Смерть в мансарде

— Это если хватать не за ноги?

— Да. Но вот Нил схватил одну пловчиху за ноги и внезапно дёрнул их на себя. Её голова и плечи так быстро соскользнули под воду, что руки не успели ни за что уцепиться. И почти сразу она вообще перестала двигаться. Нил испугался, выхватил её голову из воды! Предствавляешь, почти пол часа она была без сознания, еле-еле откачали, вернули к жизни.

— Вот так эксперимент!

— Да, но зато потом девушка рассказала, что помнит только одно: когда она скользнула под воду, вода в ту же секунду полилась через нос, и она потеряла сознание. У неё наступил шок. А ведь она ждала нападения и вообще отлично плавала. А жертвы убийцы были просто беззащитны.

— Что же с этим негодяем дальше было?

— Его судили как раз год назад. Здание суда чуть не разнесли сотни женщин. Ясное дело, осудили к смертной казни через повешение. Вот тебе, дружок, и история. — Митя потянулся всем телом, разминаясь. Сорвал чёрную ягодку полудикого винограда, сунул в рот. — Смотри-ка, сладкий, хотя и вяжет.

— Отличная история! Для меня просто интересно, а для вас, будущих юристов, небось и поучительна.

— Верно, здесь много следственных находок.

— А что, — спросил Кожевников, — газеты о ней не писали? Там, на фронте нам, конечно, не до газет, а всё же — совсем не слыхал.

— Не было бы войны, об этом во всём мире трубили бы, что-то вроде «Маньяк ванных комнат». Но сейчас и правда не до того.

Кожевников, как истинный разведчик, никогда не упускал из виду главное русло беседы, как бы далеко не приходилось уходить в сторону. Он первым вернулся к трагическому происшествию в мансарде.

— Так почему же, Митя, ты думаешь, что Женя не могла себя убить из-за любви?

— Не верю, и всё! Сейчас вспоминаю и думаю: странные были у них отношения, странная «любовь»!

Дмитрий смутился своей горячности. Ведь он думал так лишь потому, что ему казалось: Женя к нему не равнодушна. А если это было не так, если он ошибался?..

— Не знаю, Коля, зачем мне это нужно и что может получиться, но хочу тебя попросить… Дело деликатное, если тебе не понравится, покажется пошлым, скажи прямо, я не обижусь. Может, я и впрямь дурак!

— Да что ты все вокруг ходишь, извиняешься! Говори прямо.

Дмитрий пожал плечами:

— Ладно. Есть тут у вас медицинская сестра, Галина Акимчук.

— А чего же, знаю. — Кожевников, как истинный сердцеед, многозначительно повел бровями. — Славная молодочка, веселая, ласковая… А что?

— Да вот она-то любовница поручика Реутова.

Николай, казалось, не удивился.

— Что же, — сказал, — разбирается офицер в женщинах.

— А не мог бы ты с ней… ну… подружиться. — Дмитрий заглянул ему в глаза и сразу отвел взгляд. — Разузнать о нем побольше, но чтоб она ни о чем не догадывалась.

— А что же ты думаешь о нем выведать?

— Сам не знаю. — Митя покачал головой. — Может все это так, пшик! Ничего и нет. А может — вдруг какая-то зацепочка, фактик… Попробуешь?

— А почему бы и нет! — Николай рассмеялся, хлопнул товарища по спине. — Почему бы и нет, Митяй. Дело-то какое приятное! Да и не трудное будет, я думаю.

Глава 6

Три дня Дмитрий в лазарете не показывался. Пойти туда, казалось, будет словно подстёгивание, упрек Николаю: что же ты, мол, медлишь. И вообще он испытывал чувство неловкости, даже стыда. Додумался же попросить друга о таком: начать ухаживать за женщиной ради получения сведений! Все эти дни, что бы он ни делал: ходил ли в Академию на консультации, бывал ли на военном сборном пункте, читал ли книгу — думал об одном. То ругал себя, то лихорадочно строил разные версии. Скорого результата от Николая он не ожидал, но чувствовал, что больше двух недель не выдержит, пойдет к нему. Впрочем, через две недели Коля, наверное, будет на фронте. Успеет ли?

На четвертый день шустрый пацаненок примчал ему записку от Кожевникова: «Дело сделано, приходи». Сомневающийся, удивленный и возбужденный, Митя поспешил в лазарет.

Минувшую ночь раненный боец — юный, но статный синеглазый сибиряк провел в тесной комнатке дежурной медсестры. Галя Акимчук давно выделяла его из других своих подопечных. Доброжелательный, мужественный парень. Сколько мучений перенес при трех сложных операциях, а веселой своей удачи не потерял. Сколько раз она перевязывала его, зная, как ему больно, а он только шутил. Потому, наверное, с особой нежностью ее ладони касались Колиных шрамов, когда накладывала бинты. И этой ночью она гладила и целовала эти уже зажившие шрамы и думала печально, что этот мальчик лет на десять ее младше, что через несколько дней уйдет он на фронт и не вернется… Дай Бог, чтоб не вернулся только к ней, но вернулся в жизнь, к тем, кто тоже его любит. А для себя она о большем и не думала, чем об этих, не слишком опытных, но таких самозабвенных и мощных объятиях. Вряд ли этим часам будет еще повторение, вряд ли их дороги когда-нибудь пересекутся.

А Коля Кожевников, оказывается, знал об Александре. Уже под утро он сказал ей вроде бы шутливо: «Пусть твой поручик больше тут не показывается!» Но она почувствовала в его тоне недосказанность и на глаза навернулись слезы: он ее ревнует! «А он больше и не придет, — сказала она. — Я ни за что не соглашусь с ним видеться». И когда он спросил почему, Галя все ему рассказала. Как это страшно узнать, что могла стать причиной гибели человека — юной и чистой души, невесты? Ей-то он ничего не обещал, и она не в обиде. Но если бы знала, что он обручен — ни за что б не стала встречаться. Думала — свободен. Вот и выходит все-таки, что обманывал Реутов двоих. Галина прочитала о происшествии в газете, там были названы фамилии. И теперь молодая женщина терзала себя догадкою: а что, если невеста поручика узнала об их связи, не смогла пережить этого? Кровь невинной падет на ее голову!..

— В чем она виновата? — горячился Николай. — Что рядом с ней оказался негодяй? Так и та девушка — Женя — тоже обманулась. Видно, немудрено было.

— Немудрено, — согласился Митя. — Но что он сам, поручик, ей говорил, как все объяснял?

— А никак! Она его и не видала после трагедии. Близко не показывался. Причем, подозреваю, что и не покажется. Не дурак ведь, понимает, что она уже обо всем знает.

Кожевников вздохнул глубоко, пошевелил, разминаясь, плечами, заулыбался смущенно:

— Я, Митя, может еще вернусь сюда, коль жив останусь. За ней. Это ей только кажется, что она старше. А сама такая беззащитная, доверчивая. А уж как женщина — не знаю, бывает ли лучше.

Он вдруг замолчал, заметив, что товарищ не знает, куда деть глаза.

— Ну, болтун, ну, дурак! — Николай стукнул себя кулаком по лбу. — Митя, не думай, что я такой похабник! Это окопный треп въелся в привычку. Знаешь, там одни мужики, да смерть, да грязь кругом, вот и разговоры такие… вольные. Привык.

— Да ладно оправдываться! — Дмитрий был сердит на себя: покраснел, как барышня. — Я чувствую, ты что-то узнал о деле? Или нет?

— Есть один штришок, странный вроде бы. Я, конечно, наводил разговор на поручика. Галина все хотела забыть о нем, а я вновь возвращался, спрашивал, ну, будто ревную. Она слово за слово много о нем рассказала, но все обычное. А вот одно… В общем, два раза она слышала, как он, по ночам, спящий, говорил по-немецки.

— На немецком языке? — поразился Дмитрий. Это было неожиданно. Ожидал услышать что угодно, хотя толком и не знал что. Но этого… К чему бы?

А Николай подхватил:

— Точно, на немецком. Ну ладно бы один разок — может газет начитался или там книгу какую. А то через время, в другую ночь — опять. И так — Галя говорит — шустро болтал, вскрикивал, вроде команды отдавал. Она не поняла ничего, языка не знает.

— Он-то может и знать, работает в таможне.

— Смотри… — Николай глядел пытливо и тревожно. — Чуется мне, есть тут над чем подумать.

— К чему бы это, к чему?!.. — Митя вдруг заволновался, дыхание стало прерывистым, в висках запульсировала кровь. Что-то, что-то он должен вспомнить! Все, вспомнил.

— Знаю! — выдохнул он. — Смотри, Коля! — Он выхватил из кармана газету, лихорадочно развернул. — Ты просил прошлый раз, чтобы я принес газету, которая была в руке у Жени, хотел сам ее просмотреть. А теперь я знаю, что нужно там искать. Вот заметочка. Она отчеркнута, будто ногтем. Я и сам на нее обратил внимание, но никак ни с чем не мог связать. А теперь, кажется, связь есть!

Николай заглянул туда, куда Митя возбужденно тыкал пальцем:

— Дай-ка прочту.

— Ты вслух, вслух читай!

Кожевников согнул газету удобнее и в нижнем углу прочитал маленькую заметку: «В городе Саратове задержан за бродяжничество назвавшийся колонистом Супрасельского общества Белостокского уезда Гродненской губернии Вильгельмом Мейстером. Приметы задержанного: около 19 лет, росту 2 аршина 2 1/2 вершка, волосы русые, усов и бороды нет, глаза голубые, нос прямой, лицо бледное, овальное, на левой голени глубокая язва, страдает туберкулезом легких и кости. Лицам, которым известно происхождение и звание задержанного, довести до сведения».

Еле дождавшись, когда Николай произнесет последнее слово, Митя выхватил у него газету.

— Видишь, этот задержанный немец! Не знаю еще, какая тут связь, но она есть! Я чувствую!

Николай снова заглянул в заметку, повторил: — Вильгельм Мейстер. Да, бедный парень, совсем больной… А зацепочка есть, точно!

— Спасибо тебе, Коля! — Дмитрий заторопился. — Я пойду. Потом заскочу к тебе, расскажу… Вечером. Или завтра. Все, побежал!

И он в самом деле чуть ли не побежал к кованым воротам.

…Викентий Павлович был доволен. «Сработала армейская разведка!» — подумал он, вспоминая, как намекнул племяннику на товарища, лежащего в том же лазарете, где работала и Акимчук. Дмитрию же он сказал:

— Я получил ответ из Саратова: бродяга еще там. Телеграфировал в тамошнюю полицию, чтоб придержали его до твоего приезда. Может и будет толк из твоего частного расследования. А за поручиком пока присмотрим.

В кабинете господина Петрусенко было прохладно: густой плющ, обвивая окно, не пропускал солнце.

— Спасибо, дядя. Я уверен, что толк будет.

— Давно не было такого жаркого лета в наших краях. — Викентий Павлович вытер платком шею и затылок, прищурился. — Знаешь, милый, дело это уже закрыто, но я документы попридержу. Покопайся, коль у тебя есть сомнения. Это вроде летних практических занятий тебе будет. Я и в Саратов сообщил, что приедет юрист-практикант.

Впрочем, Петрусенко уже не впервые давал племяннику возможность попрактиковаться в реальном криминальном расследовании. Три года назад Митя Кандауров, студент-первокурсник, был «внедрён» дядей в число служащих «Гранд Отеля». В то лето там, в новой современной городской гостинице, происходили странные события — было совершено три преступления в одном месте и в один день. Викентий Павлович вёл это расследование, ему нужно было установить связь между этими, на первый взгляд разными, происшествиями. Митя стал работать в «Гранд Отеле» посыльным. И узнал одно из ключевых для разгадки обстоятельств: украденная драгоценность принадлежала первой жене убитого. Ниточка потянулась… Викентий Павлович считал, что племянник сработал хорошо. Пусть уже и теперь поведёт расследование — возобновит свои навыки. Тем более, что на этот раз у парня есть и своя личная заинтересованность в разгадке смерти девушки…

Глава 7

Если часовой механизм отлажен когда-то руками отличных мастеров, он будет работать и тогда, когда пыль проникнет в корпус или ржавчина тронет колесики. Они, хоть и туго, хоть и со скрипом, но будут крутиться. Секунды и минуты станут давать сбой, но давняя надежная наладка еще долго не позволит остановиться сложной конструкции… Вот так в то жаркое лето работала и российская железная дорога. Война и потрясения внутренней жизни выбивали ее из ритма. Обшарпанные вагоны шли переполненными, плохо убирались, во втором классе уже почти не подавали чаю. На забитых людьми станциях никому не нужные пассажиры ожидали опаздывающие поезда в надежде на свободные места. Но все же дорога работала, и почти на всех вокзалах колокольчик отбивал отправление, и, в конце концов, все уезжали туда, куда им было нужно.

Департамент полиции являлся той организацией, которая обладала реальной властью. Поэтому Дмитрий Кандауров ехал в далекий Саратов с удобствами и даже, по его мнению, с излишней роскошью. Впрочем, ему это нравилось. Маленькое купе в специальном вагоне было уютным и, что самое главное, принадлежало ему одному. Он много читал, а еще больше думал о предстоящей встрече. Строил самые разные предположения, представлял как начнет разговор, додумывал, кем может оказаться его будущий собеседник, дофантазировывался Бог знает до чего, злился на себя и вновь брался за книгу.

Ехали долго. В Воронеже их состав на целые сутки загнали в тупик: на станции митинговали и буянили солдаты. День простояли и на большом железнодорожном узле Поворино — пропускали воинские эшелоны. По перрону ходили женщины с горячими вареными картошками и кукурузою, помидорами, огурцами свежими и малосольными. Митя купил немного вишен, ничего другого не нужно было. При их вагоне имелся свой ресторанный зал, где кормили отлично.

Уже в первые полдня поездки немногие пассажиры пригляделись друг к другу и, собираясь на обед или ужин, раскланивались. Разговор, начинавшийся за одним столиком, подхватывался за другим и скоро становился общим. Это уже стало знамением времени: горячие, переходящие в спор разговоры о том, куда же катится страна, кто спасет ее, что делать и какой путь избрать — западный или национальный… Митя в этих дискуссиях не участвовал, торопился поскорее поесть и уйти к себе. В печенках у него сидели все эти дилетантские политические прогнозы, где каждый из говорящих убежден, что прав только он! Ни одна студенческая вечеринка, ни одно собрание — будь оно даже на тему: «Любите домашних животных», ни одна встреча с друзьями или родственниками не обходилась нынче без словесной политической драчки. Поначалу он тоже с горячностью кидался в подобные споры, доказывал свое понимание происходящего. Но постепенно разочаровался, понял, что ни толку, ни истины не выговорить. Болтуны с пеной на губах и неистовством в глазах стали раздражать его. «Дело надо делать!» — думал он, уходя от подобных разговоров.

Он не был ретроградом и ханжою, считал, что многое надо менять в государственном устройстве. Чиновничество, завязанное в единый бюрократический узел, взятки и прожектирование, власть денег и беззащитность обычного человека — все в последние годы стало таким наглым, бесстыдным, пытающимся убедить всех, что это и есть норма жизни. Самого Мити многое не касалось, но он жил среди людей, был чуток, зорок, душевен. Но вот с чем он никак не мог согласиться, так это с расшатыванием основ, традиций и призывами к смене власти. Он был убежден, что без сильной и единой власти все рухнет. Монарх, имя и образ которого он берег в сердце, не был, по его мнению, крепок духом. Так тем более надо поддержать его, укрепить трон, окружить умными и преданными людьми, изгнать мракобесов! И тогда вернется к державе слава и мощь, сами отпадут пиявки от ее здорового тела, воинский дух окрепнет. А то ведь что делается! Солдат за Отчизну стоять отказывается, с врагом братается… Когда было такое на Руси? Вон они, за окном, плоды сей гибельной идеи: застрявшие на станции эшелоны, злые митингующие солдаты…

Так постепенно Дмитрий подъезжал к Саратову. От близости большой реки становилось прохладнее, кружили чайки, уже ощущался будоражащий запах болота и рыбы. И вот, наконец, блеснула вода волжского изгиба с баржею, рыбацкими лодками и далеким пароходом…

Когда, прихрамывая, в комнату вошел изможденный парень, Дмитрий подумал: «Какие девятнадцать! Совсем юноша, лет шестнадцать». С жалостью и внезапной сердечной болью он смотрел на прозрачную кожу, обтянувшую скулы, тонкий, еще более заострившийся от худобы нос, отросшие густые волосы. Даже сейчас еще было видно, что он красив, этот невысокий юноша. Но вот арестант закашлялся, затряслись его узкие плечи, на запавших щеках проступили красные пятна, он поднял взгляд на Дмитрия, И тот сразу же изменил мнение: «Нет, ему явно больше лет…»

Еще по пути в тюремное отделение помощник пристава, провожавший Дмитрия, рассказал, что парня нашли на грузовом причале в пустом баркасе. Он, видно, заполз туда ночью, а утром не смог встать. Его задержали не столько как бродягу, а скорее из жалости, определив в городскую благотворительную больницу. Но когда из Гродненской губернии пришел ответ, что такого там не знают, его перевели в тюремный лечебный изолятор и подали в розыск. Помощник пристава жалостливо сказал, что оба доктора — и больничный, и тюремный назвали неизвестного «не жильцом», определив оставшийся ему земной срок едва ли месяцами, скорее, неделями, а то и днями. Правда, его подлечили, он ожил, но, говорят, уже это не имеет значения. Кто бы ни был этот человек, он у всех вызывает жалость.

— Вот так дела обстояли, когда пришел запрос от господина Петрусенко, — заключил помощник пристава. И протянул умиленно: — Да, помнят у нас Викентия Павловича. Легендарный человек!

Дмитрий знал, что дядя его, будучи еще следователем, а потом и следователем по важнейшим делам, бывал во многих городах, принимая участие в розысках. Одно из самых громких дел раскрыл именно в Саратове Его спутник, не зная, что Дмитрию многое известно, вспоминал:

— Бывал господин Петрусенко у нас, давно, правда, я только первый год тогда служил, приблизительно в вашем возрасте… У нас тот год несколько убийств зверских совершилось, люди, чуть стемнеет, выходить на улицы боялись. А негодяй казался неуловимым. Викентий Павлович приехал помочь вести расследование. И нашел убийцу — по следу от саней.

Дмитрий, улыбнулся, покачал головой: слыхал, слыхал он об этом «санном следе». Вот и сейчас, когда он собирался уезжать в Саратов, Викентий Павлович тоже сказал:

— Жаль, не застанешь ты там уже ни полицмейстера Вахрушева — умер Устин Петрович, ни моего хорошего друга Кирилла Одинокова. Отличный сыщик и славный человек, смельчак. Что ж, его по праву перевели на повышение, в Санкт-Петербург… Петроград, то бишь!

Викентий Павлович споткнулся на названии города, поморщился:

— Это надо же, какая глупость — переименовать город! При чём тут германцы и город Святого Петра? Невежество наших образованных кругов, от которых сия инициатива исходила, поразительно! Пётр Первый вовсе не собирался называть основанный им город в свою честь. «Санкт-Питербурх» — так на голландский, а отнюдь не на немецкий лад назвал он, в честь своего святого. Если уж хотели сделать по-русски, то скорее «Святопетровск»…

Митя тут был не совсем согласен с дядей, но промолчал. А тот вернулся к рассказу о своём саратовском друге.

— Три года уже Кирилл Степанович служит в столице. Он давно об этом мечтал, прийти как бы на смену своему кумиру, знаменитому Путилину.

Митя, конечно, об Иване Дмитриевиче Путилине знал много. Сорок лет в Санкт-Петербургском управлении сыскной полиции действовал этот талантливый русский сыщик. Начинал младшим помощником квартального надзирателя Толкучего рынка, а окончил начальником управления, тайным советником. Но не карьерой славен был, а блестящими делами: им было раскрыто множество хитроумных мошенничеств, подлогов, поджогов, загадочных убийств. У него были свои методы работы — переодеваться, например, в простую одежду и ходить по постоялым дворам, притонам, трактирам, где околачивается всякая бесприютная голь и бродяги — рассадник преступлений. Здесь Путилин вслушивался, запоминал речи, разговоры, лица, изучал воровской жаргон, заводил всякого рода знакомства. Это умение преображаться много раз выручало ему, много раз позволяло ухватить кончик нити запутанного преступления…

— Кирилл Степанович всегда восхищался Путилиным, — продолжал Петрусенко. — Теперь продолжит его дело. Поехал вместе с женой, дочкой и сыном. Жаль, Митя, не узнаешь ты их. Жена его, Ксения Аполлинарьевна, просто необыкновенная женщина. Я как раз был свидетелем их знакомства. Она в том деле, которое мы тогда с Кириллом вели, очень помогла нам. Так рисковала, совершенно сознательно! И в самом деле чуть не погибла.

— А он, наверное, спас её?

— Я уловил в твоём вопросе иронию? — Викентий Павлович усмехнулся. — А ведь так и было! Впрочем, без лишней скромности скажу, что спас Ксению всё-таки я. Кирилл чуть-чуть опаздывал… Разве я тебе не рассказывал?

— Да, но без этих подробностей.

…Все эти разговоры припомнились Дмитрию Кандаурову теперь в Саратове. После тогог, как помощник пристава с таким восхищением заговорил о его дяде. Викентии Павловиче Пентрусенко. А тот продолжал:

— Вы, небось, недавно под его началом работаете?

И Дмитрий, не удержавшись, ответил:

— С детства. — И пояснил удивленному собеседнику: — Это мой дядя.

— Поздравляю, господин Кандауров, — искренне обрадовался помощник пристава. — Таким родичем гордиться не грех.

Они прошли по служебному коридору административного корпуса, и уже начальник тюрьмы провел Дмитрия через несколько решетчатых ворот в кабинет, где стояли стол, кресло, два стула и где окошко тоже было забрано решеткой. Сюда и привели больного бродягу.

— Заключенный, с вами будет говорить следователь господин Кандауров. Отвечайте на его вопросы, и вы облегчите свою участь, — сказал начальник и вышел, оставляя их вдвоем. Подавив приступ кашля, арестант взглянул на Дмитрия сухими светлыми глазами и проговорил:

— Какая мне разница — лучше, хуже… Все одно уже недолго. И кому это нужно, кто я есть?..

Голос этого человека был тих, апатичен, но мягок и выразителен. Легкий, однако заметный акцент… При первых же словах у Мити перехватило дыхание, закружилась голова. Ошибиться казалось невозможно, так знаком ему был этот голос, акцент, интонации! Идя сюда, он никак не мог решить, с чего начнет разговор. А сейчас лихорадочно развязал тесемки папки, схватил газету, протянул заключенному, ткнул в заметку:

— Прочтите здесь.

Тот равнодушно просмотрел:

— Вижу, обо мне. — И усмехнулся: — Точно все болячки перечислены.

— А вы посмотрите на название газеты!

Человек посмотрел, пожал плечами:

— Далековато отсюда.