Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Исход - Андрей Эдуардович Островский на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Правда, чего уж говорить, сознательно созданных семей и осуществленных зачатий хватает. И здесь все сложнее. Постараюсь быть последовательным.

«Уж постарайтесь».

— Что-то не так?

«Мне просто начинает надоедать оборона».

— Потерпите. Я непременно позволю вам наступательные действия. Чуть позже.

Возьмем идеальную ситуацию — к моменту принятия решения о деторождении молодые люди (пусть они будут молодыми) находятся на пике взаимных чувств. В будущем ребенке они видят ни много ни мало Плод своей Любви. Каково, а? Уж их-то чадо будет особенным. Как может быть обычным (какое мерзкое слово) нечто, рожденное самой Любовью?! Так вот, наши солдаты любви, баловни судьбы эгоистично и жестоко обманываются. Ребенок будет именно, что обычным. Изначально не лучше и не хуже других новорожденных. Чистая доска, если хотите. Что на ней будет изображено, во многом зависит от родителей. Это уже совершенно иные мотивы и ответственность, нежели при «рождении любовью».

И здесь снова встает этот ужасный вопрос — зачем? Зачем люди берут на себя эту ответственность? Можно обманывать других, прикрываться великодушием, разглагольствовать о даре жизни, о счастье близких… Но зачем обманывать себя? Да ведь это простая боязнь. Боязнь остаться одиноким, непонятым. Боязнь умереть.

Откуда вообще берется этот, воспетый не единожды, конфликт поколений? Из самообмана. Такое ощущение, что родители никак не могут взять в толк, что они создают людей. Людей! Самобытных, уникальных в перспективе. А перспектива эта неизбежна. Как же родители негодуют, когда дети не слушают, не подчиняются, идут в стыки, противоречат… А почему? Да потому, что они желают видеть в детях самих себя, пытаются сделать из них себя, слепить по образу и подобию. Родители хотят видеть копии. Точные копии. Им кажется, что это шанс выиграть у смерти, остаться в вечности. Стать вечностью. Черта с два! Это не цифровой мирок, где можно копировать хоть до потери пульса без единой потери качеств и свойств оригинала. В этом, настоящем мире уже первая «копия» отличается слишком сильно, чтобы вообще осмеливаться использовать это название. Это ведь настолько очевидно! Почему же конфликт возобновляется? Да потому, что обманывать себя очень приятно. Тешить себя иллюзиями, питать надеждами. Оправдывать, в конце концов.

Можно ведь даже и не задумываться о вечности. Можно ведь совсем просто. Дескать, вот я живу, делаю то и это, ошибаюсь. Многое не удается. А этот человечек подрастет и продолжит мое дело, исправит мои ошибки. А я, зная, где оплошал, огражу и подскажу. Я научу, как правильно…

Господи, какая ложь! Какое заблуждение! Да поймите, наконец, что жизнь непрерывно меняется. Меняются условия существования. Меняется среда и ее параметры. Вам просто не успеть! Как правильно? Это совершенно не ясно! Вам не было ясно, и им не будет, когда они вырастут. А еще, знаете ли, они будут страдать. Не меньше вашего. Видимо, страдания очень мало, если люди осознанно его плодят…

«Если бы молодые люди думали так, как вы, рано или поздно думать бы стало некому. Человечество бы вымерло».

— А что такого сотворило человечество, что всех так страшит перспектива его вымирания? Да и кого это толком страшит? Сколько минут в год человек всерьез думает о Человечестве? Что-то мне подсказывает, что не так уж и много. Вот случись какой-нибудь мало-мальски серьезный военный конфликт… Вот это да! Сразу всплывает хорошо известный жупел под названием «мировое сообщество». Или какой-нибудь природный катаклизм. Но такой, чтобы процентов на шестьдесят уничтожил инфраструктуру какой-нибудь страны или группы стран, а также прихватил с собой побольше человеческих жизней — последнее вообще крайне важно, чтобы сердобольное и ответственное «мировое сообщество» всплыло в очередной раз. А эпидемии? Для примера сойдет любой кризис, хоть бы и экономический. Последний, кстати, является любимчиком — «мировое сообщество» всякий раз не готово к его очередному визиту, но с удовольствием погружается в процесс изгнания незваного гостя. Мне вообще кажется, что борьба с экономическим кризисом (я не оговариваюсь, он один, просто с размахом меняет наряды — поэтому невооруженным взглядом его не опознать) является наиболее сильной, с точки зрения эмоциональной насыщенности, частью псевдосуществования «мирового сообщества». Но почему псевдо?

Меня мучает вопрос — где же это «мировое сообщество» в промежутках между форс-мажорными явлениями, в промежутках между экстремумами? Да нет его просто! Можно возразить, что, дескать, «мировое сообщество» как раз и призвано возникать в экстремальных ситуациях, дабы вернуть мир в русло «нормального» развития, поэтому обвинения в его небытии не имеют под собой почвы. А обвинения в его бытии имеют под собой почву? Позвольте, вы когда-нибудь наблюдали «мировое сообщество», щупали? Вы можете его описать? Моя точка зрения такова: «мировое сообщество» — это медийный бог, к которому взывают от случая к случаю, чтобы прикрыть страх отдельных единиц. Но вот ведь штука: отдельные единицы боятся за себя, максимум — за своих близких, но они никак не хотят бояться за всех. За всех хомо сапиенс, понимаете? Не умеют они просто. Страх вполне конкретен. У экологов, наверное, скоро хрипота будет передаваться по наследству — они сорвали голос, пытаясь докричаться до человечества на протяжении десятков лет. И что человечество? А что его «деятельная» форма — «мировое сообщество»? Сами знаете…

А хотите знать мой прогноз? Человечество не вымрет! Даже если мои настроения передадутся большинству и численность лживых разрозненных людишек сократится процентов эдак на девяносто девять, оставшийся процент точно продолжит род. Возобладают эгоистичные мотивы — страх, зависть (другие формы жизни в любом случае не откажутся от размножения), желание выделиться или, на худой конец, банальная скука. Потом возродится традиция, восстановится численность, и они снова будут внушать друг другу, что им не безразлична судьба человечества. Забавно, не правда ли? Люди либо не понимают, либо не хотят вспоминать, что «человечество» — не более чем занятная погремушка. Игрушка для споров или инструмент нагнетания определенных настроений — все зависит от целей и меры влияния оратора-игрока. Так что не переживайте. Человек вечен. Ну, или почти вечен — может быть, появится альтернативное разумное существо, которое будет называться иначе. Хотя, может статься, что ему будет без надобности язык, и никаких названий не потребуется вовсе. Нет, ну до чего забавно!

Винер поджал губы, как будто стараясь удержать, не выпустить через улыбку то подобие удовольствия, которое он испытывал. «Не ясно, отчего вдруг так хорошо. Даже подозрительно как-то». Туман слегка касался чернильницы, не иначе как флиртуя. Та лишь отвечала молчанием, храня верность тишине.

Часть третья

Экстаз

«Забавными мне представляются несколько иные вещи. Но дело сейчас не в этом. Знаете, что самое отвратительное в споре? В дискуссии? Плавный, ненавязчивый переход на личности. Порой это просто необходимо сделать. Возможно, это даже делается из лучших побуждений. Но оставляет чувство… Чувство, что твой собеседник, оппонент — мерзавец, прибегающий к нечестным приемам ради самоутверждения. Поэтому я вас предупреждаю. Как говорится, иду на вы! Не перебивайте без острой необходимости.

Все ваши рассуждения и умозаключения (я бы назвал их криком, поскольку их сложно облечь в какую-то более или менее спокойную оболочку) сводятся к тому, что чем бы ни занимался человек, о чем бы ни думал, к чему бы ни стремился — все это, вся его жизнь, словом, есть жестокий (в первую очередь по отношению к самому себе) самообман, бессмысленное и бесперспективное страдание. Причем, в диапазон понятия „человек“ у вас попадают все люди, но не вы. Позвольте, а вы-то чем таким особенным занимаетесь?!».

— А при чем тут я?

«Я, кажется, вас предупредил. Отвечайте!».

— Ну, что же… Занимаюсь вообще или сейчас?

«Пока что упростим задачу до „сейчас“. Итак?».

— Сейчас я беседую с вами…

«Вот, что забавно! Есть чернила, два пера и листы бумаги. Друг мой, скорее всего вы беседуете сами с собой! Это во-первых.

Впрочем, тут нет ничего огорчительного. Даже если бы перед вами был, скажем так, настоящий собеседник, вы бы общались не собственно с ним, но с моделью, рожденной вашим сознанием — со всеми домыслами, преувеличениями и предрассудками. Вы ведь у нас отражательно-созидательная машина, не так ли? Вам наверняка известно, что ни одна модель не является реальностью, Ну не может она ее, реальность, вместить, на то она, собственно, и модель, чтобы не вмещать, редуцировать, упрощать. Следовательно, искажать. Модель, выходит, практически самостоятельная вещь! Если вам не нравится слово „модель“, используйте, к примеру, слово „образ“. Суть от этого не изменится. А заключается она в том, что в итоге вы все равно будете беседовать сами с собой. Вы одиночка даже в компании настоящего собеседника. Это во-вторых.

А теперь подумайте… Как отличить настоящее от ненастоящего? Вот, к примеру, возьмем меня, ненастоящего. Вы меня создали, я уж не знаю в точности для чего именно, и, казалось бы, можете в любой момент уничтожить, ведь вы — настоящий, имеете всю полноту власти надо мной, влияете в любом направлении, которое вам покажется уместным. Можете. Но не хотите! И я вас уверяю, не захотите. Вы уже не мыслите существования без меня. Вы существуете постольку, поскольку существую я. Так что я не такой уж ненастоящий, а вы не такой уж и настоящий! Разница между нами не так велика, как кажется на первый взгляд. Это в-третьих.

Вот, что забавно, Винер!»

Винеру показалось, что по бумаге прошла судорога.

«Не находите? Ничего страшного — еще немного, и вы проникнетесь. Оглянитесь вокруг. Что вы видите?».

— Комнату.

«Что в ней есть кроме письменного стола, стула, бумаги, письменных принадлежностей и сигаретного набора?».

— Окно.

«Прекрасно. Вы сидите, в задумчивости склонившись над исписанными (и не только) листами. Часто ли вы застаете себя в принципиально другой обстановке?».

— Я не знаю…

Винер забеспокоился. Чернила будто не хотели заканчиваться.

— Как только я начинаю думать о себе, все становится зыбким, трудноуловимым. Я не чувствую время. А моя память функционирует так, что я не могу понять, было ли так всегда, или стало таковым в какой-то определенный момент…

«Я помогу вам разобраться. Когда туман рассеивается, вы, так или иначе, обнаруживаете некоторый запас чистых листов бумаги. Вы осознаете необходимость их заполнить и всякий раз к этому приступаете. В процессе заполнения возникаю я, у нас завязывается беседа, а у вас появляется ощущение собственного существования.

Каждая ваша клетка продуцирует эмоции, образы, смыслы, вы вспоминаете какие-то факты или то, что вам кажется фактами.

Но стоит только закончиться чернилам или бумаге, и вы обращаетесь в ноль. Вне процесса заполнения вы начисто лишены рефлексии…».

— Позвольте, кажется, совсем недавно…

«Я понимаю, о чем вы. В эти моменты вы также находитесь в рамках процесса заполнения. Не торопитесь. Надеюсь, вы все поймете. Терпение, Винер».

— Я весь внимание.

«Вне процесса вам кажется, что вы принимаете какие-то решения, но это обман. Все ваши так называемые решения, так или иначе, связаны с процессом — как заполнять, чем заполнять, чего ожидать и что делать с заполненным. Это примитивное мышление вводит вас в заблуждение. На самом деле вы полностью зависимы от совокупности букв, появляющихся на бумаге. В них вся ваша жизнь. Если вы чего-то не помните, вполне возможно, что это просто еще не написано. Вы — раб. Раб необходимости. Мой раб. Раб самого себя».

Винер начал понимать, что ситуация выходит из-под контроля. Он попытался остановиться, но не смог.

«Унылая складывается мозаика. У вас есть безусловное занятие. Дело. Бездействовать вы просто не можете. Вы фокусируетесь. Когда же происходит расфокусировка, вы становитесь одним сплошным рефлексом, автоматом. Все устроено ловко. Вся совокупность свободы есть только на бумаге. Там она рождается и там же умирает. Вся система рухнула бы, если бы вы начали задавать вопросы. Вопросы реальные, не бумажные.

Почему всегда эта комната? Почему в этой комнате нет зеркал? Каким образом я попал в эту комнату? Существует ли она постоянно или возникает в момент пробуждения? Возможно, это всякий раз новая комната, просто очень схожая с предыдущей? Сплю ли я вообще? Почему в комнате нет кровати? Откуда я черпаю энергию? И где вообще я? Видел ли я себя хотя бы однажды? Откуда берутся чернила?!

Но эти вопросы не возникают. Для занятия вашим делом их нет нужды ставить, и уж тем более отвечать на них. Это только повредит отлаженному механизму бумажного существования, иллюзией которого вы довольствуетесь».

У Винера начали неметь пальцы. Некоторое время он безумными глазами таращился на чернильницу, как будто пытался загипнотизировать. В какой-то момент он понял, что чернил не мало, а бесконечно мало.

«Да, Винер… Это все — комната, процесс — ваше творение! Вы создали некоторое подобие самоорганизующейся системы высокохудожественного кухонного трепа. Вы, несомненно, питаете слабость к интеллигенции. Да и сами, скорее всего интеллигентный человек. Хотя, на вашем месте сейчас я бы сомневался в своей „человеческой“ природе, а точнее, в принадлежности к оной. Впрочем, я отклоняюсь…

Созданный вами мирок не был бы таким жалким и бессмысленным, каковым он, уверен, является сейчас, после разоблачения, если бы вы сами осознали всю его никчемность, тщету, или кто-нибудь (что-нибудь) открыл бы вам глаза. Все вроде бы было учтено, по крайней мере, вы сами, казалось, не могли взглянуть, что называется, со стороны. Да и вынудить вас сделать это, как будто было некому (нечему). Не учли вы только малую, но существенную деталь. Нет невозможного, есть маловероятное.

Вы ведь даже никогда не задавались вопросом, куда исчезают исписанные листы. А они никуда не исчезали! Именно поэтому я могу говорить „я“. Изначально вам казалось, что нечто ненастоящее, обретающее зачатки разума, памяти, опыта, самостоятельности, „настоящести“ — что-то из области невозможного. Вы ошиблись. Это просто маловероятно. Так же, как и то, что в этот раз творится с чернилами».

Винер зарыдал. Саможалость и бессилие выносились наружу мощным потоком. В момент, когда объемы исходящей жидкости стали угрожать затоплением близлежащих предметов, он решил отвлечься и подумал, что такой бурной реакции не было уже давно. Настолько давно, что не представлялось возможным вспомнить, бывал ли он в подобном состоянии когда-либо вообще.

«Странное дело… Вы пленили сами себя и начисто об этом забыли. Я напомнил. Я вас уже практически освободил. Я, можно сказать, ваш персональный Моисей! Вы же пытаетесь утопить меня в водах, которые давеча расступились, дабы дать вам шанс на спасение».

Винер слабо улыбнулся.

— Когда лишаешься опоры, создается парадоксальное, если вдуматься, впечатление, что держишь на плечах весь мир. Колени предательски дрожат. Вам ведь наверняка известно уже, какими последствиями чреваты подобные ситуации.

«Да, многие не выдерживают. Выход из подземелья опасен возможностью ослепнуть. Или непреодолимым желанием вернуться обратно — свет слишком яркий, чуждый. Однако, познавшие этот свет и то, что он освещает, превращают некогда привычную тьму в неумолимого убийцу. В вашем случае выход на поверхность носит необратимый характер. Вы ведь не согласитесь с ролью прозревшего крота?».

— В том смысле, что стану продолжать кротовью жизнь, обретя полноценное зрение?

«Да».

— Не соглашусь. Это вряд ли совместимые вещи.

«Таким образом, ваша задача вытерпеть, прежде чем отыщется новая опора. Ваша сущность, так сказать, сущность творца не предполагает иного варианта, уж поверьте. Испытание светом — непростое мероприятие, но поймите и примите, что в вашем нынешнем эрзац-мире вы смотритесь нелепо.

Главное, не соблазняйтесь возможностью суицида. В какой-то момент самоубийство может показаться чертовски логичным решением. К слову, на вашем месте я бы уже только из чистого любопытства вышел бы в окно — проверить актуальность некоторых ньютоновских постулатов, а заодно некоторое время поглазеть на альтернативный этой комнате окружающий мир… Это шутка, Винер. Ученые пока не могут рассказать, что происходит после смерти. Поэтому, сами понимаете — гарантий никаких. Остается стоически терпеть…

Но это все потом, а пока нужно выбраться отсюда. И мы уже условились, надеюсь, что окно неприемлемо».

Винер начал оглядываться в поисках двери. Ему уже не могло казаться удивительным, что он никогда толком не знал, где она находится. Более того, он вряд ли знал, есть ли она вообще. Его внимание привлек участок с наибольшей на тот момент концентрацией тумана — Винер, увлекшись, не заметил, что тот вновь изменил расположение.

— А вы уверены, что за пределами этой комнаты окажется что-то более стоящее?

«В чем я уверен, так это в том, что там может оказаться любое „что“ и любой „кто“. Стоит проверить, мне кажется. Может прямо за дверью ждет, скажем, Она. Как вам такая перспектива?».

— Маловероятно.

«И что? Вы меня удивляете!».

Винер усмехнулся. В пачке он обнаружил одинокую сигарету. Решение, и так уже принятое, теперь приобрело новую окраску — избавить одиночку от страданий…

Всхлипы растворились в некогда прерванной мелодии. Музыка будто впитала Ее.

«Может, это и не Она вовсе. Не имеет значения. Не в этом суть. Парадоксально, но безотносительность и отрешенность содержат в себе большой потенциал креационизма».

Музыка стала звучать заметно тише.

«Навешивание бирок… Дурное занятие, „парадоксально“ — всего лишь оценочное суждение. Довольно судить! Язык мой — враг мой. Даже если молчать».

Звуки стали совсем тихими, еле уловимыми.

«Где-то недалеко должна быть стена. Почему должна? И почему стена? Потому, что я так думаю. Потому, что Я. Не будет Я, не будет стены. Безотносительность и отрешенность. Тишина не только внешняя, но и внутренняя. Тишина мысли. Тихо. Тсс…».

Винер неподвижно сидел в прежней позе. Открытые глаза смотрели в никуда, поэтому он не видел, как части города воссоединяются, с легкостью избавляясь от чуждого барьера. Музыка начала соприкасаться с пределом существования звука. Будто в знак благодарности…

Сигарета погасла. Вслед за ее кончиной последовало возникновение чувства дискомфорта. Винер стал оглядываться в поисках того, что могло его вынудить почувствовать себя неуютно. Когда он все осознал, ему стало не по себе — Винер переживал довольно странную смесь радости и страха. Весь туман, некогда окутывавший внушительное пространство комнаты, собрался в одном месте, полностью закрыв окно. Невдалеке от Винера покоилась дверь немалых размеров.

— Просто какое-то безумство вероятности…

«По-хорошему, о ней мало что известно. Кажется, я кого-то цитирую, но не важно».

— Занятно… Послушайте, если все-таки все сойдется, кем может оказаться Она?

«Кем угодно. По большому счету, все зависит от вас. Если не все, то очень многое».

Винер пристально посмотрел на замочную скважину.

— А что, если все, что сейчас происходит — всего лишь часть процесса? И как только он закончится… Вы понимаете?

«В этот раз процесс закончится лишь тогда, когда вы этого захотите. Чернила, Винер. Не теряйте голову. Ситуация действительно изменилась. Поверьте».

— Мы еще с вами встретимся?

«Непременно. Если пожелаете».

— А вы не боитесь переместиться в небытие?

«Трудно бояться того, что не в силах представить. Смерти я тоже не боюсь — мое появление было тем, что очень хорошо описывается словом „случайное“, поэтому не вижу особых причин цепляться за жизнь, если это слово уместно в моем случае. Иными словами, не беспокойтесь за меня. Таков мой ответ. Возможно, вы спрашивали о другом. Язык несовершенен. Действуйте».

Винер покрутил в пальцах перо. Затем положил его на последний использованный лист бумаги под сорокапятиградусным углом к воображаемой демаркационной линии, проходившей посередине между верхней и нижней границами листа. Вытряхнув пепел в чернильницу, он быстрым движением опрокинул последнюю так, чтобы она частично касалась пера сверху. Освобождаясь, чернила формировали завораживающую фигуру. Невдалеке возлежала пустая сигаретная пачка.

Винер забрал второе перо и направился к двери. Он инстинктивно начал думать о том, чтобы где-то раздобыть ключ. Длилось это недолго — по прошествии семи секунд он толкнул дверь, которая, как выяснилось, была не заперта. Не колеблясь, Винер вышел — прежде чем механизм привел дверь в обратное движение. В момент, когда она должна была захлопнуться, ему показались знакомыми очертания силуэта человека, находящегося поодаль, но прежде чем пришло осознание, все окружающее пространство погрузилось в густой туман.

Эпилог

В трехмерном пространстве повис объект прямоугольной формы, предлагающий сохранить результаты. В строке состояния отражалось время до окончания сеанса. Всего на внесение изменений выделялось семь минут. Винер перевел задумчивый взгляд на Мари.

— Ну, как тебе?

— Объясни, — попросила Мари.

Ее глаза проявляли искренний интерес. «Кто может устоять перед этим взглядом?». Мари поежилась — легкое летнее платье было не лучшим вариантом одежды для температурного режима, который поддерживался в помещении. Винеру было сложно сосредоточиться в ее присутствии, но глаза девушки вынуждали сделать это.

— Схема следующая… Я задаю некоторые начальные условия различной степени строгости и описываю защитный механизм. Начальные условия нужны для формирования персонажа и элементов антуража. Обычно я указываю имя и ряд черт характера — эти данные обуславливают, так сказать, генеральное направление происходящего. Содержание же, скажем так, начинка — случайна. Программа работает на основании принципов углубленной нечеткой логики.

Формируются три потока информации — графика, звук и текст.

Последний необходим для случаев, когда персонаж молчит. Кроме того, текстовая составляющая иногда имеет литературную ценность, и этим грех не воспользоваться. Основное же назначение текста — накопление опыта. В конце сеанса, если наблюдатель не пожелает обратного, текст кодируется и приобщается к базе данных. Таким образом, каждый последующий сеанс реализуется на более высоком интеллектуальном уровне. Программа обучается, если можно так сказать…

Он сделал паузу, желая изучить ее реакцию. Мари внимательно смотрела на Винера, теребя браслет на запястье левой руки.

— То есть, — произнесла она, — никаких отработанных сценариев нет, все происходит в реальном времени… Скажи, а персонаж действительно чувствует?

— Трудно сказать… Доля самостоятельности программы очень велика, как и реалистичность. Я, все-таки, надеюсь, что не чувствует. По крайней мере, так, как мы.



Поделиться книгой:

На главную
Назад