Конан в Гиперборее

Тут же земри, до того баюкавший в стороне пострадавшую конечность, кинулся к всаднику и завопил на гиперборейском:

– Гаспадына, твея раб откусит меи пальца! – Он хотел потребовать чего-нибудь в уплату за увечье и раздумывал, чего именно попросить, когда молодой гиперборей кротко сказал:

– Хорошо. Ждан, пришей их ему обратно.

Кряжистый воин за его спиной спрыгнул с коня и, на ходу роясь в поясной сумке, зашагал к земри.

Тот, от испуга растеряв все гиперборейские слова, завизжал громче прежнего и кинулся в толпу. Туранский купец ухватил его, трясясь от хохота, за подол рубахи. Тот рванулся, подол остался в руках туранца, а на песок звонко брякнулся кожаный кошель.

– Эта ж мой кашалок! – возопил туранец, хватаясь за пояс.- А мой кенжал… Где он?!

И через секунду волны тихой реки всколыхнул боевой клич всех базаров мира:

– Вор! Ворюга! Держи вора!!!

Толпа неслась за земри. Впереди подпрыгивал, несмотря на толстый живот и одышку, побагровевший туранец. Земри бежал как олень. Разнообразные "приобретения" градом сыпались из его одеяний.

В рабьем ряду остались лишь продавцы, понуро сидевший на бревнах "товар" да утирающий веселые слезы молодой гиперборей с воинами.

– Ну, хорошо,- сказал он.- Ждан, возьми волчонка.

Ждан, ухмыляясь жесткими медвежьими губами, подошел к Конану.

И тут Конан понял, что сейчас его разлучат с Ральфом. Навсегда. Такая мысль даже не приходила ему в голову прежде, а вот сейчас…

Он бросился вперед, нагнув голову, и ничего не ожидавший Ждан получил страшный удар в солнечное сплетение. Он согнулся вдвое. Конан еще раз боднул его – в лицо. Борус рухнул наземь.

Воин, спрыгнувший на помощь товарищу, заработал пинок в челюсть, какого не постыдился бы и современный каратист, и свалился под ноги своему коню. Третий борус избрал более верную тактику. Не слезая с коня, он ударил Конана тупым концом копья в голову. Конан ничком рухнул в песок.

В это время двое гипербореев держали рвущегося на помощь побратиму Ральфа.

– Смок побери! – пробормотал статный всадник, когда его воины привязывали Конана поперек седла заводного коня.- Что за звереныш! Пожалуй, даже придется его подукротить. А жаль, видит Яр, жаль…

Так расстались побратимы Ральф и Конан. Спустя не один десяток лет они встретились – гвардеец Туранского кагана и король Аквилонии, связавшие судьбу со странами, о которых не слышали даже в сказках своего детства.

8. ЖЕРНОВ

Огромный каменный жернов мерно вращался, пережевывая зерно и сплевывая муку с отрубями в гладкий деревянный желоб.

– Быстрее, скоты! – тиун-немедянин со свистом опустил палку на спину прикованного к жернову киммерийца.- Быстрее!

Конан, не прибавляя шага, только рычал и глядел на тиуна мутными красными глазами.

Его напарником был странный раб, похожий на кое-как одетый иссохшими мышцами и сухожилиями, обтянутый сухой и тонкой, как пергамент, смуглой кожей, скелет. На его лице с желтыми миндалевидными глазами и ястребиным носом, как, впрочем, и на всем остальном, не росло ни волоска.

И уж он-то не молчал, нет! Без малейшего акцента, на чистом гиперборейском, он осыпал немедянина такими подробностями из личной жизни его, тиуна, матери, бабки, прабабки и так далее, что Конан только диву давался. Иногда раб переходил на незнакомый Конану язык – видимо, немедийский. И тогда тиун приходил в особенную ярость.

К жернову Конана приковал этот же тиун, по воле своего молодого хозяина – жупана Якуна, сына Хорива. Приехав в свою колунь, что лежала в десяти днях верховой езды на юго-восток от Калоги, Якун первым делом вызвал тиуна и сказал:

– Я привез из Калоги нового раба, но он дик и неотесан. Обтеши его. И будь осторожнее, пока я его покупал, он успел расквасить лицо моему парню и свернуть челюсть другому. И это со скрученными за спиной локтями.

Метод "обтесывания" у немедянина был один – жернов. Он находился в темной землянке в одном из закутков колуни. Это был вообще первый увиденный варваром жернов, и Конан истово надеялся, что он же будет последним. Конан разбил бы в те дни все жернова мира о голову их изобретателя. Во имя Крома! Неужели людям мало простых зернотерок, с которыми легко управлялись женщины в родных краях Конана и Ральфа?!

Прикованный к жернову, глотая раз в день жуткую жижу из деревянной, никогда и никем со дня изготовления не мытой лохани, Конан в эти дни ненавидел весь мир, кроме, разве что, соседа по жернову. Его неукротимость, неиссякаемые познания в области брани, издевательств и проклятий, злобное веселье, не угасавшее ни в одури тяжелой и однообразной работы, ни под палкой тиуна, вызывали в киммерийце уважение, со временем переросшее в почти дружеские чувства.

Он слышал, что тиун обзывал иногда его напарника "стигийской свиньей" или "стигийским ублюдком", "стигийским псом". На что обычно не реагировавший на брань немедянина раб неизменно отвечал взрывом бешеной ярости.

Даже Конан смутно слышал что-то о Стигии – мрачной стране колдунов и чудовищ. Так английские йомены знали о сказочном Вавилоне, не подозревая о существовании Германии или Золотой Орды.

Однажды, когда тиун был во дворе, а они неторопливо вращали жернов, Конан спросил:

– А ты и впрямь не стигиец?

Желтые глаза вспыхнули яростью, напарник кинулся было на Конана, но цепь удержала его, и он с воплем рухнул куда-то за жернов. Через несколько секунд Конан увидел вновь его голову. Желтые глаза уже угасли:

– Будьте вы все прокляты! Я не стигиец, я князь, князь Борусский, Явлад, сын Светлана из рода Боричей!

Конан ошеломленно уставился на него. Поверил он сразу. Что такое ложь, ни в Эсгарде, ни в Киммерии вообще не знали, в Гиперборее же ее считали свойством выродков рода человеческого – земри, шемитов и стигийцев. В силу последнего никто не верил воплям напарника Конана о его княжьем достоинстве, тем паче, что Явлад, сын Светлана, продолжал править страной. Поверить в такой бред мог только совершенно невежественный и темный дикарь. Каким и являлся Конан ап Ниал из Киммерии.

– Ты не похож на гиперборея,- скорее с удивлением, чем с недоверием заметил Конан.

– Колдовство! – прошипел желтоглазый раб.- Мерзкая стигийская магия!

Для Конана все встало на свои места. Магия могла очень многое. Стигийская магия могла все.

Желтые глаза смотрели на него настороженно. Но, не увидев в лице Конана ни насмешки, ни недоверия, крючконосый раб уразумел, что боги, наконец, послали ему благодарного слушателя.

И под поскрипывание жернова и шорох зерен Конан услышал историю, не уступавшую самым цветистым и фантастическим сагам его родной Киммерии.

10. КАК СТАТЬ СТИГИЙЦЕМ

Власть борусских князей – так же, впрочем, как киммерийских риагов и конунгов Нордхейма – была ограничена. Князь не мог нарушить сводов законов и обычаев, хранителями которых являлись волхвы. Они же были и чем-то вроде секретарей народных собраний. В конечном счете, власть князя везде натыкалась на волхвов.

Прежние князья смирялись с этим. Но Явлад с детства жадно прислушивался к байкам о самодержавных властителях Турана, Стигии и прочих держав Юга. Ему кружил голову призрак безграничной власти, при которой его слово было бы единственным законом для подданных. В тех байках цари и каганы представали могучими волшебниками, и Явладу казалось – он уловил секрет самодержавия. Надо превзойти волхвов в тайном могуществе, и дело будет сделано.

Жадная тяга Явлада к южным землям и их таинственной магии и сыграли немалую роль в возвышении при его дворе девушки по имени Малка. Стигийка или шемитка – "кто эту юдь разберет" – она была взята в плен кочевниками-зуагирами. Те продали ее туранскому торговцу рабами, а тот, помня об интересе князя к тайнам Юга, продал Малку ему, как "жрицу Сета".

Правду говорил купец или прихвастнул, расхваливая товар, но в магии она и впрямь оказалась не профанкой. Как и в другом, более плотском искусстве.

С тех пор дни стали для князя ночами, а ночи – днями. При свете жировых светильников в послеполуночные часы рабыня-южанка учила сына Светлана Храброго начертанию пантаклей, "щитов" и "ключей" и толковала ему магические свитки, начертанные кровью на человеческой коже, втридорога купленные у иноземных торговцев. Днем же, в княжеских покоях, она отдавалась ему столь изощренным образом, что князь, до тех пор знавший лишь бесхитростные ласки северянок, был покорен ею, как безусый мальчишка.

– Наконец она сказала, что пришла-де пора попробовать мои знания в деле.- Желтоглазый князь горько усмехнулся сухими губами стигийца.- Она сказала, что мы попробуем начать с самого простого. Она сказала: "Начнем с перекачки тебе жизненных сил. Нужен кто-то, в ком их немного, чтоб не переборщить- это опасно. Нужен южанин – у них в крови предрасположенность к делам такого рода". Все звучало очень убедительно… Она предложила раба-стигийца – ею же недавно купленного на мое золото в рабьем ряду- тощего и старого, настоящего доходягу.

– Кто бы говорил…- Конан бросил взгляд на напарника поверх жернова.

– Дурень! – огрызнулся в первый раз перебитый гиперборей.- Сперва дослушай!

В подвале Калоги они начертили две пентаграммы, углами друг к другу, в центре каждой из них поставили по креслу. В кресла, лицом к лицу, сели князь и старый стигиец.

После этого Малка начала творить некий обряд, в тонкости которого Явлад не желал входить и, похоже, не хотел и вспоминать его…

– Когда я очнулся, я подумал, что сошел с ума. Прямо передо мной, в резном деревянном кресле, сидел я сам. Малка, только что стоявшая рядом со мной, стояла рядом с моим двойником, презрительно улыбаясь. А тот, другой я, поднял руки и стал осматривать их, как осматривают новую рубаху. Я посмотрел на свои руки -это были тощие, иссохшие ящеричьи лапы стигийца. Вот эти лапы! – Явлад в гневе протянул Конану свои костлявые длани.- Вот так я стал тем, что ты видишь!

Он замолк. Молчал и Конан. Ему приходилось сталкиваться и с колдовством, и с нечистью, но про что-то столь хитрое, что может менять местами человеческие сущности, он слышал впервые.

– Дальше рассказывать нечего,- мрачно сказал Явлад, сын Светлана.- Через несколько дней присвоивший себе мои имя и тело стигийский выродок подарил меня моему же лучшему буйтуру – Хориву, сыну Кветана. "Этот старик был неплохим шутом, но нынче совсем рехнулся – говорит, что он это я!" – сказал он Хориву. Когда меня привезли сюда, я не захотел делать рабью работу – я князь! – а остальные рабы смеялись надо мной. Я бросился на них, забыв, что у меня чужое тело… В своем прежнем я намазал бы их на стены, как коровье масло на хлеб. Впрочем, им тогда и в голову не пришло бы насмехаться надо мной.- Явлад попытался расправить утлые плечи.- А там… Вот я и попал сюда, к жернову.

– Теперь день за днем до меня доползают слухи, что оборотень с моим телом коверкает древние обычаи, почти перестал воздавать почести Великому Яру -Солнцу, нашему главному божеству, приносит в сердце нашей столицы, на жертвеннике Калоги, кровавые и даже человеческие жертвы! Он притупляет бдительность знати, устраивая для нее пышные пиры, на которых вместо сурьи – исконного питья борусов, рекой текут южные вина, отравляющие разум, разрушающие волю. А в тот день, когда сюда привезли тебя, я слышал – поразительно чуткие уши у этого тела! – как воины шептались, что в Калогу слетается чернорясое стигийское воронье. Он замышляет что-то, что-то ужасное! – голос Явлада опустился до шепота. Помолчав, он начал снова:

– Ты – настоящий воин, хоть и молод годами. И ты первый, кто выслушал меня до конца и поверил мне! Чужеземец, пойми – я должен искупить содеянное, пусть ценою своей жизни! Помоги мне бежать!

11. ПОБЕГ

Конан на несколько мгновений задумался. Ему не за что было любить гипербореев, но лично князь Явлад, как уже сказано, вызывал у него почти дружеские чувства как товарищ по несчастью. Кроме того, как опять-таки было уже сказано, он, истинный гибориец, ценил родство выше личных чувств – вражды или дружбы. Видя, что людям его расы – что бы они ему ни сделали! – угрожают коварные колдуны с Юга, киммериец не колебался в выборе.

План побега был готов еще вчера. Пока стигиец-гиперборей работал языком, доводя до белого каления немедянина, глаза и, в основном, уши Конана сообщали своему хозяину, что и где расположено в этой колуни. Когда киммерийца привезли сюда, он уже успел немало заметить. Но, в любом случае, соучастник и проводник из здешних жителей просто не мог оказаться лишним.

Бежать решили той же ночью. Вечером они порвали цепи – изрядно проржавевшие, те только выглядели солидно и не выдержали тяжести жернова на одном конце и двух мужчин, полных жажды свободы и мести, на другом. После этого беглецы влезли на жернов и расшатали одну из плах в крыше землянки, одновременно бывшей полом крепостного забрала.

Когда плаха со всеми предосторожностями была вынута, Конан вдруг вспомнил, что за ним здесь оставался маленький должок. Буркнув "подержи", он, придерживая рукой обрывок цепи на ошейнике, соскочил с жернова и выбрался во двор прежде, чем Явлад успел остановить его.

У разведенного во дворе костерка клевал носом тиун. Спать под крышей он почти не мог, его мучила какая-то хворь, вроде жабы и, как только погода позволяла, выбирался ночевать во двор.

Конан подкрался к нему сзади и саданул кулаком в бок. Даже того, кто всю жизнь избивает беззащитных, нельзя убивать во сне. Это – позор.

Тиун заморгал, просыпаясь, увидел Конана, но прежде, чем он сумел набрать в легкие воздуха для крика, тяжелая цепь захлестнула и сдавила его горло.

– Тварь,- тихо сказал Конан в выпученные стекленеющие глаза.- Ты не стоишь даже доброго удара клинка…

На Севере смерть удавленника была самой позорной, ибо душе приходилось покидать тело не через рот, а задним проходом.

Потом Конан осторожно опустил наземь безжизненное тело немедянина и,, выхватив из костра головню, стремительно и бесшумно пересек двор. Здесь он сунул головню под край соломенной кровли.

Вернувшись, он увидел своего несчастного напарника, стоявшего на жернове с огромной плахой на тощих сутулых плечах, как злая пародия на Атланта.

– Какого Смока?! – проскрежетал он.- Где тебя носило?!

– Вернул долг и придержал погоню,-лаконично объяснил киммериец, снимая с него плаху и устанавливая ее на жернове.

Через отверстие в крыше они выбрались на крепостную стену, откуда, цепляясь за жухлые куртины травы на склоне вала, сползли в ров.

– Эй! – Над частоколом ограды закачался наконечник копья. Конан и Явлад нырнули. Внезапно Конан ощутил, что ему в зубы что-то суют. Это оказалась тростинка, через которую можно было дышать, оставаясь под водой.

Со стены полетел факел и, зашипев, погас в воде рва. Стражник, ничего так и не разглядев, продолжил свой обход.

Беглецы осторожно выбрались из воды и стрелой понеслись к темнеющему невдалеке лесу.

На пятый день побега они поняли, что их догоняют. Издалека уже второй день, все приближаясь, доносились отзвуки охотничьих рогов и собачьего лая.

Никакие попытки сбить погоню со следа не удавались. Все эти старые, как мир, уловки насчет переплывания рек и прогулок вброд по ручьям не дали никаких плодов – звуки погони неумолимо близились.

– Наши псы… с волчьей кровью… их со следу не сбить,- задыхаясь, проговорил Явлад с гордостью, для которой, на взгляд. Конана, не было никаких оснований.

Прошло еще полчаса бега по лесу. Они не оглядывались по сторонам, только слышали рядом напряженное дыхание другого и шум, с которым тот раздвигал кусты, нырял под ветви, перепрыгивал через коряги.

Сзади неотступно надвигались лай и звуки рогов.

12.АРКОНА

Конан и Явлад выбрались на поляну. За небольшой ложбиной вновь начинался лес – но какой лес! На тот лес, сквозь который только что продирался Конан, он походил так же, как тот, первый, на горные лески Киммерии. Стволы толще башен Калоги ловили разлапистой кроной облака, кора смахивала на застывшую вулканическую лаву. Деревья-чудовища, чей век исчислялся, похоже, не тысячами, а десятками тысяч лет, все, как одно, были дубами.

При виде их Конан невольно попятился.

– Слава Яру! – радостно выдохнул Явлад.- Мы спасены! – и, ухватив за руку ошеломленного Конана, уже начинавшего разделять отношение Ральфа к лесам Гипербореи, устремился вперед.

Когда они преодолевали выступавший из земли корень, сильно смахивавший на небольшой крепостной вал. Явлад разъяснил Конану:

– Это священнейшая из священных рощ Боруси, Аркона. Сюда запрещается входить с оружием, и всякий гонимый неприкосновенен на ее священной земле.

– А коли за дело? – спросил Конан, спрыгивая с гребня корня в море папортников.

– А коли за дело, с такими Аркона сама разберется, так, что жаба по ним не кумкнет,- бодро ответил Явлад.

Конан поперхнулся, почесал в затылке. Но сзади надвигались совсем уже близкие звуки погони, а впереди уже исчезал в зеленой тьме, раздвигая листья исполинских орляков, Явлад. Конан устремился за ним, но через несколько шагов уткнулся носом в его голый затылок.

– Ну, надо же! – пробормотал Явлад.- Это надо же, как нам везет…

Конан посмотрел вперед поверх его бритой макушки и окаменел. Между деревьями стоял небольшой бревенчатый домик под покатой крышей, поросшей травой, с черепом быка на коньке. Между бревнами неопрятно торчали клочья мха. Но самое главное – домик этот стоял на двух здоровенных, когтистых птичьих лапах.

– Дом волхва,- довольным голосом заметил стигиец-гиперборей.- Даже если они сунутся в Аркону, к нему они близко не подойдут.

– Значит, нам – туда.- Хмуро сказал Конан и ринулся к домику. Ему было неловко за свое изумление.

Ни дверей, ни окон у домика не было, а был только лаз под крышей, к которому вели зарубки на бревнах. Но едва Конан подбежал к дому, тот, тяжело переваливаясь на птичьих лапах, развернулся к нему глухой задней стеной. Конан выругался и бросился в обход, но дом был проворней. Он лишь невозмутимо и мерно скрипел, поворачиваясь на месте и подставляя Конану тыл, куда бы тот ни бросался. Наконец киммериец нырнул под домик, и в тот же миг вылетел вон от мощного пинка огромной лапы. Пролетев шагов пять, он рухнул в мох и папоротники у ног помирающего со смеху Явлада.

В лучах изумрудного света, лившихся сверху на дом, видно было, как оседает облако золотистой пыли вокруг птиценогой избы.

– Год не смеялся…- проговорил Явлад, утирая похожей на лапу ястреба рукой веселые слезы.

Конан легко поверил в это заявление лже-стигийца, но смолчал, занятый отряхиванием мгновенно облепивших его мокрое тело опавших листьев.

Тем временем отсмеявшийся князь шагнул вперед, простер свою тощую длань к бревенчатому домику и звучно изрек:

– Избушка, избушка, нам в тебя лезти, хлеб-соль ести, встань по-старому, как мать поставила, к лесу задом, к нам передом.

Дом со скрипом переступил на своих лапах и развернулся к ним лазом. Широкими шагами Явлад подошел к нему и взлетел по бревнам с ловкостью куницы. За ним, не без опаски, последовал Конан. Однако дом вел себя мирно – очевидно, заклинание было могущественным, и Конан несколько раз повторил его про себя на случай будущих встреч с птиценогими хижинами.

Через мгновение они поняли, что спрятались донельзя вовремя. У опушки Арконы уже вертелись огромные мохнатые серебристые псы, взвизгивая и подвывая, а вскоре за ними показались силуэты всадников.