Разгадка 1937 года. Преступление века или спасение страны?

Елисеев А. В

Разгадка 1937 года. «Преступление века» или спасение страны?

Введение

Вопрос, вынесенный в заглавие этого скромного труда, у многих наверняка вызовет недоумение или даже гнев. Как это кто? Давно известно — Сталин и его подручные. Зачем дурить людям головы, задавая риторические вопросы?

Любопытно, что даже те, кто склонен положительно оценивать роль Сталина в нашей истории, в большинстве своем приписывают организацию массовых репрессий ему же. Дескать, репрессии были нужны для очищения страны. От кого? Ну, здесь множество вариантов. От шпионов, троцкистов, палачей времен «Красного террора», бюрократов, скрытых врагов Советской власти. В общем — нужное подчеркнуть, все зависит от политических убеждений.

Все, почти все, сходятся на одном и том же. Сталин был организатор массовых репрессий. Казалось бы, такое единодушие должно убеждать. Однако давайте не будем спешить. Мало ли, сколько было расхожих представлений, а потом выяснялось, что они не ценнее мыльного пузыря. Давайте попробуем взглянуть на проблему «Большого террора» иначе, чем большинство.

Для начала выясним, откуда возник массовый политический террор. Он появился в эпоху революций. Резкий поворот в общественном развитии всегда порождал мощное сопротивление широких социальных слоев. Революции сопротивлялись не только представители свергнутой верхушки, но и массы, точнее, их часть. А подавление масс соответственно требовало массового террора.

Классическим образцом массового революционного террора можно считать якобинский террор 1793–1794 годов, который во Франции унес около миллиона жизней. Такова была цена Великой Французской революции. Однако политический терроризм, в той или иной степени, был присущ и другим буржуазным революциям — английской, американской, испанской, итальянской. Любопытно, что он был присущ и первой российской революции, вспыхнувшей в 1905 году. Я имею в виду террор эсеров и анархистов. Его принято называть индивидуальным, однако он принял характер массового. И это неудивительно, ведь эсеры имели в своем распоряжении массовую партию леворадикального толка.

По самым скромным подсчетам, в годы эсеровско-анархического террора погибло 12 тысяч человек. Думские депутаты-монархисты однажды принесли в зал заседаний склеенные бумажные листы, на которых были написаны имена жертв террористов. Так вот, полосу этих бумаг они смогли развернуть по всей ширине зала. До революции была выпущена многотомная «Книга русской скорби». В ней собраны данные о жертвах террора. Среди них лишь очень немногие принадлежали к элите русского общества. Большинство представляли мелкие чиновники, низшие чины полиции, священники, ремесленники. Очень многие пострадали совершенно случайно, оказавшись рядом с бомбистами. Например, 12 апреля 1906 года при взрыве дачи П.А. Столыпина погибло 25 человек, пришедших на прием к премьер-министру. Ранения получили трехлетний сын Столыпина и его четырнадцатилетняя дочь.

Все это было генеральной репетицией гораздо более страшного «Красного террора», который развернулся в России через несколько месяцев после Великой Октябрьской социалистической революции. Он показал, что массовый терроризм присущ не только буржуазным, но и социалистическим революциям. Во время Гражданской войны чекисты снимали целые социальные пласты нации — духовенство, дворянство и буржуазию. Террор ставил своей целью не просто удержание политической власти, но и социальное конструирование. Ведущий теоретик партии большевиков Н.И. Бухарин писал по этому поводу следующее: «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Между тем нельзя забывать и о белом терроре, который был менее масштабным, чем красный, однако все равно носил массовый характер. И здесь даже не нужно ссылаться на советских историков, которых можно упрекнуть в предвзятости. Достаточно процитировать самих белых. Да вот хотя бы и А.И. Деникина, который писал в «Очерках русской смуты»: «Нет душевного покоя, — каждый день — картина хищений, грабежей, насилия по всей территории вооруженных сил. Русский народ снизу доверху пал так низко, что не знаю, когда ему удастся подняться из грязи… Я не хотел бы обидеть многих праведников, изнывавших морально в тяжелой атмосфере контрразведывательных учреждений, но должен сказать, что эти органы, покрыв густою сетью территорию Юга, были иногда очагами провокации и организованного грабежа. Особенно прославились в этом отношении контрразведки Киева, Харькова, Одессы, Ростова (донская)». А вот что пишет военный министр колчаковского правительства А.П. Будберг: «Приехавшие из отрядов дегенераты похваляются, что во время карательных экспедиций они отдавали большевиков на расправу китайцам, предварительно перерезав пленным сухожилия под коленями («чтобы не убежали»); хвастаются также, что закапывали большевиков живыми, с устилом дна ямы внутренностями, выпущенными из закапываемых («чтобы мягче было лежать»). Будберга хорошо дополняет В.Н. Шульгин, бывший убежденным антикоммунистом и активным участником Белого движения. «В одной хате за руки подвесили комиссара, — рассказывает Шульгин, — под ним разложили костер и медленно жарили… человека. А кругом пьяная банда монархистов… выла «Боже, царя храни»…

Весьма ценны, в данном плане, воспоминания A.C. Суворина, который был всецело на стороне белых: «Первым боем армии, организованной и получившей свое нынешнее название [Добровольческой], было наступление на Гуков в половине января. Отпуская офицерский батальон из Новочеркасска, Корнилов напутствовал его словами: «Не берите мне этих негодяев в плен! Чем больше террора, тем больше будет с ними победы!»

Губернатор Енисейской и части Иркутской губернии генерал С.Н. Розанов, особый уполномоченный Колчака, приказывал:

«1. При занятии селений, захваченных ранее разбойниками, требовать выдачи их главарей и вожаков; если этого не произойдет, а достоверные сведения о наличии таковых имеются, — расстреливать десятого.

2. Селения, население которых встретит правительственные войска с оружием, сжигать; взрослое мужское население расстреливать поголовно; имущество, лошадей, повозки, хлеб и так далее отбирать в пользу казны.

Примечание. Все отобранное должно быть проведено приказом по отряду…

…6. Среди населения брать заложников, в случае действия односельчан, направленного против правительственных войск, заложников расстреливать беспощадно».

А вот каким был приказ коменданта Макеевского района, подчинявшегося атаману П.Н. Краснову: «Рабочих арестовывать запрещаю, а приказываю расстреливать или вешать; Приказываю всех арестованных рабочих повесить на главной улице и не снимать три дня». По мнению историков, которых можно упрекнуть в «предвзятости», террор все равно носил массовый характер.

Свою лепту в развязывание террора внесли и «демократические» социалисты, которые лицемерно осуждали «зверства большевизма». «Роль правых эсеров и меньшевиков в становлении белого террора можно наглядно проследить на примере событий, развернувшихся летом — осенью 1918 г. в Ижевске, где произошло самое мощное за всю советскую историю антибольшевистское рабочее восстание, — пишет Д.О. Чураков. — …Уже начало переворота связано с кровавым эпизодом — бессмысленной расправой, учиненной толпой над разъездом конной милиции… После первых успехов мятежа началась кровавая расправа. По свидетельству военного лидера повстанческой армии полковника Федичкина, мятежники, среди которых было немало рабочих, в течение 12 часов ловили и расстреливали большевиков. В первые же дни восстания зверская расправа состоялась над начальником милиции Рогалевым, одним из лидеров максималистов Т. Дитятиным, был выведен из госпиталя и растерзан Жечев — и этим список жертв мятежа далеко не исчерпывается… Картины бессудных расправ наблюдались в те дни во всех заводских поселках и деревнях Прикамья, захваченных повстанцами. На большевиков и всех сторонников Советской власти устраивалась настоящая охота. Как показывают исследования современных ижевских историков П.Н. Дмитриева и К. И. Куликова, очень часто речь шла вовсе не о стихийных вспышках насилия, а о вполне продуманных, целенаправленных акциях новой повстанческой власти. Арестами и содержанием под стражей первоначально занималась специальная комиссия по расследованию деятельности большевиков, а затем — созданная на ее основе контрразведка. Арестам подвергались не только деятели большевистского режима, но и члены их семей. Так, были арестованы отец заместителя председателя Боткинского Совета Казенова, а вслед за ним и 18-летняя сестра, которая пыталась передать брату посылку. Через несколько дней они были расстреляны. Был схвачен и расстрелян проявлявший сочувствие к большевикам священник Дронин, многие другие. С течением времени репрессивные меры распространились на все более широкие слои населения Ижевска, всего Прикамья. Даже сами повстанческие авторы признают колоссальный размах осуществляемых ими репрессий. К примеру, один из них пишет о сотнях арестованных в импровизированных арестных домах. Около 3 тыс. человек содержалось на баржах, приспособленных под временные тюрьмы. Этих людей называли «баржевиками». Примерно такое же количество арестованных находилось в Воткинске, не менее тысячи их было в Сарапуле» («Роль правых социалистов в становлении системы белого террора»).

Свой образчик революционного террора дала и «великая пролетарская культурная революция», осуществленная Мао Цзэдуном в Китае. В ходе нее погибли десятки миллионов китайцев, павших жертвами как тамошней госбезопасности, так и шаек озверевших юнцов, именуемых хунвейбинами и цзаофанями. Хотя «красный террор» начался еще в 30-е годы, на территориях, занятых китайской Красной Армией. Причем массовые репрессии проводились и в отношении коммунистов. Так, в 1930-х годах Мао провел жесточайшую чистку Красной Армии от так называемых «АБ-туаней» — скрытых агентов «Антибольшевистской лиги». «Одним из первых актов новых властных структур стал приказ о применении «самых жестоких пыток» с целью выявления агентов «АБ-туаней», — пишет биограф Мао Цзэдуна Ф. Шорт. — В тексте приказа подчеркивалось, что допросам должны быть подвергнуты и те, кто «в своих словах представляются самыми преданными, прямодушными и положительными товарищами». Число казненных росло день ото дня, поскольку каждое признание вело к арестам новых жертв, а каждая жертва на допросах тоже не молчала… Красная Армия начала погружаться в бездны чистки. Языки ее пламени беспристрастно пожирали бойцов и командиров, в каждой части были созданы «комитеты по борьбе с контрреволюционными элементами». Из воспоминаний Сяо Кэ: «В моей дивизии были расстреляны шестьдесят человек… Дивизионный партком принял решение прибавить к ним столько же… Всего же из семи тысяч личного состава 4-й армии на казнь отправились от тысячи трехсот до тысячи четырехсот человек»… Чуть более недели ушло на то, чтобы почти четыре с половиной тысячи бойцов и командиров Первой фронтовой армии признались в тайных связях с Гоминьданом»(«Мао»).

Склонность к террору продемонстрировали и революции «справа». Придя к власти на волне «национальной революции», национал-социалист Гитлер подверг репрессиям сотни тысяч немцев. Только членов Коммунистической партии Германии было казнено 33 тысячи человек. А уж какой террор Гитлер организовал на оккупированных им территориях, говорить, я думаю, не стоит. Конечно, масштаб гитлеровского террора в отношении немцев намного меньше тех масштабов, которых достигал террор «коммунистический». Но это как раз и связано с тем, что гитлеровская революция была менее радикальной — в плане внутренней политики. В области же внешней политики Гитлер проявил крайнюю революционность, что и привело к грандиозному террору в отношении многих народов.

Тут надо отметить, что революция далеко не всегда сопровождается массовым террором. В той же Германии ноябрьская революция 1918 года сумела удержаться на краю пропасти. Но край все-таки был. В 1919 году в Баварии левые радикалы создали Советскую республику, которая по примеру своей российской сестренки стала арестовывать и уничтожать «врагов революции». Конец этому положили вооруженные отряды немецких патриотов.

В любом случае революция всегда чревата террором. Он может вылезти из этого чрева, а может так и сгинуть в утробе. И если не всякая революция порождает массовый террор, то любой массовый террор имеет своей причиной именно революцию. Причем это касается и «красного», и «белого» террора. Можно долго спорить о том, какой из них начался первым, а какой был «всего лишь ответом». В любом случае массовый террор имеет своей причиной революцию.

Теперь давайте обратимся к фигуре Сталина. Исследователи как-то не склонны преувеличивать революционность этого деятеля. Напротив, многие наблюдатели, как «левые», так и «правые», считают, что Сталин был могильщиком «пролетарской» революции. И очень мало тех, кто ставит его на одну доску с творцами Октября.

Меня давно занимает такой парадокс. Проводя параллели с Великой Французской революцией, Сталина часто именуют термидорианцем, а его политику — термидором. Особенно любил говорить о сталинском термидоре Троцкий. Однако ведь именно группировка термидорианцев положила конец массовому якобинскому террору 1793–1794 годов, который грозил уже пожрать и самих революционеров. И если Сталин — термидорианец, то какой же он тогда организатор террора?

Как ни относиться к Сталину, но очевидно, что он осуществил ряд мер, направленных против нигилизма, порожденного революцией. Восстановил в правах национальный патриотизм. Способствовал тому, чтобы искусство, особенно архитектурное, приняло бы классические формы. Наряду со своим культом установил культ русской литературы. Взял курс на укрепление семейного уклада. «Реабилитировал» многих исторических деятелей старой России. Прекратил преследование церкви.

И в то же самое время именно он развернул массовый террор? Получается, что преодоление нигилизма ведет именно к массовому террору, широкомасштабным репрессиям? Непонятно… А если предположить, что развязывание террора произошло против воли Сталина?

Но, может быть, допустить и обратное? Что, если Сталин и в самом деле был верным продолжателем дела Ленина и Троцкого, как нас уверяют некоторые? Что ж, давайте вглядимся в него повнимательнее.

Глава 1

Консервативный большевизм

Сталин в Октябре: против хаоса

Сталин являл собой тип революционно-консервативного политика. «Вождь всех времен» признавал революцию как средство преобразования действительности, но стремился при этом к максимальной управляемости всех общественных и государственных процессов. А этой управляемости нельзя достичь без сознательного их торможения, перевода на низкие, «надежные» скорости. Очевидно, и сам марксизм привлекал Сталина тем, что декларировал планомерное руководство всеми сферами общественной жизни. Капитализм, с его невидимой рукой рынка, вносил и вносит в эту жизнь слишком много хаоса, многое решая за счет интуиции и даже просто счастливой случайности. Иное дело марксизм, который даже философию рассматривал как средство переустройства мира. Но если марксисты стремились к небывалому, идеальному обществу без внутренних противоречий, то Сталин чурался экспериментов и утопий. Он хотел укрепить — с помощью марксистской методологии (а отнюдь не идеологии) — уже вполне «бывалое», Российское государство.

Анализируя позицию Сталина в самые разные периоды его политической деятельности, не перестаешь удивляться тому инстинктивному отторжению хаоса, которое было присуще этому человеку, занимавшему видные посты в революционной партии большевиков. О том, как он укреплял государственность в 30—50-е годы, написано много. Мы позже также коснемся некоторых аспектов тогдашней его деятельности. Но более интересно затронуть момент, на который не часто обращают внимания. Я имею в виду позицию Сталина в 1917 году. В том самом году, когда в стране произошло сразу две революции. Существует довольно распространенное мнение, согласно которому Сталин отказался от революционного нигилизма и встал на государственно-патриотические позиции только в 30-е годы, из прагматических соображений. Дескать, он исходил из того, что скоро наступит война, которую не выиграешь под левацкими, интернационалистическими лозунгами. Отсюда и его эволюция. Однако факты эту концепцию опровергают. Сталин был национальным патриотом и творческим консерватором еще в 1917 году.

В первые месяцы после Февральской революции Сталин был против перерастания буржуазной революции в революцию социалистическую (свою точку зрения он изменил, скорее всего, вынужденно, только после возвращения Ленина). В марте-апреле на подобных позициях стояло почти все высшее партийное руководство, находящееся в России. Вообще, партией большевиков тогда управлял триумвират, состоящий из Л.Б. Каменева, М.И. Муранова и Сталина. Позиция триумвирата была близка к меньшевизму. Подобно лидерам правого крыла российской социал-демократии, триумвиры не считали необходимым брать курс на перерастание буржуазной революции в революцию социалистическую. Они также были против поражения России в войне. По их убеждению, социалисты должны были подталкивать Временное правительство к выступлению на международной арене с мирными инициативами. Во всем этом руководящая тройка была едина. Но Сталин все же занимал в ней особую позицию, весьма далекую от меньшевизма.

Он не был сторонником сотрудничества с Временным правительством. Сталин осознавал, насколько можно дискредитировать себя поддержкой правительства либеральных болтунов, которые разваливают страну и во всем оглядываются на своих англо-французских покровителей. Вместе с тем Иосиф Виссарионович подходил к проблеме гибко, диалектически. Согласно ему, надо было поддерживать «временных» там, где они, вольно или невольно, проводят преобразования, необходимые для России. В этом Сталин выгодно отличался и от беззубых соглашателей, и от экстремистов ленинского склада, требующих жесткого противостояния. Позднее, в августе 1917 года, Ленин, с присущим ему прагматизмом, поймет правоту двойственного, сложного подхода. Он поддержит Керенского против Корнилова и тем самым укрепит позиции партии.

В марте 1917 года Сталин открыто декларировал приверженность русскому национальному патриотизму. Это смотрелось довольно необычно на фоне российского социалистического движения, напичканного демагогами и авантюристами, готовыми любое проявление национальных чувств объявить черносотенством.

Нет, в рядах меньшевиков и эсеров было достаточное количество людей, объявляющих себя патриотами, но их патриотизм сводился к идее воевать с немцами до «победного конца». Однако после свержения царя война вообще теряла свой смысл, ибо произошло ослабление государства и разложение армии. Получалось, что Россия должна была воевать за англо-французские интересы, ведь достижения своих задач, которые она ставила в начале войны, ей уже нельзя было добиться. Таким образом, настоящим патриотом становился тот, кто желал прекращения войны, но без ущерба для национальных интересов страны (к этому вели пораженцы, руководимые Лениным).

Сталин как раз и принадлежал к числу таких патриотов. Но речь сейчас идет не только об этом. Будущий строитель (и одновременно — реставратор!) великой державы выступал за руководящую роль русского народа в революции, против интернационализма, который потом длительное время осуществлялся за счет стержневого народа России. Ленин в 1922 году назовет русских нацией, «великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда». Поэтому, отмечал Ленин, интернационализм со стороны такой нации должен состоять не только в обеспечении равенства. Нужно еще и неравенство, которое «возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактической…». Подобный подход привел к мощным диспропорциям в государственном строительстве и в конечном итоге к развалу державы.

Сталин еще в марте 1917 года предлагал иной подход. В своей статье «О Советах рабочих и солдатских депутатов» он обращался с призывом: «Солдаты! Организуйтесь и собирайтесь вокруг русского народа, единственного верного союзника русской революционной армии». Это был призыв к созданию русской военной организации, связанной с рабочими и крестьянами, а также их революционной партией. Примечательно, что, говоря о крестьянах, Сталин имел в виду все крестьянство, взятое как единое целое, а не одних только беднейших крестьян, к которым апеллировали большевики.

Еще один важный пункт сталинской программы того периода составляют его специфические взгляды на Советы. Как известно, после победы Февральской революции в Петрограде и других регионах стали возникать Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Но общенационального, всероссийского Совета так и не возникло. По сути, деятельностью других Советов руководил Петроградский Совет, бывший собранием столичных левых политиков, не всегда точно учитывающих интересы трудового населения столь огромной страны. Формально над Советами возвышался их съезд, то есть общенациональный орган, однако он созывался время от времени и не был постоянно действующей структурой, способной конкурировать со столичными политиками, которые находились рядом с центральной властью.

25 октября 1917 года Ленин провозгласил власть Советов, однако это была всего лишь голая декларация. Очень скоро Советы, созывавшие свои съезды время от времени, попадут под жесткий контроль Центрального исполнительного комитета (ЦИК), представлявшего коллегию столичных бюрократов. А сам ЦИК окажется подмят партийной бюрократией.

Если бы Советы имели свой общенациональный, постоянно действующий орган, то в России возникло бы действительно народное представительство, свободное от буржуазного парламентского политиканства западного типа (выборы могут быть свободными только тогда, когда нет ни бюрократического диктата, ни подкупа избирателей крупными капиталистами). Оно сочеталось бы с мощной правительственной, исполнительной вертикалью, но не подавлялось бы ею.

Так вот, Сталин предлагал российским революционерам именно этот вариант. В двух своих мартовских статьях «О войне» и «Об условиях победы русской революции» он выступит за создание органа под названием Всероссийский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Тогда проект Сталина, предполагавший установление реального советовластия, был отвергнут как «правыми» сторонниками Каменева, так и «левыми» радетелями Ленина. К чему это привело — известно. Позже Сталин еще попытается снова вернуться к своему мартовскому проекту. Во время конституционной реформы 1936 года на месте громоздкой системы съездов Советов будет создан Верховный Совет страны. Однако и в этот раз советовластия не получилось, несмотря на все старания вождя. О причинах этого будет сказано ниже.

Различия между подходами Сталина и Ленина прямо-таки бросаются в глаза после сравнения двух вариантов воззвания партии большевиков, опубликованных 10 июня в «Солдатской правде» и 17 июня в «Правде». Первый принадлежит Сталину, второй, отредактированный, Ленину. В сталинском тексте написано: «Дороговизна душит население». В ленинском: «Дороговизна душит городскую бедноту». Разница налицо. Сталин ориентируется на весь народ, имея в виду общенациональные интересы, тогда как Ленин апеллирует к беднейшим слоям, пытаясь натравить их на большинство.

Сталин желает: «Пусть наш клич, клич сынов революции, облетит сегодня всю Россию…» Ленин расставляет акценты по-иному: «Пусть ваш клич, клич борцов революции, облетит весь мир…» Как заметно, Сталин мыслит патриотически, в общенациональном масштабе, Ленин — космополитически, в общемировом. Показательно, что у Ленина дальше следует абзац, отсутствующий в тексте Сталина. В нем говорится о классовых «братьях на Западе».

Сталин в своем варианте воззвания вновь говорит о «Всероссийском Совете», Ленин же поправляет его, говоря о Советах.

Для Сталина вообще был характерен четко выраженный россиецентризм, бывший чем-то вроде большевистского славянофильства. Российские социалисты возлагали огромные надежды на «европейский пролетариат». Судьбы российской революции часто ставились ими в прямую зависимость от революционной активности на Западе. На VI съезде РСДРП(б) в августе 1917 года Сталин решительно возражал «европоцентристам»: «Не исключена возможность того, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму… Надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь. Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего».

Надо заметить, что россиецентризм Сталина проявился еще до революции — в то время, когда он принимал активное участие в деятельности крупнейшей бакинской организации. Тогда он активно выступил против руководства партии, которое прочно обосновалось в эмиграции. Историк Ю. В. Емельянов даже считает нужным говорить о «бакинской революции» в стане социал-демократов, лидером которой выступил Иосиф Виссарионович. В 1909 году Сталин опубликовал статью «Партийный кризис и наши задачи». В ней он отметил резкое снижение численности и влияния партии, отрыв ее руководства от широких народных масс. Причем ответственность за это была возложена как на меньшевиков, так и на большевиков. ЦК РСДРП, возглавляемый тогда Лениным, был назван «фиктивным центром». Сталин писал: «Странно было бы думать, что заграничные органы, стоящие вдали от русской действительности, смогут связать воедино работу партии, давно прошедшую стадию кружковщины». Он критиковал интеллигентов-эмигрантов и призвал опираться на русских рабочих, ведущих борьбу в самой России.

Позиция Сталина была решительно поддержана Бакинским комитетом. В этих условиях Ленин не рискнул идти на конфронтацию с влиятельными подпольными лидерами, за которыми стояли реальные и работающие организации. Опасаясь раскола, он пошел навстречу Сталину. Последний, вместе с двумя другими «бакинцами» (Г.К. Орджоникидзе и С.С. Спандаряном), был включен в состав ЦК. Более того, при ЦК создали Русское бюро в составе 10 человек. В него, помимо трех упомянутых «бакинцев», вошли «партийцы пролетарского происхождения, работающие на производстве» (Ю.В. Емельянов): А.Е. Бадаев, A.C. Киселев, М.И. Калинин и др. Таковы были решения 6-й конференции большевиков, прошедшей в 1912 году в Праге. (В знаменитом «Кратком курсе» утверждалось, что именно тогда и была создана партия большевиков.)

«Бакинская революция» сильно ударила по социалистам, которые оторвались от России и запутались в «интернационалистических» игрищах. Показательно, что в ответ на Пражскую конференцию была созвана Венская конференция (август 1912 года), в которой деятельное участие принял «независимый социал-демократ» Л.Д. Троцкий. Вместе с бундовцами и другими социалистическими группами он попытался создать блок (его прозвали «августовским»), который призван был завоевать лидерство в РСДРП. А Троцкий являлся политическим авантюристом высочайшего класса, тесно связанным с разными кланами международной олигархии. Чего стоит одно только его сотрудничество с А. Парвусом — «немецким социалистом» и крупным воротилой! Именно Парвус сделал Троцкого фактическим лидером Петроградского совета в 1905 году (при формальном руководителе Хрусталева-Носаря). Для этого сей предприимчивый революционер использовал огромные финансовые средства, необходимые для скупки газет и т. д. Итогом же троцкистского руководства Советом стал выпуск этим органом так называемого «Финансового манифеста», который объявлял главной задачей революции… подрыв русской валюты. Понятно, что все это было сделано в интересах международной плутократии, мечтавшей ослабить и ограбить Россию.

И вот занятное совпадение — почти сразу же после Пражской конференции все три «бакинца» были схвачены полицией.

«Получалось, что, громя «бакинцев», российская полиция расчищала дорогу Троцкому и другим лицам, которые были связаны с международными кругами и могли выполнять волю внешнеполитических врагов России, — замечает Ю. В. Емельянов. — Однако если это так, то это был не единственный случай, вызывающий недоумение< Трудно понять, каким образом, имея своих агентов в Боевой организации партии социалистов-революционеров… полиция мирилась с убийствами великих князей и министров, осуществляемыми боевиками эсеров. До сих пор остаются неясными многие обстоятельства убийства премьер-министра П. А. Столыпина, совершенного полицейским агентом М. Богровым. Непонятно, почему российская полиция легко пропустила в империю… Парвуса и позволила ему открывать оппозиционные правительству газеты, в то время как русским социал-демократам приходилось тайно пересекать границу и жить на родине нелегально. Неясно, почему полиция не могла в течение двух месяцев 1905 года догадаться, что один из лидеров Петербургского совета Яновский — это разыскиваемый беглый ссыльный Бронштейн, но в считаные дни 1912 года после Пражской конференции сумела разыскать и арестовать всех «бакинцев»… Создается впечатление, что деятельность российской полиции далеко не всегда отвечала интересам самодержавного строя, но зато порой совпадала с целями влиятельных зарубежных сил, стремившихся упрочить свое положение в России, даже ценой ее политической дестабилизации»(«Сталин. Путь к власти»).

Кстати, в1917 году Сталин неоднократно указывал на активность внешних сил, пытающихся ослабить Россию. В сентябре, по горячим следам от корниловского мятежа, Иосиф Виссарионович написал статью, в которой обрушился на англо-французских покровителей кадетствующего генерала (его самого Сталин саркастически именовал «сэр Корнилов»). Примечательно, что для характеристики заграничных манипуляторов им используется слово «иностранцы». Ленин и другие большевики больше писали об «империалистах», используя свой любимый классовый подход. Для Сталина же эти империалисты являются, в первую очередь, внешним врагом, которые, как и встарь, пытаются ослабить Россию. Позволю себе привести обширную цитату из этой статьи: «Известно, что прислуга броневых машин, сопровождавших в Питер «дикую дивизию», состояла из иностранцев. Известно, что некие представители посольств в Ставке не только знали о заговоре Корнилова, но и помогали Корнилову подготовить его. Известно, что агент «Times» и империалистической клики в Лондоне авантюрист Аладьин, приехавший из Англии прямо на Московское совещание, а потом «проследовавший в ставку», — был душой и первой скрипкой корниловского восстания. Известно, что некий представитель самого видного посольства в России еще в июне месяце определенно связывал себя с контрреволюционными происками Калединых и прочих, подкрепляя свои связи с ними внушительными субсидиями из кассы своих патронов. Известно, что «Times» и «Temps» не скрывали своего неудовольствия по поводу провала корниловского восстания, браня и понося и революционные Комитеты, и Советы. Известно, что комиссары Временного правительства на фронте принуждены были сделать определенное предупреждение неким иностранцам, ведущим себя в России, как европейцы в Центральной Африке».

Весьма интересна та роль, которую Сталин сыграл в осуществлении Октябрьского вооруженного восстания. В 30—50-е годы официальная историография представила его как едва ли не главного творца переворота. А в 80-е годы Сталина уже попытались представить как человека, «проспавшего революцию» (термин западного историка Р. Слассера.) И, в самом деле, некоторые основания для этого есть. Так, Сталин отказался принять участие в деятельности «Информационного бюро по борьбе с контрреволюцией», созданного в сентябре при ЦК — для организации переворота. Он не вошел и в Военно-революционный комитет при Петросовете, который фактически и руководил «действием революционных масс». Правда, его включили в Военно-революционный центр при ЦК. Но, во-первых, ВРЦ не играл главной роли в организации выступления, а во-вторых, сам Сталин там себя ничем особо не проявил. В протоколах заседания ЦК от 24 октября 1917 года ему не дается никаких поручений, связанных с подготовкой переворота. Сталин вообще не был на этом заседании.

Означает ли это, что Иосиф Виссарионович остался в стороне от судьбоносных событий Октября 1917 года? При его-то деятельной натуре? Вряд ли. Судя по всему, Сталин был ответственен за совсем другой участок работы, и его миссия заключалась в том, чтобы перевести восстание в некий государственнический формат.

Историки давно уже обратили внимание на то, что в организации Октябрьского переворота едва ли не главную роль сыграли пробольшевистски настроенные генералы. Особенно тщательно в этом направлении «копает» исследователь О. В. Стрижак, указавший, в частности, на роль генерал-майора А. И. Верховского, военного министра, который «20 октября… в ультимативном докладе правительству потребовал немедленного заключения перемирия с Германией и Австро-Венгрией и демобилизации вконец разложенной армии».

Здесь также можно вспомнить и о миссии генерал-аншефа В. М. Черемисова, который отвел от Петрограда единственную надежную опору Керенского — Конный корпус генерала П. Н. Краснова.

А вот другой, удивительный пример. В июле 1917 года с большевиками стал сотрудничать начальник Разведывательного управления Генштаба генерал-лейтенант Н.М. Потапов.

Кто же осуществлял связь между партией большевиков и «красными» генералами? Есть предположение, что это делал Сталин, который руководил Военным бюро партии (вместе с Ф.Э. Дзержинским).

Потапов стал сотрудничать с большевиками в июле. А ведь именно в начале этого месяца Петроград потряс острый политический кризис. 4 июля большевики провели демонстрацию, которая была обстреляна их противниками. О. В. Стрижак интерпретирует эти события следующим образом: «3 июля ЦК большевиков под руководством Сталина постановил: ни под каким видом не ввязываться в демонстрации анархистов. Но вечером 3 июля Зиновьев, Луначарский и «независимый с.-д.» Троцкий дали команду Раскольникову в Кронштадт, чтобы кронштадтский Совет прислал наутро 20 тысяч вооруженных матросов». Таким образом, произошла радикализация мероприятия, что привело к жесткой силовой акции против большевиков.

Назревал широкомасштабный конфликт, который мог бы окончиться гражданской войной. Правда, большевики и Троцкий всячески открещивались от попытки организовать вооруженное столкновение. Прибытие матросов было подано ими как инициатива самих кронштадтцев, сдержать которую не было никакой возможности. И тем не менее факт остается фактом — дело шло к столкновению.

В июле страна впервые встала перед угрозой гражданской войны или, по крайней мере, крупного гражданского столкновения. Но, к счастью, тогда ее удалось избежать — во многом благодаря именно Сталину.

«Ведя в эти тревожные дни переговоры с меньшевистским ЦИКом от имени партии, Сталин умело маневрировал, в ряде случаев шел на уступки, — пишет А.И. Дамаскин. — Вечером 4 июля ЦИК вызвал верный ему Волынский полк для защиты Таврического дворца от большевиков. В ночь на 5 июля ЦИК объявил военное положение, организовал свой военный штаб из меньшевиков и эсеров и решил через министров-социалистов добиваться включения кадетов в состав Временного правительства… Меньшевистский ЦИК Советов требовал от большевиков убрать броневики от особняка Кшесинской и увести матросов из Петропавловской крепости в Кронштадт. Сталин впоследствии объяснял, что принял эти требования «при условии, что ЦИК Советов охраняет наши партийные организации от разгрома». Однако ЦИК Советов «ни одного своего обязательства, — вспоминал Сталин, — не выполнил». Напротив, ЦИК Советов ужесточал свои требования. 6 июля его представитель, эсер Кузьмин, угрожая применением оружия, потребовал, чтобы большевики покинули дворец Кшесинской. Создалась угроза вооруженного противостояния. «ЦК нашей партии, — вспоминал Сталин, — решил всеми силами избегать кровопролития. ЦК делегировал меня в Петропавловскую крепость, где удалось уговорить гарнизон из матросов не принимать боя». Уговаривая матросов капитулировать, Сталин делал упор на то, что сдаются они не Временному правительству, а руководству Советов. Но Кузьмин рвался в бой. Он был недоволен тем, что «штатские своим вмешательством всегда ему мешают», — вспоминал Сталин. — Для меня было очевидно, что военные эсеры хотели крови, чтобы «дать урок» рабочим, солдатам и матросам. Мы помешали им выполнить их вероломный план». В кронштадтской газете «Пролетарское дело» 15 июля 1917 года Сталин обратился к членам партии: «Первая заповедь — не поддаваться на провокации контрреволюционеров, вооружиться выдержкой и самообладанием… не допускать никаких преждевременных выступлений». Разработав и проведя в жизнь тактику отступления, дав партийным организациям указания о политическом курсе в период отступления и уговорив наиболее нетерпеливых большевиков, Сталин, по существу, спас партию от разгрома в июльские дни. В ходе переговоров с руководителями ЦИК и меньшевиков Сталин вел себя настолько умело и тактично, что вызвал доверие у своих оппонентов, и когда правительство отдало распоряжение арестовать большинство руководителей большевиков, его не тронули, хотя он был членом Центрального Комитета»(«Сталин и разведка»).

Как видим, именно Сталин был тогда вождем «фракции мира» в партии большевиков. И в качестве такового он сделал все для того, чтобы избежать гражданской войны и стабилизировать революционный процесс. Возможно, именно тогда и было налажено его сотрудничество с военной разведкой Потапова. Генералы выступали против Керенского, но не за революцию, а за сохранение Российского государства. И в этом их интересы совпадали с интересами Сталина. И вот, 25–26 октября 1917 г. большевики захватили власть в Петрограде. И здесь не обошлось без военных структур — причем «элитарных». Взять хотя бы знаменитый «штурм Зимнего». Мало кто знает, но этих штурмов было аж целых четыре. Три раза восставшие «рабочие, солдаты и матросы» пытались взять «гнездо контрреволюции» — в 18.30, 20.30 и 22.00 (25 октября). И трижды у них ничего не получалось — юнкера и женщины-«ударницы» отгоняли красных своим огнем. Но в 2 часа ночи 26 октября за дело взялись бойцы 106-й дивизии, вызванные телеграммой Ленина накануне из Гельсингфорса. Командовал дивизией полковник М.С. Свечников — военный разведчик, герой двух войн — Русско-японской войны и Первой мировой войны 1914–1918 годов. Он же и повел в атаку на Зимний отряд из 450 бойцов. «…Это были профессионалы, — пишет И.А. Дамаскин, — которых два года готовили как гренадеров. Сейчас их назвали бы спецназом».

Военные сыграли важнейшую роль в перевороте — благодаря им он произошел молниеносно — и с минимальными жертвами. А если бы все затянулось? Если бы «революционные массы» не взяли Зимний? Можно только представить себе — какое это оказало бы воздействие на противников Ленина. Они бы, несомненно, взбодрились — и ринулись бы в бой с красными. Столкновение приобрело бы гораздо больший масштаб.

Современные антикоммунисты, наверное, скажут, прочитав эти строчки — и отлично! Вот бы и разгромили банду Ленина! Но в том-то и дело, что за этой бандой по-любому стояли серьезные силы. И просто так красных разбить не удалось бы. Для разгрома многочисленной «банды» Ленина понадобилась бы примерно такая же «банда». А их столкновение означало бы грандиозный военно-политический конфликт в масштабах всей страны. Так ведь, кстати, и произошло — весной-летом 1918 года, когда белочехи поднесли антибольшевистским силам огромные территории — как на блюдечке. Вот тогда и возникла белая «банда», которая насмерть схлестнулась с «красной». И что же, это окончилось падением большевизма? Это окончилось пролитием большой крови и чудовищным ослаблением России. А ведь так могло быть и в октябре 1917 года.

Обычно на такие предположения отвечают в том духе, что история сослагательного наклонения не знает и что незачем рассуждать на тему «Если бы да кабы». Между тем в огромном количестве случаев «если-бы-да-кабизм» очень даже уместен. Яркий пример того, как могли бы развиваться тогдашние события, дает московское восстание. В первопрестольной бои между большевиками и их противниками полыхали с 27 октября по 2 ноября. Дошло даже до артиллерийских обстрелов Кремля, занятого юнкерами. (Будущая «жертва сталинизма» — Н.И. Бухарин вообще требовал авиационных бомбардировок.)

А ведь московские большевики имели существенное преимущество. К ним успели подойти отряды из Подмосковья, Питера, Минска и других мест. Их же противники никакой помощи так и не получили. Но при всем при том у большевиков не было армейского спецназа. Отсюда и затяжка с победой.

Понятно, что так же произошло бы и в Питере (да и во всей стране), не вмешайся в события военные. Сталин же курировал это вмешательство, будучи его главным сторонником в большевистском руководстве. И это вполне отвечало его натуре консерватора и государственника, стремившегося максимально ослабить радикализм революции, перевести ее в более спокойный режим. Это стремление было характерно для Сталина и в марте, когда он возражал против перерастания буржуазной революции в социалистическую, и в июле, когда Иосиф Виссарионович выступал в качестве посредника между большевиками и меньшевистским ЦИК Советов.

Затронем вопрос психологического свойства. Может, сталинский консерватизм был проявлением трусости? Но ведь это противоречит всем фактам. Взять хотя бы все те же самые Октябрьские дни. 24 октября Сталин был на своем рабочем месте, в редакции газеты «Рабочий путь», которую возглавлял по заданию партии. Редакцию никто не охранял, и позвольте спросить, кто рисковал больше — Сталин или члены ЦК, находящиеся в Смольном, который был напичкан вооруженными солдатами, матросами и рабочими? Характерно, что Зиновьев, патологический паникер, «отважно» предложил участникам заседания принять специальную резолюцию, обязав себя не покидать Смольный. И эту резолюцию «героически» приняли…

Здесь вообще по-особому встает вопрос о личной храбрости Сталина. Надо отдавать отчет, что «нереволюционность» Сталина и его «консерватизм» вовсе не были следствием какой-либо трусости. Д. Волкогонов называет Сталина «патологическим трусом», но это полный абсурд. Сталин активно участвовал в подпольной борьбе, шесть раз бежал из ссылки. Личную охрану он получил только в 1930 году — специальным решением Политбюро. А Ленин с его «планов громадьем» особой личной храбростью похвастаться не смог бы. Вот рассказ участницы революционного движения Т. Алексинской о поведении Ленина во время социал-демократического митинга близ Петербурга: «Когда раздался крик: «Казаки!», он первый бросился бежать. Я смотрела ему вслед. Он перепрыгнул через барьер, котелок упал с его головы… С падением этого нелепого котелка в моем воображении упал сам Ленин. Почему? Не знаю!.. Его бегство с упавшим котелком как-то не вяжется с Буревестником и Стенькой Разиным. Остальные участники митинга не последовали примеру Ленина. Оставаясь на местах, они… вступали в переговоры с казаками. Бежал один Ленин».

Сравнивая поведение Ленина и Сталина, социальный психолог Д. В. Колесов замечает: «Дело в том, что смелость мысли (и планов) и личная смелость — далеко не одно и то же. Ленин, безусловно, был намного смелее всех своих соратников в новизне и масштабности планов… Но зато как частное лицо он был осторожен, законопослушен, добропорядочен… Напротив, Сталин в молодости — смелый и даже дерзкий… умевший поддерживать хорошие отношения с уголовным миром, в политических вопросах был много умереннее и традиционнее Ленина».

Сталин гибко сочетал решимость и осторожность, радикализм и консерватизм, прагматизм и идейность. Нельзя сказать, чтобы он отрицал необходимость революции вообще. Иосиф Виссарионович признавал революцию, но не как цель. И даже не как средство улучшения общества. Точнее сказать так — само улучшение общества рассматривалось им в качестве средства усиления страны, государственности, улучшения жизни народа. Один из ближайших соратников югославского лидера И. Б. Тито, а впоследствии либерал-диссидент М. Джилас писал по этому поводу: «В связи с тем, что Москва в самые решительные моменты отказывалась от поддержки китайской, испанской, а во многом и югославской революции, не без оснований преобладало мнение, что Сталин был вообще против революций. Между тем это не совсем верно. Он был против революции лишь в той мере, в какой она выходила за пределы интересов Советского государства…»

В борьбе с мировой революцией

Консервативный большевизм Сталина ярчайшим образом выразился в категорическом нежелании «бороться за коммунизм во всемирном масштабе». Само коммунистическое движение рассматривалось Сталиным сугубо прагматически — как орудие геополитического влияния России. Во внешней политике сталинское неприятие революционного нигилизма и радикализма заметнее более, чем где бы то ни было.

Еще в 1918 году Сталин публично выражал свое скептическое отношение к пресловутой «мировой революции». Во время обсуждения вопроса о мирном соглашении с немцами, он заявил:

«…принимая лозунг революционной войны, мы играем на руку империализму… Революционного движения на Западе нет, нет фактов, а есть только потенция, а с потенцией мы не можем считаться».

Свой скепсис Иосиф Виссарионович сохранил и во время похода на Польшу (1920 год). Тогда все высшее руководство жило ожиданием революционного вторжения в Берлин — через Варшаву. Один лишь Сталин был против.

Войну с Польшей он рассматривал как сугубо оборонительную и предрекал огромные трудности при вступлении РККА в районы, населенные этническими поляками. В статье «Новый поход Антанты на Россию» Сталин писал: «Тыл польских войск является однородным и национально спаянным. Отсюда его единство и стойкость. Его преобладающее настроение — «чувство отчизны» — передается по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твердость… Если бы польские войска действовали в районе собственно Польши, с ними, без сомнения, трудно было бы бороться». А в интервью УкрРОСТУ Иосиф Виссарионович высказался еще более определенно, назвав «неуместным то бахвальство и вредное для дела самодовольство, которое оказалось у некоторых товарищей: одни из них не довольствуются успехами на фронте и кричат о «марше на Варшаву», другие, не довольствуясь обороной нашей Республики от вражеского нападения, горделиво заявляют, что они могут помириться лишь на «красной советской Варшаве».

Сталин, один-единственный во всем Политбюро, не верил в возможность «пролетарской революции» в Германии, которую советские вожди хотели осуществить в 1923 году. В письме к Зиновьеву он замечал: «Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты подхватят, они провалятся с треском. Это «в лучшем» случае. А в худшем случае — их разобьют вдребезги и отбросят назад… По-моему, немцев надо удерживать, а не поощрять». И не случайно, что именно Сталин возглавил в 20-е годы разгром левой оппозиции, которая зациклилась на мировой революции.

На протяжении всех 30-х годов, будучи уже лидером мирового коммунизма, Сталин сделал все для того, чтобы не допустить победы революции где-нибудь в Европе. Он навязал западным компартиям оборонительную тактику. Западные коммунисты всегда были нужны ему как проводники советского влияния, но не в качестве революционизирующей силы. В 1934 году в Австрии (февраль) и Испании (октябрь) вспыхнули мощные рабочие восстания, в которых приняли участие и тамошние коммунистические партии. Сталин этим восстаниям не помог вообще ничем — ни деньгами, ни оружием, ни инструкторами. Любопытно, что советские газеты сообщали об указанных революционных событиях довольно отстраненно и со ссылками на западные телеграфные агентства.

Сталин не верил в революционные устремления европейского пролетариата. Известный деятель Коминтерна Г. Димитров рассказывает в своих дневниковых записях об одной примечательной встрече со Сталиным, состоявшейся 17 апреля 1934 года. Димитров поделился с вождем своим разочарованием: «Я много думал в тюрьме, почему, если наше учение правильно, в решающий момент миллионы рабочих и не идут за нами, а остаются с социал-демократией, которая действовала столь предательски, или, как в Германии, даже идут за национал-социалистами». Сталин объяснил этот «казус» следующим образом: «Главная причина — в историческом развитии — исторические связи европейских масс с буржуазной демократией. Затем, в особенном положении Европы — европейские страны не имеют достаточно своего сырья, угля, шерсти и т. д. Они рассчитывают на колонии. Рабочие знают это и боятся потерять колонии. И в этом отношении они склонны идти вместе с собственной буржуазией. Они внутренне не согласны с нашей антиимпериалистической политикой».

В тот период Сталин пытался создать систему коллективной безопасности, сблизиться с Францией и Англией. В этом вопросе он действовал заодно с наркомом иностранных дел М.М. Литвиновым, который был убежденным сторонником внешнеполитической ориентации на западные демократии. Как и Сталин, Литвинов категорически выступал против мировой революции, стремясь вместить советскую дипломатию в формат государственного прагматизма. Правда, в этом своем отрицании они преследовали разные стратегические цели. Литвинов стремился к интеграции советизма в западную систему, тогда как Сталин не ставил налаживание хороших отношений с Западом в зависимость от копирования западных моделей общественно-государственного устройства.

Он не хотел «класть яйца в одну корзину» и одновременно вел переговоры с нацистской Германией. И когда западные демократии отказались заключить с СССР полноправный договор, вождь заключил его с Германией. Тем самым он оттянул начало войны и сделал все зависящее от него, чтобы к ней подготовиться.

Советский вождь с большим удовольствием поделил бы мир с германским фюрером, но последний проявил себя в вопросах геополитики как завзятый революционер-авантюрист троцкистского типа.

В любом случае воевать с Гитлером Сталин не желал. Для него вообще было характерно стремление избегать, по возможности, каких-либо военных конфликтов. Сталин отлично понимал, что каждый из них может окончиться настоящей катастрофой — настолько сложным было положение России на международной арене. Конечно, речь шла не о том, чтобы избежать войны ценой забвения национальных интересов. Это уже характерно для наших «демократических реформаторов». Нет, просто внешняя политика Сталина являла собой образец гибкости и взвешенности.

В этом плане очень поучительно обратиться к событиям, предшествовавшим советско-финляндской войне 1939–1940 годов. Ее довольно часто считают проявлением сталинской агрессивности, указывая на сам факт территориальных претензий Москвы. Но мало кто знает, что до начала официальных переговоров с Финляндией Сталин вел с этой страной переговоры неофициальные, тайные.

Документы, подтверждающие это, содержатся в архиве Службы внешней разведки. Не так давно они были опубликованы в 3-м томе «Очерков истории внешней разведки». Архивные материалы повествуют о том, как еще в 1938 году Сталин поручил разведчику Б.А. Рыбкину установить канал секретных контактов с финским правительством. (В самой Финляндии Рыбкина знали как Ярцева. Он занимал должность второго секретаря советского посольства.)

Финны согласились начать тайные переговоры через министра иностранных дел Таннера. Рыбкин-Ярцев сделал правительству Финляндии следующее предложение: «…Москву удовлетворило бы закрепленное в устной форме обязательство Финляндии быть готовой к отражению возможного нападения агрессора и с этой целью принять военную помощь СССР». На вопрос министра, что значит «военная помощь», советский разведчик ответил: «Я не имею под этим термином в виду посылку советских вооруженных сил в Финляндию или какие-либо территориальные уступки со стороны вашего государства».

То есть советское руководство всего лишь хотело, чтобы финны стали воевать, если на них нападут, да еще и приняли бы советские военные поставки. Сталин очень опасался, что Финляндию захватит Германия, ведь советско-финская граница пролегала в 30 километрах от Ленинграда.

Но гордые финны отказались от этого заманчивого предложения. И только тогда Сталин выдвинул территориальные претензии, причем обязался компенсировать потерю Финляндией своих земель бблыиими по размеру территориями Советской Карелии.

Не помешает коснуться предвоенной политики СССР в отношении Прибалтики. Здесь тоже полно разных мифов. Считается, что Сталин с самого начала ставил своей целью коммунизацию балтийских республик. Между тем факты опять свидетельствуют против мифов.

На первых порах СССР хотел только одного, чтобы прибалтийские правительства согласились на размещение советских войск. Это было нужно в интересах безопасности северо-западной части страны. В октябре 1939 года наши войска вошли в Прибалтику, и уже 25 ноября 1939 года нарком обороны К.Е. Ворошилов отдает приказ советским военным частям, находящимся в Эстонии: «Настроения и разговоры о «советизации», если бы они имели место среди военнослужащих, нужно в корне ликвидировать и впредь пресекать самым беспощадным образом, ибо они на руку только врагам Советского Союза и Эстонии… Всех лиц, мнящих себя левыми и сверхлевыми и пытающихся в какой-либо форме вмешиваться во внутренние дела Эстонской республики, рассматривать как играющих на руку антисоветским провокаторам и злейшим врагам социализма и строжайше наказывать».

Маршал К.А. Мерецков, бывший в то время командующим Ленинградского военного округа, вспоминает об одном показательном инциденте. Ему понадобилось построить укрепления на одном из участков эстонской земли. Он взял разрешение у эстонского правительства, а также получил согласие местного помещика, на чьей территории планировалось строить укрепления. Но инициативу Мерецкова категорически не одобрили в Москве, и он подвергся резкой критике В.М. Молотова.

Указывая на эти факты, историк Ю.Н. Емельянов и объясняет перемены советской политики в сторону «ужесточения». К лету 1940 года изменилась сама геополитическая ситуация в Европе. Немцы в течение рекордно короткого срока подмяли под себя Данию, Норвегию, Голландию и Бельгию. Выяснилось, что маленькие государства не способны хоть как-то сдерживать напор немецкой военной машины. Кроме того, в Прибалтийских странах резко активизировались антисоветские элементы, которые стали готовить фашистский путч. Тогда руководство СССР потребовало от стран Прибалтики создать правительства, способные, в случае агрессии, оказать сопротивление и поддержать СССР. Первоначально в новых правительствах коммунисты составляли меньшинство. В правительстве Эстонии вообще не было ни одного коммуниста. Лишь после выборов, состоявшихся в июле 1940 года, СССР взял курс на советизацию Прибалтики. Очевидно, Сталина воодушевил тот успех, который одержали на них просоветские, левые силы.

Архитектор послевоенной стабильности

Потерпев неудачу в попытке «дружить» с Германией, Сталин очень многое сделал для того, чтобы «поделить» мир с США и Великобританией. Он видел послевоенное будущее планеты как геополитическую диктатуру трех империй, сосуществующих друг с другом в режиме мягкой и даже «симуляционной» конфронтации. Страны-гиганты, по его замыслу, должны были вести долгую игру в геополитический преферанс. Таким образом, в мире сохранялась бы стабильность. Она консервировала бы капитализм на Западе, но в то же время позволяла СССР идти по пути планомерного усиления государства и строительства национально-патриотического социализма. Итогом такого неспешного пути должно было стать создание управляемого общества, победившего мировой хаос как в национальном, так и мировом масштабе. Позволю себе привести цитату из Г. Джемаля, убежденного противника сталинизма, который тем не менее весьма точно схватил его суть: «На наш взгляд, внутренней психологической доминантой Сталина было стремление войти в мировую систему, которая имеет гарантию существования завтра, послезавтра и далее. Войти ее полноправным членом… Сталина характеризует своеобразный консерватизм — он строит модель отношений в своей стране и между государствами на политической карте мира таким образом, чтобы из этих схем невозможно было вырваться. Такова структура режима полномасштабного сталинизма, сложившегося в 1949 году. Таков «ялтинский» мировой порядок, образованный при участии Рузвельта и Черчилля. Именно Ялта раскрывает внутренний пафос сталинского проекта — триумвират, правящий миром, опираясь на неисчерпаемые человеческие и материальные ресурсы. Некий коллегиальный всемирный фараон» («Мировая контрреволюция»).

Если бы у власти в США остался Ф.Д. Рузвельт, то Сталин, вполне возможно, реализовал бы свой план, вписав Россию в мировую систему на правах ее важнейшего и неотъемлемого элемента. Более того, он бы преобразовал саму Систему, превратил бы ее в нечто более устойчивое и гармоничное. Но на Западе верх взяли совершенно иные силы, ориентирующиеся на хаотизацию мировых процессов, главным моментом которой стала «холодная война». И война эта привела к тому, что один из важнейших столпов «ялтинского» мира — СССР — уже пал.

Но даже в формате «холодной войны» Сталин продолжал позиционировать себя как стойкого консерватора, не желающего отвечать революцией на революцию. Он предложил коммунистам Франции и Италии проводить взвешенную и осторожную политику.

Еще не окончилась Вторая мировая война, когда Сталин встретился с лидером Французской компартии М. Торезом. Это произошло 19 ноября 1944 года. Во время беседы Сталин покритиковал французских товарищей за неуместную браваду. Соратники Тореза хотели сохранить свои вооруженные формирования, но советский лидер им это решительно отсоветовал. Он дал указание не допускать столкновений с Ш. де Голлем, а также призывал активно участвовать в восстановлении французской военной промышленности и вооруженных сил.

Какое-то время ФКП держалась указаний Сталина. Но склочная марксистская натура все же не выдержала, и 4 мая 1947 года фракция коммунистов проголосовала в парламенте против политики правительства П. Рамадье, в которое, между прочим, входили представители компартии. Премьер-министр резонно обвинил коммунистов в нарушении принципа правительственной солидарности, и они потеряли важные министерские портфели. Сделано это было без всякого согласования с Кремлем, который ответил зарвавшимся «бунтарям» раздраженной телеграммой A.A. Жданова: «Многие думают, что французские коммунисты согласовали свои действия с ЦК ВКП(б). Вы сами знаете, что это неверно, что для ЦК ВКП(б) предпринятые вами шаги явились полной неожиданностью».