Дело «Вагон №22051»

Он откинулся на спинку стула.

– Я не говорю „нет". Может… и стоит попробовать… но только как исключение в нашей практике. Во всяком случае, вы разработайте все как надо. До мельчайших подробностей. Тогда и поговорим.

Планом предусматривалось действительно все, что можно было предусмотреть, включая теплую обувь, тулуп и дублирование радиостанции. И все же Минковский рассчитывал на оттепель, которые нередки в январе.

Томов пока не дал своего согласия. Долго раздумывал, однажды вернул план, сказав, что есть недоделки. Наверное, так оно и было, и через пару дней Минковский представил план с новыми идеями относительно того, как привлечь внимание вора.

В конце концов, 10 января машина была запущена. Точнее, завертелись колеса вагона-мышеловки.

День был выбран не случайно. Если у вора были соучастники, которые сбывали товар, то пятница самый идеальный день для кражи, потому что в субботу и воскресенье удобно толкнуть добычу. Только вот погода начала портиться, хотя было сравнительно тепло – моросил мелкий противный дождик, но без снега.

На варненской станции вагон загрузили ящиками с сигаретами, вином, грузчики захлопнули дверь и ушли. Двое железнодорожников, посвященных в операцию, позаботились об остальном.

Наступила ночь. Минковский лежал в углу между ящиками, завернувшись в толстый тулуп, и прислушивался к мерному перестуку колес. Уверенность в успехе, с которой он защищал свой план перед Томовым, понемногу оставляла его.

„Шанс один из десяти, что вор позарится именно на этот вагон, – всплыли в памяти слова полковника. – Пусть не один к десяти, но все равно не больше одного к четырем".

Колеса стучали.

„В сущности, мы ничего не теряем. Не получится, так не получится. Ну, померзну здесь пару ночей, зато буду знать, что лично проверил эту возможность!"

Он посмотрел на светящийся циферблат часов. Половина первого ночи. Пока поезд идет, ничего не случится. Можно поспать. Недавно проехали Шумен. Еще ехать и ехать. Завтра утром вагон бог знает сколько будет стоять в Горна-Оряховице, и только через день на рассвете прибудет в Софию.

Раздался зуммер радиостанции.

– Восьмой, здесь Десятый! – услышал он знакомый голос. Это был его помощник по операции, молоденький старшина. Он сидел в кабине машиниста. – У вас все в порядке?

– Здесь Восьмой, – отозвался Минковский. – Все в порядке. Можете вздремнуть. Если что, вызову вас!

Все же чертовски холодно. Минковский приподнялся, взял одеяло, которое он сначала подложил себе под голову, и набросил его на ноги.

Состав сбавил скорость, завизжали тормоза и поезд остановился на каком-то полустанке, огни которого едва-едва пробивались сквозь щели в полу и на стенах. Сколько придется здесь простоять? Нужно быть начеку. А вдруг вагоны обворовывают именно на этом полустанке!

Нет, ничего. Прошло минут десять или пятнадцать, где-то вдалеке послышались мужские голоса, приближавшиеся издали шаги, но вскоре они прошли мимо и затихли где-то на другом конце поезда. Потом с оглушительным грохотом мимо пронесся экспресс. Короткий свисток локомотива, перестук колес ударил в уши, в щелях промигнул свет его огней. И снова наступила тишина. Немного погодя короткими толчками, как-то нерешительно тронулся товарный поезд.

„Пожалуй, надо вздремнуть!" – подумал Минковский.

И тут он услышал шорох. Тихий, осторожно скользящий шорох, будто кто-то крался по крыше вагона, отыскивая ногами боковую лестницу.

Минковский насторожился, целиком обратившись в слух. Да, кто-то осторожно спускался вниз по лестнице.

Это было неожиданно. Значит, не на станции, а в движении! На что вор рассчитывает? Минковский мигом сообразил. Поезд не набирает скорость, значит, дорога идет вверх. Очевидно, все хорошо спланировано. Видимо, вор опытный: знает, где безопасно ступить, может открыть вагон в движении, сбросить несколько ящиков и спокойно спуститься на следующей станции. А соучастник подберет ящики!

Минковский нажал на кнопку зуммера.

– Десятый, здесь Восьмой! – зашептал он. – Ты меня слышишь?

– Так точно! – отозвался далекий голос.

– Кто-то спустился по лестнице с крыши вагона. Теперь он перед дверью. Будь готов!

– Может, остановить поезд? – предложил Десятый.

– Ни в коем случае! Только по моему приказанию!

Не успеет поезд остановиться, как тот, у двери, просто спрыгнет и скроется в темноте. Они же сейчас в невыгодном положении – один заперт в вагоне, другой – далеко в голове состава. Да и какие у них доказательства, что этот человек собирался совершить ограбление? Нет, надо, чтобы злоумышленник вскрыл вагон, вошел внутрь…

Прошло еще две-три минуты. Поезд карабкался в гору, тот, что снаружи, вскрыл пломбу, причем довольно быстро. Потом одним толчком немного приоткрыл дверь. Из сумрачного прямоугольника пахнуло холодным воздухом. Человек забрался внутрь вагона. Он был низкий, плечистый, движения ловкие, быстрые. Больше ничего в сумраке рассмотреть было невозможно.

Минковский приподнялся в своем убежище.

Вошедший стоял на одном месте, легонько покачиваясь в такт с движением поезда. Потом сделал один шаг. Послышалось щелканье зажигалки, потом еще раз, но огонек не появился.

– Стой, не двигайся! – крикнул Минковский и выскочил из-за ящиков, на ходу включая фонарь.

Поток яркого света залил лицо и грудь вошедшего. Он был и в самом деле коренастый, но хорошо сложенный мужчина в потертой куртке железнодорожника с широким смуглым лицом и черными, как смоль, волосами. На какое-то мгновение он застыл, вытянув вперед, словно защищаясь от света, руки.

И тут случилось неожиданное. Мужик вывернулся, как кошка, молниеносно схватился за ручку вагона, оттолкнулся и, сжавшись в комок, выпрыгнул из вагона. Это был невероятный, акробатический прыжок! Если бы только это! От резкого толчка дверь скользнула по желобу, сумрачный прямоугольник начал уменьшаться и совсем исчез.

– Десятый, останови поезд! – крикнул Минковский. В два прыжка он очутился у двери, ухватился за ручку и оттолкнул дверь. Несколько секунд были потеряны.

В лицо бил холодный встречный ветер. Рядом с вагоном бежали навстречу черные силуэты деревьев придорожного леса. Поезд карабкался вверх, скорость была небольшая, но не зная местности прыгать на ходу было нельзя.

Завизжали тормоза, вагоны тряхнуло. Минковский посветил на ступеньку, – она была довольно низко и чуть левее двери – ухватился за ручку, и, повернувшись, встал на подножку. Выбрав место, как ему показалось, поровнее, он сконцентрировался и бросился вперед в направлении движения поезда.

Прыгнул удачно, он сразу это почувствовал, но когда он катился кубарем с откоса, фонарь, прикрепленный ремешком к плечу, больно ударил его в грудь. Минковский вскрикнул, ухватился за ударенное ребро. Было больно, но терпимо.

„Все на месте, ничего не сломал!" – пронеслось у него в голове. Поезд остановился немного дальше, метрах в пятидесяти от него. Светились сигнальные огни последнего вагона, отчетливо слышалось глухое ворчание дизеля. Свет фар бил в сторону. Яркие и нереальные, как в театральной декорации, выскочили белые стволы оголенных берез с низким густым подлеском. Немного поодаль возвышался холм, на котором виднелись полосы нерастаявшего снега. Было пустынно и неприятно.

Послышались шаги человека, бегущего по гравию обочины, приближался свет еще одного фонаря.

– Сюда, сюда! – крикнул Минковский.

Вдоль березовой рощи вилась тропинка. Куда она вела, нельзя было разобрать, но куда-то все же вела, и вор, вероятно по ней и убежал.

Светя перед собой фонарем, Минковский побежал по тропинке. Светлый круг заплясал перед ним. С каждым шагом ребро болело все сильнее, он мысленно проклинал его, но, стиснув зубы, заставлял себя бежать дальше. Его душила не только боль, но и злость. Черт его дернул спешить! Думал, что ворюга у него в руках, что ему не спрыгнуть с поезда. А оно вон как вышло.

„Чтоб тебе неладно было, гадина!" – проклинал его Минковский. Такой прыжок! Да после такого сальто-мортале он должен лежать переломанный где-нибудь здесь, на тропинке или, стеная от боли, прятаться в придорожных кустах.

Но вокруг никого не было. Злость сменилась гневом, а потом, когда воздуха в груди уже не доставало и он был вынужден остановиться от боли, она сменилась разочарованием.

Минковский остановился. Посветил фонарем справа и слева от дорожки, она стала совсем узкой, уходя круто вверх по холму. Ветер швырял бурые листья. Не было никакого следа, похоже, ни один человек не проходил здесь. Слева, по другую сторону линии простирались поля, на которых давно была убрана кукуруза и только кое-где торчали сломанные стебли. Надо быть сумасшедшим, чтобы броситься в темноту через раскисшее поле, полное острых кукурузных стеблей. А впрочем, кто его знает, может, он решился и на это!

Подбежал старшина. При свете фонаря видны были перепачканные локти и колени Минковского, но старшина ничего не сказал, только недовольно фыркнул. Минковский постоял еще немного, пытаясь взять себя в руки и, стараясь, чтобы голос его прозвучал спокойно, сказал:

– Ушел, гад!

– Лицо немного шире, скуластее! – сказал Минковский в микрофон. – И грубее.

Экран лучился голубоватым светом. Он почти не отличался от обычного телеэкрана, только был побольше. На светящемся фоне выделялись, будто очерченные опытной рукой, контуры мужского лица. В сущности, трудно было сказать, мужское ли это лицо, потому что на нем пока не было глаз, бороды, не было волос. Был только абрис лица.

Контуры ожили, отошли немного в стороны и округлились. Нижняя челюсть стала широкой, почти квадратной.

– Да, что-то вроде этого, – согласился Минковский.

Он сидел в полутемной комнате, погрузившись в удобное кресло, глядел на экран и словами рисовал лицо того, кого он видел всего лишь две-три секунды в вагоне при свете карманного фонаря. Лицо отпечаталось в его сознании. Но сознание, память могут и подвести. Завтра, послезавтра образ побледнеет, черты расплывутся, растворятся среди тысяч виденных лиц. Нужно было немедленно зафиксировать образ.

– Глаза. Небольшие.

На экране появились два глаза, которые уставились на следователя. Нет, не такие. У того было что-то особенное в глазах. Верно, он прищурился от света, но все же в них было что-то особенное. Что?

Поколебавшись несколько секунд, Минковский сказал:

– Знаете, Нейков, кажется, они были узко расставлены.

Глаза на экране чуть вздрогнули и медленно, толчками приблизились.

– Еще? – послышался голос из динамика. – Достаточно. Сейчас хорошо.

Да, именно так были расположены глаза на том лице. Теперь нос. Какой он был?

„Сейчас нос!" – подумал и другой мужчина, Нейков, который сидел в соседней комнате перед большим пультом электронно-вычислительной машины и через стеклянную перегородку тоже всматривался в экран дисплея. Нос – один из тех существенных элементов, которые характеризуют человеческое лицо. В обыденной жизни люди даже не предполагают, сколь важен он для всего облика человека. Если Минковский вспомнит и поможет в точности воспроизвести нос, половина задачи будет решена. Длинный, короткий, курносый, прямой, загнутый, эллинский, с горбинкой, с широкими или тонкими чуткими ноздрями… Какой? В памяти электронно-вычислительной машины были сотни носов, составляющих довольно полный набор, и все же каждый нос чем-то неуловимым не похож на другой.

– Нос был самый обыкновенный… – нерешительно сказал Минковский.

– Попробуем.

Нейков нажал какой-то клавиш на пульте. На дисплее, в стороне от контуров лица, появился нос. Задвигался и встроился в изображение лица.

Нет, не такой. В каждом лице свои закономерности и каждый элемент лица подчиняется этим закономерностям. Для такого широкого и грубого лица и для таких глаз природа подобрала бы другой нос!

– Нет, – коротко сказал Минковский.

– Хорошо, попробуем еще!

Нейков нажал один за другим еще два клавиша. Появился другой нос, задержался на лице две-три секунды и исчез. Потом появился третий, четвертый, пятый…

Минковский ничего не сказал, только запыхтел от досады.

– Ничего, попытаемся из другой серии! – успокоил его Нейков. Он понимал досаду следователя и его нетерпение. Самое трудное было вначале, когда комбинировались опорные элементы лица. Иногда на это уходили часы, следователи тщетно всматривались в изображение на дисплее, возвращались к предыдущим вариантам, в перерывах рассказывали друг другу обстоятельства преступления, пили кофе или раздраженно курили.

Словесный портрет – одна из самых мучительных, но зато исключительно полезных вещей в криминалистике. Нейков уже долгие годы работал в отделе, и хорошо помнил, как когда-то составлялся словесный портрет. У них были готовые, предварительно нарисованные на картоне части лица. Картонки ставили на штатив, меняли одну за другой, а очевидец выбирал: вот это, нет не это… опять не то…

Принцип остался, он не мог не остаться – очевидец словами воссоздавал образ виденного им лица. Однако электронно-вычислительные машины полностью изменили технологию составления словесного портрета. Теперь компьютер „рисовал" вместе с очевидцем. У машины практически неисчерпаемая память, в ней заложено столько деталей, столько закономерностей построения человеческого лица, что по точности словесный портрет плотно приближается к фотографии. В некоторых случаях трудно различить, где фотография, а где словесный портрет. И еще нечто. Компьютер гораздо больше очевидца знает о закономерностях строения человеческого лица, поэтому он с легкостью и уверенностью ориентируется на ту серию элементов, которая нужна в данном случае.

Сначала рисуются контуры. Какое лицо? Широкое, узкое, овальное, треугольное, с выпуклым черепом, небольшой челюстью, скуластое…

На контуры лица наслаивается кожа. В память компьютера заложены десятки видов человеческой кожи – гладкая, бледная, веснушчатая, морщинистая, с расширенными от алкоголя сосудами… Компьютер знает, где и как отметить морщины, где они появляются прежде всего, как увеличиваются и углубляются с годами. Компьютер может воспроизвести морщины тридцатилетнего, пятидесятилетнего мужчины, женщины, пытающейся скрыть их под слоем грима… Может изобразить морщины на лице смеющегося мужчины, плачущего ребенка, актрисы, которая ненатурально плачет. Потом компьютер подбирает подходящие волосы. Меняет прическу, цвет волос. Мгновенно рисует редеющие волосы интеллигента, короткую челочку плечистого супермена, небрежную прическу домохозяйки, выбежавшей утром в магазин. Компьютер знает о волосах буквально все. Как, впрочем, и о бородах. Он знает, какая из них предназначена для того, чтобы скрыть дефекты лица и почему выбрана именно эта, а не какая-нибудь другая форма – например, потому что нижняя челюсть некрасиво выступает вперед или мужчина хочет скрыть морщинистую шею.

Следующими на очереди уши. В памяти компьютера столько разных типов ушей, сколько ни одно живое существо не видело за всю свою жизнь. Интересно, что очевидцы запоминают уши только в том случае, если в них есть что-нибудь особенное – скажем, слишком прижатые к черепу, торчащие или если они неправильной формы. Обычно же люди редко присматриваются к ушам. А уши дают криминалисту весьма специфическую информацию, они столь же индивидуальны, сколь, скажем, отпечатки пальцев. Например, компьютер может рассчитать невидимый след, оставленный на ухе телефонной трубкой, а эксперт может с абсолютной уверенностью сказать, принадлежит ли ухо данному человеку.

„Компьютер в криминалистике" – такой раздел был в диссертации, над которой работал Нейков. Начиная ее, он даже сам не предполагал, как велики возможности электронно-вычислительных машин в криминалистике. Их умение не ограничивается составлением словесного портрета. Повсюду, где требуется сбор и систематизация огромного числа фактов, компьютер просто незаменим. Так, например, во многих случаях необходимо исследование и сравнение отпечатков пальцев или, как говорят криминалисты, „потожировые следы пальцев". Лет десять назад эта медленная, кропотливая работа отнимала у специалистов по дактилоскопии многие часы, а иногда и дни. Теперь компьютеры дают ответ в считанные минуты. В них собраны сведения об отпечатках пальцев невероятного количества людей, участвовавших или заподозренных в преступлениях.

Сомнительный отпечаток обрабатывается и вводится в электронно-вычислительную машину. Ответ поступает с невероятной быстротой: „В наличной коллекции нет похожего отпечатка" или „Этот отпечаток похож на отпечаток лица №, участвовавшего в таком-то году…" Далее следуют все известные данные об этом человеке.

Если же необходимо зарегистрировать и сравнить данные, возможности компьютера намного превосходят возможности отдельного человека. Компьютер может классифицировать преступления по самым различным признакам, по какому-либо сходству или наоборот, отличию. Выудить из своей памяти такие, например, сведения, как сколько ограблений совершено в дождливую погоду или в определенный час ночи, каким характерным орудием действовал преступник. Сравнительный анализ позволит ориентировать следствие на определенных людей, потому что у каждого преступника свой почерк, свои навыки, опыт, свои страхи и он волей-неволей повторяется в некоторых деталях. Из десятков случаев ограбления компьютер выбирает похожее, классифицирует и выдает следователю готовые данные.

Электронно-вычислительные машины „помнят" все виды оружия со всеми их характеристиками – от антикварных „кольтов" до современных и сверхсовременных пистолетов. Они могут сразу и безошибочно сравнить типы оружия и указать год их выпуска. И даже предложить их изображение!

Каково же будущее компьютеров в криминалистике? Они уже наделены даром слова, могут беседовать со следователем, высказывать свои соображения, подчеркивать детали, которые человек не заметит, будь он даже Мэгрэ или Пуаро. Кто знает, может когда-нибудь они заменят собой Мэгрэ и Пуаро?

В ближайшем будущем – нет. Электронно-вычислительным машинам и сейчас не хватает творческого воображения и интуиции – того самого, что отличает отличного следователя от посредственного, что дает ему возможность за обычными фактами узреть необыкновенное, поставить себя на место преступника, раскрыть его прошлые и будущие замыслы. И даже понять его как человек человека.

Так пока что человек остается главной фигурой в криминалистике. А что касается далекого будущего, едва ли кто-нибудь осмелится делать прогнозы.

– Думаю, что это то, что надо! – сказал Минковский.

С экрана на него смотрело лицо, которое он пару секунд видел при свете фонарика. Может, очертания подбородка не совсем те, что надо, но взгляд тот же, то же широкое лицо, смуглая кожа, те же черные, как смоль, волосы. Здесь он не мог ошибиться.

Нейков поднялся и включил свет.

– Хорошо. Чем еще могу быть полезен?

– Можно проверить по картотеке? Какое-нибудь подобное лицо?

– Конечно, можно. Подождите.

– Если не найдете, размножьте, пожалуйста портрет. Экземпляров двадцать, а дальше я сам обо всем позабочусь.

– Будем надеяться, что техника нас не подведет! – сказал Нейков. – Я вам позвоню минут через десять.

В этот день они больше не виделись. Минковский пошел в регистратуру, потом зашел к Драгиеву. Поговорили о следах на пломбе. Драгиев был категоричен: шило. Очень прочное, вероятно, стальное шило с закаленным острием. Притом преступник действовал очень умело – пломба была вскрыта так, чтобы потом можно было закрыть ее снова. В общем, вор явно старался, чтобы как можно дольше никто не заметил, что вагон вскрывался.

Когда Минковский вернулся к себе в кабинет, следователь, работавший за соседним столом, подал ему конверт с портретами и запиской: подобного лица в картотеке нет.

Начался поиск. Станционные службы вокруг Шумена получат копии портрета, многие люди будут их рассматривать. Кто этот человек?

А лучше всего, чтобы сам Минковский объездил все станции в районе Шумена… Личная беседа вернее.

Но сначала предстоял разговор с Томовым, и не из приятных.

Впрочем, нельзя сказать, что он и в самом деле получился очень неприятным. Полковник выслушал доклад, посмотрел портрет и немного язвительно сказал: