Илья Головин

Головин. Ладно, ладно. Как-нибудь в другой раз.

Лиза уходит.

(Серьезно.) Милейший человек мой старший брат. Добрая душа. Мы ведь с ним вместе в консерватории учились. Он подавал надежды.

Залишаев. Подумайте, что значит судьба. Одному таланта отпущено на двоих, а другому… Однако ну и жара! Наши дамы ушли на реку без нас. Я бы, кажется, рискнул сегодня искупаться.

Головин. А мы сейчас будем квас пить. Настоящий домашний сухарный квас, прямо со льда. А? Вы любите квас?

Залишаев (неопределенно). Мой гомеопат не рекомендует мне пить очень холодное, но я, откровенно говоря, сегодня готов на все. У меня отличное настроение. Я — на даче.

Головин. Плюньте, плюньте на своего гомеопата. А каким я вас квасом-то угощу! С изюминкой! С искрой божьей! Вы такого никогда и не пивали. (Уходит.)

Залишаев перебирает ноты на рояле. Выбрав одну из тетрадей, садится к роялю и начинает что-то проигрывать. Появляются Алевтина Ивановна и Майя. У обеих через плечо мохнатые полотенца. Головина заглядывает в ноты через плечо Залишаева.

Головина. Игорь Минаевич, что это вы играете?

Залишаев. Четвертую…

Головина. А-а-а! Это из Четвертой симфонии Ильи Петровича.

Залишаев кончил играть.

Не правда ли, чудесный опус?

Залишаев (помолчав, многозначительно). Можно сказать еще короче: совершенство!

Головина (Майе). Игорь Минаевич, как всегда, находит самое верное и краткое определение.

Залишаев. По заслугам, по заслугам, Алевтина Ивановна! Мы можем смело сказать сегодня, что Илья Головин — выдающееся явление в современном музыкальном искусстве! Наша гордость! Наша слава! Наш завтрашний день!

Головина. Илья Петрович очень талантливый человек. Очень.

Залишаев. Достаточно услышать его последнюю симфонию!

Головина (вздохнув). Грустно, что в наше время не все еще принимают такую музыку.

Залишаев. Не следует придавать этому большого значения. Надо быть преднамеренно глухим к восприятию сущности Четвертой симфонии, чтобы не понять тех гигантских образов, которые она несет в себе. Какое благородство интеллектуализма! Какая углубленно-психологическая интонация темы! Оркестровая палитра Хиндемита!

Головина. Конечно, конечно. Вы совершенно правы…

Залишаев (глубокомысленно). В том, как композитор в иносказательной форме воссоздал в моем воображении человека, не показав самого человека в его обличии, в том, как он выразил все страсти и чувства этого человека в хаотичном, но вместе с тем строго организованном потоке эмоциональных звучаний, словом, я бы сказал, в бестелесности образов Четвертой симфонии, именно в бестелесности и кроется тот успех, та особая прелесть, которая заставляет всех нас восторгаться и аплодировать таланту вашего супруга.

Головина (глубокомысленно). Я вас понимаю. Понимаю.

Залишаев. Я вам предсказываю, Алевтина Ивановна, что мы с вами еще будем свидетелями огромной мировой славы Головина. Я вам предсказываю. А Игорь Залишаев редко кому что-нибудь предсказывает…

Головина. Спасибо вам. Я знаю, что вы наш друг. Илья Петрович вам очень верит.

Залишаев. Я буду счастлив, если в этом будет частица и моего труда. Вы читали мою последнюю работу о вашем муже?

Головина. Да, конечно! Мы читали ее вслух. Очень, очень верно и убедительно!

Залишаев. Пора, пора! Пришло время называть вещи своими именами!

Головина. Пора, пора!.. Да, кстати, Игорь Минаевич, я все забываю вас спросить, что там слышно с нашими новыми квартирами? Все обещают, обещают. Мы буквально задыхаемся на наших семидесяти метрах.

Залишаев. Дадут, дадут.

Головина. Но когда?

Залишаев. Кому-кому, а уж Головиным дадут.

Головина. Надеюсь.

Головин (появляется с кувшином кваса в руках, напевает). Ква-ас… Ква-ас… Исключительно для нас.

Головина. Именинник.

Головин. Вы уже вернулись? (Ставит кувшин с квасом на стол и прикрывает его скатертью). Ну как? Выкупались?

Головина. Выкупались. А вот Игорь Минаевич с нами не пошел. Оставил нас с Майечкой одних. Разве настоящие мужчины так поступают? Мало ли что с нами могло случиться.

Майя. А что с нами могло случиться?

Головина. Мы могли бы утонуть…

Залишаев. Что вы говорите? Не может этого быть!

Майя. Ну, утонуть там, пожалуй, довольно трудно.

Залишаев. Я приношу вам свои искренние извинения. Алевтина Ивановна, если бы вы хоть одним намеком…

Головина. Прощаем. Тем более, что вы сами наказаны. Мы чудесно освежились. Не правда ли, Майечка?

Майя. Изумительно. Вода — парное молоко.

Головин (Залишаеву). Игорь Минаевич, идемте в сад под липу.

Головина. Что вы будете делать под липой?

Залишаев. Вот Илья Петрович собирается угостить меня каким-то особенным квасом.

Головина. Илья, какой квас? Со льда? Ты же утром жаловался на горло!

Головин. Ерунда, ерунда. Все уже прошло.

Головина. Ты сам ходил на погреб?

Головин. Мы поставим кувшин на солнце.

Головина. Я пойду с вами. Где Луша? Почему до сих пор не накрыт стол? Луша! Лиза, вот ключи. Возьмите наливку и вино. Заприте потом. (Мужу.) Квас я понесу сама.

Уходят в сад. Появляются Лиза, Луша и Майя. Они начинают накрывать на стол.

Майя (Лизе). Где твой брат? Я его с самого утра не вижу.

Луша. Федор Ильич в огороде. Сидят под зонтиком, пишут.

Лиза. Ну, конечно. Где же ему быть, как не в огороде. Облюбовал себе какой-нибудь махровый мак, сидит и пишет его в сто первый раз. Майечка, пойди скажи ему, чтобы шел домой и переоделся к обеду.

Майя. Я его приведу. (Уходит.)

Луша (вслед Майе). Все одно она Федору Ильичу не пара.

Лиза (удивленно). О чем вы, Луша?

Луша. Да о вашей Майечке.

Лиза. При чем здесь Майя?

Луша. Вот то-то и выходит, что ни при чем. Давеча на кухне Федор Ильич так и сказал: «Мне, говорит, такая жена нужна, чтобы детей рожала».

Лиза. Я не понимаю, какое это отношение может иметь к Майе?

Луша. Известно, какое… Майечка-то ваша — артистка.

Лиза. Я тоже артистка — певица. Она балерина. Что из этого следует?

Луша. А то и следует, что которые артистки на сцене ногами выделывают, тем рожать не полагается. У них от детей фигура пропадает.

Лиза. Что вы говорите, Луша? Я даже не знаю, как вам ответить.

Луша. Видать, нечего ответить. (Неожиданно.) Пирог-то!.. (Выбегает.)

Появляется Федор. В руках у него этюдник и начатая картина. Федор ставит этюд на пол, к ножке рояля, и, сев в соломенное кресло, рассматривает свою картину. Лиза молча наблюдает за братом.

Лиза (нарушая молчание). Нравится?

Федор (не оборачиваясь). Нравится.

Лиза. Ай да Пушкин, ай да молодец!

Федор (не оборачиваясь). Ай да Пушкин, ай да молодец!

Лиза. Не надоело еще тебе твои маки писать?

Федор. А тебе еще не надоело каждый раз спрашивать одно и то же?

Лиза (горячо). Честное слово, Федор, я, твоя родная сестра, отказываюсь тебя понимать. Круглый день сидеть в деревне и писать, писать все одно и то же: маки в огороде, маки в вазе на столе, да еще зеркало за ними поставишь, маки в зеркале отражаются…

Федор. А я не понимаю тебя. Сидеть в городе каждый день петь все одно и то же: «Снегурочку» в театре, «Снегурочку» по радио, «Снегурочку» в концерте, да еще дома перед зеркалом встанешь — опять «Снегурочку» поешь… «Снегурочка» в зеркале отражается.

Лиза. Положим, это не сравнимо.

Федор. Почему же это не сравнимо?

Лиза. Почему? Да потому, что это совсем не одно и то же! Снегурочка хочет жить, любить, она хочет знать, как люди живут, и сама готова отдать свою жизнь за то, чтобы познать живые чувства людей. Вот что такое Снегурочка! И я каждый раз по-новому живу этим образом природы… А ты… Ты равнодушный наблюдатель…

Федор. Сколько раз я тебе говорил, сестричка, у нас с тобой разные взгляды на искусство. Я, например, хочу писать маки, а ты хочешь, чтобы я писал…

Майя (появляясь в дверях). Какие чудные кутята у вашей Каштанки… (Замолкает.)

Федор (не обращая внимания на Майю, Лизе). Я люблю природу и пишу ее такой, какая она есть. Такой, какой я ее вижу.

Лиза. Да ты смотришь на нее не теми глазами.

Федор. Какими же глазами я на нее смотрю?

Лиза. Близорукими. Настоящий современный художник, а тем более молодой, должен далеко видеть и, главное, ставить перед собой цели другие. Понимаешь? Цели, цели другие. Ты любишь природу? Деревню? Пожалуйста! Вот вчера я видела — петунинские колхозницы с покоса шли. Разве нельзя написать такую картину? Идут женщины, загорелые, усталые, но веселые. Рядом с молоденькой девушкой, может быть комсомолией, — пожилая женщина, мать… Тут тебе и пейзаж — раздолье русское, и лица… Каждое лицо характер, портрет. Как красивы на фоне неба и луга цветные пятна: платки, юбки, легкие, поднятые вверх грабли! А все вместе звучит, как песня. Да, да! Как широкая песня… Понимаешь, о чем я говорю?

Федор (задумавшись). Чем ты мне докажешь, что это не советский мак, взращенный на опытных полях академика Петренко? (Показывает на свою картину.)

Лиза (с иронией). Не забудь только год пометить, чтобы потомки знали, в каком веке ты жил.

Майя (неожиданно). Напишите меня.

Федор. Вас?