Именно поэтому совершенствование механизмов государственного управления экономикой должно будет стать одним из приоритетных направлений совместной деятельности России и Европы.
Рост суверенитета – политическое явление, о необходимости которого десять лет назад говорили только самые отчаянные антиглобалисты, – стал в наши дни историческим фактом. История учит, что период ослабления суверенных потуг государства начинается вслед за чувствительными поражениями на внутреннем или внешнем фронтах, как это произошло в Западной Европе в 1945–1957 годах или в России 1991–2000 годов.
Очевидно, что последствия суверенных решений, продиктованных исключительно требованиями политического момента, могут не только отдалить на неопределенную перспективу сближение России и Европы, но и подточить основу европейской интеграции, остающейся для всего мира примером и образцом мирного и выгодного для всех участников решения проблем в политике и экономике. Так ли необходимо ждать более серьезных последствий?
Часть третья
НА ПУТИ К СТРАТЕГИЧЕСКОЙ СДЕЛКЕ
Глава первая
ПРЕДЕЛЫ РАЦИОНАЛЬНОГО ВЫБОРА
И снова о «нулевой сумме»
Важнейшим вопросом, на который должны будут ответить в ближайшее десятилетие политики России и Европы, является необходимость их становления в качестве самостоятельного центра силы – баланса для США и Китая. Это является условием не только стабилизации международной системы, но и их собственного выживания в качестве самостоятельных ее элементов. В современном мире именно политическая самостоятельность служит залогом способности влиять на процессы глобализации. Можно экспортировать огромное количество капитала, но не определять правила игры на этом рынке.
Многие наблюдатели считают, что наиболее рациональной стратегией для России и стран ЕС было бы стремиться к собственному самостоятельному усилению. Думается, однако, что единственным условием успеха здесь может быть не конкуренция между партнерами, а их объединение в рамках стратегической сделки и создание союза нового типа. Сергей Караганов пишет в этой связи:
«России нужен такой союз не только ради модернизации. Мир быстро изменяется. Пока этим Россия пользуется с выгодой. Но в новой нестабильности нашей стране трудно оперировать в одиночку. Вот почему стратегической задачей России является (при очевидно выгодной частичной экономической и даже энергетической переориентации на быстро растущую Азию) создание политического и энергетического союза с Европой».[124]
Думается, что этот анализ и сделанный на его основе вывод полностью применимы и к Европе. Однако для того, чтобы быть готовыми к совершению такой сделки, политикам России и Европы нужно переступить через последний барьер – отказаться от рационального выбора, который диктуют им международные и отчасти внутренние политические и экономические обстоятельства.
Драматические события 1989–1991 годов отправили Россию и Европу в самостоятельное плавание по волнам мировой политики. Сейчас, пройдя через 18 лет осознанных отношений между собой как разными элементами международной системы, стороны обнаруживают свои двусторонние отношения в исключительно парадоксальном состоянии. Несмотря на многократно заявленные цели стратегического партнерства, в международной политике и экономике они скорее конкуренты, если не противники. Действия России и европейских держав вступают в противоречие по 90 % вопросов, в решение которых они оказываются вовлечены.
История отношений России и Европы после 1991 года знает гораздо больше взаимных обид – Косово в 1999 и 2008 годах, Калининград в 2002-м, изгнание отдельных европейских инвесторов из России после 2003 года и неисполнение некоторых обязательств по Всемирной торговой организации, полученных, впрочем, также не совсем честным способом «выкручивания рук», – чем подлинных достижений. Правила «игры с нулевой суммой» – ситуации, при которой выигрыш одного из партнеров автоматически означает поражение другого, – настолько прочно утвердились в рамках взаимодействия Россия – Европа, что даже микроскопические случаи совпадения выгод воспринимаются дипломатами и политиками с радостью и невиданным облегчением, хотя имеют, как правило, краткосрочный характер и в конечном итоге все равно ведут к усилению одной из сторон.
Вместе с тем масштабы и качество их экономической взаимозависимости выросли и продолжают увеличиваться год от года, а разговоры о переориентации в сторону более интересных партнеров или поставщиков энергоресурсов остаются пока разговорами. Несмотря на почти откровенные оскорбления и поборы в консульских учреждениях, растет количество россиян и европейцев, путешествующих по пространству от Атлантики до Владивостока. Пространству, которое все больше восстанавливает свое культурное и экономическое единство, оставаясь при этом разделенным политически.
Жесткая конкуренция между едиными в культурном отношении, но принадлежащими к разным организациям (государствам) группами человеческих существ является в принципе нормальным состоянием европейской политики. Цивилизованность того, как эта конкуренция происходит на пространстве, объединенном в рамках политико-правовой оболочки Европейского союза, не должна вводить в заблуждение. Западная Европа, пройдя через два тысячелетия непрерывных войн, просто выработала и приняла для себя ненасильственную модель конкуренции, хотя саму конкуренцию не отменила.
Но война невозможна и между Россией и Европой. Несмотря на все, аргументированные и нет, разговоры об их принадлежности к разным типам капитализма, ни в одной из европейских стран нет внутренних источников военной агрессии по отношению к соседям – милитаризма и реваншизма, по крайней мере сейчас. А вот конкуренция возможна вполне. И, как показывает практика последних лет, эта конкуренция значительно отличается по осуществляемым в ее ходе ставкам от внутриевропейских явлений аналогичной природы. Успех одного из партнеров в конкурентной борьбе может в нашем случае не просто потеснить другого, но буквально выкинуть его из перспективных для национального развития секторов мировой экономики.
Эта конкуренция становится более жесткой, а ее результаты могут оказаться более опасными под влиянием и в контексте современных международных обстоятельств. Анархия или глобальный беспорядок прочно утвердились в качестве самой подходящей характеристики международной системы первой четверти XXI века. Государства – основные и единственные элементы системы – стремятся к постоянному наращиванию своих совокупных возможностей. Сила во всех ее проявлениях – от военной мощи, все еще измеряемой в количестве боеголовок или элементов системы противоракетной обороны США, до способности влиять на состояние мировых финансовых и товарных рынков или определять политику «международных» институтов – остается важнейшим фактором, определяющим место страны в мире. Точно так, как испокон веку определяющим фактором была не умозрительная «способность к инновационному развитию», а вполне конкретное оружие, произведенное при помощи этой способности.
Еще острее эта конкуренция всех со всеми становится в связи с сокращением объективных и субъективных возможностей США осуществлять конструктивное лидерство в мире. Соединенные Штаты остаются наиболее сильной державой – единственным полюсом современной международной системы, способным эффективно сдерживать потенциальных конкурентов, включая Россию и Европу, вплоть до создания поводов для возникновения на их территории очагов реваншизма. Но и не требовать от них проявления ответственности в деле распределения общественных благ в мировом масштабе США не могут, особенно сталкиваясь с проблемой приспособления государства к вызовам финансовой и информационной глобализации, ответ на которые в России и Европе уже, похоже, активно ищется на пути сочетания повышения роли государства в регулировании экономической деятельности («экономический патриотизм») и наращивания взаимодействия с бизнесом и гражданским обществом.
Эта часть нашего исследования посвящена двум равновероятным парадигмам развития российско-европейских отношений в будущем: продолжению «игры с нулевой суммой» и реализации «большой сделки» – созданию Россией и Европой стратегического союза. Первый вариант развития событий подсказывается сторонам логикой рационального выбора в условиях глобального беспорядка. Но в долгосрочной перспективе он ведет к поражению «старого мира» и его окончательному отходу на позиции слабого старика международной системы, доживающего свои дни в некой глобальной богадельне и не влияющего на действия молодых и динамичных Азии и Америки.
Второй путь – создание стратегического союза – более рискованный. Движение по нему России и Европы может спровоцировать другие «бильярдные шары» на резкие, если не агрессивные, поступки. Требуется большая осторожность и готовность к принятию на себя ответственности. Однако только создав собственное сообщество, крепко стоящее на берегах Атлантики и Тихого океана, старики смогут выжить в беспокойном мире XXI века.
Охранительные настроения
Рациональный выбор в условиях глобального беспорядка – это не открытость и ориентация на многосторонние режимы, а строительство крепких стен, формирование за их пределами очагов влияния и периодические вылазки на территорию противника. Все эти признаки стали присущи в последние годы практике международной политики как Европы, так и России. Такое поведение, являющееся естественным для любого суверенного государства, усиливается или ослабевает в зависимости от наличия в его распоряжении дополнительных возможностей. Для 27 государств Европы такие возможности предоставляет наличие коллективного кнута и пряника в лице институтов Европейского союза. Для России – сверхвысокие цены на энергоресурсы.
Европейский союз становится все более протекционистским и закрытым. В первую очередь это проявляется в области экономики и допуска иностранных предприятий на рынок. Как пишет в этой связи руководитель российского Института современного развития Игорь Юргенс:
«Условия для российских инвестиций в ЕС далеко не идеальны. Инвесторы сталкиваются с политической дискриминацией и административными и техническими барьерами... Экономический национализм растет. Возможности для иностранных инвестиций ограничены в секторах, которые ЕС считает стратегически и политически важными. Российским компаниям приходилось иметь дело с антидемпинговыми исками. Европейские филиалы российских банков сталкиваются с проблемой чрезмерного регулирования и дорогостоящих аттестаций».[125]
В политике, столкнувшись с вызовом старения населения и миграции, политические элиты стран Евросоюза следуют подчас откровенно ксенофобским пожеланиям избирателей. Как пишет один из крупнейших российских демографов Анатолий Вишневский:
«Промышленные страны, использующие иностранную рабочую силу, начинают осознавать ограниченность своей иммиграционной емкости. В них разворачиваются дебаты вокруг проблемы иммиграции, которая становится важной картой в политической игре, нарастают антииммиграционные настроения и усиливаются меры по ограничению притока мигрантов».[126]
В этой связи сейчас основные дискуссии в рамках построения в Европе так называемого пространства свободы, безопасности и правосудия замыкаются на попытки ограничить поток иммигрантов и одновременно выработать механизмы по привлечению рабочей силы, которая нужна для стабилизации социальной и пенсионной систем, а также заполнения некоторых высококвалифицированных позиций.
Уже в самом начале своего председательства в Евросоюзе (июль 2008 года) Франция, возглавляемая энергичным президентом Николя Саркози, предложила партнерам радикально перестроить и ужесточить миграционную политику. Париж предложил для нее пять основ: улучшить охрану границ, основывать иммиграционную политику на реальных возможностях государства, сконцентрировать ресурсы на борьбе с нелегальными мигрантами, создать единую политику в отношении беженцев и, наконец, способствовать развитию в странах – источниках миграционных потоков. Некоторые наблюдатели склонны считать, что «борьба с нашествием чужаков» становится своеобразным новым интеграционным проектом Евросоюза.
Одновременно новое правительство Италии во главе с Сильвио Берлускони также активизировало деятельность в области иммиграционного законодательства. Законопроекты, предложенные Римом 22 мая 2008 года, ограничились сокращением срока выдворения нелегальных мигрантов с территории Италии с принятых в ЕС 18 месяцев до двух. Кроме того, Италия собирается наказывать нелегальное проникновение на свою территорию лишением свободы на срок до четырех лет.
А уже 5 июня правительства ЕС также решили минимизировать по сравнению с ранее существовавшими обязательствами требования о размере правовой помощи нелегальному мигранту. Примечательно, что ряд положений нового акта, поддержанного 18 июня 2008 года Европарламентом, идут вразрез с базовыми правами человека (лишение свободы и отказ в правовой помощи), однако весьма созвучны паническим настроениям европейского электората.
В отношении открытости внешнему миру Россия выглядит даже более предпочтительно и позволяет себе немыслимые с точки зрения пресловутых шенгенских правил шаги вроде безвизового допуска в страну десятков тысяч пьяниц из отдельно взятого и не самого дружественного государства ЕС. И здесь, как и в отношениях в целом, суверенное единство Российского государства, обеспечиваемое сейчас методами, которые многие могут назвать авторитарными, является скорее преимуществом для сотрудничества. Да и правила контроля над иммигрантами в России были до последнего времени намного менее жесткими и упорядоченными, чем в других европейских странах.
Вместе с тем отдельные заявления российских чиновников свидетельствуют, что у России также есть вероятность последовать по ограничительному пути. Это вполне объяснимо, поскольку политически Россия действительно не готова к приему большого количества мигрантов. Общественное мнение настроено крайне неблагожелательно в отношении иммиграции, что сказывается и на позиции власти. Проблема культурной адаптации, с которой страны ЕС столкнулись 10–15 лет назад, пришла и в Россию.
В экономической области, несмотря на то что Евросоюз остается пока достаточно рыхлым объединением, его действия на международной арене являются супернаступательными, в рамках, конечно, доступных к применению инструментов. К числу таких инструментов относится для Европы втягивание в свою политико-экономическую орбиту малых стран Содружества Независимых Государств и ограничение там влияния и интересов «неинтегрируемого» соседа – России.
Линия на усиление влияния Европы на так называемом постсоветском пространстве стала особенно заметной после расширения ЕС в 2004 году. Это было связано в первую очередь с необходимостью создания дополнительных стимулов для сохранения хотя бы относительного структурного единства Евросоюза после вступления в него 12 новых государств, стратегические ориентиры и покровители которых лежат далеко за пределами так называемой старой Европы. Грандиозный проект «Расширение» стал после 1989 года одним из важнейших направлений деятельности ЕС-12 и, после 1994 года, ЕС-15. На его реализацию были направлены основные ресурсы общих институтов Евросоюза в Брюсселе, а задача принести мир и стабильность на пространство бывшего социалистического лагеря выглядела вполне достойно для чуть ли не глобального проекта Европы. В этой связи Хизер Грабе, бывший исследователь из лондонского Центра европейских реформ, а ныне член кабинета комиссара ЕС по вопросам расширения, пишет:
«Принятие десяти центральноевропейских стран-кандидатов будет самым великим вкладом Евросоюза в стабильность, безопасность и процветание континента. Воссоединением Европы не только через половину столетия холодной войны, а после многих поколений конфликта и политических неурядиц».[127]
В отличие от Организации Североатлантического договора, поиски которой собственного
Почти полтора десятилетия россияне, американцы и все другие только про расширение и слышали из стран Западной Европы. Геноцид в Уганде? Мы заняты расширением. Проблемы с продовольствием? Мы заняты расширением. Что делать с НАТО?
Мы заняты расширением. Ситуация в международной торговле ухудшается? Отстаньте, наконец! Мы заняты расширением.
Тем более что в отличие от всех перечисленных проблем расширение на восток было единственной проблемой, решение которой приносило странам «старого» Евросоюза чистую прибыль. Условия вступления в Евросоюз стран-кандидатов, известные под определением «копенгагенские критерии» 1994 года, формулировались Европейской комиссией таким образом, что оставляли ей все возможности продвигать на рынки государств Центральной и Восточной Европы интересы стран ЕС-15, что и проявилось в ходе продолжавшегося в течение 10 лет согласования расширительного пакета, открывшего важнейшие отрасли экономики стран-кандидатов для западноевропейских конкурентов. Президент Эстонии Тоомас Ильвес пишет с обидой:
«Процесс подготовки к расширению ЕС в 2004-м пресса и общество воспринимали как некое соревнование, политический аналог музыкального конкурса „Евровидение“. От правительств требовались уступки, лишь бы удалось обогнать соседа-соперника на очередном повороте. Еврокомиссия вполне сознательно эксплуатировала гонку кандидатов в ходе горизонтальных переговоров („Польша уже приняла эти условия, мы не можем предложить вам больше“) и продолжает применять эту тактику».[128]
Неудивительно, что, после того как «освобожденные из советского плена» страны Центральной и Восточной Европы вступили в ЕС, на месте колоссального внешнеполитического проекта возник вакуум. Попытки играть активную роль в таких регионах планеты означали бы для ЕС не только прямое столкновение с интересами США, но и серьезные военно-политические риски. При этом выгоды от этой игры вовсе не очевидны, что делает ее труднообъяснимой перед избирателями стран Евросоюза.
Политика добрососедства
Исходя из калькуляции соотношения затрат и выгод, наиболее оптимальными для приложения кипучей энергии Евросоюза были признаны страны, составляющие ближайшую периферию «расширившейся Европы», – государства Южного Средиземноморья и постсоветского пространства. В 2003 году Европейской комиссией была выдвинута программа политики нового соседства, немедленно получившая на европейском политико-бюрократическом новоязе наименование «политика добрососедства». В течение нескольких месяцев страны ЕС утвердили основные программные и рабочие документы нового внешнеполитического проекта, а европейские бюрократы взялись за работу над составлением планов действий в отношении каждой из стран.
Главным принципом политики добрососедства, в которую, как, например, было указано зимой 2007 года в «Приоритетах германского председательства в ЕС», включена и Россия, является экономическое сближение стран, расположенных по периметру границ Евросоюза с общим рынком ЕС через открытие рынков и распространение на их территорию европейского законодательства. Нормы этого законодательства утверждаются странами-членами через внутренние процедуры ЕС, исключающие даже серьезную консультативную роль внешних партнеров.
Не случайно, что идеологическую основу данной политики составил лозунг «Объединение всего, кроме институтов», выдвинутый Романо Проди в его бытность председателем Европейской комиссии. Суть доктрины соседства – экономическое, политическое и правовое сближение стран-соседей с Европейским союзом, взаимное открытие рынков и восприятие ими юридических норм ЕС, за исключением, однако, участия в общих институтах единой Европы (Еврокомиссия, Совет ЕС, Суд юстиции, Европарламент и рабочие органы), дающего возможность влиять на процесс выработки и содержание этих норм.
Несмотря на свой некорректный по отношению к партнерам и в определенном смысле даже полуколониальный характер, политика соседства встретила понимание со стороны таких государств, как Молдавия, Тунис или Украина. Хотя и со стороны ЕС была проявлена определенная вежливость. Уже в 2005–2006 годах, став предметом множества нападок, тезис «объединения всего, кроме институтов» незаметно исчез сначала из официальных документов ЕС, а затем и из лексикона руководителей и чиновников Евросоюза. Говорить вслух о том, что в обмен на приближение их законодательства и технических стандартов к европейским Евросоюз не может предложить соседям равноправных отношений, стало не принято. Россия со своей стороны отказалась от участия в данной политике ЕС в пользу строительства стратегического партнерства, хотя сама «формула Проди» и оказалась в Москве востребованной.
Как бы то ни было, но поддержание на плаву даже видимости общей европейской внешней политики требует от стран – членов Евросоюза все активнее, хотя пока преимущественно на словах, вмешиваться в судьбу государств, которые Россия привыкла считать зоной своих интересов.
Аналогичным образом развивалась ситуация с урегулированием косовского конфликта. Ведущие европейские столицы, Берлин, Лондон и Париж, были, каждая по своим причинам, заинтересованы в окончательном отделении Косово от Сербии и размещении там на долгие годы полицейских сил ЕС. Такое решение вопроса обеспечивало Европу новой коллективной миссией на Балканах, участие в которой представляется гораздо менее рискованным, чем, например, расширение своих контингентов в Афганистане. Кроме того, отторжение Косово снимало раздражитель в отношениях стран ЕС и Сербии и еще больше ставило Белград в зависимость от перспектив вступления в Евросоюз. Российская же позиция, сочетающая в себе буквальную приверженность нормам международного права и поддержку части сербских элит, большинством государств ЕС совершенно не воспринимается.
Весной 2008 года вопрос о признании Косово стал поводом даже для раскола самого Европейского союза. Государствами, признавшими независимость края, стали Франция, Германия, Италия, Австрия, Великобритания, Ирландия, Швеция, Финляндия, Бельгия, Дания, Люксембург, Польша, Венгрия, Болгария, Эстония, Латвия, Литва и Словения. Другие страны ЕС заявили о том, что «не спешат» с признанием Косово (Чехия и Мальта) либо признают Косово только после принятия соответствующего решения Советом Безопасности ООН (Испания, Португалия и Кипр). Три страны ЕС – Греция, Словакия и Румыния – объявили о том, что в принципе не признают Косово.
Тем не менее заявление косовских властей о независимости от Сербии было с большим энтузиазмом воспринято коллективными органами ЕС в Брюсселе. Жозе Баррозу, Хавьер Солана («министр иностранных дел» ЕС) и Ханс Поттеринг (председатель Европейского парламента) однозначно приветствовали этот шаг. Ведь практические действия, необходимые для его закрепления – отправка в регион полицейской миссии ЕС и введение над косоварами европейского «протектората», – одновременно становились подтверждением способности ЕС к коллективному действию и отвечали пожеланиям ключевых стран-членов – Германии и Франции.
Еще раз о России, Европе и постсоветском пространстве
В этой связи неудивительно, что стремление европейских грандов наладить взаимопонимание Европы и России по ключевым экономическим и стратегическим вопросам не имеет пока успеха. Такие попытки со стороны Парижа или Берлина повторяются периодически на двустороннем или трехстороннем уровне. Однако их практическое воплощение сталкивается с жесткой российской реакцией на действия пресловутого Брюсселя, которые в свою очередь продиктованы текущими экономическими и, как показывает пример замороженных конфликтов в СНГ, Украины или Косово, политическими интересами самих же Германии, Франции и, от случая к случаю, их союзников по ЕС.
Реализация же на практике здравых идей не делать из диалога Москвы и Еврокомиссии альфу и омегу отношений Россия – Европа, как предлагает в своей последней статье Тома Гомар, потребует в идеале упразднения многих подразделений брюссельской бюрократии, а вслед за ними и Еврокомиссии в целом. Ведь существенной частью ее миссии всегда была деятельность по достижению на европейском уровне того, что даже самые крупные страны – совладельцы «единой» Европы не могут сделать самостоятельно, хотя и держат в ЕС контрольный пакет политических акций, а с ним и большинство ниточек, управляющих действиями пресловутой брюссельской бюрократии.
Особенно жестким это управление становится сейчас, когда все более вероятна реализация концепции «Крепость Европа», основанной на сочетании цивилизованного, по возможности и внешне, протекционизма в экономике, усиления контроля над внешними границами ЕС и активных действий по отношению к соседям. Роль институтов Евросоюза (в первую очередь Европейской комиссии) сведется при таком развитии событий преимущественно к подобию «протекционистской дубинки» в руках ряда ведущих стран – членов ЕС, направленной на тех, кто препятствует реализации внешнеполитических и внешнеэкономических проектов наиболее сильных европейских держав.
В качестве примера можно привести ситуацию с участием Еврокомиссии в энергетическом диалоге России и Европейского союза. В настоящий момент у Еврокомиссии нет формальных полномочий в сфере внешних энергетических связей. Последние предложения Европейской комиссии в данной области были заблокированы в марте 2007 года странами-членами, и все отношения с Россией будут осуществляться исключительно на межгосударственном уровне и уровне энергетических корпораций. Вместе с тем у Еврокомиссии есть неформальное поручение от Совета ЕС оказывать на РФ давление с целью добиться ратификации Договора и транзитного протокола к так называемой Энергетической хартии, что будет способствовать реализации национальных интересов ряда государств Евросоюза – Германии, Франции, Италии, Великобритании, Бельгии и Нидерландов. В этом духе комиссары Андрис Пиебалгс и Питер Манделсон и пытаются работать с Москвой.
Аналогичное сочетание призывов к миру с активными боевыми и оградительными действиями присуще в полной мере и российской политике. Анализируя причины затруднений в экономическом сотрудничестве с Европой, Игорь Юргенс отмечает:
«Российская бюрократия наряду с государственными интересами в „стратегических“ отраслях экономики отпугивает иностранные компании».[129]
Особенно заметна наступательная позиция российских властей в тех регионах и вопросах, где у страны были и остаются конкурентные преимущества. Энергетика, деятельность важнейших институтов международной безопасности и постсоветское пространство – согласно формальной логике, во всех этих областях Москве сейчас целесообразно оказывать на Европу конкурентное давление. Другое дело, что пока по большинству этих вопросов позиция России вступает в противоречие с политикой США. В результате возникает эффект двойного, если не тройного, действия. Во-первых, возникает иллюзия наличия общих российско-западных противоречий.
Во-вторых, в отношениях между Россией и Берлином, Парижем или Римом сохраняется определенная степень конструктивности. Практические противоречия идут помимо внешне весьма дружественных отношений и во многом списываются на негативный фактор американского присутствия. В-третьих, сами европейцы всегда имеют возможность спрятаться за широкой спиной Вашингтона, появляясь на арене только в момент однозначного триумфа. Именно таким образом выглядело в декабре 2004 года участие Высокого представителя ЕС Хавьера Соланы в разрешении политического кризиса на Украине и приходе к власти «оранжевой» коалиции.
Другим вектором наступления ЕС на постсоветском пространстве стало выдвижение в апреле 2007 года стратегии по отношению к региону Черного моря (так называемая Синергия Черного моря). Десятистраничный документ призван сфокусировать «политическое внимание» на основных направлениях деятельности Евросоюза в регионе Черного моря и развивать здесь взаимодействие по примеру средиземноморского сотрудничества, где применяется двусторонний подход, в центре которого отношения Евросоюза со всеми странами региона, но без упоминаний о совместных проектах между странами-партнерами вне ЕС. Таким образом, и на этом направлении Евросоюз предпринимает попытку замкнуть сотрудничество в регионе на себя.
Как бы то ни было, но, несмотря на всю эту суету, Россия пока сохраняет за собой серьезные ресурсы для влияния на позицию ЕС по важнейшим для европейских держав вопросам постсоветского пространства. Уверенно пресекаются попытки стран и институтов Евросоюза проникнуть в государства Центральной Азии или заключить сепаратный мир с режимом Александра Лукашенко. Несмотря на то что под давлением Германии Евросоюз отменил санкции даже в отношении Узбекистана, ничуть не смутившись мнением правозащитных организаций, влияние Евросоюза на это государство практически не выросло. Равным образом и интенсивные неофициальные контакты европейских дипломатов с представителями официального Минска также не привели к развороту Белоруссии в сторону от России.
Вследствие структурной слабости и разобщенности для Европы возможности собственного усиления лежат в плоскости инструментального использования многосторонних институтов и выстраивания системы двусторонних торгово-экономических режимов с ключевыми игроками, будь то метафизический план раздела Африки с Китаем или уже вполне настойчиво продвигаемая идея зоны свободной торговли с Украиной.
Весьма символична наиболее экстремальная версия такого подхода, обосновывающая приверженность ЕС многосторонним механизмам тем, что, как пишет Чарльз Грант, именно в таком формате
«... Европа может получить преимущество над своими партнерами».[130]
Несмотря на циничность, данный подход представляется вполне обоснованным, особенно если вспомнить о последней встрече «Большой восьмерки» на Хоккайдо. Тогда за столом заседаний этого, оказавшегося, впрочем, не самым эффективным для повышения управляемости миром, мероприятия вполне уютно устроился председатель Европейской комиссии Жозе Баррозу. Европейский чиновник, являющийся, по сути, наемным работником ровно для половины (Великобритания, Германия, Италия, Франция) участников саммита. И если бы не Лондон, позиция которого подлинно трансатлантична, каждая из стран ЕС и «восьмерки» одновременно получила бы плюс один голос в дискуссии.
В тех же случаях, где найти оптимальное решение в рамках многосторонних механизмов не получается, Европа вполне осознанно прорабатывает альтернативные варианты. Так, в течение 2007–2008 годов, на фоне все более провальных переговоров в рамках так называемого Доха-раунда ВТО, основным направлением деятельности Евросоюза стало начало переговоров о формировании зон свободной торговли с Индией, Южной Кореей и десятью странами АСЕАН. Основная цель этой политики – усилить позиции Евросоюза в конкуренции с США и Японией в регионе. Кроме того, 18 апреля 2007 года комиссар ЕС по торговле Питер Манделсон представил план обновления общей торговой политики Евросоюза, основное новшество которого заключается в более агрессивном продвижении товаров на динамично развивающиеся рынки Индии, Бразилии, России и Китая.
Уже в конце года, 14 декабря, на саммите глав государств и правительств стран ЕС была принята так называемая декларация ЕС о глобализации, которая де-факто предлагает распространить на третьи страны созданные в Евросоюзе нормативно-правовые аспекты организации рынка, охраны окружающей среды и социальной защиты. Согласно декларации, Евросоюз должен будет служить примером на мировой арене, поощрять свободную торговлю и одновременно защищать свой рынок от товаров и услуг тех стран, которые не выполняют требований, аналогичных европейскому законодательству.
Для партнеров Евросоюза, включая Россию, суть декларации заключается в требовании правового сближения с законодательством ЕС. Отказ от включения в эту программу действий может вести к ограничениям на экономические связи. Майкл Эмерсон из брюссельского Центра европейской политики объясняет, какие масштабы могла бы принять данная инициатива на ближайшей периферии ЕС:
«Поскольку Евросоюз готовит соглашения о свободной торговле со всеми соседями и уже начал переговоры с Украиной, договоренности с Россией открыли бы возможности для создания панъевропейско-средиземноморской зоны свободной торговли».[131]
Европа: рациональный выбор
Подводя итог, можно сказать, что практически на всех направлениях, где интересы России и ЕС встречаются – в международной торговле, странах бывшего СССР, на Балканах, – рациональный выбор диктует Европе необходимость планомерной работы над расширением собственного влияния, хотя его практические проявления являются объективным ограничителем российских возможностей и влекут за собой, как мы могли видеть выше и в первой части этой книги, острые конфликты с Москвой.
России в свою очередь что на постсоветском пространстве, что в рамках Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, Совета Европы, ООН или, если она туда все-таки вступит, ВТО опереться пока не на кого. В связи с этим акцентирование российской внешней политикой важности многосторонних механизмов не вполне объяснимо. Однако даже если допустить, что по таким вопросам, как Косово или урегулирование так называемых замороженных конфликтов в СНГ, Россия нашла бы поддержку существенной части стран – членов ООН, ведущие державы Европы и США, представляющие большинство в Совете Безопасности ООН, не допустят демократизации обсуждения данных проблем. Не говоря уже о таких международных институтах, как ОБСЕ или Совет Европы, эрозия авторитета и смысла которых уже достаточно давно привела их к инструментализации со стороны контролирующего большинства – стран Европейского союза и НАТО.
Так же малообъяснимо с точки зрения политики рационального выбора стремление России заключить новое всеобъемлющее соглашение с самим Европейским союзом. Согласно классическим канонам внешней политики и международных отношений, страны, возможности и потенциал которых находятся на этапе роста, в принципе никогда не заинтересованы в международных соглашениях. Обязательства, которые принимаются в рамках договоров, фиксируют существующий на момент заключения баланс сил партнеров. До тех пор пока Россия, не важно по каким причинам, растет экономически и политически, ей невыгоден любой договор с ЕС.
Пока действия России и ведущих держав Европы, управляющих, хоть и не всегда успешно, «страшной» брюссельской бюрократией, развиваются по классическому сценарию рационального выбора в условиях глобальной неопределенности, диктующего, как мы уже отмечали, сочетание защиты и нападения в отношениях со всеми и особенно ближайшими партнерами на международной арене. Однако и перейти на полностью
Важнейшим элементом, формирующим условия рационального выбора политики России и Европы в отношении друг друга, является их взаимозависимость – понятие, введенное в научный оборот Коммунистическим манифестом (1848), которое, пожалуй, наиболее часто применяется для характеристики отношений. Ситуация, при которой, согласно классическому определению Роберта Кохейна и Джозефа Ная,
«... разрыв отношений приведет к неприемлемому ущербу для одного или обоих партнеров».[132]
Несмотря на то что аксиоматичность российско-европейской взаимозависимости остается для цивилизованной части элит главной соломинкой, позволяющей удержаться от скатывания в пропасть конфронтации, простор для негативных коннотаций все равно остается. В первую очередь потому, что взаимозависимость – это всегда зависимость, ограничение суверенных прав и возможностей, состояние, от которого любой элемент системы, человек или государство, все равно стремится избавиться. Более того, описание главнейших проблем российско-европейских отношений в 2008 году мы находим в опубликованной в 1990 году работе одного из наиболее выдающихся специалистов по международным отношениям Джона Маршаймера:
«Взаимозависимость может вести к конфликту с той же вероятностью, что и к сотрудничеству, поскольку страны будут стремиться избавиться от уязвимости, которую взаимозависимость создает, для того чтобы усилить свою национальную безопасность. Государства, обеспечение которых критически важными экономическими ресурсами зависит от других, постоянно боятся пресечения поставок, стремятся установить политический контроль над источником, что создает основу для конфликта с ним, или другими потребителями. Другими словами, взаимозависимость может вести к соперничеству, а не к сотрудничеству».[133]
Главным фактором, способным зависимость снизить, является наличие альтернативы – возможности привлечения других игроков, коллективное действие которых обеспечит продвижение национальных интересов каждого участвующего государства. Вот здесь дела у России и Европы идут не очень хорошо.
Правила хорошего тона заставляют начать с российских трудностей. Наиболее здравомыслящие европейские коллеги правы – важнейшей проблемой для Москвы действительно является стратегическое одиночество. У России сейчас нет в мире постоянных и надежных союзников. Если верить опросам, отношение к России в Китае и странах третьего мира достаточно положительное. Но само по себе оно не может пока быть трансформировано в союз или систему альянсов, в которых Россия играла бы лидирующую роль или по меньшей мере могла составить пару другому лидеру, как это произошло в отношениях Франции и Германии на заре 1960-х годов.
Определенные перспективы здесь имеет экономическое и политическое сотрудничество на постсоветском пространстве, возможно, в рамках популярной в последнее время идеи об усилении ЕврАзЭС. Однако противоречивость интересов России и ряда стран СНГ в области энергетики, ее неготовность посадить отдельные режимы на мягкий военно-финансовый поводок, а также необходимость преодолевать сопротивление третьих сторон, каким бы ничтожным в ряде случаев их присутствие на российской периферии ни было, делают задачу формирования кольца союзников чрезвычайно сложной. Поэтому с прагматической точки зрения Москва за счет влияния в СНГ может только повышать собственные ставки на переговорах с действительно перспективными партнерами.
Кроме того, отсутствие сильных союзников означает для России многократное усиление конкурентного давления в экономической области и в сфере доступности технологий. Речь в данном случае идет не о простой «догоняющей» возможности покупать новейшие технологии у стран Запада или Востока. В современном мире конкурентоспособность в области инноваций и высоких технологий будет определяться не столько кооперационными технологическими заимствованиями, сколько способностью национальной экономики выстроить производственные системы полного цикла, активно вкладывать финансовые ресурсы в фундаментальные и прикладные исследования, создавать мощную инфраструктуру научных исследований и осваивать все более сложные виды продукции.
В этой связи страна, претендующая на инновационное развитие, должна обладать не просто деньгами, а политическими ресурсами для организации на своей территории технологических центров, существование которых может обеспечить ей роль интегратора крупных международных проектов. Для этого стабильные союзники среди государств, способных создание таких центров заблокировать, жизненно необходимы.
Европа в отношении союзов выглядит гораздо более успешной. Во-первых, сам факт существования Европейского союза и блока НАТО позволяет 27 странам ЕС говорить, что у них есть надежные союзники, хотя реального повода проверить прочность военных обязательств в рамках НАТО, к счастью, ни разу не представилось. Даже после 11 сентября 2001 года США предпочли обойтись без задействования альянса как главной силы Запада против режима талибов и сети «Аль-Каида». Обвинения же России в хакерских атаках на правительственные сайты Эстонии в апреле – мае 2007 года не привели к тому, что другие страны блока дружно вступились за самую маленькую страну Североатлантического альянса.
Во-вторых, Европа пока остается одним из наиболее емких и стабильных потребительских рынков, а европейский образ жизни – правовая и социальная защищенность гражданина – является для многих, включая Россию, труднодостижимым идеалом, достойным даже того, чтобы включать его в перечень главнейших задач экономической и социальной модернизации России.
Но Европа – рынок или Европа – место, где полиция не является наиболее опасной для человека категорией государственных служащих, не равняются Европе – надежному политическому партнеру. Ставший необходимым под влиянием обстоятельств глобального характера выход Европы на мировую арену как политической силы требует ее соответствия правилам игры, существующим на этой арене. Россия испытывает сейчас огромные трудности, столкнувшись с необходимостью играть с ЕС по правилам, придуманным без участия Москвы.
Однако и Европа, выходя из-под сени американского протектората, должна вести себя соответственно жестким нравам, сохранившимся за время ее отсутствия (1945–1991) в практически неизменном виде. И здесь европейцам приходится делать нелегкий выбор. С одной стороны, адекватность окружающему миру требует от них приложить серьезные усилия к повышению собственной кредитоспособности в военном плане. До тех пор пока они этого не сделают, все потуги Европы играть глобальную роль будут встречать весьма скептическую реакцию. Как отмечает в этой связи известный американский наблюдатель и бывший помощник президента Рональда Рейгана Дуг Бэндоу:
«Политические деятели в Брюсселе могут причитать по поводу того, что их не допускают к принятию мировых решений. Но почему кто-то должен их слушать до тех пор, пока они сами не начнут тратить деньги и рисковать? Именно поэтому... XXI век может оказаться новым веком Америки или веком Китая. Но он точно не будет веком Европы».[134]
Вместе с тем любые попытки Европы реально усилиться в мировом масштабе за счет использования своих весьма ограниченных возможностей, общей торговой политики например, неизменно ведут к агрессивному протекционизму, блестящим примером доктринального воплощения которого стала уже упоминавшаяся Декларация ЕС о глобализации.
Расширение и интеграция
В современном мире даже Соединенные Штаты Америки, обладающие оптимальным на общем фоне сочетанием военных, экономических и культурных факторов силы, испытывают серьезные трудности в попытках диктовать свою волю другим странам. Европа, несмотря на наличие у нее сопоставимой с США экономической мощи, отстает по ее важнейшему военному показателю. А политика замещения военных инструментов экономическими немедленно ведет к сокращению ранее весьма сильного фактора культурной и цивилизационной привлекательности ЕС.
Поэтому вполне имеет право на существование вопрос: насколько сильна
На встречах, состоявшихся в июне 2008 года в Алжире и Ливии, арабские страны заявили о нежелании участвовать в инициативе, которая включает в качестве одной из сторон Израиль, поскольку это означало бы признание ими легитимности действий этого государства. Такая позиция стран Северной Африки показывает их готовность играть с ЕС в геополитические игры по своим правилам и понимание того, насколько Европа и Франция заинтересованы в публичном успехе мероприятия.
Мини-саммит арабских государств, состоявшийся в Ливии 10 июня, также наметил сдвиг подхода стран Северной Африки к сотрудничеству в регионе Средиземноморья. Впервые с момента запуска в 1995 году так называемого барселонского процесса (сотрудничество Евросоюза со странами Средиземноморья) арабские государства заявили, что Евросоюз должен сотрудничать не с отдельными государствами, а с их блоком либо в рамках Лиги арабских государств, либо в Организации африканского единства. Таким образом они поставили под вопрос как центральную роль Евросоюза в региональном сотрудничестве и его право определять основные параметры взаимодействия в этом случае, так и правомерность диалога Евросоюза с отдельными странами.
Для того чтобы избежать совсем нежелательного поворота дел, Франции пришлось максимально принизить присутствие институтов ЕС на мероприятии и сделать его исключительно межгосударственной встречей, не говоря уже о том, что традиционная для внешней политики ЕС проблематика прав человека была из вопросов деятельности союза для Средиземноморья исключена.
Неясен также вопрос о цене, которую Европа должна будет заплатить за роскошь иметь вокруг себя кольцо стран-сателлитов. По мере развития таких стран, как Грузия, Сербия или Украина, Европе придется принимать решение о взятии их на фактическое содержание, размеры которого могут варьироваться в зависимости от политических и финансовых аппетитов местных элит. Как отмечает в связи с ситуацией на Украине научный сотрудник Финского института международных отношений Аркадий Мошес:
«Для абсолютного большинства правящей элиты Украины независимость имела инструментальную, а не самодостаточную ценность. Суверенитет ценился за связанные с ним экономические возможности и властные прерогативы, а не как победа над чуждой (тем более оккупационной) властью, как в странах Балтии».[135]
Другой же альтернативой является курс на вступление этой тройки в ЕС, что поставит точку в истории европейского федерализма, судьба которого, впрочем, вряд ли сильно беспокоит политические элиты в Киеве или Тбилиси, как и безопасность государств «старой Европы». На необходимость действительно больших жертв ради поддержания вассального статуса Киева по отношению к Брюсселю обращает внимание премьер-министр Украины Юлия Тимошенко:
«Реалистичная энергетическая политика Европы... предполагает общеевропейский консенсус о неподписании с „Газпромом“ соглашений, которые подрывали бы планы Европейского союза по строительству трубопроводов из Центральной Азии в обход России. Другой противовес может быть выстроен с помощью торговли. Расширив единый рынок на восток и включив в него Украину, ЕС переместит центр тяжести в региональных торговых отношениях. Нынешние переговоры вокруг соглашения о создании углубленной зоны свободной торговли между Украиной и Евросоюзом должны в итоге привести к заключению договора, согласно которому Киев получит статус кандидата на вступление».[136]
Если же выйти за пределы ближайшей европейской периферии, то у Европы весьма сложно складываются политические отношения не только с Китаем или Индией, но даже с безвизовыми странами Латинской Америки. Наблюдаемые нами сейчас неловкие попытки ЕС совместить умеренный протекционизм и укрепление границ с расширением своего политического влияния приводят к весьма забавным комбинациям. Так, пролоббированная Испанией и Еврокомиссией отмена санкций против Кубы совпала с оценкой лидерами государств МЕРКАСУР решений июньского Совета ЕС как «нецивилизованного узаконенного варварства».
Что касается таких крупных игроков, как Китай или Индия, то они по европейским понятиям – страны отсталые и по-прежнему считают, что торговля и инвестиции это хорошо, а глобальная мощь, которой сейчас располагают только США, – совсем другое. Как тонко замечает в своей статье член Индийского консультативного комитета по вопросам национальной безопасности Cи Раджа Мохан: