Грустный вальс

Правда, “Иваново” тогда уже давно поставили на ремонт, и я с него свалил. Но “капуста” еще осталась.

И чуть ли не встал перед ней на колено.

– Выходите, – говорю, – Валентина Краснославовна, за меня замуж. Я, – говорю, – сам из Москвы.

А она, оказалось, из Орехово-Зуева. Ну вот и хорошо. Соседи.

– У нас, – говорю, – в Новой Малаховке дача. Вы, – улыбаюсь, – не смотрите, что я такой молодой. Просто это я так молодо выгляжу. Мне уже, – говорю, – тридцать пять.

А мне и действительно больше двадцати никто не дает.

А сам, наверно, шатаюсь. Хорошо еще, Вадик меня поддерживает. Он, правда, тоже не лучше. И официантки смеются.

– Давай, – говорят, – Валя, давай. Будешь теперь москвичкой…

И так мне эта самая Валентина Краснославовна запала в душу, что на следующий день я опять перед зеркалом причесался. Задвинул для храбрости двести пятьдесят и попер. И даже малость прифрантился. Вадик мне дал на вечер свою меховую куртку.

Прихожу, а вышибала, падла, не пускает.

– Ты что, – кричит, – не видишь? – И тычет мне своим грязным пальцем в вывеску.

Я говорю:

– Давай открывай. Мне, – объясняю, – к Валентине Краснославовне.

Вышибала меня критически оглядел, что-то такое хмыкнул, но все-таки пропустил. А в зале, как обычно, битком, и кто в унтах, а кто в резиновых сапогах. А оркестранты пока перекуривают. И какие-то офицеры угощают их коньяком.

Поискал я глазами свою Валентину Краснославовну и вижу, что нет, нету моей избранницы. И вместо нее совсем другая. И тоже, конечно, ничего. Но Валентина Краснославовна лучше. И я к той, другой, подошел и спрашиваю:

– Скажите, а что, сегодня Валентина Краснославовна не работает?

Она на меня внимательно посмотрела и говорит:

– Валентина Краснославовна сегодня выходная. Но если она вам нужна, то вон она сидит… – и показывает в глубину зала на столик.

Ну, я, как на крыльях, туда. Смотрю, и правда сидит моя Валентина Краснославовна, но только уже совсем не в блузке, как обычно, а в каком-то декольте. Или как там у них называется. А вместе с ней слева и справа по амбалу. Один здоровее другого.

Но я все равно наклонился и схватил Валентину Краснославовну за локоть. Решил пригласить ее на танец. Вообще-то я не танцую, но мне тогда было наплевать.

– Разрешите, – говорю, – мне надо вам сказать…

И замолчал.

Один из амбалов поднимает на меня свою квадратную голову и прищуривается. Не то чтобы небрежно. А так. Вроде бы он меня даже не видит в упор. А это, мол, что еще тут за тля?

– Тебе, – говорит, – чего?

Я говорю:

– Да так… ничего… Мне, – говорю, – нужна Валентина Краснославовна…

Тогда он к ней поворачивается и спрашивает:

– Это, – говорит, – кто? Ты что, его знаешь?

И Валентина Краснославовна даже испугалась.

– Да нет, – говорит, – не знаю. Первый раз вижу…

И я даже растерялся:

– Как первый раз?!

Вот это, думаю, номер. И снова ее за локоть.

– Вы что, – говорю, – меня не узнаете?

И вдруг я очутился под столом. И как-то так мгновенно. Не то чтобы под столом, а между ножкой стула и чьим-то ботинком. И тут как раз заиграла труба.

Я хотел вскочить, но, покамест поднимался, за столом уже никого. А из развороченной губы на куртку капает кровь. Теперь не отмыть.

Немного постояв, я стал продираться через танцующих обратно. Хотел сразу же выйти, но сначала решил зайти в туалет. Опустил в раковину голову и отхаркиваюсь. Помимо губы, он, оказывается, разбил мне еще вдобавок и нос. Одним ударом. Наверно боксер. А вышибала когда меня выпускал, то снова все хмыкал. И по-моему, даже как-то обрадовался. Вот это, думает, уже другое дело.

А Вадик только меня увидел, так сразу и заржал. Не помню уж, как я до них добрался.

– Это кто же, – смеется, – так тебя разукрасил?

– Да так… – говорю, – в “Северном”… Помнишь Валентину Краснославовну?

– Что, – улыбается, – не поделили?

– Да брось ты, – говорю, – Вадик, я тебе серьезно… Надо, – говорю, – что-то делать…

А у Вадика тоже накрыт стол и тоже выпивают. И Тонька даже всплеснула руками.

– Ой, Толька, – кричит, – привет! Хочешь выпить?

Я пробурчал:

– Привет… Идем, – говорю, – Вадик, скорее. А то сейчас уйдут…

И все им рассказал. А тут еще какой-то хлюст. Вроде бы Вадикин клиент по банковским операциям. А заодно и по банке. И сразу видно, что утрепывает за Тонькой. А Вадик только знай себе посмеивается. Ему-то что. У Вадика теперь отдельный кабинет.

Тонька кричит:

– Алик, одевайся… Идем! А ты, Вадим, нас жди. Сейчас, – говорит, – мы с ними разберемся…

Уже косая. А Вадик все опять посмеивается. И тоже под приличным шофе. А этот самый хлюст, тот ни в одном глазу. Как будто и не пил. Вскочил и давай одеваться. А Вадик все протягивает мне рюмку. Ни пуха, мол, ни пера.

Ну и пошли.

Вышибала на нас уставился и видит – снова я. И так это ехидно ухмыляется.

Ах ты, думаю, мразь! Еще и смеется.

– Давай, – говорю, – открывай… – и уже просовываю ботинок.

Ну, Алик видит такое дело и сует вышибале пятерку. Надо же ему перед Тонькой повыначиваться. А сам ну прямо весь из нерпы: и воротник, и перчатки, и шапка.

– Это, – кивает в мою сторону, – со мной…

Вошли – и снова сует. Только теперь гардеробщику. И тот давай с него стряхивать пылинки. Повесил Аликин макинтош на вешалку и протягивает Тоньке номерок. И Тонька осталась в вестибюле.

А я даже и не стал Вадикину куртку снимать. Ведь это мое украшение. И потом – она же вся в крови. Еще перепачкает. Да и под курткой у меня сразу одна тельняшка.

А Валентина Краснославовна со своим амбалом как ни в чем и не бывало. Сидят, любезничают. И Алик, протянув петушка, тут же к ним и подсел. Оказывается, старые знакомые. А я, как дурак, все стою. Уставился амбалу в скулятник и молчу.

Но он ко мне даже и не поворачивается. И такая меня вдруг разобрала обида.

Разворачиваюсь и ка-ак ему врежу. И даже самому понравилось. Как будто залепил в лузу шара.

А на Валентину Краснославовну даже и не посмотрел.

Все. Не будет теперь Валентина Краснославовна москвичкой. Так и останется в своем Орехово-Зуеве.

Ну, тут, конечно, и салфетница, и тарелки, и фужеры – все это полетело на пол.

И потом они мне и показали.

Оказывается, я все перепутал. И врезал совсем не тому. Не тому, кто меня ударил. Тот, которому я врезал, оказался его товарищ. А тот, что меня оскорбил, сидел за соседним столиком и с кем-то выпивал.

Повалили и давай прямо по мне отбивать чечетку. А музыканты все знай себе замастыривают. Что-то про велосипедистов. Да про синеву.

И все, как ни в чем не бывало, пляшут.

А потом через весь зал отволокли к вышибале. И там снова меня повалили. И опять прямо по мне пустились вприсядку.

Совсем озверели. А Тонька вокруг все прыгает и что-то кудахчет.

– Ребята, – кричит, – не бейте! У него умерла мама!

Это она мне уже потом рассказывала.

А вышибала, сука, стоит и улыбается.

Хорошо, я еще закрыл руками голову. А так бы, наверно, убили.

А когда уже сползал по ступенькам, то заиграли из “Белого солнца пустыни”.

Я, правда, этот фильм не смотрел. Но там на слова Окуджавы песня. Наверно, кто-нибудь заказал. Вроде меня. Когда я предлагал Валентине Краснославовне руку и сердце.

Ну а потом и запели. И голосишко – не сказать, чтобы уж совсем педроватый. А вроде бы и ничего. И я даже остановился послушать. И как-то не то чтобы мне стало грустно. А так.

Ваше благородие, госпожа Чужбина.

Жарко обнимала ты, да только не любила.

В ласковые сети, постой, не лови…

Не везет мне в смерти – повезет в любви.

А на винт я потом все-таки намотал, правда, уже не в море, а на суше, и ровно через год встретился с нашим “кондеем” на “провокации”.

(А перед новым выходом в море – я работал тогда в метеослужбе у гидрохимиков – повесил в лаборатории лозунг: НЕ РАЗБАЗАРИВАЙ СЕРЕБРО -

ОНО НА ВЕС ЗОЛОТА. Такая соль, и, чтобы выпало в осадок, надо как следует разболтать. Как будто гоголь-моголь. И сослуживцы меня даже похвалили.

Но начальник почему-то нахмурился.

– Это, – говорит, – что еще за новости? Вам здесь, – прищурился, – не клуб художественной самодеятельности!

Ну и пришлось, конечно, снять.

Но это меня не спасло: своей половой распущенностью я фактически сорвал экспедицию.

Уже пора погружать батометры, и мне вдруг захотелось в гальюн. И чувствую: нет, что-то здесь не то. Я в этих делах уже съел собаку. Ну и ударил в знак воздушной тревоги в колокол.

Вот и пришлось поднять лебедкой якорь и на всех парусах нестись обратно в Нагаево. И океанологи (вот это, я понимаю, товарищи), невзирая на план, все, как один, так ободряюще улыбались.

А из Нагаева прямо в резиновых сапогах я как ошпаренный рванул в диспансер. А там живая очередь и все такие растревоженные, как будто на выпускном экзамене.

И вдруг смотрю – “кондей”.

– Вот это, – улыбается, – встреча… Какими, братишка, судьбами?…

Я говорю:

– Привет… – и тоже ему в ответ как-то весь засветился, – привет, – улыбаюсь, – от Поли и Тани…

И в диспансере меня сразу же взяли за жабры.

– А ну-ка, – говорят, – колись… выкладывай координаты своей сирены, а то… – пугают – мол, не будут меня колоть (сейчас с этим делом строго).

Потом посмотрели в мою карточку, а я, оказывается, уже второй раз. И был у них совсем недавно. Всего месяц назад.

(А я и не знаю, что думать, – ведь у меня “в хрустальном дому” сейчас царит одна Зоя.)

Ну и давай им навешивать лапшу (а что мне еще оставалось?).