Тимур и его «коммандос»

Прямой жирный шрифт "миньон", кегль пятнадцать пунктов, отметил Данила профессионально. Трудно не научиться разбираться в журналистском деле, когда мама — журналист.

5.

Отвернувшись к окну, он улыбнулся — там у подножия холмов мелко зеленели какие-то фруктовые рощицы. Мама где могла покупала местные газеты — это профессиональное, она даже неинтересные статьи читала очень внимательно, изучая, как они написаны, напечатаны проиллюстрированы. Железный мама человек.

— Красиво, правда?

Светлана Александровна вышла в коридор, доставая сигарету и становясь рядом с сыном, глядя в окно.

— Это абрикосы, — кивнула она на рощицы. — Те самые, которые в магазине за деньги.

— Ты бросила, — напомнил Данила суровым голосом, говорившим, что разговорами о бесплатных абрикосах его не отвлечёшь. — По утрам опять будешь кашлять.

— Не ворчи, — озорно сказала женщина, взлохматив сыну волосы. — Я могу позволить себе расслабиться?

— Ложись на диван, подними ноги повыше и упрись ими в стенку, — посоветовал Данила, косясь на сигарету. Мать волновалась, вот что это означало. — Люська дрыхнет?

— Уснула, — Светлана Александровна сунула сигарету в угол красивого рта, потом решительно смяла её и бросила за окно. — Ну вот, не дал покурить.

— Я мог получить наследственную астму, — поучительно сказал Данила. — Ты куришь в нашем присутствии и подаёшь нам плохой пример. Вдруг мне захочется попробовать?

— Держи, — Светлана Александровна достала пачку "Парламента". — Понравится — скажешь.

— Ладно, — засмеялся Данила — Мам, да ты не волнуйся, мы там нормально устроимся. Все. Ты же сама говорила — это твоя малая родина.

— Даниил, — задумчиво и серьёзно ответила Светлана Александровна, — ты по своей сопливости и не представляешь себе, что такое — руководить газетой.

— Газетой! — фыркнул Данила, небрежно вывешивая руку за окно. — Городская многотиражка, весь штат наверняка меньше техобслуги в твоём отделе. И название дурацкое "Красный Маяк!" Ещё бы назвали "Красный фонарь"!.. Ма, почему ты не захотела купить пистолет? Или даже дробовик, тебе разрешили бы…

— Ты же знаешь, я боюсь оружия и не умею с ним обращаться, — Светлана Александровна сощурилась подозрительно: — А зачем тебе оружие?

— Нам, — уточнил Данила. — Юг. Террористы. Будённовск. Одноногий Джон Басаев.

— Любая газета — посильнее бомбы, напомнила мама. — Даже в райцентре. Особенно в райцентре, потому что там меньше конкуренции и борьбы за умы людей… А насчёт названия — правда старомодное, но менять его опасно.

— Почему? — удивился Данила.

— Люди, особенно в провинции, вообще консервативны, — поучительно ответила Светлана Александровна. — Новое название может отпугнуть подписчиков, а от этой газеты и её рейтинга, не забывай, зависит наш уровень жизни. Но эти проблемы я как-нибудь решу, а вот ты…

— Я свои проблемы тоже решу сам, — с уверенностью (которую он не ощущал) пообещал мальчик.

— Кулаками? — грустно осведомилась у единственного сына мама.

— Почему нет? — Данила продемонстрировал крепкие кулаки.

— Ох, не этому я тебя учила, — вздохнула Светлана Александровна. — Наверное, нужно было как-то тебя по-другому воспитывать.

— Да я же просто тебя успокаиваю, ма! — возмутился Данила. — Тебя послушать я просто ищу, где подраться! А я, между прочем никогда первый не начинаю.

— И на дискотеке, когда тебя забрали?

6.

— А фиг ли эти рэперы свой дубовый музон крутят?! Мы им сперва сказали — мирно сказали! — чтоб валили. Там знаешь. Какие слова есть, в этих песенках? "Убей свою мать за то, что она родила тебя!" Ясно? А они в ответ: "Чисто брат, крутим, что хотим!" Какой я им "брат"? Данила сморщил нос.

— Ты хоть помнишь, каким образом я тебя вытащила из КПЗ? — печально осведомилась Светлана Александровна.

— Ну и что? ты бы видела как разбегались они! — гордо ответил Данила.

— Ну а за чем ты кричал: "Валите отсюда, понаехали разные!…" Данила, у них же на родине у кого война, у кого что. Что за расизм домашнего разлива?

— Ма, я этого не понимаю, — честно признался Данила. — У них война. А мы-то, тут причём? Я, Вован, Санёк, Рафик — он кстати, татарин, Рауф — азербайджанец, но я же с ними дружу, а они со мной, нормальные ребята! А эти? Мы, что ли, к ним пришли и войну организовали эту? Они, что от нас в Россию сбежали. Сами у себя всё разорят, разворуют передерутся и бегут по белу свету, да ещё и разную гадость с собой привозят. Ты знаешь, про что я. И при чём тут расизм какой-то?

— Не хочу с тобой спорить, — задумчиво сказала Светлана Александровна.

— Потому, что ты сама так считаешь, — лукаво улыбнулся Данила.

— М-м… Да, может быть.

— Считаешь, и не "может быть", а "точно".

— Данила, — предостерегающе сказала Светлана Александровна, — насчет оружия. Ты этот разговор уже не первый раз заводишь, и я беспокоюсь. Чем дальше на юг, тем больше шансов его найти. И если я…

— Клянусь не бриться, не пить, не курить и не трогать руками найденные пушки и танки до особого разрешения товарища Серёгиной, моей мамы, единственной и неповторимой.

Светлана Александровна взлохматила волосы снова. Кажется, она раздумала курить.

— Подстричься бы тебе надо.

— Не пугай меня, ма, — укоризненно сказал Данила.

…Что у него есть дедушка — мамин папа — Данила знал вcегда, хотя никогда дедушку не видел. Бессменный редактор газеты Горенска-Колодезного "Красный Маяк", он прервал всякие отношения с дочерью Светланой, когда она, в середине 80-х окончив журфак Воронежского Государственного Университета, подалась в Москву вместо того, чтобы вернуться на родину — уехала с каким-то парнем, которого даже не представила отцу. Отношений с дочерью убеждённый коммунист-редактор, считавший, что от трудностей бегать в столицы — худший вид трусости, никаких не поддерживал, даже не известил её о смерти матери.

В начале 90-х семья Серёгиных вместе со всей страной, газетой, где работала Светлана Александровна и спортшколой, где трудился её муж, отец Данилы и Люськи, вступила в период кризиса и, не выдержав его развалилась в 93-м. Светлана Александровна с двумя детьми билась, как рыба об лёд, стараясь удержаться на плаву, не пойти на дно, что временами ей явно грозило. От природы решительная (она и в Москву поехала не потому, что испугалась трудностей!), Серёгина ушла из помирающего издания и начала бороться за существование самостоятельно. помогли упорство женщины и чудо — её пригласили на работу в одну из крупных московских газет, тогда как раз становившихся могучей силой, которой побаивалась и мафия, и правительство. Кому — то из руководителей издания вспоминались талантливые статьи "С.А.Серёгиной", читанные когда-то, и он озаботился найти журналистку.

На новом месте Светлана Александровна развернулась с лихой настоящей русской бизнесвумэн. К середине 90 — х прошлые годы вспоминались как далёкий кошмар, а ещё через

7.

пару лет Серёгины жили в двухэтажной квартире престижного района, по городу передвигались на новеньком BMW, Данила (а позже — и Люська) пошёл из старой школы в "элитную", летом семья ехала отдыхать на хорошие заграничные курорты или жила на большой даче в Подмосковье. Светлана Александровна заняла пост начальника отдела и очень гордилась тем, что всего добилась без махинаций и жульничества, только своим талантом и упорством. Может быть, ещё и поэтому Данила выглядел среди многих своих одноклассников "белой вороной", искренне считавшей, что бросать куски гамбургеров в школьном туалете нехорошо — он помнил время, когда на самом деле знал, что такое БЫТЬ ГОЛОДНЫМ.

Но вместе с достатком (по меркам Москвы; в других местах это назвали бы

"богатством") к Светлане Александровне пришло непроходящее беспокойство. Не за себя за детей. За внешним благополучием Москвы и москвичей, как грязные подсобки за сверкающей витриной универмага, скрывалось множество отвратительных вещей, даже неизвестных жителям "глубинки" — и хорошо знакомых Светлане Александровне; особенно — как журналисту. В городе встречалось множество людей со странноватыми наклонностями. Данила помалкивал, но женщина хорошо знала, что в его классе почти половина учеников пробовала или регулярно употребляет наркотики. Курили и выпивали там почти все, в том числе — девчонки. Ей даже страшно было представить себе, что и её мальчик может однажды попробовать эту гадость. Она — то хорошо знала, что все россказни о якобы "вылечившихся" наркоманах — обычная реклама клиник и лекарств. Подрастала Люся — а с девочками в сто раз больше проблем, чем с мальчиками…

Себе Светлана Александровна могла признаться в том, что сейчас она с большим удовольствием покинула бы город, в который так стремилась, из-за которого порвала с отцом, в котором добилась успеха. Просто уехала бы вместе с семьёй именно в глубинку, и скучая по ней, представляла себе несколько идиллически. Уехать было можно. Денег скопились достаточно, и они не лежали мертвым грузом, а были аккуратно распределены по банковским долларовым вкладам и ценным бумагам надежных компаний, приносившим немалые дивиденды. Квартира стоила столько, что где-нибудь в Карелии или белгородской области на её стоимость можно было купить двухэтажный особняк, пару машин не из худших, дачу и участок земли.

Проблема была в том, что Данила совершенно правильно определял мать, как "трудоголичку". Светлана Александровна физически не могла не заниматься журналистикой — своим любимым делом. А найти в провинции место журналиста было ой как непросто — да и неприятно, несколько лет поруководив двумя сотнями людей, подчиняться кому-нибудь в числе двадцати-тридцати сотрудников заштатной газетёнки.

Неизвестно, какой выход нашла бы Светлана Александровна из сложившегося положения. Нашла бы наверняка — это точно, но когда? Однако в апреле 2001 года, в самом начале месяца, умер отец. Дед Данилы и Люськи.

Светлана Александровна съездила на похороны. Вернулась задумчивая и печальная, ничего толком не рассказала. Как понял Данила, дед умирал очень тяжело, умирал от рака, но до последнего момента не желал видеть дочь. Вплоть до того дня, когда болезнь свалила его в постель, он продолжал руководить своей газетой. Теперь уже именно СВОЕЙ — в середине 90-х, когда "Красный Маяк" без дотаций стал тонуть, теряя подписчиков, сокращая штаты, упрямый (вот в кого пошла Светлана Александровна — да и сам Данила, наверное, и Люська!) старик за гроши выкупил у администрации. И стал не только главным редактором — теперь уже независимым! — но и владельцем. Опираясь на оставшихся самых верных сотрудников и приняв на работу кое-кого из молодых (о своей дочери он и не вспомнил!) старый журналист сумел поставить дело так, что газета не только выправилась, но и начала приносить прибыль, и вновь поднял тираж и застращал тех, кто по мнению редактора, "мешал нормально жить

8.

людям". Если не в областных масштабах, то в районных — точно. Отцу Светланы Александровны даже предлагали баллотироваться в мэры Горенска-Колодезного, но он отказался, заявив, что каждый должен делать ту работу, в которой разбирается.

Потом старик умер. Умер от болезни, которая настигает чаще всего именно тех, кто не умеет жить, волнуясь лишь за себя. Наверное, он всё-таки понимал, что умирает, задолго до того как слёг. Иначе просто не успел бы просто составить завещание, согласно которому всё имущество — движимое и недвижимое — завещал дочери, от которой шестнадцать лет открещивался с прямо-таки средневековым фанатизмом. Светлана Александровна ничего никому не сказала, но вместе с завещанием ей передали аккуратно собранные вывески ВСЕХ её напечатанных в Москве статей. Отец собирал их все эти годы.

И тогда Светлана Александровна решила: ЕДЕМ.

Скандал на работе был страшный, настоящая битва, в которой она выстояла одна против всех, кто искренне или из корыстных побуждений не хоте отпускать её с работы. В конце концов расчёт ей дали, хотя с тех пор иначе как "безумная Светка" не упоминали. Позади осталась беготня, хлопоты с продажами и покупками, с досрочными экзаменами для Данилы и досрочными мелкими и крупными делами, встающими на пути любой другой мигрирующей семьи.

Серёгины ехали на малую родину — в Горенск-Колодезный, Воронежская область.

ГЛАВА 3

Ольховая имела только одну сторону. Второй её стороной была аллея, давшая улице своё название. Аллея, в свою очередь, росла по берегу спокойной речки с желтоватой водой; над речкой серел простой железный мостик.

Почти половины самой улицы не было тоже. На её месте громоздились серо-пыльные развалины. В одном из дворов Данила заметил беседку, увитую хмелём — беседка сохранилась, а самого дома не было.

— Это террористы взорвали? — спросила с заднего сиденья машины до сих пор настороженно молчавшая Люська.

— Нет, конечно, — успокаивающе ответила Светлана Александровна. — Тут будут строить дома для семей офицеров, которых выводят откуда-то с юга, вот и снесли старые здания. Надеюсь, наш дом пощадили.

Но развалины всё равно производили гнетущее впечатление. Скрашивало лишь общую неприглядность то, что во многих местах среди них возились люди, урчала и взрёвывала техника, и уже поднимались кое-где фундаменты новых зданий. Строили тоже военные, машины помечали знаки строительных войск, тех самых стройбатов, которые все так клянут и которыми пугаю призывников.

— Тут есть гарнизон? — поинтересовался Данила. Светлана Александровна кивнула:

— Пограничники — рядом украинская граница.

Мимо проплыли одни развалины — обтянутые жёлтой лентой с чёрной записью МИНЫ. Несколько человек в скафандроподобных рылись среди руин с миноискателями и щупами, протыкая их острыми штырями щебень и землю. На обочине лежали… мины. Кучками, словно стройматериал. На одной из кучек сидел офицер с блокнотом. На другой — тоже, только вместо блокнота у него был бутерброд с колбасой. Двое солдат с автоматами за плечами, ленивые и раскисшие от жары, гоняли от ограждения стайку мальчишек несознательного возраста, тщетно пытавшуюся скрыть свой эгоистичный интерес к сложенным на обочине предметам.

— Господи, — вздохнула Светлана Александровна, — ну и соседство!..

…Война прошла через Горенск-Колодезный дважды. В июле 1942 года войска 4-й

9.

танковой армии вермахта, преследуя отступавшие на Сталинград части нашего Юго-Западного фронта, оккупировали город. Но захватчики пробыли в нём недолго. Уже в декабре того же года 1я Гвардейская армия генерала Кузнецова с ходу освободила Горенск — Колодезный, выбив из него итальянцев, которым генерал Паулюс доверил прикрывать флаги своей армии при наступлении на Сталинград. Союзнички немцев воевать не умели и не хотели — они просто драпали от гвардейцев, оставив город почти неразрушенным.

Но за короткий период войны в Горенске-Колодезном осталось немало подарков, подобных тем, что лежали на обочине дороги. К счастью, большинство из них были заскладированы и не представляли такой опасности, как безо всякого порядка разбросанные боеприпасы или установленные по давно уничтоженным планам минные поля. Но всё равно — приятного мало. Хотя местные жители научились к смертоносным сюрпризам философски — почти как жители далёкого молдавского села в старинном смешном и непонятном фильме "Трембита", где на мины ставили корыта и вешали их для баланса на колодезные подъемники — "журавли".

Однако, для приезжих это было немалым испытанием. Обнаружить в саду дома, куда приехал отдыхать на лето, полутонную авиабомбу, которую хозяева используют как стояк для навеса — согласитесь, это немного нервирует.

…Ольховая оказалась длинной, и вскоре пошли вполне обычные дома, которые можно встретить и на окраинах Москвы. Возле них встречались такие же обычные люди. Почти каждый дом не выходил окнами прямо на улицу, а стоял в глубине солидного участка, прикрываясь весёлой майской зеленью кустов и деревьев. Из-за калиток наблюдали за проезжающей машиной философского вида здоровенные собаки, которых Люська провожала скучающим взглядом.

N207 был вполне обычным двухэтажным домом за железной, в петлях хмеля, оградой, окружавшей подзапущенный сад, через который вела узкая дорожка из серых плит ракушечника. Ставни дома закрыты, зелёная краска на них местами облупилась. "Он спит, — неожиданно подумал Данила, — и ждёт, наверное, кто придёт к нему…а может ему снится прежний хозяин?"

BMW с прицеплённым к нему грузовым трейлером остановился, и Светлана Александровна, положив руки на руль, смотрела на дом. Данила увидел, что на ресницах матери поблёскивают крошечные капельки. Почувствовав взгляд сына, женщина улыбнулась ему и тихо казала:

— Шестнадцать лет… Надеюсь, мы покажемся ему не хуже отца.

— Мальчишка понял, что мать думала о том же, о чём и он.

— Он же должен тебя помнить серьёзно, — и ободряюще ответил Данила и вылез наружу, сказав: — Я открою ворота.

Он потянулся, осматриваясь. В калитку, как видно, ещё входили, а вот въездные ворота заплёл всё тот же хмель. Данила вошёл во внутрь и огляделся. Изнутри сад казался ещё более запущенным и диким. В нём царил зелёный молчаливый сумрак, чем-то похожий на сумрак морских глубин.

Даниле стало не по себе. Возникло ощущение, что из за кустов и деревьев за ним наблюдают не то что недобрые, а оценивающие — вот правильное слово! — глаза. Мальчишка поспешил к воротам и, кулаком подняв засов, распахнул их сильным рывком, обрывая плети хмеля.

…Дом оказался большим. Не только КАЗАЛСЯ, но и ОКАЗАЛСЯ. Когда Данила распахивал ставни, закреплённые железными штифтами, насквозь проходившими через стены, оторвавшийся карниз "приласкал" его по голове.

— Вот блин, — проворчал он, одной рукой потирая ушибленное место, а другой

10.

прилаживая карниз в прежнее положение, — работа сама на голову упала…

На первом этаже — прихожая с лестницей наверх и вниз, в подвал, заваленный разным барахлом и холодный, как Арктика. Из прихожей двери вели на кухню, в столовую, совмещённые ванную и туалет с общей газовой колонкой (Данила долго не мог понять, что это такое), чулан и зал, который был один размером чуть не с весь первый этаж московской квартиры. На втором этаже оказались четыре(!) спальни и кабинет деда, сплошь заставленный книжными полками, на которых в ряд выстроились строгие, тёмных цветов издания полных собраний сочинений (по прежним временам — большая "подписная" редкость, Данила это знал!), подшивки "Красного Маяка" и сотни других самых разных книг, газетных и журнальных подшивок. У Серёгиных тоже было не мало книг, но всё-таки не столько и не таких. Стоял тут довольно новый компьютер со всем обеспечением (и подключенный к Интернету через местную телефонную станцию!). А на одной из стен висели фотографии — много-много. Там были дед и бабушка, ещё какие — то люди и места, и Люська звонко рассмеялась, когда мама показала ей на снимке выпучившую от сосредоточенности глаза маленькую девочку в белом платьице, с большими бантами и сказала: "Это я".

— А где военные фотографии? — поинтересовался Данила. — Дед ведь воевал.

— Он никогда не рассказывал про войну, — покачала головой мама. — А снимки есть — в альбомах где-то. Потом найдёшь.

Одно напоминание о войне в кабинете все-таки было. Над столом в стеклянной коробочке висела медаль "За отвагу". Данила её узнал — на серо-синей ленточке, потёртой и порванной, с вытершимися красными буквами, танками и самолётами. Только на этой медали была ещё красная звезда — тоже облупившаяся. Такой звезды не было на виденной Данилой раньше "За отвагу" — у одного из журналистов маминого отдела, воевавшего в Первую Чеченскую.

— Только одна? — спросил Данила. Светлана Александровна грустно улыбнулась:

— Дурачок…Остальные папа… ну, дедушка…не доставал. А эта висела, сколько себя помню… Ну, хватит, пошли разбирать вещи.