Повесть о верной Аниске

— Небось дочка вам всего нанесла-надарила? Счастье-то какое!

Маленький Пантелеймонушка открыл рот, пискнул:

— Аниска ни разу…

Евлашка с Епишкой его одёрнули:

— Молчи, несмышлёныш!

Хоть бы угостили чем, — говорят соседки и уходят недовольные. — Жадные какие, прибедняются…

Вот и настал день отъезда. За сборами да за хлопотами ни разу не успела Аниска с отцом и братьями свидеться. Попрощаться не пришлось. Анна Ярославна ни на шаг её от себя не отпускает, паж Пертинакс как телёнок следом ходит. А граф Рауль издали круглым чёрным глазом за ними следит.

— Прощай, прощай — придётся ли свидеться!

Глава девятая

ДИКИЙ КАБАН

утешествие было совсем не скучное, а очень весёлое. Лето стояло жаркое — дороги все подсохли. А попадется топкое место — слуги настилы положат. А встретится река — брод отыщут или перевозчика кликнут.

Ехали они проторённой дорогой, ехали полями и лугами и дремучими лесами. В зелёном лесу полянки поросли цвета ми, ручьи журчат, птички чирикают. Проехали русскую землю, вступили в чужие страны. Люди не наши, любопытно им на киевскую княжну, на её богатый поезд посмотреть И встречают везде хорошо.

Как проезжали городами, большими и малыми, выходили из городских ворот им навстречу девушки в белых платьях, с венками на голове, провожали в городскую ратушу, а там пир и угощенье, скоморохи кувыркаются, музыканты в бубны бьют.

В городе Кракове в их честь изо всех окон ковры вывесили, и кто за теми окнами жил, чуть сами на мостовую не вывалились, так усердно на княжну глазели. Тут они у краковского князя во дворце отдыхали целую неделю. Анна Ярославна и Аниска очень веселились, а Амальфее Никитишне кушанья не понравились — не по-нашему готовят.

В городе Регенсбурге — большой город, хоть и поменьше Киева — принимали их купцы, торговавшие с Русью — рузарии, поднесли Анне Ярославне хорошие дары и с песнями катали их в лодках по голубому Дунаю-реке. Ничего, неплохая река. К нижнему течению, говорят, пошире будет. Ну уж с Днепром ей никак не сравняться.

Но города большие и маленькие встречались не так уж часто. И деревни были редкие и убогие. Больше ехали лесами.

В свите епископа все были молодые и весёлые: и рыцари, и пажи, и писцы, и даже повара и конюхи. Один епископ был совсем старый, даже уже седеть начал. Но в молодости, наверное, тоже был весёлый, потому что не запрещал им развлекаться. Только когда они собирались поохотиться, он говорил:

— Дети мои, будьте осторожны. В лесу могут напасть на вас всевозможные свирепые звери — единороги, медведи и даже дикие кабаны.

Амальфея Никитишна ничего не говорила, потому что весь день спала в носилках и только просыпалась покушать.

Вот они сажали на кулак соколов, кликали борзых псов и скакали в глубь леса развлечься — поохотиться.

Уж так хотелось бы увидеть единорога, у него посреди лба витой острый рог. Но единорог им ни разу не попался, а всё больше зайцы да белки и один раз лиса. Уж она водила-водила их, завела в бурелом, а сама пропала.

Ах как было весело! На ночь слуги ставили шёлковые шатры, и Анна Ярославна с Аниской лежали рядышком на пуховике и слушали, как ручей шумит и сова ухает.

Аниска шептала:

— А вдруг леший придёт и украдёт нас? Ты не боишься?

Анна Ярославна дёргала плечиком и отвечала:

— Вот ещё! Стану я всякого лешего пугаться!

Сова ухала: «Угу! Угу! Я ваш сон берегу. Спите сладко, просыпайтесь весело».

Ах весело, весело, как весело было!

Днём, когда наступала самая жаркая пора, выбирали тенистое местечко, слуги расстилали на траве скатерть, ставили на неё чашки и миски и серебряные кубки. Анна Ярославна с Аниской и молодые рыцари садились вокруг на шёлковых подушках. Поодаль повара разводили костёр, и комары пугались дыма и все улетали. А поварята несли на больших блюдах жареных гусей-тетеревей и всякие закуски.

Вот как-то сидят они в полдень, пьют и едят, и молодые рыцари наперебой смешат Анну Ярославну с Аниской. И епископ тоже шутки шутит. А Амальфея Никитишна на каж слово удивляется, кивает головой и говорит:

— Вуй, вуй. Нон, нон, — это по-французски значит да и нет.

И вдруг в кустах треск. Трещат кусты, гнутся, раздви гаются, и оттуда выходит огромный дикий кабан. Чёрная щетина у него на спине встала дыбом. Из пасти торчат два длинных острых клыка. Морда свирепая. Злобные глазки кровью налитые. Такой огромный — весь мир застлал. Ничего за ним не видно — ни неба, ни леса. Один кабан, дикий кабан-кабанище. И идёт этот ужасный кабан прямо на Анну Ярославну. Анна Ярославна завизжала и упала в обморок. Молодые рыцари все повскакали, в кусты кинулись, впопыхах епископа сбили с ног. Амальфея Никитишна ползёт на карачках, верещит:

— Вуй-вуй-вуй!

Аниска глядит, ужасается:

— Ой, сейчас он её насквозь проткнёт. Была Анна Ярославна, и нет её. Была, а сейчас не будет.

А страшный, дикий кабан уж совсем близко, ступает копытами на скатерть и прямо идёт на бесчувственную Анну Ярославну.

Аниска вся захолонула — ой, жалко, жалко подружку! Не выдержала она, бросилась вперёд, растопырилась, закрыла княжну.

А перед прибором Анны Ярославны стояло золотое блюдо с яблоками. И ужасный кабан подходит к этому блюду, поворошил яблоки рылом и зачавкал, жрёт яблоки. Тут храбрый рыцарь, граф Рауль вылез из-за куста, вынул из ножен свой острый кинжал и всадил кабану меж лопаток. Кабан рухнул и издох.

Анна Ярославна очнулась, кинулась Аниске на шею, плачет и говорит:

— Милая моя, хорошая моя. Ты мне жизнь спасла, своим телом заслонила. Я тебе этого вовек не забуду!

Слышали? Во второй раз она поклялась Аниске вовек своё спасенье не забыть. А на сколько времени этот век протянется? Долгая ли Анны Ярославнина девичья память?

Граф Рауль со стуком опустил кинжал в ножны и громко сказал:

— Прекрасная госпожа! Это ведь я убил кабана!

Глава десятая

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

ак-то утром, когда слуги убирали шатры, повара жарили мясо на вертелах, а молодые господа гуляли на лужайке в ожидании завтрака, паж Пертинакс отвёл Аниску в сторону, оглянулся, не слышит ли их кто, и шепнул:

— Готовится страшное предательство!

— Петруша, ты врёшь, — сказала Аниска.

— Ничего я не вру, — с жаром зашептал Пертинакс. — Пусть, если я хоть словечко скажу неправды, из чистого неба прольётся дождик и кругом намочит меня!

Аниска посмотрела на небо — дождика не предвиделось — и спросила:

— Откуда ты знаешь?

— Я подслушал, — ответил Пертинакс, нагнулся поближе и чуть слышно зашептал ей на ухо. А у Аниски глаза на лоб выкатились, рот раскрылся, ресницами она моргает, брови хмурит.

Пертинакс кончил свой рассказ и воскликнул:

— И что теперь делать, ума не приложу!

Аниска поджала губы, вздохнула и сказала:

— Можешь не прикладывать, не стараться — всё равно ничего у тебя не получится.

Пертинакс не обиделся и спросил:

— А как же быть?

— Да помолчи ты, пожалуйста, — говорит Аниска. — Мельтешишь тут, как мотылёк, не даёшь мне собраться с мыслями. Отойди в сторонку, а я буду думать.

Вот она думала-подумала, всё обдумала, пошла к Анне Ярославне и ну поёживаться да покряхтывать, будто ей не можется. Анна Ярославна испугалась и спросила:

— Что с тобой, моя верная Аниска?

— Ox, — сказала Аниска. — Истомилась я вся. Дома-то небось каждую субботу в баньке парилась, а теперь, поди, целый месяц ни разу как следует не мылась.

— Ах, — сказала Анна Ярославна. — И я бы помылась, ты бы мне спинку поскребла. А то, по здешнему обычаю, всякими благовоньями прыскаешься, а мыться не приходится. Да и негде.

— А я знаю где, — сказала Аниска. — Вот ручеёк-то какой чистый течёт. Только очень уж мелко, по колени не будет. А подальше пойти, он небось станет поглубже, хватит и по шейку.

Анна Ярославна обрадовалась, захлопала в ладоши, воскликнула:

— Ах, пойдём поскорей!

— Лучше верхом поедем, — сказала Аниска. — Может, придётся подальше пойти — ножки у тебя притомятся.

Побежали они к конюхам, велели поскорей седлать Лебедя и Ворона. А Амальфея Никитишна услышала и спрашивает:

— Вы куда собрались?

Аниска отвечает:

— У нас аппетит совсем пропал, про еду вспомнить противно. Думаем немножко погулять. Верхом-то нас протрясёт, авось есть захочется.

— Погуляйте, — говорит Амальфея Никитишна, — Только далеко не забирайтесь. Когда завтрак подадут, я пошлю за вами пажа Пертинакса.

Сели они на коней, поехали по течению ручья и вскоре нашли глубокое место. Такое хорошее, будто его нарочно для их купанья приготовили. Воды достанет под самые подмышки, вода прозрачная, на солнце нагрелась. Дно чистое, видно, как там рыбки взад-вперёд шныряют и цветные камушки поблёскивают. Кругом ива и бузина густо разрослись. Стоят зелёной стеной, от чужого любопытного глаза надёжно укрывают.

Вот они разделись, попрыгали в воду, плескаются, друг другу спинки песком потёрли, покупались вволю и вышли на берег.

Аниска и говорит:

— Дай мне твоё французское платье разок примерить как оно мне будет к лицу? Может, я в нём покрасивей стану.

Анна Ярославна засмеялась и говорит:

— Моё платье на тебе не будет вида иметь. Плечи у тебя широкие, как у мужика, и нос курносый. Но ты не огорчайся, я тебя всё равно люблю.

— А если любишь, — говорит Аниска, — позволь мне хоть разок в твоём платье покрасоваться! Конечно, мне далеко до тебя и второй такой раскрасавицы на всём свете не сыскать. А всё же хочется мне хоть разок полюбоваться на себя. Примерю я твоё французское платье, посмотрюсь в воду, как в зеркало, и поскорей сниму. Не бойся, я осторожно — не порву!

— Чего мне бояться, — говорит Анна Ярославна. — У меня таких платьев много. Хочешь, так меряй.

Сама помогла платье натянуть, сама ей на спине зашнуровала, Аниска просит:

— Дай мне ещё твой золотой венчик на голову вздеть, чтобы уж всё было одно к одному.

Анна Ярославна сняла венчик, сама Аниске на голову надела, волосы ей поправила.

Тут Аниска вдруг как отпрыгнула от неё, побежала к коням, да не к своему Ворону, к Анны Ярославниному, к белой Лебеди. Вскочила она в седло, плетью коня хлестнула и ускакала.

— Куда ты? — кричит Анна Ярославна, а уж Аниска далеко. Не видать её.

Прискакала Аниска на дорогу, по которой им предстояло днём путь продолжать. Здесь она придержала поводья, пустила коня шагом. Едет она, исподлобья на придорожные кусты поглядывает, а сама белая как полотно, вся дрожит, и зубы стучат. Едет Аниска и думает:

«Узнают меня или не узнают? И что-то со мной сделают? Убьют иль живу оставят?»

И вдруг из-за поворота дороги выскакивают четверо незнакомых мужчин. Доспехи на них кожаные, большие мечи на перевязи висят. Лица закутаны шарфами по самые глаза, у одного из-под шарфа рыжая борода торчит. Схватили они белую Лебедь под уздцы, рыжий накинул на Аниску свой плащ, всю её с головой закутал, запеленал, так что ей не шевельнуться, не вздохнуть, не крикнуть.

Один из них посадил Аниску перед собой в седло, рукой крепко придерживает, чтобы она не могла вырваться. А она и не рвётся, смирно сидит. Они гикнули на коней, как помчались.

Сидит Аниска смирно, ничего ей под плащом не видно, куда это её везут. А сама думает:

«Хорошо, что Пертинакс про предательство подслушал, как готовится на дороге засада, Анну Ярославну выкрасть. Хорошо, что злодеи не признали меня и по платью приняли за княжну. Лишь бы подольше не признали, чтобы Анна Ярославна успела опасное место проехать. Ах, что-то со мной тогда будет? Что-то со мной сделают?»

Глава одиннадцатая

ШЁЛКОВЫЙ ШНУРОК

усты трещали, ветки свистели — кони вихрем пронеслись по лесу. Потом поскакали по мягкой земле, кругом шумели колосья — видно, не разбирая дороги, топтали спелую ниву. Потом остановились, затрубили в рог. Загрохотали цепи — наверно, спустился подъёмный мост. Копыта зацокали по каменным плитам.

Тут Аниску сняли с седла, внесли в дом, положили на скамью и оставили одну.

Она повозилась, повертелась, выпуталась из чёрного плаща. Смотрит — помещение большое, вроде пиршественного зала, а порядку в нём не видать. На каменных стенах богатые ковры, а сквозь прорехи сквозняки дуют. По углам паутина нависла пыльными шатрами. На полу ногами наследили и не подметено — объедки валяются. Видно, где пировали, там кости на пол плевали, а нет того, чтобы за собой прибрать. И что это за люди в таком свинюшнике живут?

Тут в дальнем конце залы открылась дверь, и вошла дама в богатом, расшитом гербами платье. За ней семенил маленький паж, в обеих руках нёс тяжёлый шлейф её платья.