее появился тот, кого он ожидал увидеть меньше всего — начальник следственного отдела Каюров, который участвовал в допросах, когда Костя сидел в сизо Севастополя.

— О! — воскликнул Каюров, но из-за капота не вышел, заметив Игоря с пулеметом. — Старые знакомые! А я думаю, кто здесь партизанит?! Чувствуете себя здесь, как в Крыму?

— Вы здесь тоже сидите, как на вулкане! — ответил Костя, приоткрыв дверцу. — Похоже, ваша власть кончилась.

— Ну, это мы еще посмотрим, — заметил Каюров. — А пока надо ответить за нападение на государственное учреждение.

Каюров был толстым, лысым, короткопалым якутом, с круглой, как блин, лицом держиморды. Он между делом любил пошутить насчет моря, побега и пули в затылок, и был ярким представителем этномутантов, которые быстренько приспособились к фашиствующей власти и плохо говорили даже на украинском суржике. В основном его интересовала идея ассимиляция русских, как к этому относятся в России и насколько далеко можно зайти в этом вопросе, чтобы ее не раздражать. Помнится, они даже поспорили об Иванах, не помнящих родства своего. Каюров выразил мнение, что для этого потребуется два-три поколения этномутантов, и дело будет в шляпе.

— Но это же не менее ста лет, — сказал Костя.

— Мы ускорим процесс.

— Каким образом?

— Не важно, но ускорим. А антирусинам мы дадим то, чего у вас нет!

— Чего же?

— Крепкую руку.

— А кто не захочет?

— Кого-то купим, кого-то запугаем, а для остальных: чемодан-вокзал-Россия, или смерть на оккупированных территориях. Евреев тоже можете забрать к себе. Они нам не нужны.

— А они у вас и не остались, — парировал Костя. — Где они? Ау, украинские евреи!

— Не передергивайте, — нервно сказал Каюров и щека у него дернулась.

Должно быть, он, как все ренегаты, ненавидел весь белый свет.

— А то что?

— Ничего. Потребуем наши Кубань и Ростов! И что вы будете делать?!

— Неужели вы собрались воевать с Россией? — удивился Костя.

— К тому времени мы будем ядерной державой, за нами будет НАТО и весь демократический мир!

— То есть вы хотите построить фашизм в отдельно взятом государстве?

— Что-то вроде этого, — нехотя согласился Каюров.

— Где это я уже слышал, — насмешливо сказал Костя, — только там речь шла о коммунизме.

Однажды Каюров проговорился, что является членом СНА и что передавал свой опыт ведения допросов в летних лагерях боевиков.

Теперь он стоял за капотом машины и напоминал о том, что надо ответить за нападение на госучреждение.

— Пошел… пошел… — не выдержал Игорь. — А то продырявлю!

Он, как всегда, стал заводиться с оборота.

Костя совершенно случайно бросил взгляд на зеркало бокового обзора: со стороны разбитой кафешки 'Украинские страви' крался человек с оружие в руках. Костя чисто рефлекторно захлопнул дверь и переключил на заднюю передачу. Хорошо, что не заглушил двигатель. Шины взвизгнули, когда он сдал круто влево, выворачивая руль. Сашка Тулупов, качнувшись вперед, снова ткнулся лбом в ствол автомата. Одновременно, как сумасшедший, в руках Игоря загрохотал пулемет и на пол градом посыпались дымящиеся гильзы. По салону словно ударил град, а в лобовом стекле возникло несколько дырок, и оно пошло трещинами. Но Косте было не до этого — единственное, чего он боялся — налететь на бордюр и перевернуться, да и опыта движения задним ходом у него было совсем мало. Но им повезло. Они не наскочили ни на бордюр, ни на ржавые остатки машин. Кажется, даже, что Костя сшиб нападающего, потому что раздался сильный удар, и стрельба прекратилась.

Сашка Тулупов догадался прикладом выбить переднее стекло и стал палить почем зря длинными очередями в стремительно уменьшающийся 'джип'. Едва ли он в него попал, но зато заставил людей рядом с ним упасть на землю.

— А ну! — Игорь выставил на капот сошки ПКМ и, в тот момент, когда Костя, остановился напротив 'Локомотива', чтобы переключить передачу и развернуться, разрядил в перекресток остаток обоймы.

После этого инцидент можно было считать исчерпанным, потому что со стороны черного 'джипа' больше не раздавалось выстрелов. Впрочем, Косте было не до этого. К 'джипу' бежали сбегались какие-то люди, и надо было побыстрее уносить ноги.

Бардак в этой стране имел и очевидный плюс — ездить можно было даже без номеров. Как Сашка ни сопротивлялся, а Костя еще три недели назад заставил его снять московские номера и замазать белой краской огромные буквы на стенках салона: 'Телевидение Рен-тиви', потому что каждый уважающий себя 'наци', а тем более узколобый этномутант считал своим долгом выстрелить по машине с такой рекламой. Не любили 'наци' телевидение. Не любили. Этномутантам было все равно, кого убивать. На то они и этномутанты. А это означало, что ожесточение достигло предела, думал Костя, крутя баранку и ожидая новых выстрелов. Но было тихо, только ветер, врывающийся в машину свистел в дырках от пуль и осколков.

На свой страх и риск, Костя проскочил через дворы, и через минуты три они уже беспрепятственно проскользнули мимо университета и вереницы троллейбусов в сторону парка, и только на Щорса он заметил что-то неладное и остановился. Игорь был ранен. Нетяжело, но крови было много. Пуля прошла слева от шеи и зацепила мышцы.

— Зашивать будешь? — спросил Игорь страдальческим голосом.

— Можно скобы наложить, — встряла Завета.

— Там у тебя сущая ерунда, — сказал Костя таким тоном, словно зашивал раны на людях всю жизнь. На самом деле, его опыт ограничивался операцией на любимой собаке и двухнедельными курсами по скорой помощи, которые он прошел перед самым отъездом на Украину.

— Учти, я плохо вид крови переношу. Меня и в Афгане выворачивало наизнанку.