Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Невозможно остановиться - Анатолий Самуилович Тоболяк на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

А Фая, которая слева, предлагает выпить. Фая неутомима в этом смысле. Она, может быть, талантливей в этом смысле, чем я и Суни вместе взятые. Так я думаю. Думаю также, что счет рюмкам уже потерян, восстановить его трудно. Думаю, что и не надо восстанавливать, ни к чему. Думаю: с кем же я сегодня попаду домой, если именно домой, и что я буду делать, если попаду. Положусь, думаю, на судьбу. Судьба не подведет, укажет правильный или неправильный путь. Правильное или неправильное направление. Прошло время осмысленных решений, думаю. Странгуляционная полоса на шее, смутно думаю, это вам не хрен собачий. Вообще, много о чем думаю, положив одну руку на коленку справа, горячую, а другую — на коленку слева, тоже горячую. Думаю: чья же горячей? У обеих высокая температура, может быть, под сорок градусов, хотя одна коленка круглая (Суни), а другая острая (Фаина). Поглаживаю, успокаиваю их, как больных. Нет ни одной секунды, чтобы о чем-то не думал. При этом вижу, что зеленоглазую заговаривает молодой плечистый программист; она улыбается; он наливает ей вина, они пьют. Думаю: это несправедливо. Ладно, думаю, она еще не моя жена, мы еще не расписаны. Убираю руки, чтобы взять рюмку и вилку. Пьем втроем. Стол разбился на суверенные группки. Суверенные, возбужденные разговоры. А я думаю: бедные звезды, под которыми мы родились! Жаль мне их, мы их неудачные, дебильные дети. Пью один — за звезды.

Теодоров спивается, сердито думает именинник Иван Медведев. (Я думаю, что он так думает). Проводит над собой опыты который год. Пытается доказать, что его мозги и плоть сильней спиртовых градусов, а не замечает, болван такой, что попал в зависимость от винно-водочной промышленности. Вот опять хряпнул рюмку, какую по счету? Плюет на свое здоровье. Мне бы такое здоровье, я бы его берег, как невесту! А тут, как ни остерегаешься, преследуют недуги — астма сволочная, радикулиты, остеохондрозы. Заберешься на женщину — боишься раздавить. Вместо удовольствия одышка. А он спивается, но своего не упускает: две по бокам, третья на примете. Всегда был такой, еще в школе: никаких ограничений, никаких красных огней, одни зеленые. Вот эта любовная история с практиканткой в девятом классе… все мы ахнули, когда открылось. А побег из дома в восьмом — тоже наделал шуму. Первая женитьба сразу после десятого… А эти безумные странствия по стране, на кой они? — думает Иван. (Я за него думаю). За что же я его люблю? — недоумевает Иван, косясь на меня. В нем есть абсолютно все, что мне, в общем-то, ненавистно: легкомысленность, бессистемность, пренебрежение к жизни. Мало того, что свой небольшой природный дар не развил полностью, свирепеет и пыхтит Иван, а сколько других душ погубил, сам того не замечая! Клавдия, на что терпеливая, и та не выдержала… обрыдло ей стоять по ночам у окна и ждать, ждать, ждать, когда он вернется домой. Мне бы такую жену! — тяжело думает Иван, косясь на свою Нину. Эта только и умеет, что пироги печь да спицами мелькать перед телевизором. А мне уже сорок, вспоминает и пугается Иван. И поворачивается к усатому щеголю Малькову (вот кто понятен, вот кто духовно близок!). И говорит, я полагаю, следующее:

«Надо взяться за Теодорова. Спивается гад».

А Малек, поверхностно пьяный, отвечает, видимо, так:

«Возьмись. Я не возьмусь».

«А почему?» — не понимает Иван.

«А потому, что бесполезно, — отвечает веселый гинеколог. — Проще его отравить, чем перевоспитывать».

«М-да, — мдакает Иван. — Целенаправленный он, это верно. Да ведь жалко. Губит себя».

«Не больше, чем мы себя, Ванюша».

«Мы-то вроде нормальные».

«Вот-вот! — соглашается Мальков. — То-то и оно!»

И, бросив на меня взгляд, думает:

«Хорошо сидит. Я бы тоже не отказался. Вот уедет Жанна в отпуск, дам жару. Надоело их только лечить. Они же не только для лечения созданы».

«Не мечтай, одна не уеду! — думает Жанна. — А уеду, тоже скучать не буду. Не один ты, Витенька, любимый, такой красавчик».

И другие тоже что-то думают. Нет ни одного, кто бы что-нибудь не думал, вот что поразительно. Зеленоглазая наверняка думает, что я думаю о ней. Она размышляет: может быть, есть смысл приветить этого литератора, о котором столько говорила Жанна. Писатель все-таки, грамотный. Есть в нем что-то человеческое. Хотя вкус не ахти, каких подержанных красоток на себя навешал! Да и сам потравлен жизнью… седой уже частично, но судя по всему, еще не списал себя в архив.

На этом я временно прекращаю думать и даю знак Малькову — он встает.

Отходим в сторону, благо комната большая, закуриваем. Мальков поверхностно, легкомысленно пьян.

— Ну как? Приценился? — интересуется он, белозубо улыбаясь.

Я хмурюсь. Не нравится мне этот вопрос.

— Циник ты, — отвечаю. — Всегда им был с младых ногтей. Я даже не знаю, как ее зовут.

— Проще простого. Лиза.

— С такими именами никогда не встречался. Иностранка?

— Ага. Семенова. Прибыла на практику из МГУ. Жанна ее натаскивает. Говорит, что небесталанна. Бойкое перо. В общем, по твоей части.

— Много ты понимаешь… — еще сильней хмурюсь я.

— Как вообще-то дела? — кладет он мне руку на плечо. — Давно не виделись. Как дочь? Встречаешься?

— Изредка. Когда трезв.

— А зачем пьешь?

— Глуп ты, — говорю, — если задаешь такие вопросы.

— Ну, извини.

Я смотрю куда-то вдаль, мимо него… Я даже что-то вижу там, вдали.

— Вчера, знаешь, — сообщаю задумчиво, — я чуть было не повесился. Оставалось несколько минут до вечности. Но помешали соседи.

— За долгами пришли?

— Может быть, я вскоре повторю. Но это не так легко, как кажется. Надо сосредоточиться.

— Сообщи когда — приду посмотреть, — улыбается Мальков. Не верит, значит, в серьезность моих намерений.

— Малек не верит в серьезность моих намерений, — делюсь я обидой с подходящим белогрудым Иваном Медведевым, именинником.

— А что у тебя за намерения, — пыхтит он, — могут быть? Бросаешь кирять?

— Это само собой. Я вчера пытался повеситься. Но не получилось. Помешали соседи. Думаю повторить попытку.

— Нас пригласи, поможем, — отвечает Иван подобно Малькову. — Как жратва? Как питье? Хватает?

— Спасибо тебе, Ваня, толстячок ты наш, родись почаще, — высоким голосом хвалит его Мальков, оглаживая ему живот.

— Технически это несложно, — не теряю я тему. — Крюк да веревка. Но надо настроиться, сосредоточиться.

— На что настроиться? На чем сосредоточиться? — кричит веселая, смазливая Жанна Малькова, подбегая, создавая горячий ветер вокруг.

— Я рассказываю, Жанна, этим двум жизнелюбам, что вчера пытался повеситься.

— Ой, как интересно! Ну и что?

— Помешали соседи.

— Вот негодяи!

— Но я, вероятно, попробую еще раз. Тебе, Жанна, я завещаю серебряную солонку. Дочери — неизданные рукописи. А этим двум — веник и половую тряпку. Больше у меня ничего нет.

— Спасибо тебе, Юрочка! Какой ты щедрый! — восхищается мной Жанна. И чмок — звонко целует меня в щеку, оставляя свой фирменный знак, который тут же стирает кружевным платочком.

Не понимают, не понимают. Я ухожу от них, пробираясь между гостями. Стол уже отодвинут в сторону, освобождено пространство для танцев. Музыка, музыка. Кажется, я иду твердо и прихожу вовремя, без опозданий. Тут у окна людно; многие то есть курят. Но та, что зовется Лизой, — светловолосая, как и была, зеленоглазая по-прежнему — стоит чуть в стороне, не принимая участия в общем разговоре.

— Меня задержали, — сообщаю я, приближаясь. — Много желающих поговорить. Я здесь котируюсь.

— Могли бы не спешить, — откликается она без улыбки. Серьезная она, эта девица Лиза, практикантка из МГУ. Глаза ее, однако, блестят блеском сухого вина, отличимым от водочного.

— Мог бы, конечно, — соглашаюсь я. — Но вы тогда закатили бы мне сцену. Знаете ли вы, что мужчин украшают шрамы, а женщин — драмы? Как афоризм?

— Потрясающе!

— Да, неплохо сказано. Я автор.

— Поздравляю вас.

— Я много уже лет занимаюсь тем, что пишу буковки. Из них получаются иногда осмысленные слова. Затем предложения. Если предложений много, несколько тысяч, может выйти рассказ или повесть. Такой процесс.

— Подумать только!

— А букв всего тридцать три в нашем алфавите. Я посчитал.

— Так мало? — восклицает.

— Причем, они неравноценны. У меня есть любимые и нелюбимые. Набоков Владимир — это такой писатель — различал их по цвету. Я на это не способен. Наверно, я дальтоник. Но для вас это, наверно, слишком сложно, а?

— Угадали. Я темная.

— Можно поговорить о чем-нибудь другом. Я могу беседовать на любую тему.

— Вы еще и выпить можете.

— И это тоже, — соглашаюсь. — Но главное — не молчать, не забыть слова.

— О, Господи! — вздыхает она, как в первый раз.

— Какие у вас хорошие ушки, Лиза. Без клипс, без сережек. Можно я одно потрогаю?

— Пожалуй, не стоит.

— Они у вас маленькие, — определяю я размеры. — В них хорошо что-нибудь шептать. Нравятся мне также ваши губы, зубы, глаза, — перечисляю я.

— Ну, довольно! Вы что-то разошлись.

— Наверно, я слишком трезв.

— А по-моему, вас соседки избаловали, — проявляет она наблюдательность.

И одна из соседок, яркоглазая, маленькая Суни, тут как тут.

— Пойдем танцевать! — кричит она и тянет меня за руку.

А молодой плечистый малый подходит к моей собеседнице и склоняет голову, приглашая. Она порывисто отрывается от подоконника, бросив окурок в пепельницу. Я выговариваю Суни: что за манеры, Суни! Разве она не видит, что я разговариваю с дамой?

— О чем, интересно? — впивается она ногтями в мою руку.

— О Саддаме Хусейне, — отвечаю я.

… и продолжаю наблюдать со своего законного места за бешеной пляской. Разошлись, распоясались гости. Лишь престарелые Ивановы родители, да сам Иван, да его жена Нина, да я находимся в относительном спокойствии, в безопасной неподвижности. Остальные, посходив с ума, упрыгали бог знает куда. И моя новознакомая тоже.

Иван Медведев подсаживается ко мне. Он хочет знать, почему я так мрачен, о чем так старательно думаю.

— Саддаму Хусейну всего пятьдесят четыре года, Иван.

— Ну и..?

— Курдов жалко. Шиитов.

— Нас пожалей.

— Это само собой. Пенсионеров жалко. Студентов. Особенно новорожденных всех стран. Им еще жить да жить.

— Та-ак. С тобой все ясно, — бурчит Иван. — Отобрать, что ли, у тебя рюмку?

— Не делай этого.

— Как у тебя с деньгами? Подкинуть?

— Подкинь обязательно, пока я еще жив.

— Сколько?

— Сообразно инфляции.

— А с книжкой что? — хмурится Иван. То есть доброе жирное его лицо пытается хмуриться.

— Скоро выйдет. Я тебе ее продам.

— Жениться не надумал?

— О чем ты?

— Ясно говорю: жениться не надумал?

— Не понимаю я тебя. Что-то очень заумно. На машинном каком-то языке.

Иван, шевеля толстыми губами, беззвучно матерится. Вытирает платком пот с широкого, многодумного лба. Но продолжает продолжает приставать, нарушать мое одиночество. Один его знакомый, некто Агафонов, организует кооперативное издательство. Продукция предполагается разнообразная. Нужен толковый редактор. Платить будут шедро. Как смотрю на это? Он может рекомендовать.

— А пить у него можно на работе? — проявляю я слабый интерес.

— В меру везде можно, — бурчит Иван.

— В меру это уже насилие, — отвечаю я. — Выбираю свободу. Иван вновь беззвучно матерится. А жена его Нина, хлопотунья, уже сменила тарелки для второй партии горячего. Гости возвращаются к столу обновленные, жизнелюбивые, вторично голодные. Суни и Фая, сдружившиеся вроде бы, не дают мне думать свою думу… об изменщице Клавдии, о дочери Ольге… да мало ли о чем! Совесть имей, ухаживай за мной! (Это Суни). И за мной тоже! (Это Фаина). Горячие обе, обжигают с двух сторон. Ясно, что плохо кончат сегодня. А жаль. Кого-то из них я, видимо, люблю. Возможно, обеих. Вообще замечаю, что в комнате стало светлей, жарче — высокая насыщенность биотоками. И лица, знакомые и незнакомые, резко, до неузнаваемости похорошели. Люди, живые — надо же! Чувствую жжение в глазах, так их в данный момент беспрекословно люблю. Мысленно горжусь собой: не всякому дана такая высокая человечность. Все-таки мне сорок лет, а я еше никого не убил, не покалечил, не возненавидел лютой ненавистью, да-а. Начни сейчас стрелять пулемет из коридора, я брошусь на него грудью, защищая всех пьющих, жующих, смеющихся. Живите дольше, не болейте! Тебя, зеленоглазая, в первую очередь прикрою своим телом… хотя фраза «прикрою своим телом» звучит двусмысленно.

— Эх, Суни! — громко вздыхаю.

— Что такое, Юрочка?



Поделиться книгой:

На главную
Назад