Соня Малых

Одна Соня Малых никогда не принимала никакого участия в общем круговороте. Она сидела, намеренно отвернувшись от всех.

— Соня, вот возьми, попробуй конфет. Это «из России», — скажет ей какая-нибудь сердобольная душа, протягивая красивую коробку.

— Не хочу я ваших конфет! — резко отрежет дикарка.

— Ну, не хочешь — и не надо… Нам больше достанется…

— Соня, съешь мороженое яблоко…

Ответ один и тот же: «Не хочу».

— Капризная ты. Прежде любила, а теперь вдруг не хочешь…

— Ну так что же! Прежде любила, а теперь не люблю! И от вас брать не хочу!

— Неужели и серки не хочешь? — поддразнят ее подруги.

Соня вдруг приходит в ярость:

— Вот я скажу, что вы серу жуете… Попадет вам… Непременно все скажу, — сердито кричала она.

— Злючка! Фискалка! Жалобница! — сыпались на нее укоры.

Но Соня только пугала, обещала, но никогда ни на кого не жаловалась. На нее же жаловались все постоянно.

Прошли Рождество и Пасха. Воспитанницы разъезжались по домам. Среди немногих в институте оставалась и Соня Малых. Она была все та же: резкая, скучающая, неряха. Ни с кем она не сходилась, не дружилась. Никто ее не любил.

Изредка ей писал отец с Сахалина. Однажды он прислал ей денег — 5 рублей. Девочка обрадовалась, решила сейчас же купить китайской пастилы, альбом для стихов, серы, китайского уксусу для пельменей и составила себе целый список покупок.

Но классная дама не позволила, так как Соня очень скверно училась ту неделю и еще хуже вела себя.

Через неделю Анна Петровна сжалилась над дикаркой и сказала ей:

— Можешь, Малых, истратить на себя пятьдесят копеек. А если будешь хорошо себя вести и станешь отвыкать от грязи и грубостей и не будешь пожимать плечами, то я позволю тебе истратить целый рубль. Напиши, что тебе купить.

— Ничего мне не надо! Можете взять мои деньги себе… Я их не хочу, не хочу! — закричала девочка и громко зарыдала.

— Дерзкая, грубиянка ужасная! Встанешь к «черному столу», — сердилась Анна Петровна.

Соня была строго наказана. Сладу с ней не было.

Она училась так плохо, что осталась в классе на второй год.

— Как я рада, что отделалась от этой ужасной девочки, говорила Анна Петровна. — Пусть Эмилия Карловна с ней повозится… Пусть узнает, что это за сокровище! Помается она с ней. Ну, да я надеюсь, что уж это недолго…

На лето Соня Малых осталась в институте.

— Отчего же ты, Малых, не едешь домой? Отчего тебя не берет папа? Я бы, кажется, умерла, если бы меня оставили на лето в институте, — говорили ей подруги.

— Я не хочу домой… Если б я хотела, то поехала бы… Не хочу и не поеду…

— Странная ты, право! — возражали подруги.

А Соня еле сдерживала себя. Губы у нее дрожали, из глаз готовы были брызнуть слезы, которые она глотала, чтобы не показать слабости перед подругами… Но когда она легла в постель, то дала волю своему горю; она не могла заснуть ни одной минуты и горько проплакала всю ночь. Слез ее никто никогда не видел, — она плакала втихомолку.

IV

Новые подруги, среди которых очутилась Соня Малых, оставшись на второй год в VII классе, состояли из тех, которые пришли из подготовительного класса, и вновь поступивших. По учению, по поведению подобрался удивительно хороший класс. Среди всех их особенно выделялась Нина Никитина. Это была первая ученица… Хорошенькая девочка с белокурыми локонами, с кроткими голубыми глазами, она была вся сознание долга, порядка, трудолюбия. При встречах с начальницей или учительницей Нина Никитина как-то особенно скромно и грациозно приседала, склонив хорошенькую головку. «Реверансы» ее славились на весь институт. И начальница даже водила ее в старший класс и говорила: «Покажи, душка, как надо кланяться. Сделай твой миленький реверанс». И Нина, вспыхнув, покорно приседала, и грациозно и скромно.

Девочку любили и баловали, но баловство ее не портило. Она всегда была тиха, вежлива и превосходно училась.

Соня Малых со своей бесшабашной удалью, с неряшливостью и дерзким заносчивым характером почему-то особенно невзлюбила первую ученицу и старалась ей досадить, сделать неприятное.

— Ваша Никитина зубрила-мученица… И всегда приседает, точно заведенная кукла. Всех боится… А уж свои «двенадцать» любит больше всего на свете, — говорила она подругам.

— Так неужели лучше, как ты?! Ничего не делаешь, всем дерзишь и пачкаешь тетради и платья, — возражали ей Шура Козьмина и Нюта Москалева.

— Лучше… А Никитина не настоящий человек. Она кукла… Не хочу и не учусь… И что хочу, то и делаю! — больные, подслеповатые глаза девочки загорелись задорным огнем.

— Нет, не будешь делать, что хочешь… Тебя исключат…

— Пусть исключают! Пусть, пусть… Уж я буду лучше неряха, чем, как ваша Нинка, трусиха, и приседать… Вот этак! — Соня преуморительно передразнивала сотоварку.

Новая классная дама, новый класс совершенно не сходились с Соней Малых. Ей было здесь еще хуже, чем в прежнем классе. Анна Петровна часто оставляла ее в покое. Новая классная дама — Эмилия Карловна — ни в чем не давала ей спуску, обращалась с ней требовательно и резко; то же делал и класс.

Соня пачкала тетради, грубила, опять училась плохо и при каждом выговоре пожимала плечами. Эту манеру совершенно не могла выносить классная дама и выходила из себя.

— Дерзкая, злая девчонка!.. Не смей пожимать плечами! Как смеешь ты злиться?! — кричала она.

— Я совсем не злюсь! — насупившись отвечала девочка.

Но ей не верили.

— Исключат тебя из института… Ты всем отравляешь жизнь… Ты портишь класс.

К Соне никто никогда не обращался с лаской. Она становилась действительно невозможно резкой и озлобленной. Если случалось, что она выучит урок, она уверена, что ее и не спросят хорошенько, оборвут при первой ошибке, скажут: «Ну от тебя-то уже нечего ждать, все равно ничего не знаешь!» Приберет ли Соня вещи, она знала, что Эмилия Карловна ее не похвалит, не поддержит, а всегда скажет: «И сделать-то, неряха, ничего не умеет». Зачем же ей тогда стараться?

Соне все время грозили исключением. Училась она все хуже и хуже. Очень часто на нее нападали такие припадки злости, что приходилось ее отводить в лазарет.

Однажды начальница вошла в класс с письмом в руках.

— Соня Малых, — обратилась она к девочке, — я получила от твоего папы письмо. Невозможно читать его без слез. Он умоляет не исключать тебя… Там, на Сахалине, ты совсем пропадешь: учиться негде, общество твое — уличные мальчишки; твой несчастный отец страдает за тебя. Ты должна пожалеть его и стараться быть лучше, учиться, перейти в другой класс.

Соня слушала молча и пожимала плечами. Эмилия Карловна бросала на нее молниеносные взоры.

— Я хочу испробовать с тобою последнюю меру. Я поручаю тебя Нине Никитиной. Это наша последняя надежда.

— Ниночка, займись с ней, помоги ей в уроках, я поручаю ее тебе. Повлияй на нее ради просьбы отца… Если кто может повлиять на нее, это ты… И мы на тебя надеемся.

Нина Никитина низко присела в знак согласия и вспыхнула, как зарево.

Соня Малых насупилась, как волчонок, улыбнулась презрительно и пожала плечами.

С этих-то пор началась страшная вражда между девочками. Нина Никитина хотела отличиться, так как было задето ее маленькое самолюбие.

— Милая Сонечка, я тебе помогу во всем, во всем. Ты только спрашивай меня, — говорила Нина, подходя к Соне, сидевшей насупившись в углу.

— Если тебе велели, можешь сама меня учить… А спрашивать я тебя не стану и не хочу.

Уроки Нины Никитиной с Соней Малых были мукой для обеих… Нина выбивалась из сил. Соня постоянно говорила ей дерзости, уверяла, что ничего не понимает, и доводила подругу до слез.

— Я ничего не могу с ней поделать… Она нарочно, нарочно ничего не понимает, — жаловалась Нина и подругам и классной даме.

— Надо положить конец этому ученью. Все равно толку не выйдет. С Малых никто не может заниматься. А Ниночка измучилась с такой несносной тупицей, — говорила Эмилия Карловна.

Наконец все разразилось бедой: рассердившись за что-то на Нину, Соня Малых притаилась за дверью умывальной комнаты и спрыснула подругу водой из резинового мячика. Поднялась страшная история: Соня была наказана, уроки девочек прекратились, и Малых после первой же конференции решено было исключить из института и отправить к отцу. Все равно она должна была остаться на третий год в том же классе, и надежды на исправление не оставалось никакой.

V

В институт поступила новая учительница — Инна Яковлевна Знаменская. Она окончила курс на высших женских курсах и вместе со старушкой теткой, которая была родом сибирячка, приехала в Иркутск. Была ли молодая девушка по натуре мягкой, доброй, отзывчивой или она поступила с горячностью молодости, по долгу совести, по принципу — не все ли равно! Но вместе с Инной Яковлевной в монотонную, скучную жизнь института как будто бы ворвалась струя свежего воздуха, пробился сквозь тучи живительный луч солнца. Освежающее, бодрящее впечатление от ее присутствия в школе первые испытали дети на уроках: они полюбили ее уроки, ждали их, как праздника, боялись проронить хоть одно слово учительницы. Инна Яковлевна читала вместе с ними интересные рассказы и сама им декламировала стихи и рассуждала часто не только об именах существительных и прилагательных, но и о случаях жизни, на которые наталкивали их прочитанные рассказы. Очень часто Инна Яковлевна шутила со своими ученицами, но никогда не кричала, не бранила, всегда была ровной и ласковой. Однажды Катя Мистрова не выучила урока Инны Яковлевны и что-то грубо ответила ей.

— Значит ты не хочешь заниматься, девочка… Ну, я и не буду тебя спрашивать, — грустно сказала Инна Яковлевна и больше к Кате не обращалась.

Эти простые слова подействовали на девочку хуже самого строгого наказания.

Начались разговоры новой учительницы с классными дамами, с товарищами, и они узнали ее убеждения, о которых много судили и рядили и даже спорили. Инна Яковлевна говорила: «Не любить детей — это неестественно. Их можно только жалеть. Нет такого дурного, порочного ребенка, которого бы нельзя было исправить».

Особенно горячилась Эмилия Карловна:

— Попробуйте что-нибудь сделать с нашей Малых… Это такая ужасная, испорченная девчонка… Лгунья, злая, грубиянка… Все вам скажут, что я говорю правду… Сколько в ней заложено зла — от условий жизни, от природы… Ее непременно надо исключить, чтобы не портить класс.

Молодая девушка сомнительно качала головой и все чаще и чаще останавливала сострадательный взор на некрасивой, смотревшей исподлобья девочке.

По окончании уроков девочки гурьбой окружали новую учительницу, обнимали, целовали ее и просили «походить с ними по коридору». Соня никогда не была в числе их. Она гуляла или одна или по обязанности под руку с которой-нибудь из подруг. Она смотрела кругом или сердито, или флегматично, печально.

Однажды совершенно неожиданно новая учительница направилась прямо к ней. Она стояла около двери зала и тупо смотрела вдаль.

— Соня Малых, давно ли ты получила письмо от папы? — спросила Инна Яковлевна.

Вопрос был так необычен, неожидан, что девочку это ошеломило. К Соне обращались только за тем, чтобы сделать выговор, выбранить ее или что-нибудь приказать.

Девочка вспыхнула, как зарево, пожала плечами, как-то неестественно хихикнула, закрылась передником и промолчала.

Другие на месте молодой учительницы отошли бы от Сони, пристыдив ее или сказав что-нибудь внушительное. Но чуткая девушка, вероятно, поняла, что происходит в замкнутой детской душе.

Инна Яковлевна обняла Соню, прижала к себе и повела ее «ходить по коридору». Девочки-подруги, некоторые из наставниц смотрели на новую учительницу и на прижавшуюся к ней Соню удивленно, а классная дама Эмилия Карловна даже недружелюбно.

— Что же ты молчишь, милая Соня? — спросила ее молодая девушка, приподымая низко опущенную голову девочки. — Я тебя спрашиваю, когда тебе писал папа? Здоров ли он?

— Папа пишет редко, — едва слышно прошептала девочка.

— Я тобой сегодня довольна. Ты хорошо выучила стихи и была внимательна в классе.

Девочка вздрогнула, изумленно подняла голову и посмотрела на учительницу недоверчиво: «Не шутит ли она? Как это она заметила, что она сегодня, действительно, особенно постаралась». Соня вздохнула и опять пожала плечами, казалось, она не доверяла.

Прошло несколько дней, и Соня робко, застенчиво поджидала вместе с другими девочками выхода молодой учительницы из других классов. Она провожала Инну Яковлевну пристально устремленным взглядом, в котором светилось что-то новое для забитой одинокой девочки… Подходить к ней, обнимать и «гулять по коридору», как другие, она не решалась, да и, наверно, ее оттеснили бы подруги. А Инна Яковлевна никогда не забывала посмотреть на Соню сочувственно, сказать ей несколько приветливых слов, спросить ее о чем-нибудь не касающемся института. Иногда она обнимала Соню и вела ее «походить по коридору». Но подруги бывали всегда недовольны и спорили: все хотели быть поближе к любимой учительнице и гулять с ней.

Стала ли Соня лучше? Нет, ею по-прежнему были все недовольны, особенно классная дама. По-прежнему она грубила, ленилась, пачкала платья и тетради и пожимала плечами. Она готовила старательно уроки только для Инны Яковлевны, только ее тетради она старалась держать в порядке. Ей это удавалось с большим трудом; сколько раз она их переписывала, сколько раз обертывала чистой бумагой, переклеивала на них ленточки, картинки.

Девочка стала такая молчаливая и грустная, точно на душе у нее лежало тяжелое горе. От нее нельзя было добиться ни слова… Никто не знал и не мог понять, что она переживает.

Раз вечером, когда воспитанницы в классе готовили к другому дню уроки, а классная дама зачем-то вышла, поручив надзор над порядком Нине Никитиной, одна из девочек, известная насмешница, Валя Зимченко, повернулась на своей парте, долго смотрела на то, что делала Соня Малых. А та старательно несколько раз переписывала какой-то рассказ, он не удавался, она вырывала листы, снова переписывала… При этом тетрадь ее становилась все тоньше и тоньше.

Валя долго насмешливо смотрела на подругу.

— Что это ты, Малых, всю тетрадь исписала? Вот-то смешная! Чем больше пишешь, тем тетрадь у тебя тоньше… Что ты так старательно выводишь?

— Не ваше дело! — отрывисто и резко проговорила Соня Малых.

— А я знаю… Ты для Инны Яковлевны стараешься.

— Вот и не отгадали! Ни для кого я не стараюсь…

— Нет, стараешься… И ленточку ей розовую и картинку прилепила… Я знаю, ты всегда подлизываешься к ней… Только она-то совсем на тебя внимания не обращает… И видит твои хитрости…

Соня сначала побагровела, потом побледнела.

— Врете вы, врете! Вы сами хитрые… Сами подлизываетесь… Так вот же, вот вам!.. Не воображайте! Видели, видели!.. — закричала она и стала рвать тетрадь исступленно и дико…

Казалось, она готова броситься на всех и всех поколотить.

На пороге стояла классная дама.

— Малых! Ты с ума сошла? Что с тобой? Сейчас угомонись!

Соня закричала и заплакала, упав на парту. Она билась головой о стол, колотила ногами и руками. С нею сделался один из ее припадков…

На другой день классная дама с негодованием показала Инне Яковлевне разорванные тетради, объяснила весь ужас поведения Малых и заявила, что она не приготовила урока, и просила взыскать с нее особенно строго.

Соня смотрела на всех сердито, вызывающе и поминутно пожимала плечами. Она была готова на все. Пусть бранят ее, пусть наказывает новая учительница — ей все равно. Прекрасный огонек, что засветился в ее сердце, потушили… Чего же ей ждать еще? Она сделает всем назло…

Инна Яковлевна ни слова не сказала Соне, спрашивала ее, как и всегда, даже пошутила с ней, сказав: «Малых, ты сегодня похожа на сердитую кошечку»…

После урока Инна Яковлевна увела Соню в пустую селюльку[5] и там наедине долго говорила с ней. От времени до времени дверь в селюльку скрипела и выглядывали любопытные головы, которые быстро скрывались.

И что же увидели девочки? Соня, обняв за шею Инну Яковлевну, тихо плакала у нее на груди…

Но это не были жгучие слезы обиды, негодования, злобы… Это были слезы облегчения… Они примиряли, успокаивали исстрадавшееся сердце… Так тихий весенний дождь, падая на жаждущую землю, и живит и радует, питает росточки растения…