Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Сучья кровь - Сергей Красильников на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Сергей Красильников

Сучья кровь

Я бесконечно рад, что мир несовершенен. В противном случае я мог бы просто нажраться наркоты, лечь на диван и сутками тупо смотреть в потолок.

I

— Это просто снимки. Без претензий на шедевры и гениальность, так ведь? — говорил Витя. Он просматривал фотографии, покачиваясь в кресле-качалке. — А если ты, дорогой мой друг, захочешь доказать мне, что эти снимки чего-нибудь да стоят, то принеси мне лучше не их, не эти свои большие глянцевые картинки, распечатанные на последние деньги в фотоателье, а принеси мне и покажи деньги, деньги, которые ты заработаешь этими снимками. Вот это будет похоже на настоящий результат.

— Не всё в деньгах меряется, — мрачно отозвался Женя.

— Оооо, давай без романтики. Ты знаешь, я не люблю. Не люблю ни романтики, ни романтиков. Если искусство настоящее — то за него будут платить деньги. Если это бездарность — не будут. За Сальвадора платили, за Моне платили, даже Малевичу что-то перепало. А тебе — не платят.

— Тот же Булгаков так и умер непризнанным…

Витя положил снимки на стол, затянулся сигарой и выпустил колечко.

— Не творческое у тебя лицо, — задумчиво отозвался он. — И фамилия. Ты только послушай: Евгений Петров. Какой же ты выдающийся фотограф? Кто тебя такого запомнит?

— При чём тут моё имя?! При чём, чёрт подери, тут моё имя! — вскричал Женя, сорвавшись со стула. Он нервно прошёл до плиты, взял чайник и начал из него пить. Вода там была ещё тёплой, отвратительно тёплой, даже близко к горячей, но Женя пил, не останавливался.

— Как ты вообще можешь отличить искусство от неискусства? — Женя схватил свои снимки и ушёл в комнату.

— У тебя нет вкуса! — крикнул он оттуда.

— Не проецируй на меня свои проблемы, — пожал плечами Витя. Он приостановил кресло-качалку и задумался — словно пребывал в лёгком замешательстве. Через пару минут вернулся Женя, сел у окна и принялся глядеть на раннюю осень. Ничего особо интересного там не происходило — серое небо, ветер; кое-где дряблые мёртвые листики на деревьях, похожие на использованные прошлогодние женские прокладки. С неба склизкая мразь падает. Но фотограф сидел и смотрел, смотрел злобно и напряжённо. Витя привык к этому театру — Женькино обычное «художник с разбитым сердцем».

— Это вообще довольно трудно, отличить искусство, — наконец сказал Витя и оттолкнулся левой пяткой. Кресло пришло в движение: туда-обратно, туда-обратно… Женя повернулся и посмотрел на приятеля. — Если ты способен отличить шедевр от не-шедевра, то, значит, ты можешь постигнуть гениальный замысел. Значит, ты и сам — гений.

— В этом-то, в этом-то и суть! Приобщиться к прекрасному, Витя. Почувствовать и себя гением на минутку… Для того я и творю, понимаешь?

— Ты творишь, чтобы самовыразиться. Чтобы тебя заметили, — Витя провёл сигарой по воздуху так, что за ней остался кривой дымный след. — И вот то, что ты мне сейчас сказал — вздор. Приобщаться к прекрасному и на природе можно. И в цирке. И в баре. Но большая часть людей просто не в состоянии оценить шедевр. Пушкин? Даааа, Пушкин — это наше всё! Да Винчи? Дааа, Мона Лиза! А сунь ты им случайных картин Да Винчи вперебой с какой-нибудь посредственностью, или Пушкина вперебой с какими-нибудь грязнописаками — ни черта ведь не отличат. Уж поверь мне, Женя. Поверь.

— Не топчи народ! — возмутился Женя. Однако уже не громко, не криком возмутился, а вяло отмахнулся. — Искусство для народа.

— Вот пока ты так будешь думать, не суй мне свои снимки больше, — отрезал Витя. — Не для народа искусство. А если что для народа — так то не искусство. Заучил фразу эту, и говоришь, а и сам-то в неё не веришь, и не понимаешь её, не понимаешь её ошибочности.

— А мы с тобой — что, не народ?

— Народ по улицам с граблями и вилами ходит, деньги зарабатывает, индустрию строит. Народ обывательствует перед телевизорами и жжёт ведьм на кострах. Народ Христа гвоздями прибил для всеобщего обозрения, народ орёт «хлеба и зрелищ!». Народ не стоит искусства, Женя.

Женя молчал. Хотел какой-то вопрос задать, что-то выяснить — но не решился. Что-то горькое и тяжёлое поперёк горла вклинилось.

В последнее время Жене всё чаще попадались кондуктора-олигофрены. С трясущимися руками, страшными глазёнками, жесты, мимика — всё нечеловеческое. Берёт такой зловещий карлик деньги, и смотрит на них, как на круглые металлические кружочки, а не как на финансовую единицу. Сначала Женя думал, что это просто кажется так, паранойя или вроде того. А потом вспомнил, как знакомый реабилитолог, который по делам был в Германии, рассказывал об одном банкете, где на столы накрывали инвалиды.

— У них какие-то функции частично утрачены, какие-то полностью. Их в общество вернуть уже всё равно не получится. Практичные немцы с ними как с собаками поступают, но всё же гуманно, не докопаешься, — говорил он. — Они их как бы дрессируют. Учат делать простые работы. Положить вилку слева от тарелки. Ножик справа. Стаканы. Салфетки. Блюда подавать в определённой последовательности. Если инвалид понимает, делает всё правильно — то ему дают бонус какой-нибудь — конфету там или сигарету. Как собаке. Сидеть, Тузик! Тузик сел. Тузику кусочек еды дали.

— Это разве не против прав человека?

— Ну, смотря кого человеком называть… Они, знаешь, такие… Только есть умеют. И простые вещи делать. Только простые действия.

Эти кондуктора, надо признать, изрядно напоминали Жене инвалидов из рассказа реабилитолога. Такие же уродливые, медлительные, со звериной тупостью в глазах. С одним только исключением — немецкие инвалиды всё-таки вызывали жалость, а эти — не то злобу, не то страх, не то неприязнь.

В этот раз, правда, кондукторша оказалась ветхой пенсионеркой необычайно высокого роста, и вроде бы без умственных отклонений. Женя пожал руку Вите, залез в автобус, показал долговязой старухе проездной, включил плеер и сел в углу. В самом конце, рядом с гудящим мотором. Половина двенадцатого, людей почти нет. Пара сонных полупьяных подростков в самом начале автобуса силились вспомнить, куда они едут — так громко и матерно спорили, что даже сквозь плеер слышалось… Какой-то старичок. Девушка. О да, девушка… Она сидела как раз перед Женей — через пару сидений, лицом к нему. Он хорошо мог рассмотреть её — книжка, сумочка, губки, глазки. «Девочка-вишенка» — почему-то подумал Женя.

— Девочка-вишенка, — тихо, отрешённо, куда-то вовнутрь себя прошептал он. Когда плеер включён громко, то кажется, что никто тебя не слышит, и можно говорить всё, что хочешь, особенно если шёпотом.

Ей было 18 или 20 лет, аккуратно убранные под каре волосы цвета граната, живые глаза. Книга в руках, карандаш. Временами что-то писала на полях книги. Прядь волос случайно соскользнула ей на щёку, но она даже не заметила — читала. На талии её чёрное пальто перехватывал широкий кожаный пояс с двумя увесистыми пряжками — это украшение особенно запомнилось Жене. Две или две с половиной остановки Женя сидел и просто любовался ею — настолько сильно заворожила его незнакомка. Уже потом он всё задавал себе вопрос — почему не появилось даже мысли подойти и познакомиться, пока она ещё была там? Чего ждал?..

— Улица Победы, — раздался шипящий голос в динамике. Она встрепенулась, поднялась, спрятала карандаш и книжку в сумку, и подошла к дверям. Женя привстал со своего сиденья, и последнее, что он успел разглядеть — заколку в виде чёрной бабочки, спрятавшуюся среди её волос. Автобус остановился, и она вышла, а навстречу ей ввалился пьяный неуклюжий тип.

— Пррростите, милосердная… — услышал Женя его голос. — Оччччч не хотел вас такскэээзть толкнуть… Зззаддеть… Пррростите человека пьяного… Ччччеловека прростите…

Двери закрылись, и алкаш двинулся к кондукторше. Женя вздохнул и посмотрел ей вслед, но уже ничего не разобрал в ночной темноте за окном. Иди ищи её теперь, девочку-вишенку…

И тут же он оживился. Возле дверей, через несколько сидений, на полу автобуса лежала книжка, которая, видимо, выпала из её сумочки. Выпала случайно, когда она столкнулась на выходе с пьяным мужиком.

Из комнаты раздавались крики неясного генеза — то ли кому-то было страшно, то ли хорошо, то ли кто-то тренировался петь. Трудно было сказать даже — Ксен это или Наташа. Женя разулся, повесил куртку, зашёл в кухню и достал сигарету. Пару минут смотрел на неё, соображал. Потом, как всегда, подумал: ай, ещё чуть-чуть, и брошу курить, но сейчас, чёрт с ним, покурю.

И закурил.

— Вот у меня пися, такая она длинная, и что же мне с ней делать?! — раздался отчаянный возглас Ксена из комнаты. Загремело битое стекло, что-то с грохотом рухнуло на пол. Женя поморщился и затянулся. На кухне всё было так же, как утром, когда он ушёл — полная раковина немытой посуды, грязный стол, люстра, в которой работала только одна лампочка из трёх, и жутко усталая от жизни Рута — лохматая беспородная псина. Рута валялась под столом, накрыв лапами голову; почуяв Женю, она поднялась и грустно на него посмотрела.

— Не покормили тебя опять? Кушать? — поинтересовался Женя. Рута заскулила и лизнула Женю в руку. Почему-то, собаки, они всегда так — чем хуже условия жизни, тем умнее и добрее становятся…

Женя открыл полку, достал банку собачьей еды — но она была пустая. Порылся в холодильнике — нашёл только три десятка яиц, расставленных по всей дверце, и кастрюлю позавчерашнего супа, который уже изрядно подпортился. Открыл свой рюкзак — там была пачка чипсов.

— Будешь чипсы? — спросил он Руту. Рута ещё раз заскулила и указала мордой на свою миску. В миске Руты Женя обнаружил ещё одну банку собачьей еды — полную, неоткрытую. Банка в миске, надо ж было додуматься…

— Долбо…ы, — покачал он головой. Кое-как отыскав открывашку (она почему-то валялась вместе с лопаткой для обуви и платяной щёткой в коридоре), Женя открыл банку и наложил Руте еды. Рута лизнула ему руку в знак благодарности и принялась кушать. Женя взялся за сигарету. Сигарете без него было скучно и одиноко: она наполовину стлела равномерной белой массой.

— Шшшшшш… — слышалось из комнаты. — Шшшшшш… Посмотри, какой у меня богатый внутренний мир, Ксен! Шшшшшш… Посмотри, видишь? Видишь?

Женя приоткрыл дверь — Наташа высовывалась из шкафа и шипела, «Шшшшшш», а Ксен наблюдал за ней, спрятавшись под стол.

— Я показываю, ты видишь, чувствуешь, что я хочу показать, какой у меня богатый внутренний мир? Шшшшшш… — и она спряталась в шкаф. Ксен схватил молоток со стола, и бросил в дверь.

— Эй! — крикнул он. — Эй!

Женя решил, что к этим двоим пока лучше не соваться.

Книжка, которую оставила девочка-вишенка в автобусе, оказалась учебником, но не школьным, а из тех, по которым учатся в университете. Ситуацию, однако же, этот учебник не прояснял. Он назывался «Физическая химия для биологов». Вот и думай. Физика, химия, биология?

Открыв на случайной странице где-то в середине, Женя прочитал: «Константы диссоциации, указанные на схеме, представляют собой константы, характеризующие ионизацию каждой из групп, в отличие от экспериментально определяемых констант, относящихся к двум стадиям титрирования кислоты…» — и захлопнул книгу. Не сегодня.

— Он всё сломал! Он ничего не понимает! — послышался из комнаты крик Наташи. — Он ничегошеньки не понимает…

Покачав головой, словно бы в упрёк этим двоим, Женя осторожно улёгся на кухонном диванчике и, дотянувшись ногой до выключателя, щёлкнул по нему пяткой. Через минуту он почувствовал рядом запах псины — Рута улеглась спать на свой матрасик.

— Эвакуация! — кричали из-за стены. — Эвакуация!

— Шшшшшшш! Проанализируй, мой любовник! Моя машина секса… Шшшшш… Смотри и запоминай это… Шшшшшшш…. Я хочу, чтобы ты оценил, какой у меня богатый внутренний мир…

Родители Ксена уехали за границу работать. В разное время и по разным причинам. Сначала уехала мать; это произошло, когда совок ещё только-только развалился, а Ксен был совсем маленький, ничего не соображал, и звали его Артур. Вслед за расползавшимися в разные стороны и менявшими политическую ориентацию бывшими странами совка родители Ксена тоже решили прекратить совместное существование и развелись. Было много битой посуды, криков, травм, слёз, документов, и спрашивали, с кем хочет остаться Артур. Ксен честно ответил, что лучше с бабушкой, потому что она пирожки печёт со шпеком.

Его оставили с отцом, а мать в отчаянии уехала за границу собирать клубнику на бескрайней целине туманного альбиона. Или блядовать по барам. Отец рассказывал Ксену, что его мать там сейчас напивается с иностранными мужиками в заграничных барах и флиртует с ними; за это ей платит начальник бара. Охмурив тамошнего культурно отдыхающего бизнесмена-банкира-бандита, мать тыкает пальчиком, увешанным золотыми кольцами, в самые дорогие напитки из меню, и он их покупает. А потом — за это начальник бара ей уже не платит — она поднимается с ними куда-то «наверх» и занимается какими-то «непотребствами». Маленький Ксен, по правде говоря, мало понимал из рассказов отца — чувствовал только, что они пропитаны злобой, взрослыми делами и деньгами. Сама мать два раза в год — на день рождения и на Рождество, исправно присылала Ксену открытки и деньги. Деньги отец забирал и складывал на какой-то счёт, а открытки перечитывал сам и только потом давал Ксену. Мать писала, что работает на полях, клубнику собирает, и понемногу обустраивается. Писала, что скучает.

А потом уехал и отец. То ли его фирма открыла филиал за границей, то ли ему посулили там что-то, то ли здесь, на родине, уже ловить было нечего, но факт — решил свалить. Это было однажды утром — отец сидел с газетой и пил апельсиновый сок, а Ксен с опохмела сонно полз по лестнице со второго этажа на первый.

— Знаешь, Артур, — сказал отец, расслышав его шаги. — Ты взрослый почти, тебе без двух месяцев восемнадцать, поэтому я с тобой как с мужиком поговорю.

Ксен рухнул в кухню и отвалился на газовую плиту.

— Голова болит, — сказал он.

— А ты всё равно послушай. Я за границу хочу ехать.

— А я не хочу.

— Ну тогда вот что. Дом я этот продам, а тебе куплю квартирку. Однокомнатную. Пока учиться будешь, буду деньги присылать. Забросишь учёбу — пеняй на себя. А пить-не пить, это ты сам решай, как тебе лучше.

На этом отец закрыл газету и ушёл.

— Голова-то как болит, — пробормотал Ксен. — Голова…

— У меня бы тоже болела, — отозвался Женя. Ногам было тепло, и вставать не хотелось — на них спала устроившаяся там ночью Рута, большая добрая мамка-грелка. — Хуле, так буянить… Чего вы там вчера так брутально заюзали?

— Фунги.

— Что?

— Фунги. Псилорубы.

— Ааа, грибы.

Наркоманы все до единого параноидальны. Наркоманы уверены, что телефонные разговоры прослушиваются, переписки в интернете прочитываются. Поэтому они говорят «хлеб» вместо «гашиш», «гербарий» вместо «трава», «почта» вместо «ЛСД», ну и грибы — тут много синонимов. Шрумзы, фунги, псилорубы, псилоцибы… Мало ли, ещё какие слова в ходу у разных наркоманов.

— Голова…

Ксен стоял у раковины и покачивался, словно надеялся найти некий магический ритм, избавляющий от головных болей. Включил холодную воду и опустил голову под струю. Стрижку он носил короткую, почти что налысо, с каким-то иероглифом, выбритым чуть выше правого виска; волосы намокли сразу, и вода слегка остудила мозг.

— Как Наташа?

— Я её привязал к кровати, чтобы не мутила, — отозвался из-под крана Ксен.

— Не мутила — что?

— Она хотела меня убить.

— Серьёзно, что ли?

— Не знаю. Может, приглючилось… Какая разница…

Женя вытащил ноги из-под Руты, слез с диванчика и пошёл в комнату.

Там было страшно.

Следы вчерашнего смотрели изо всех углов. Вещи, разбросанные в хаосе — словно кто-то пытался использовать их как элементы конструктора или мозаики, но не учёл, что они из разных наборов. Компьютер, накрытый покрывалом, сверху украшала подушка; из-под этой конструкции сдавленно слышалась странная музыка. Жене подумалось, что они не осилили по-другому остановить звук из колонок. Кресло лежало на боку, одна ножка у него была разломана в деревянное крошево, просто щепки и труха; рядом на полу — молоток. На стене висел лист бумаги большого формата, на котором красовался заголовок «мир» и какая-то закорючка в углу — синим фломастером, подпись «это гениально» — красным цветом, и другим почерком. Поверх всего этого карандашом было написано «Что это у меня во рту?» Лист был прибит тремя гвоздями — два сверху в углах, а один — в самом центре. Привязанная верёвками к спинке кровати Наташа мирно спала. До груди она была прикрыта одеялом. Волосы у Наташи были кошмарно растрёпаны, тушь и помада — размазаны, на щеке — кровавая царапина. При этом она всё же как-то умудрялась сохранять ангельское выражение лица.

Женя хорошо знал, что Ксен любит и терпит её именно за это — за ангельское лицо по утрам. С кем бы ты и как бы ты не засыпал — с богиней или дьяволицей, со шлюхой или королевой, с нимфой или сукой, проснёшься ты в итоге с ангелом. Пару раз Женя слышал, как пьяный Ксен обещал Наташе жениться на ней, и вроде бы даже серьёзно обещал.

— Ната, — позвал Женя. — Наташ, тебя отвязать?

Наташа открыла глаза, и улыбнулась.

— Отвяжи.

Женя кое-как распутал туго затянутые узлы, и Наташа тут же спряталась под одеяло вся целиком.

— Отвернись, — попросила она.

— Голова… — послышался с кухни слабый голос Ксена. — Голова-то как болит… Пшла нах, шавка! Голова…

Женя убрал подушку и покрывало с компьютера, и понял, в чём же было дело. Поставленная на повтор, как брошенная в маленькую кастрюльку большущая рыбина, в винампе крутилась одна только песня, да и то — не песня, а, по всей видимости, записанное вчера откровение. Рядом с компьютером валялся микрофон, на который опасливый Ксен надел носок — видимо, ему показалось, что микрофон тоже испускает звук.

— Гургу! — настаивал дрожащий голос. — Бургу! Бургу! Гургу! Курлу! Гургу, Бургу! Гургу-гургу-курлу!

На бесконечном повторе.

— Выключи, — попросила Наташа из-под одеяла.

Женя выключил, вставил в системный блок свой плеер и накидал в плейлист джаза. Джаз в этом доме никому всерьёз не нравился, но никто, как правило, против него и не возражал.

— Голова… — послышался голос Ксена из кухни. Он совсем обмяк и, оперевшись руками о стену, снова опустил голову в раковину. Когда он, порядком охладив свой раскалённый мозг, выбрался оттуда, Наташа уже сидела на диванчике с ножом в руках и быстро кромсала бутерброды, при том ещё как-то умудряясь курить свою тонкую дамскую сигарету. Женя тоже курил и листал книгу.

— Чего ты там… Читаешь чего-то? — поинтересовался Ксен, вытирая лицо грязным кухонным полотенцем.

— Угу, читаю. «В. Уильямс; Х. Уильямс — Физическая химия для биологов». Чертовски жестокое чтиво… Почти ничего не понятно.

— Зачем тогда читаешь? — спросила Наташа.

— А я на самом деле не читаю даже. Я ищу пометки какие-то. Тут один человек карандашом что-то рисовал, вот мне интересно, кто и что.

— И как, нашёл?

— Нет пока. Ничего пока не нашёл…



Поделиться книгой:

На главную
Назад