Воспитанник Шао.Том 1

Динстон уловил в глазах Маккинроя необъяснимые хитринки. «Может, этот лукавый тип более догадлив, чем рисуется со своей светской простотой», — подумал он.

— Но понимаете вы, как далеки от Поднебесной те, кто не находится на ее земле?

— Вот с этим я согласен.

— Руководство поспешило, не зная сути. Оно заранее обрекло вас на неудачу.

Динстон резко выпрямился.

— А вот с этим я в категоричной форме не согласен. Откуда такой пессимизм, мистер Маккинрой?

Угрожающие нотки в голосе выдавали раздражение полковника.

— Не так уж они просты и податливы, как кажется из-за океана.

— Верю вам. Ну и что же? Я доверяю изложениям специалистов, но, думаю, вы сгущаете краски.

— Китай всегда был загадкой для исследователей.

Многогранен и искрист, как никто другой: то ли темный котел, то ли сверкающий водопад.

— А ваше мнение?

— Нужно с ними дипломатичнее. Терпеть и понимать.

— Это вам нужно. Для этого вы здесь. Мне нужно удачно завершить начатое.

— Я понимаю ваше нетерпение. Но все же, пока вы здесь, нужно показывать, что вы в курсе местных порядков и не менее воспитанны, чем они.

— Я постараюсь следовать вашему совету. Время рассказать, если, конечно, вам известно, про эти, укрытые от цивилизованного глаза, монастыри.

— О, это длинная история, требующая при пересказе очень много отступлений и дополнений, чтобы быть достаточно объективным.

— Ничего, не глупый, пойму.

Маккинрой изящными движениями раскурил сигару, предложенную щедрым жестом полковника. Сейчас он более походил на интригующего рассказчика, который стремился не столько посвятить в тайны, сколько привлечь особенностями их смысла.

— Вообще, по тем социальным и внутриполитическим условиям, что сложились в Китае в силу самобытности народа, только там и могла практика рукопашного боя достигнуть совершенных высот. В некоторых монастырях, где издавна сложилась база для теоретических и практических изысканий в повышении мастерства ведения поединков (тех групп, которые входили в какие-либо союзы бунтарского действия или политического сопротивления), жизнь заставляла со всей ответстветюстью и исследовательской тщательностью отнестись к способам защиты от нападений многочисленных противников. Со временем была разработана и система скрытой неудержимой атаки. Постепенно обычный вид уличной драки и боевого поединка перерос в стенах монастырей в редкое по зрелищности, удивительное по совершенству искусство единоборства. Соперничество переросло не столько в превосходство физических данных противников, сколько в противоборство мысли. Согласитесь, для столь сурового места и такая демократичность.

— Да, да, — поспешно заверил Динстон.

— Китай всегда оставался самой демократичной страной среди остальных.

— Не уверен, но прошу вас, мистер, не отходите от сути, не путайте меня.

Эксперт поднял палец.

— Так называемые стили ведения боя. Какой из них практичней, совершенней, доказывалось в смертельных поединках членов соперничающих школ.

— А вот это уже демократично, — перебил на фразе Динстон.

— Время было такое. Хотя, надо отметить, в Китае оно всегда такое. Без этих проломных усилий вид рукопашных схваток так и остался бы на уровне дилетанской дубинки. Только на тех высотах, в решающих схватках, когда дыхание смерти явно затрудняет рабочее дыхание, оттренированное свойство сохранять самообладание, управлять в критические минуты своим разумом, подчинять тело воле, подавлять панические инстинкты, добывались важнейшие элементы слагаемых побед. Этим познаниям способствовало то, что в Срединной издавна существуют тайные организации и еретические секты, как элемент китайской действительности. Сохранение жизни в условиях преследования и террора играло не последнюю роль в том, что все братства оказались живучими и исторически постоянными. Сложилась следующая закономерность: чем серьезнее организация, настойчивей в достижении всеобщего равенства и братства, тем глубже познание тайн человеческой психики, ее невидимых особенностей, выше индивидуальное мастерство, крепче боевой и братский дух среди самих членов.

— Это уже существенней для понимания монастырей. Может, мы на такой наткнулись? — прервал речь Динстон.

Эксперт кивнул, подчеркивая значимость и своих слов, и вывода полковника.

— В действительности эти организации и оказались более стойкими, имеющими значительное влияние на низы общества не только в целях борьбы с угнетателями, но и в формировании того китайского духа гегемонизма, особенностей нации, с которыми быстро согласились правящие слои и который так неудобен для нас.

Одной из таких еретических сект, до последнего времени выступавшей за равенство и братство, справедливость, за Китай для китайцев, являлся «Белый лотос». Самая долгоживущая и значительная секта из всех прошедших по истории страны. Именно от нее отделялись новые братства, увеличивая и без того многомиллионные тайные сборища Срединной, собирая по существу всю Поднебесную в единую монолитную систему, способную вершить большими делами на всех уровнях внутригосударственной жизни. Эти же дочерние секты — «братства» в основном оказывались вывесками, надежно прикрывающими собой от губительных мер центра базы и видимость «Лотоса».

— Круто. Каково положение с обществами сейчас?

— Сложно судить. Все они запрещены. Некоторые легализованы, стоят на учете. Но для китайцев всегда мало значит голос центра. Любой указ, идущий из столицы, разбавляется, затухает. Не имеет поддержки в народе. Думаю, что если присмотреться к жизни монастыря, можно будет что-либо определенное сказать.

— Представляют ли монастыри какую-либо опасность для общества?

Маккинрой пожал плечами, подвергая сомнению слова полковника:

— Вы не так меня поняли. Монахи не имеют выхода в свет. Закупоренный сосуд…

— Тем и опасней! Этот сосуд в любой неизвестный для наблюдателя момент может взорваться.

— Ого, глубоко вглядываетесь! Мне всегда импонировало чувство наших рыцарей видеть опасность там, где простой мирянин ее не осознает.

— Я принимаю вашу наивность, мистер, но все же почему в вас сквозит столько иронии?

— Наверное, потому, что для Великой Америки темные сутаны не могут представлять грозящей опасности.

— Не представлять… Это сейчас. Вы просто чиновник, клерк. Вы не имеете ответственности за будущее страны, потому и смотрите на все через призму защищенной беспечности. Мы не имеем права так предаваться необоснованному благодушию и спокойствию. Потому мы не выжидаем. Мы обязаны знать, что где творится и кто чем дышит. Всякая крамола не опасна, если о ней известно заранее.

— Я приветствую это, господин полковник. Только прошу, не действуйте напролом. Нахрап не поможет. Настоятели и старейшины очень обидчивы, самолюбивы, непомерно горды с иностранцами. Лучше самый обходительный такт, лучше переиграть. Это они легче воспринимают. Сейчас в Срединной крутые времена. Лучше не поднимать со дна и не мутить неспокойные воды монашеского омута.

— Ваш юмор с опаской, но мне нравится, что в нем много оптимизма.

— Видите ли, китайцы не оставляют места для бравады, потому приходится сначала думать.

— Хорошо. Надеюсь, мы не намного отклонимся от ваших предостережений.

— Это будет вашим самым сильным козырем в общении с монахами. Но, как вы думаете, не будет ли полезным, если я с майором навещу монахов в следующей встрече?

— О'кей, я уже подумывал предложить вам именно это. Но, так как вы выразили согласие, осталось решить, в качестве кого вам следует там появляться. И еще: майор выражает опасение за сохранность собственной персоны. Каково вам? Вам придется ехать при полном изменении личности.

— Не думаю, что это обязательно. Для них я мелок и неинтересен. Всего лишь эксперт. Могу предположить, что если было нападение на группу Споуна, значит монахи о многом извещены. Просто так в Китае редко нападают. У них еще высокое поклонение перед транспортом, особенно в западных районах. Машина у них ассоциируется с силой, могуществом.

— Тогда все, вами прежде сказанное, приобретает иную окраску.

— Да. И, по-видимому, этот монастырек, в который вы пожаловали, далеко не так безобиден, как можно предполагать.

— Придется со всей серьезностью отнестись к ним.

— Только почтительной вежливостью можно вызвать их на некоторую долю откровенности.

Динстон с той же внимательностью наблюдал за экспертом. Положительно он ему начинал симпатизировать. Этот с плеча не рубит. В нем самом много от китайцев проявляется, И, знает он их, видимо, неплохо.

— Мистер Маккинрой, — полковник не торопился. Еще и еще раз оценивал возможности специалиста. — Вам не доводилось слышать или встречать в каких-либо письменных упоминаниях о применении тибетскими магами и прочими мудрецами средств воздействия на волю и психику людей?

Маккинрой удивленно развел руками.

— Конкретно нет, хотя досужие вымыслы наполняют пространство вокруг уст болтунов.

— Но ваше мнение, и почему досужие?

— У меня нет никакого мнения. Не задумывался. Но байки и сказки у всех народов имеются.

— В данном случае я веду разговор не о байках, но об оружии как таковом. Ведь не можете же вы отрицать возможность подобного?

— Отрицают только невежды. Но и вы меня своей формулировкой в угол загнали.

— Так что вы думаете? — Динстон напрягся.

— Ровным счетом ничего. Фактов никаких не имею.

— Но считаете опасным, если что-то из этого арсенала может появиться у какой-либо агрессивной кучки маньяков.

— Несомненно.

— Не настораживает ли вас, что упорство затронутого монастыря может иметь под собой почву в стремлении сохранить имеющиеся секреты.

Маккинрой глубоко вздохнул. Растерянно вытер лоб.

— Ну вы меня снова… господин полковник. Все это, конечно, разумеется, но и ваши соображения мне кажутся плодами профессиональной подозрительности.

— Мы должны подозревать. В этом наша работа. И поэтому возможные очаги следует проверять, изучать, чтобы не оказаться в один прекрасный во всех отношениях момент на краю гибельной ямы.

— Меня успокаивает, что у наших высоких умов столь глубоко работает инстинкт самосохранения. Господни полковник, я прекрасно вас понял; если что-либо достигнет моих ушей, немедленно найдет и ваши.

— О'кей, мистер Маккинрой, это я и желал услышать от стопроцентного американца.

Маккинрой встал, показывая, что пора уходить.

— Постойте, самое главное, ради чего я вызвал вас к себе.

— Слушаю, сэр.

Эксперт остался стоять, осторожно взирая на полковника.

— Я надеялся, что вы мне сможете назвать человека, который, наверняка, сумеет местные спецслужбы обратить лицом к нам.

— А что, разве китайцы пасуют?

— Не знаю, чем объяснить их сдержанность.

— Лицо имеется влиятельное, но оно дорого стоит.

— Я уже ставил вас в известность.

— Понял, господин полковник. Завтра вас известят.

— Прекрасно!

— О'кей, господин полковник!

— О'кей!

Динстон остался один. «Ну и бестия. Такая же, как китайцы, — неудовлетворенно хмыкнул он, — говорил, говорил, но ничего толком и не высказал. Ждет взноса. Пять тысяч должно его успокоить.»

Глава вторая

ПРОДОЛЖЕНИЕ

(Тени)

Полумрак.

Настороженная тишина.

Мерный, подвывающий хлест лопастей вентилятора. Из-за огромного министерского стола тусклым светом оловянных зрачков выглядывают два малюсеньких немигающих глаза. Позади спинка непомерно большущего кожаного кресла. Не совсем понятно, кто восседает там. Но когда раздается шепелявящий голосок с высокими нотками экспрессивности, сомнения исчезают — человек.

Вернее — человечек.

Теневой — для того, кому он известен и на кого он жадно накладывает свою лапу (лапку) чиновника. Пигмей — за глаза, там, где он не может видеть или слышать даже при помощи выдрессированных ищеек.

Лицо влиятельное.

Шутить с ним не с руки. Достоверные слухи: один из членов «Организация 16 мая». Иначе…

Иначе никому не хочется. Жизнь — она одна. Одна на одного человека. Другой не дано. Иначе уже никакие мистические силы Вселенной не повторят твою запоминающуюся, неординарную, стремящуюся к совершенству личность.

И потому никто не осмеливается раздражать его, тем более…

— Ну-с, дорогой товарищ начальник, позвольте мне, недостойному, поинтересоваться вашим драгоценным здоровьем? Какие бы годы вы еще пожелали для себя, уважаемый?

— Покорнейше благодарю, товарищ министр, не жалуюсь И вам светлейше желаю того же, а годов поболее, чем моих, не меньше чем в три раза.

Стоящий мягко поклонился.

— Ну-ну, можно проще. Одни в этой комнате. Лучше ублажите мой слух следующим: почему приятели-американцы жалуются, что не способствуете прогрессу во взаимоотношениях? Мы не маленькие страны, чтобы пренебрегать имеющимся. Это и некоторое оное, понимаете ли, немало гнетет мое чувствительное к внешним раздражителям здоровье. Хотелось бы, чтобы ваши пожелания мне сходились с вашими делами.