Лишний вес

О том, что жена его так благородно поступила, Иван Семенович сам рассказал мне в тот же день. Он приехал в электричке. Я встретила его на железнодорожной станции. Мы перешли через пути по железнодорожному мосту. Сели в автобус, который довез нас до центра Зареченска. Дальше, на окраину района, где находилась "моя" школа, общественный транспорт не ходил.

Мы долго шли пешком. О чем беседовали по дороге, я не запомнила. Мы оба волновались: как пройдет мероприятие… как пройдет мероприятие? И зря так беспокоились: все было очень хорошо. Писатель прочитал один из своих рассказов, в котором говорится о детях. Ребята сидели тихо, слушали внимательно. У меня было много книг Ненашева. Я принесла их в школу, сделала выставку. Когда повестка дня была исчерпана, я сняла книжечки с полок и раздала подросткам. А Иван Семенович поставил на каждой из них свой автограф. Кто-то из мальчишек сфотографировал нас. На одном из снимков писатель изображен в тот момент, когда он выступает перед учениками, явно с энтузиазмом. Он говорит, а я с важным видом хозяйки сижу за столом лицом к аудитории. На другой фотографии запечатлен следующий этап вечера встречи: Иван Семенович, ласково улыбаясь детям, подписывает свои книги. А физиономии ребят, столпившихся вокруг стола, над которым склонился Ненашев, прямо-таки сияют от радости, что посчастливилось им встретиться с настоящим писателем и получить его автограф…

Потом мы снова долго шли пешком, ехали в автобусе до станции. Я провожала Ивана Семеновича. Мы поднялись на мост и стали ждать, когда придет нужная Ненашеву электричка.

Смеркалось. Но и в сумерках можно было разглядеть, что вокруг нас леса, хвойные, хмурые, суровые. Несмотря на то, что встреча удалась, настроение у меня было невеселое. У Ненашева тоже. Мне не хотелось возвращаться домой. Мужу моему все еще не дали обещанную как молодому специалисту отдельную квартиру. И мы по-прежнему жили в коммуналке на шесть хозяев, бок о бок с водниками из плавсостава, которые в это время возвращались из плавания и чуть ли не каждый вечер устраивали на общей кухне пьянки, и все настойчивее требовали, чтобы и мы, я и Михаил, принимали участие в этих развлечениях, нередко заканчивающихся дракой. Жить в таких условиях с маленьким ребенком становилось все опаснее…

У Ненашева были свои причины для печали.

В его жизни началась полоса невезения. В каком-то из своих публичных выступлений он скептически отозвался о кумире молодежи — Павке Корчагине, герое известного романа, заявив, что время Корчагиных уже ушло. Что тут началось! Пресса (я имею в виду местную молодежную газету) набросилась на Ивана Семеновича. Те, кто еще вчера, захлебываясь, восхищался им, стали его клеймить. Выражая протест против этой травли, Ненашев покинул областной центр. Переехал он с семьей в какой-то маленький городок на Волге. Пригласил туда Ивана Семеновича один из его друзей, молодой, моложе Ненашева, но уже известный в стране, известный и популярный писатель, и взял попавшего в беду прозаика под свою защиту.

Тут надо заметить: мы с мужем уехали из областного центра раньше Ненашева. Мы перебрались назад, в Магнитогорск, поселились у моих родителей. Три года спустя Михаилу все же дали отдельную квартиру в областном центре. Но когда мы вернулись в этот город, Иван Семенович с Дарьей Дмитриевной там не жили уже.

Но я забежала вперед. Вернусь назад, к тем мгновениям, когда мы стояли с Ненашевым на мосту и беседовали о том, что нас обоих касалось. Стараясь подбодрить приунывшего писателя, я сказала:

— Как хорошо вы пишете, Иван Семенович! Когда я читаю Ваши рассказы, меня охватывает чувство неуверенности в себе…

Он не отреагировал на этот комплимент. Тогда я, задавшись целью выяснить, считает или нет он меня талантливой (очень хотелось мне, чтобы он по-дружески развеял мои сомнения), попросила его:

— Скажите, Иван Семенович, как по-вашему, смогу я добиться чего-то в смысле творчества?

Его ответ был совсем не таким, какой я надеялась услышать:

— Бабка надвое сказала. Может, добьешься, а может, и нет. — сердито отрезал он.

Я надолго замолчала, погрузившись в воспоминания, и пытаясь понять, почему Ненашев, всегда так бережно, по-братски относившийся ко мне, вдруг сорвался с привычного тона и нагрубил.

К этому времени я уже знала, от чего зависит, добьется или нет женщина успеха в той сфере деятельности, где главенствуют мужчины. Объяснил мне это однажды никто иной, как Чижовкин, который в течение всех семи лет, пока я занималась под его руководством в литобъединении, домогался меня. И тогда, когда я была незамужней девятнадцатилетней девчонкой, и когда стала старше и вышла замуж. Такой тихоня, такой, на первый взгляд, порядочный, такой, по его же словам, влюбленный в свою жену-красавицу…

Здесь, чувствую, надо сделать отступление. Когда я училась в седьмом классе, преподаватель литературы отнес в редакцию городской газеты одно мое сочинение на свободную тему, которое понравилось ему. Его напечатали. По совету этого же учителя, я стала вести личный дневник. Описывала все, что видела, пересказывала все, что слышала. У нас дома постоянно велись разговоры на политические темы. Мама была из бедной семьи, отец из богатой, из очень богатой. Когда приходил его отец, мой дед, несправедливо раскулаченный во время коллективизации, собиралось застолье, начинали вспоминать старое, обсуждать новое — "савоськину" власть. Я тоже садилась к столу, но не пировала вместе со взрослыми, конечно. Я брала ручку или карандаш, толстую тетрадь и протоколировала все высказывания моих ближайших родственников. Эти "протоколы" и легли в основу моей драмы "Семья". Фактически она и была самой первой моей работой. А рассказ "По имени-отчеству" второй. Трудилась я над своей пьесой в студенческие годы. Набравшись смелости, показала ее, когда решила, что она готова, преподавательнице литературы. Ева Лазаревна Лазовская, прочитав мое сочинение, одобрила его. И вот что сказала: "У вас есть талант. Вам надо идти "на" литературный институт". Она так и выразилась: "на литературный институт". Однако первым читателем, вернее читательницей "Семьи" была не Лазовская, а моя старшая сестра, которая как и я, училась в пединституте и на том же факультете. Все, что я писала, сотни раз переделывая написанное, она прочитывала — без моего разрешения, украдкой. Когда я уличила ее в этом и стала упрекать, она заявила мне:

— Зря ты скрываешь ото всех, чем увлекаешься. Такие дела в одиночку не делаются. — И добавила, стукнув кулаком по столу. — Хватит вариться в собственном соку! Я решила познакомить тебя с настоящим писателем. Он уже печатается. Это муж одной моей приятельницы. — И повела меня к Чижовкиным.

Описывать обстановку в их квартире я не стану. Мне в тот вечер было не до того, чтобы ее рассматривать. Денис Антонович, прочитав мою работу, подивился, что такая молодая девушка (мне тогда было девятнадцать лет) думает о таких серьезных вещах. Назвал меня "мыслящим человеком". Но действия моей главной героини, которая рьяно защищала социализм и клеймила "пережитки прошлого", относя к ним и деда своего, и отца, не одобрил. Он дал мне понять, что в стране творится такое, о чем не пишут в газетах и не говорят по радио, что я не знаю, а мой отец и дед знают. И что я, споря с ними, неправа. Это был намек на культ личности Сталина. Но вождь в то время был еще жив, и Чижовкин, побаиваясь, как бы не пришлось ему ответить за "антисоветскую пропаганду", выражался очень осторожно. Однако я все поняла. Слушать его было очень интересно. Таких образованных, как он, людей, не приходилось мне раньше встречать.

А дальше отрывок из романа "Изъято при обыске".

Вчера была у Чижовкиных. Тут же, при мне Денис Антонович прочитал мою пьесу, потом говорил долго. Никогда в жизни ни с кем я так не разговаривала, вернее, никто со мной так не говорил. Вот умница! Куда нашим пединститутским лекторам до него! Они не в состоянии сказать больше, чем сами вычитают из книг! Я словно на пять лет повзрослела. И на многие вещи изменила свой взгляд, сразу же, не возражая ему, так как он ответил на мучившие меня в последние годы вопросы…

Если главного героя в своей пьесе делала я отрицательным, жертвой капитализма, теперь должна буду подавать его как положительного. Его противоречия, оказывается, есть противоречия современной действительности. Мою главную героиню, которая казалась мне безупречной, он назвал фанатичной и сказал, что она должна измениться. Имея благие намерения, она, мол, совсем не умеет себя вести. По его мнению, когда происходит революция, когда идет ломка старого, такие люди нужны. Но сейчас время другое, время переделки. В такие периоды нужна кропотливая работа с людьми. Очень жаль, подчеркнул писатель, что все это до него никто не удосужился мне разъяснить. Выходит: школа и вуз не столько научили меня уму-разуму, сколько оболванили, если я, такая грамотная, не разобралась в родном отце, прожив с ним под одной крышей девятнадцать лет.

Чижовкин старше меня всего на семь лет, но в молодости эта разница кажется огромной, и неспроста.

Когда началась война, я пошла в первый класс. А он, окончив ремесленное училище, начал работать на коксохиме ММК. Отца у него тогда уже не было. Жили вдвоем с матерью, терпели нужду. Нелегко жилось и нам, Немовым. В то время отец наш был единственным кормильцем в многодетной семье. Но мои трудности не шли в сравнение с теми, что выпали на долю Дениса, когда он был еще подростком. Он сутками находился там, где и мой отец, где в дыму, в огне сгорали труженики комбината, а я пряталась за их спинами…

Работая на заводе, окончил школу рабочей молодежи. Затем поступил в пединститут. Но через год бросил его, уехал в Москву и поступил в литературный. Сколько он знал! Как старался передать нам, своим питомцам, эти познания, являясь руководителем городского литобъединения.

В тот же вечер, когда мы с сестрой были у Чижовкиных, Денис Антонович предложил мне стать членом литкружка. Я, естественно, согласилась.

Из всех своих учеников Чижовкин выделял меня. А он стал для меня авторитетом. Я увлеклась — нет, не учителем своим, а тем, к чему он призывал, — критикой пороков современной действительности. Это он одобрял и льстил мне, то и дело повторяя: "Критика — это твое второе имя", "Смелость — это твой талант".

Есть ли у меня дар, необходимый для того, чтобы стать писателем, — об этом он почему-то помалкивал. Тем не менее, отнес первый мой стих в городскую газету. Стихотворение было напечатано. Сначала только слова, затем, когда местный композитор положил их на музыку, — слова и ноты.

"Березка" моя всем в городе понравилась. Мне приходилось читать это свой вирш в рабочих общежитиях, по радио, по местному телевидению. По областному радио однажды исполнили песню на мои слова. В 1956 году в газете "Труд" была опубликована подборка произведений, написанных членами нашего кружка, стихотворений в основном. Вошла в эту подборку и моя "Березка". Но и после этого Денис Антонович не посчитал нужным дать оценку моим творческим способностям. Возможно, самого Чижовкина не тронуло это стихотворение, но читателям газеты оно понравилось. Однажды я получила письмо. Адрес написан незнакомой рукой. Вскрываю конверт, а в нем — ноты. Еще один композитор (из неизвестных) сочинил музыку к моим словам. Жаль, не сохранился у меня этот документ. Слишком много времени прошло с тех пор. Начало было обнадеживающим. Но время, на которое пришлась пора моей юности, не сулило мне ничего хорошего, именно потому не сулило, что я изо всех сил старалась идти с ним в ногу. 1953 — 54 учебный год. Страна пробуждается от спячки. Люди, ранее забитые, перепуганные, стали сознавать себя как граждане, расправлять плечи. В институте преподаватели всех предметов то и дело, как бы напутствуя студентов-выпускников, повторяли: "Критика — движущая сила истории!" Критика, критика… Мне очень хотелось способствовать движению истории вперед. Человек я очень восприимчивый ко всему новому…

***

На правах любимой ученицы я очень часто бывала у Чижовкиных. Наблюдая за тем, как доверчиво, не стесняясь посторонних, Дина ласкается к мужу, как предупредителен, мягок он с ней, я верила, что он любит жену. И это казалось мне надежной гарантией того, что наши с ним отношения не зайдут слишком далеко…

Окончив институт за два года, когда не исполнилось мне и двадцати одного, я получила направление на работу в семилетнюю школу, на должность завуча. В таком молодом возрасте вдруг стать руководителем хотя и небольшого коллектива, не захотелось мне. В это время мой отец был уже не рабочим, а ИТЭром. Убедившись на собственном опыте, как это трудно — нести ответственность за других, подчиненных тебе людей, мое решение отказаться от должности заведующей учебной частью он одобрил. Между прочим, теперь отец стал для меня примером во всех отношениях. Я уже не нападала на него, стараясь переделать, чем он, само собой разумеется, был очень доволен…

Мама согласилась с ним и со мной, что пока рано мне обзаводиться чинами. Свободного места в общеобразовательной школе не нашлось. И я пошла работать в вечернюю. Вот тут и начались мои проблемы. Не с преподаванием. Уроки, которые я давала, тщательно готовилась к ним, используя также знания, которые получала, продолжая посещать занятия литературного кружка, нравились всем моим ученикам, и тем, которые были моложе меня, и тем, кто старше. А таких в послевоенные годы было много. Трудности создавала мне администрация. Завуч школы не имела высшего образования, хотя старше меня была на десять лет. Училась пока что заочно. Но уже очень хотелось ей учить других, окончивших институт. Она загорелась желанием передать мне свой педагогический опыт. Взяв за ручку, повела к себе на урок. Продемонстрировала мне свой метод. Но мне не захотелось подражать ей. Мне хотелось подражать не ей, а Чижовкину. Я чуть не умерла со скуки на уроке у завуча. Потом призналась ей в этом. О том, что получилось из этого, поведала я со всеми подробностями в своем романе "Изъято при обыске" и повторяться не стану. Кроме того, думаю, читатель и без моих пояснений может себе представить, как восприняла начальница моя критику в свой адрес…

Обо всем, что происходило со мной в школе, да и в личной жизни, рассказывала Денису Антоновичу, чувствуя к нему безграничное доверие, и нуждаясь в его советах.

Мне даже в голову не приходило, что он может неправильно истолковать мое к нему дружеское расположение и допустить вольность в отношениях со мной. Каково же было мое удивление и возмущение, когда этот добряк, этот паинька, преданный своей супруге идеальный человек, каким я его до сих пор считала, вдруг повел себя, как настоящий пошляк, ловелас, которых терпеть я не могла. В то время я ведь еще не знала, как он поступил с женщиной, которая родила от него сына, поэтому идеализировала его.

Дина, я уверена, ревновала мужа ко мне (она-то о нем все знала), как и к другим девушкам из литкружка, и очень боялась, как бы и с нею какая-нибудь красотка не обошлась так же вероломно, как она со своей подругой. Но сейчас речь идет не о других, а обо мне. Внешне, в моем присутствии, она держала себя, как и подобает любимой, не знающей измен жене. Возможно, и тогда, когда я, побыв у них какое-то время, уходила, сцен ревности, чтобы не обострять отношений с мужем, не устраивала. Но когда я находилась у Чижовкиных, проявляя бдительность, наедине нас с Денисом Антоновичем не оставляла ни на минуту.

Только однажды, когда, кроме меня, никого из посторонних у них не было, зачем-то вышла из комнаты, где мы сидели втроем, вышла на один миг. И сразу же, как будто бы только этого и ждал, Чижовкин воспользовался ее отсутствием: быстро приблизился ко мне и, не сказав ни слова, поцеловал. Я его, разумеется, и пальцем не тронула (другому же, кто посмел бы так же поступить, непременно влепила бы пощечину), но спросила очень сердито:

— Что это значит?

Мигом сориентировавшись в обстановке, торопясь исчерпать инцидент, пока Дина не вернулась, но явно не признав за собой никакой вины, как говорится, глазом не моргнув, он ответил:

— Это значит, что ты хороший человек.

— А… — протянула я угрожающе — примирительно. — Тогда ладно. — Смотрите, мол, у меня, а то ведь я не погляжу, что вы необыкновенный человек, к тому же мой учитель, и поступлю с Вами самым банальным образом…

Его невинному объяснению такого дерзкого поступка я, конечно, не поверила. Но в данном случае не столь важно было выяснить его причину, необходимо было пресечь подобные поползновения. Судя по тому, как поспешно он ретировался, на этот счет я могла быть спокойной. Он больше никогда, думала я, не посмеет ко мне прикоснуться так, экспромтом…

Неудачи, которые случаются у молодой девушки на работе, считала я тогда, да и теперь так думаю, — пустяки в сопоставлении с тем, что подстерегает ее в личной жизни. Самое страшное, что может произойти с ней, это связь с женатым мужчиной. На нее обрушивается весь мир. Ее унижают и оскорбляют все, кому не лень. В наши дни с этим, возможно, стало полегче, но в годы моей молодости это был какой-то ужас. Одну из моих подруг, обманутую женатым, преданная ему супруга била по лицу и таскала за волосы прямо на улице. Можно себе представить, какое впечатление на меня произвела эта сцена, если учесть, что подруга моя была тогда на седьмом месяце беременности. Я вовсе не имела желания оказаться на ее месте. И когда кто-либо из несвободных мужчин начинал оказывать мне особое внимание, давала такой отпор, что только искры летели во все стороны.

Сейчас я думаю: убедившись в нечестности Чижовкина, я должна была отказаться от посещения занятий в литобъединении. И тогда ничего страшного впоследствии не случилось бы со мной. Нельзя общаться с человеком, который не считает нужным соблюдать общепринятые нормы поведения и, прикрываясь красивыми словами, делает гадости окружающим его людям. Но я в то время, когда Денис Антонович раскрылся передо мной с неожиданной стороны, была еще слишком молодой, чтобы быть прозорливой. Кроме того, не хотелось мне потерять возможность брать уроки у самого умного и эрудированного из всех, кого я знала, человека. Разобравшись в моих переживаниях (на то он и писатель, "инженер человеческих душ", как тогда говорили), догадываясь, какой сделала я вывод из того, что произошло, Чижовкин некоторое время воздерживался от проявления "лирики" по отношению ко мне. Потом продолжил в том же духе. Руки, правда, не распускал, только язык. Раз за разом, улучив момент, когда не могли услышать находившиеся рядом с нами люди, талдычил свое, думая, что выражается очень красиво:

— Роза с шипами, почему бы тебе не полюбить меня?

Я кипела в душе, догадываясь, что конкретно имеет он в виду, говоря слово "полюбить", и продолжала держать назойливого ухажера на расстоянии от себя. Однако злости своей выхода не давала. Пользуясь моей нерешительностью, действуя методично и целенаправленно, он все же добился маленькой уступки от меня — разрешения поцеловать. Жалко стало мне его наконец, измученного моей неприступностью, на что, должно быть, он и рассчитывал. Но что дала ему и мне эта моя уступка?

В тот вечер мы, члены литобъединения с руководителем во главе, "обмывали" в ресторане новую книгу одного из наших парней, получивших за свой труд довольно приличный гонорар. Сначала мой навязчивый красноречивый поклонник поцеловал меня при всех, предложив выпить шампанского на брудершафт. Потом, когда мы остались с ним наедине, в подъезде моего дома. В тот вечер он пошел меня проводить. Не дав мне опомниться, схватил меня в охапку и, не получив на то моего согласия, принялся лобызать прямо в губы.

И тут наконец я дала ему отпор. Не имея возможности вырваться из его лап, я, отворачивая от него лицо, стала над ним, пучеглазым, как лягушка, смеяться. Он целует, а я хохочу и никак не могу остановиться. Я никак не могла понять, по молодости, чего этому женатику от меня надо. Он прекрасно знает, что я его не люблю, знает, что я знаю, что он обожает свою супругу. Так какого же черта пристает ко мне?! Наконец он почувствовал себя оскорбленным. Разозлившись, решил раскрыть мне свой секрет, дать понять, чего надо не ему, оказывается, а мне от него. Представьте себе!

Вот он что сказал, отстранившись от меня:

— Ты так никогда не пробьешься! — И еще одну фразу обронил, но я тогда, доведенная до белого каления его наглостью, не обратила внимания на вторую реплику. Много лет спустя, вспомнив эти его слова, сообразила я, на что он намекнул, высмеянный мною. Но пока об этом умолчу. Пока продолжу рассказ о том вечере, когда мы с Иваном Семеновичем остались наедине, и он на мой вопрос, выйдет ли впоследствии толк их моих занятий творчеством, ответил по-деревенски: бабка надвое сказала. Может, добьешься успеха, а, может, и нет.

Конечно, его слова напомнили мне то, что сказал когда-то наглец Чижовкин. И стал мне понятен намек Ненашева. И очень нехорошо сделалось. Со временем, чего греха таить, я смирилась бы, возможно, с его требованием. Мне ведь было уже не двадцать лет, как тогда, когда Чижовкин "раскололся", а тридцать. Не ради практической выгоды уступила бы я своему другу, а ради хороших отношений с ним не посчиталась бы с тем, что он женат.

Да, скорее всего, так оно и было бы, если бы он в тот вечер ничего больше мне не сказал. А он, как нарочно, спросил у меня фамилию одной из учительниц "моей" школы, которая явилась на встречу с ним, обнаженная чуть ли не до пояса.

Она татарочка, по-татарски красивая, была в то время одинокой. Думая, что это оправдывает ее, вела себя, мягко говоря, легкомысленно. Гордилась своим успехом у мужчин и трезвонила о своих "победах" на всю школу. Была у нее кличка: "веселенькая дамочка".

И вот такой женщиной, догадавшись о ее доступности, заинтересовался мой кумир. И не счел нужным утаить это от меня. Я была просто шокирована бесцеремонностью Ненашева. Я пригласила его в школу не только для встречи с моими учениками. Фактически позвала его на свидание, надеясь, что наконец-то мы объяснимся с ним. И что же? Он просит меня организовать меня рандеву с "веселенькой дамочкой". Это было уже слишком. Но я не выдала своей обиды. Сдержав слезы, назвала фамилию татарочки. И, не сказав больше ни слова, держась за перила, стала спускаться по железным, очень скользким ступенькам вниз по железной лестнице. Он — следом за мной, тоже молча. Заговорили мы только тогда, когда подошла его электричка. Я поблагодарила его за то, что он уважил мою и моих учеников просьбу. Он меня — за то, что предоставила ему возможность пообщаться с ребятами.

Мы пожали друг другу руки. Он поднялся в вагон. Постоял, повернувшись ко мне лицом. Дверь автоматически закрылась. Поезд ушел. Он уехал, а я осталась на перроне. И долго стояла, как столб, на одном месте.

В течение какого-то времени, после того, унизившего меня "свидания", мы продолжали встречаться в союзе писателей. Выполняя его поручения, Анна Александровна вызывала меня по телефону, и я приезжала. Он вел себя по отношению ко мне, как прежде, как и до своей поездки в Зареченск. Ласково называл меня по имени, рассказывал о своей семье, о самочувствии Дарьи Дмитриевны. Я видела: он дорожит моей привязанностью к нему. Сама тоже, помня все хорошее, что он делал для меня, не хотела лишить себя его дружбы, помощи и поддержки. Но с другой стороны, мне же приходилось ежедневно сталкиваться в школе с женщиной, на которую он, что называется, глаз положил. Это мешало мне забыть тот вечер, обиду, которую он мне причинил. Это было просто невыносимо. И наконец, я приняла решение.

Позвонила ему из Зареченска, попросила прийти на трамвайную остановку, где обычно выходила, приезжая в центр. Он пришел в назначенное время, не опоздав ни на минуту. Остановился поодаль от меня. Лицо его было каким-то просветленным. Чувствовалось: настроение у него хорошее и он ждет от меня чего-то приятного. И жалко вдруг стало мне его. Но, как и все люди на земле, себя я жалела больше. Ни в коем случае не хотела я допустить, чтобы он еще раз когда-либо обошелся бы со мною так же небрежно, как тогда…

Мне было не привыкать отталкивать поклонников. У меня, надо полагать, на роду было это написано. Я приблизилась к нему, протянула руку и, когда он ее пожал, сказала, давая понять, что отрекаюсь от него: — Вы виноваты перед своей женой…

Я не сочла нужным назвать истинную причину, почему отказываюсь от встреч с ним. Думала, он и без моих слов все поймет. Может быть, не сразу. Он не вымолвил ни слова. Стоял и смотрел на меня таким взглядом, как будто видел впервые. Я повернулась и пошла, не оглядываясь. Если бы он окликнул, я обернулась бы и изменила бы свое решение. И вся моя жизнь в дальнейшем сложилась бы иначе. Но он промолчал.

Спустя неделю или немного позднее я приняла еще одно решение. Супруг стал спорить со мной, уверяя, что это глупо — возвращаться из областного города в провинциальный. Но я ему доказала, что у нас нет другого выхода из положения, в котором мы оказались не по своей вине. Мы начали упаковывать свои пожитки.

***

В молодости я была очень ревнивой. Сознавая это, в один прекрасный день призадумалась: а может быть, я перестаралась, отвергнув Ивана Семеновича? С чего это я взяла, что он задумал тогда познакомиться с той красивой татарочкой? Мало ли почему спросил он у меня ее фамилию. Короче говоря, продолжала я любить человека, сделавшего мне много добра, и тосковала по нему. Раскаялась я в том, что порвала с ним, да еще так резко. Но что-либо изменить было уже невозможно.

В это время, вернувшись в областной центр, жила я в своей новой двухкомнатной квартире, книги Ивана Семеновича читала, думала о нем. И казался он мне теперь лучшим в мире не только писателем, но и человеком, честным, благородным, склонным к самопожертвованию, но, как и я, обидчивым.

Перечитывала сохранившиеся у меня газетные публикации, в которых говорилось о нем. Негодовала, читая те, в которых его порицали, радовалась, просматривая другие, в которых давали высокую оценку его творчеству.

О том, что Ненашев удостоен Государственной премии, узнала я от Анны Александровны, которая все еще работала в союзе писателей и не забыла меня. Она позвонила мне домой и спросила, собираюсь ли я поздравить Ивана Семеновича с победой. Я ответила:

— Да, конечно, я напишу ему, у меня есть его адрес.

— Нет, писать ему не надо, — возразила Анна Александровна, — он едва ли получит твое письмо. Лучше позвони ему. Приезжай в союз, отсюда и позвонишь.

Я так и сделала. Узнав мой голос, он спросил, ласково назвав меня по имени:

— Ты почему звонишь мне, Валя?

Этим своим вопросом он опять поставил меня в тупик, как тогда, когда спросил, куда ко мне приехать.

Зачем звонят в таких случаях? Чтобы поздравить. Он это прекрасно знал. А раз спросил, почему, значит, хотел от меня другого ответа. Какого? Конечно, признания в любви, — подумала я. И мне хотелось сказать "люблю", это же было тогда так. Но как могла я произнести это слово, находясь не наедине с ним, а за сотни километров от него, да еще не одна в комнате, а в окружении мужчин писателей, знавших, куда я звоню и прислушивающихся к тому, что я говорю. Смелости у меня не хватило это слово сказать. Хотя не смелостью, наверное, это называется, а как-то по-другому.

Я сказала, лишь бы не молчать:

— Потому что я всегда за Вас болела…

Мой ответ ему явно не понравился, не поблагодарив меня за звонок, он бросил трубку.

***

Думаю, нужно познакомить читателя с газетными материалами, в которых идет речь о Ненашеве.

Областная молодежная газета 11 апреля 1966 года.

В прошлом воскресном номере под рубрикой "Беседы о жизни" были опубликованы материалы заочной пресс-конференции, которую вел писатель И.С. Ненашев. Выступление Ненашева вызвало интерес у читателей. Некоторые из них в письмах в редакцию выразили свое несогласие с тем, как Ненашев ответил на вопрос читателя Валерия Ч.: Почему в современной литературе нет героя, подобного Павке Корчагину? Вот эти письма.

Уважаемый Иван Семенович! Я не согласен с тем, как Вы подошли к вопросу о нашем современнике в художественной литературе. Вот как я понял то, что Вы хотели сказать: как говорил и думал Павел Корчагин, сегодня не говорят и не думают. Но ведь образ Корчагина для нас прежде всего образ целеустремленного борца за дело коммунизма, образ человека кристальной чистоты, потрясающего мужества и воли. Таков современник революции, наш современник. Внешние приметы его могут быть иные, поведение изысканнее, но суть человека "новой формации", рожденного в годы революции, та же. Разве станете Вы отрицать это? И вообще, что Вы считаете помехой в создании образа именно современника середины XX века? Не в том ли дело, что некоторые писатели, запутавшись в самих себе, стремятся уйти в сторону? Не здесь ли истоки мечтаний о приходе некоего гения, который во всем разберется?

Д.Дизов, механик

Интересно, кого же Ненашев видит в современной молодежи? Разве чем-то она отличается от ровесников Павки Корчагина? Чем эти парни и девушки руководствуются? Ищут уюта? Денег? Славы? Лучшие из них — нет и нет! Это они добились величайших открытий в области медицины, науки, техники. Они — благодаря тому, что жили и боролись по-Корчагински. Так вместо того, чтобы объяснить Валерию, что образ Павки очень близок нам и признать, что наши писатели еще не сумели создать образ современного героя такой же впечатляющей силы, писатель Ненашев говорит, что Павка Корчагин (в наши дни) непригоден, не нужен. С этим нельзя согласиться.

Чернышев, технолог

Читатель задал вопрос: "Возможен ли нынче герой, подобный Павке Корчагину?" Писатель Ненашев отвечает: "На мой взгляд, невозможен и более того, не нужен. Те способы и художественные средства, та форма, тот образ мыслей и уровень интеллекта, с которым в свое время жил, боролся и побеждал герой, подобный Павке Корчагину, нынче, по-моему, непригоден". Я понимаю, что Ненашев хотел сказать: новое содержание требует новой формы. Но мысль выражена настолько, я бы сказал, размашисто, что появляется возможность толковать ее по-разному. Образ мыслей героя, подобного Корчагину, трогать нельзя. Корчагинский образ мыслей — наш, советский. Мы любили Корчагина за образ мыслей, за то, что его поступки не противоречат его образу мыслей. Павка — одержимый, революционер. Он, наверное, во многом лучше нас, мы понимаем это, тянемся к нему и за ним, знаем, что можем быть такими же. В этом сила этого удивительного образа. Нет, не ушел в прошлое незабвенный Павка. Недавно я в своей школе провел анкету. И на вопрос: "Ваш любимый литературный герой?" большинство ответило — "Корчагин". Мы не расстаемся с книгой "Как закалялась сталь". И, конечно, мечтаем о новом большом литературном герое, действующем в наши дни. Этот герой должен иметь современные черты, но ему не жить без корчагинского образа мыслей, страстности и честности. Павка Корчагин, сражаясь и страдая, обливаясь кровью, потом и побеждая, круша старое, возводил новое и нашел свое счастье. Мы хотим жить, как Павка, хотим стать такими же стойкими и чистыми, как Павка, и добиться счастья сейчас. И если появится новый литературный герой, который позовет за собой, который поможет строить и побеждать в настоящем, разве плохо будет, если в нем проглянет корчагинское? Да это и должно быть в нем — корчагинское, то есть революционное.

Ф.Бобков, преподаватель

Литературная газета, 8 сентября 1967 г.

Виктор Шитов. "Добрый талант"

В народе говорят: "глаза — зеркало души". Если посмотреть в глаза Ненашева, откроется мудрая и добрая глубина. Она открывается и в каждом его литературном произведении. Будь то рассказ, повесть или роман, сильный или менее удавшийся, а у Ненашева, как и у каждого пишущего, есть вершины и основание, все они ровно горят добрым и ровным светом веры в человека и любви к нему. Собственно, именно эта доброжелательность в лучшем и самом строгом смысле слова — одна из примечательных и радостных особенностей его таланта.

Начав писать в 1951 году, И.Ненашев сразу же заявил себя писателем правдивым и целеустремленным. Нет, он не скрывает трудных и, чего греха таить, порой темных сторон бытия своих героев. Но как бы ни складывалась их жизнь, сколь бы сложна и драматична ни была она, судьбы их всегда добры, как добры их помыслы и деяния. Большая открытая правда, любовь к родной земле и людям — вот что делает его книги добрыми.

Да, у героев Ненашева как правило, нелегкая судьба. Они проходят через тяготы войны, испытывают на себе несправедливости, теряют близких, страдают, видят грязь и жестокость и при этом, не озлобляются, но остаются твердыми и верными, как остается сам писатель, жизнь которого порой была похожа на жизнь его героев.

Нужно быть мудрым и щедрым человеком, чтобы в людях неизменно находить эти качества. О чем бы ни писал Ненашев, даже когда по-видимости рассказы его кажутся горькими, каждая строчка их полна теплого, человеческого отношения к людям. Такова уж его собственная суть. Он не может, не умеет не восхищаться человеком-тружеником, как не умеет оставаться и равнодушным ко всему, что мешает людям быть красивыми. И это тоже примечательная и радостная особенность его таланта. Он за человека-созидателя, за человека, смысл и счастье существования которого — трудиться для тех, кто живет рядом с ним. Отсюда такое органическое слияние в его произведениях "суровой правды жизни и тонкого удивительного лиризма".

Мы часто говорим о позиции писателя, справедливо полагая, что именно она, а не высшие аксессуары и колорит произведения определяют его суть. Очень дорого, когда писатель умеет увидеть в жизни именно те процессы, которые являются коренными, принципиальными в развитии нашего общества. И Ненашев всегда видит их своим острым глазом. Основываясь на своем жизненном опыте, Ненашев неизменно находит в окружающей его действительности те самые важные темы, которые действительно являются краеугольными. И это тоже особенность его доброго таланта. Будучи взыскательным к себе, он взыскателен и к другим. О нем и его друзьях ходят даже легенды: прежде чем та или иная их вещь будет показана той или иной редакции, ее прочитывает и ой как критически обсудит писательское содружество. Так и идут рукописи из города в город (где живут эти писатели). Туда и обратно. Суд бывает нелицеприятным и строгим, но зато и каждое произведение этих писателей оказывается выверенным жизнью до тонкости. Удивительное и благотворное содружество!

Так же работает Ненашев и с молодыми. Мне довелось встретить его на семинарах в качестве руководителя. Та же мягкая улыбка, та же доброта в глазах и та же непримиримость ко всякой подделке, но зато какое полное раскрытие сердца, когда обсуждаемая вещь оказывается обнадеживающей.

В 1958 году он выпустил свое первое крупное произведение. Оно подкупает искренностью, теплотой, точностью и свежестью деталей. Но к тому времени уже было опубликовано немало повестей и рассказов об исправлении ошибок, допущенных в сельском хозяйстве, и Ненашеву не удалось обогатить эту тему, вскрыв какие-то новые или вовсе не известные читателю явления жизни.

С каждой новой вещью И.Ненашева становится очевидно, что писатель ставит перед собой все более трудные задачи и в большинстве случаев справляется с ними. По мере того как крепнет его мастерство, герои его произведений становятся все более зрелыми и мужественными.

Особо стоит отметить чувство современности, присущее Ненашеву. Он лепит характеры, становление, развитие которых связаны с большими проблемами, волнующими наше общество. И. Ненашев — писатель одной главной темы, эта тема — утверждение советского строя.