Демон пучины(Конан)

Вдвоем они быстро вернули своенравную лодку на место, а окоченевший Зубник еще долго дрожал, сидя у костра и кидая злобные взгляды на реку. Конану тоже не спалось. Если это происшествие не простая случайность, то вывод напрашивался один: их хотели разъединить. Может, и впрямь этот деревенский лекарь не так прост, как кажется? К тому же верный слуга, который, позабыв свои страхи, спасает короля. Киммериец оценивающе посмотрел на Зубника, прикидывая, стоит ли посвящать его в свои планы. Парень не задает вопросов, но и у него, похоже, с водой свои счеты. Конан уже открыл рот, чтобы окликнуть слугу, но заметил, что тот заснул.

Утром, совершенно разбитые, они продолжили путь. Река становилась шире и спокойней. На левом берегу хорошо были видны горы Пуантена. Зубник после ночного происшествия, казалось, преисполнился к реке презрения и уже не глядел опасливо на воду, а зачарованно смотрел на прикрытые голубой дымкой вершины. Управлять лодкой не составляло никакого труда, можно было в свое удовольствие смотреть по сторонам. Солнце поднялось уже довольно высоко, когда путники заметили две деревни, расположенные друг напротив друга на противоположных берегах. Дома одной из них, прилепившиеся на самом обрыве, казалось, чудом удерживаются от падения в реку. Другой берег, более пологий, тоже был заселен: здесь несколько десятков хрупких с виду строений сгрудились у самой воды. Подплыв ближе, путники убедились, что дома стоят прямо в реке на толстых деревянных сваях. Несколько первых домов погрузились в воду почти до окон. К великому удивлению Конана, все они были обитаемы. Поднимая тучи брызг, носились ребятишки, плавно ходили деловитые женщины, подоткнув повыше подолы, мужчины сидели на высоких лавках, подобрав под себя ноги. Никого тут, похоже, не смущало то, что вся жизнь происходит в воде. Вокруг слышались оживленные голоса и смех. От хижины к хижине были переброшены мостки, кое-где уже тоже скрывшиеся под водой, но местные жители, явно хорошо знавшие их расположение, шлепали, не глядя, безошибочно попадая на положенные доски.

На приплывших Конана и Зубника никто не обращал внимания. Киммериец заметил, что местные жители были не слишком приятны на вид: бледные и одутловатые лица с красными воспаленными глазами, отекшие ноги, даже улыбки открывали гниловатые желтые зубы. Люди совершенно не напоминали жителей Пуантена, какими их помнил киммериец – загорелых черноволосых весельчаков с крепкими сильными руками и живыми темными глазами.

– Не нравится мне здесь,- тихо подал голос Зубник, привязывая лодку и закатывая штаны. Конан был с ним согласен, но промолчал. В последнее время ему вообще ничего не нравилось в этой жизни, начиная с происков загадочного Демона и кончая всеми подробностями этого путешествия. Как бы то ни было, жители по виду были вполне дружелюбны, а кроме небольшого отдыха и сносной еды путешественникам ничего и не требовалось.

Внутри небольшой харчевни киммерийцу понравилось еще меньше: все вокруг было каким-то влажным, склизским, покрытым то ли плесенью, то ли просто грязью, а при взгляде на хозяйку есть и вовсе расхотелось. Вся она была какая-то раздутая, ее лицо, похожее на подушку, выражало странную смесь тупости и хитрости, сменившихся, впрочем, алчностью при виде серебряных монет.

– Не беспокойтесь, господа,- затараторила она высоким противным жирно-булькающим, под стать ей самой, голосом.- Гостям всегда рады, накормим, приютим, будете как дома.

Невесть откуда взявшийся полуголый мальчишка кинулся вытирать стол, за который сели Конан с Зубником. Толку от этого было мало, но делал он это очень старательно. Отчаянно косые прозрачные глаза его перебегали с киммерийца на слугу, выражая испуг.

Хозяйка принялась накрывать на стол, расхваливая свою харчевню и не сводя с Конана жадного взгляда. Неясно было только, что ее привлекало больше – звон монет в кошельке путника или его мужественный внешний вид.

Нетрудно было заметить, что на фоне сутулых местных красавцев с кривыми ногами и узкими плечами Конан выглядел просто сказочным героем.

Ужин состоял из пресной вываренной рыбы и плохо пропеченного хлеба. На вопрос о вине хозяйка пожала плечами и раздраженно бухнула на стол кувшин воды. Зубник удивленно наблюдал, как его король выкладывает серебро за еду, не стоившую и медяка, но у киммерийца был свой расчет. Он знал, что деньги делают разговорчивыми даже немых, а у этой толстой тетки он бы хотел кое-что узнать.

Действительно, на лице хозяйки отразилась такая радость, будто Конан не переплатил ей за скверный обед, а, по меньшей мере, предложил выйти за него замуж. Узнав, что богатые господа желают поговорить с ней, она, что-то крикнув мальчишке у очага, охотно присела за их стол.

– Как живем? Да обыкновенно, всегда так жили. Нет, воды раньше меньше было, и мостки лежали, и в домах было сухо.

– Так что ж вы не уходите? – удивился Конан.

– Куда ж нам уходить? – настала ее очередь удивляться.- Некуда, да и нельзя нам…

– Почему нельзя? Поставьте дома подальше от реки, или вон, на том берегу, там ведь тоже деревня стоит.

Лицо толстухи перекосилось от злости:

– А вы нам не указывайте, господа проезжие! Поели, попили, да и плывите дальше! – Она распалилась и уже открыла рот для новых воплей, но тут, видно, кто-то позвал ее по имени, звучавшем то ли как чих, то ли как удар мокрой рукой по голому телу. Вернулась она очень быстро, на широком плоском лице ее играло с полдюжины улыбок. Поставив на стол небольшой кувшин, она неожиданно приветливо забулькала что-то про старые запасы и плохую память. В кувшине оказалось хорошее вино, которое недоверчивый Зубник наотрез отказался пить.

Беседа продолжилась.

– Да если все наши предки здесь прожили, куда же мы денемся?

– Почему ты сказала: нельзя уходить? – допытывался Конан.

– Ох, господин,- кокетничала хозяйка,- так старики говорят, зачем сказки повторять?

– Какие сказки? – поинтересовался киммериец и неожиданно для себя зевнул. Видно, сказывалась тяжелая прошлая ночь. Он уже несколько раз ловил на себе тревожный взгляд Зубника, но не придавал этому никакого значения. Парень трусоват, да и своему чутью Конан доверял больше, чем страхам деревенского лекаря. Сейчас он был совершенно спокоен, его даже забавлял этот разговор с расплывшейся теткой, отчаянно строившей ему глазки.

– Когда-то давно, говорят, деревня еще от воды далеко стояла, старичок какой-то зашел, воды попить попросил, да только заняты все были, женщина какая-то возьми да и скажи: неохота мне за водой идти, хочешь, так сам иди к реке и пей.- Хозяйка вдруг замолчала, посмотрев куда-то за спину Зубнику. Тот мигом обернулся, но ничего не увидел. Скучным голосом она закончила: – Ну, а старичок-то непростой был, взял да заколдовал деревню. Теперь, сказал, далеко не нужно будет ходить, вода сама подойдет, а пить ее не я, а вы будете: пока всю реку не выпьете, отсюда – ни ногой. Так вот и живем с тех пор…- Заметив очередной зевок Конана, женщина засуетилась: – Может, господа отдохнуть хотят с дороги? Я могу комнатку приготовить.

Еще час назад предложение задержаться в этом гнилом болоте даже не рассмешило бы киммерийца, но сейчас невесть откуда взявшееся благодушное настроение не позволило отказаться.

– Так и быть, хозяйка, отдохнем, надеюсь, за наше серебро у тебя найдется местечко посуше?

Не обращая внимания на умоляющий взгляд слуги, Конан проследовал в отведенную им комнату, тут же повалился на жесткий тюфяк и, недоумевая, где же это он успел так утомиться, заснул. Где-то далеко, на грани сознания он улышал вначале тревожный голос Зубника: «Господин, на тот берег пошла лодка, они что-то затевают!» и уже совсем во сне, его толкали и пихали, знакомый булькающий тенорок с сожалением сказал: «Я бы лучше его себе оставила…»

Глава 8

Пробуждение принесло массу неожиданностей. Конан очнулся на полу в совершенно незнакомом доме без малейших следов сырости, крепко связанный по рукам и ногам. С ним не было ни кинжала, ни мешочка с деньгами. Голова кружилась, язык с трудом ворочался в пересохшем рту. Рядом лежал Зубник и обреченно глядел в потолок. Киммериец хотел окликнуть слугу, но убедился, что голос ему не повинуется. Скрипнув зубами, он рванулся изо всех сил, пытаясь освободить руки, это не удалось, но Зубник повернул голову на звук и радостно вскрикнул:

– Очнулись! Я уж совсем испугался, что уморили они вас! – Заметив отчаянные гримасы Конана, слуга понимающе закивал: – Знаю, знаю, сам слышал, как они говорили: очухается, но говорить еще день не сможет. Да вы не волнуйтесь, господин, мы им живые и здоровые нужны. Ох, я вам скажу, и злые тут люди живут! Мы еще у этой тетки обедали, а гонца уже на тот берег послали, я сам видел лодку,- Зубник разглагольствовал, лежа связанный на полу, охотно сообщая все, что ему удалось узнать,- Потом вы изволили вина выпить, отдохнуть решили. Я сразу догадался, что вино непростое, глаза у вас стали, как у коровы,- хитрый слуга старательно не замечал гневного взгляда короля, который, казалось, метал молнии,- а я что? – человек подневольный. Ну, когда вас уже вязать стали, я, конечно, заступился, да их человек пять было – тут и мне досталось. Я им говорю: это же Конан, король Аквилонии, а они ржут! Так по башке дубинкой огрели,- до сих пор гудит!

Скрипучая дверь внезапно распахнулась, в комнату вошли двое мужчин. Они составляли разительный контраст людям, которых Конан видел в сырой деревне на берегу реки. Худые, с темной нечистой кожей, очень жилистые, как будто из них хорошенько отжали воду. Мрачные глаза их горели темным огнем, несмотря на то, что углы плотно сжатых губ у обоих были опущены, лица явно выражали радость.

– Смотри, проснулся! – глухим низким голосом сказал один и, присев перед Конаном, стал бесцеремонно ощупывать его ноги и руки. Осмотром он, судя по всему, остался доволен.- Да, Гранода не обманула, отличный самец!

Услышав, что его называют самцом, киммериец так рванулся в своих веревках, что чуть не оторвал кисти рук. Он по-прежнему не мог сказать ни слова, но глаза его готовы были испепелить наглецов.

– Не рыпайся, не порвешь,- добродушно похлопал его по щеке незнакомец, легкомысленно сокращая срок своего пребывания на земле. Вдобавок, у этого гнусного вора на поясе висел кинжал короля Аквилонии. Еще мгновение, и Конан бы, рванувшись, вцепился ему зубами в горло, так велико было оскорбление. Он не успел этого сделать, обидчик уже встал и повернулся к товарищу:

– И зачем только Гранода отдала такого мужика? – спросил он.- Ее-то раз в двадцать хуже будет. Мокрица и есть мокрица!

Приятель ответил громким хохотом:

– Свой, видать, роднее. А этот, гляди, гляди, как зыркает! Такой и горло перегрызет – не пикнешь!

На Зубника особого внимания не обратили, видно, не было в нем никаких особых достоинств. Дверь снова противно скрипнула, мужчины ушли. Конану казалось, что от бешенства у него лопнет голова, лишенный голоса, он не мог отвести душу даже в проклятьях. Какие-то люди, напоив его отравленным вином, словно вещь, меняют на другого, наверняка прикарманив все деньги и вещи, находившиеся в лодке! И без того странное путешествие затягивалось по вине отвратительной толстухи и ее коварного гостеприимства! Зубник молчал, то ли чувствуя за собой вину, то ли думая о чем-то своем. Лежать было неудобно, связанные за спиной руки затекли и саднили, натертые крепкими ремнями.

Довольно скоро вернулись те же двое, ловко и быстро, несмотря на сопротивление Конана, перевязали пленных, дав им свободу передвижения, но, к сожалению, не нападения: ноги соединили короткими веревками так, чтобы можно было делать маленькие шажки, правую руку киммерийца накрепко притянули к левой Зубника. То же проделали и с ногами. В такой клоунской упряжке их заставили встать и пинками вытолкали за дверь. Все проделывал ось молча и с большой сноровкой, отчаянная попытка Конана ударить головой одного из мужчин закончилась ощутимым ударом по шее. Заметив, что Конан облизывает пересохшие губы, один из сторожей одобрительно хмыкнул:

– Водички хочешь? Сейчас получишь. Если заработаешь.

Выйдя из дома, они оказались на небольшой каменной площадке. Рядом стояло еще несколько убогих хижин, далеко внизу виднелась река. Киммериец сообразил, что сейчас они находятся на другом берегу, в деревне, прилепившейся над обрывом. Поминутно спотыкаясь и падая, подгоняемые суровыми охранниками, они прошли мимо домов и стали спускаться по неровной каменной лестнице, спирально уходящей вниз. В тот момент, когда свет вверху померк и уже стало казаться, что пленников ведут в какое-то подземелье, их путь снова осветился. Грубо вырубленные древние каменные ступени, истертые тысячами шагов, привели к странному сооружению, стоявшему в широкой нише у самой воды. Покосившееся подобие деревянного ворота с натугой крутили двое изможденных мужчин. Третий зачерпывал воду широкой бадьей и сливал ее в желоб, ведущий к вырубленной прямо в скале вертикальной шахте. Там стоял еще один высохший, похожий на скелет человек и подставлял под струю висящие на веревках ведра. Конан догадался, что таким способом наверх в деревню подается вода. Все это выглядело крайне примитивно. Самым странным было то, что несколько вполне крепких мужчин, явно из местных, просто наблюдали за происходящим со стороны, не принимая в работе никакого участия. При появлении пленников все оживились и принялись громко обсуждать достоинства вновь прибывших.

Конан в бессильной злобе переступал с ноги на ногу. Если бы он только мог говорить! Для начала он бы высказал этим высушенным наглецам небольшую часть из того, что о них думал, а потом, уж точно, объяснил бы Зубнику, что могут сделать двое крепких мужчин, даже с привязанными друг к другу ногами и руками. Сам этот деревенский увалень, конечно, не додумается, почувствовав напрягшиеся мышцы, упереться правой ногой и нанести хороший двойной удар связанными ногами. Особой пользы это, вероятно, не принесло бы, но хоть душу отведешь.

В этот момент тот самый, который уже наверху осматривал киммерийца, как рабочую скотину, снова подошел, чтобы продемонстрировать товарищам добытого пленника. Встав сбоку и довольно скалясь, он несколько раз несильно пихнул Конана кулаком в живот, проверяя, наверно, мышцы живота, а затем больно ущипнул за плечо. Он, верно, забыл, что сам перевязал руки пленника вперед. И напрасно. Зубник стоял совершенно раслабленно. С коротким выдохом киммериец резко ударил стоящего мужчину локтем по ребрам. Послышалось изумленное: «Хо-о!» и громкий хруст костей. Для человека с реакцией Конана заминки, образовавшейся после этого небольшого происшествия, вполне хватило для того, чтобы, присев, вытащить свой же кинжал из ножен, висевших на поясе упавшего. Он молился только об одном: чтобы выдержали нервы Зубника, и впечатлительный лекарь не грохнулся в обморок, потащив его за собой. Первым же движением Конан перерезал ремни, освобождая ноги. Слугу мотало, как тряпичную куклу, хорошо было слышно, как лязгают его зубы. На мгновение удача отвернулась от пленников: из туго связанных онемевших рук короля, звякнув, выпал кинжал. Двое мрачных мужчин \ одновременно двинулись на них. Но тут, видно, решительность и сила Конана передались его спутнику: подождав, когда нападающие приблизятся и, не глядя друг на друга, в едином броске Конан и Зубник головами двинули обидчиков в животы.

Отвоеванных мгновений оказалось вполне достаточно, чтобы поднять кинжал и отделить, наконец, короля от слуги.

Зубник, окрыленный первым успехом, рвался в бой, повизгивая от нетерпения. Конан знаком приказал ему отойти в сторону. Врагов было пятеро, не считая уже лежавшего на земле со сломанными ребрами. Небольшие размеры площадки не позволяли нападать сразу всем. Первые двое отошли немного в сторону, восстанавливая сбитое ударом дыхание. Сзади у Конана была река, справа – не слишком опытный боец Зубник, в руке – верный кинжал.

Сигнал к началу боя дал, как ни странно, новичок. С пронзительным воплем, изображавшим, по-видимому, боевой клич, лекарь подскочил к застывшему, как изваяние, работнику, вырвал у него из рук бадью и, размахивая ею, двинулся на врагов. Эффект был потрясающий. Первому же попавшемуся человеку Зубник чуть не снес голову. Стоявший рядом отвлекся на долю мгновения и тут же был страшно удивлен, почувствовав в животе холодное лезвие клинка Конана. Остальные, решив не испытывать судьбу, толкаясь, бросились к лестнице. Первым желанием киммерийца было последовать за ними и если не высказать, то показать свое отношение к местным правилам приема гостей. Слуга остановил его разумным доводом:

– Не надо, господин, Митра им судья, вдруг они за подмогой побежали? Уходить надо.- Высказав верную мысль, Зубник осекся: уходить можно было только по реке.- Ох, лихо-то какое, я ведь плавать не умею!

Конан сорвал с раненого свои ножны, вытер и вложил в них кинжал и посмотрел на слугу взглядом, который ясно говорил: «Захочешь жить – научишься!» Тут же взор его потеплел и, указав на бадью, которую лекарь все еще держал в руках, киммериец, подняв бровь, одобрительно улыбнулся.

Неизвестно, что сильнее подействовало на Зубника: молчаливая ли похвала короля или приближающийся шум на лестнице, но, выпустив из рук свое необычное оружие, он решительно подошел к реке и, зажмурившись, прыгнул в воду. «Ох, топор ты деревенский,- подумал киммериец с неожиданной для себя теплотой.- Тебе же плыть надо, а не топиться!» Слуга, пуская пузыри, с головой ушел под воду. Но тут же снова появился на поверхности, отплевываясь и отчаянно молотя руками. Конан уже был готов последовать за ним, но замешкался. Какая-то неестественность в окружающей обстановке заставила его еще раз осмотреться. Действительно, от его удара локтем человек отлетел довольно далеко и должен был упасть в воду. Киммериец понял, что не понравилось ему в позе лежащего: голова его находилась в реке, но вода, отступив, обтекала его, как жирное пятно. Желая подтвердить свою догадку и уже почти рискуя жизнью,- возбужденные голоса на лестнице становились все громче,- он плеснул водой из бадьи на своего давешнего обидчика. Ни капли не попало на человека, как если бы между ними стояла прозрачная стена. «Интересные люди живут в местных деревнях»,- подумал Конан, отплывая от берега под вопли и ругань выбежавших людей. Теперь можно было не торопиться. Если на этом обрыве все жители такие, погони он не боялся, разве только они пойдут за ним по дну.

Он плыл, не торопясь, стараясь держаться поближе к Зубнику. Тот по-собачьи молотил руками, сильно выставив голову из воды, и шумно дышал. Киммериец, если бы мог, посоветовал ему плыть поспокойней, но слуга, с непривычки, еще не верил, что вода уже держит его, и не рассчитывал силы. Река в этом месте была широкой, и Конан понял, что скоро ему придется плыть за двоих. Течение сносило их за деревню, но это было и неплохо. Уже несколько раз голова Зубника скрывалась под водой, он тут же, фыркая, выныривал с круглыми от страха глазами, уверенность стала его покидать. В подплывшего на помощь короля он вцепился мертвой хваткой.

До берега они добрались, совершенно выбившись из сил. Почувствовав под ногами топкое дно, Конан с трудом оторвал от себя слугу и, тяжело дыша и увязая в иле, побрел на сушу. Не самым лучшим местом для отдыха можно было назвать кусок глинистой почвы, покрытой жесткой травой, но Зубник раскинул руки и упал на землю, целуя ее, словно стены родного дома. Потом они еще долго отдыхали, сидя на берегу. То есть, по-настоящему, отдыхал один слуга, блаженно подставляя заходящему солнцу счастливое лицо, перемазанное глиной. Высохнув, оно стало похоже на разбитую грязную гипсовую маску, с которой при каждом движении отваливались куски. Конан в это время напряженно обдумывал планы возвращения лодки. Конечно, для него украсть лодку не составляло никакого труда, недаром одна из первых профессий, которой овладел в своей жизни киммериец, было воровство. Конан задушил бы любого, кто посмел бы прилюдно обсуждать молодые подвиги короля Аквилонии, но кое-что из опыта прошлого сейчас могло бы очень пригодиться. Идти, безусловно, нужно было одному. Зубник, конечно, неплохой парень, но хорошего вора из него не получится. К тому же киммериец все еще не мог говорить, а растолковать на пальцах такую тонкую вещь, как кража, неопытному деревенскому лекарю было делом весьма затруднительным.

Когда, наконец, стемнело, Конан со всей возможной убежденностью, на которую был способен в своих жестах, объяснил Зубнику, что уходит в деревню. Мысль, что ему предстоит остаться одному, привела парня в паническое состояние. Киммериец в очередной раз удивился, как быстро может меняться настроение лекаря – от полного блаженства до неописуемого ужаса за какое-то одно неуловимое мгновение. Вот и сейчас, узнав, что господин собирается добираться до деревни вплавь, Зубник тут же примирился с неуютным глинистым берегом и угрожающим шуршанием камышей.

– Я так думаю, и лодка наша, и денежки у толстухи этой,- заговорщически прошептал он.- Я хорошо запомнил: третий дом с того краю.

Конан коротко кивнул и растворился в темноте. Раздался короткий всплеск, еще, и наступила тишина.

Киммериец плыл, доверившись только своему чутью. Мощные взмахи рук почти не производили шума. Взошедшая луна услужливо повесила свой слабый фонарь, осветив низкий топкий берег и деревню невдалеке. Конан удивился той легкости, с которой преодолевал расстояние: он готов был поклясться, что плывет не против течения, словно кто-то остановил реку! «Не знаю, чьи это шутки,- подумал Конан,- но даже если этот гнилой моллюск Од'О решил так дешево мне помочь, благодарности все равно не дождется, и от своей смерти не уйдет». Бешенство переполняло его. По воле какого-то водяного царька король Аквилонии вместо того, чтобы милостиво править и любить жену, вынужден плыть ночью, как вор, чтобы отобрать у продажных негодяев свою лодку и вещи! Будь Конан в этот момент на суше, а не в прохладной воде, немного остудившей его пыл, сильно не поздоровилось бы жителям так и оставшейся безымянной деревни на топком берегу Хорота.

Видно, спать там ложились рано – ни в одном окне не было видно света. Свою лодку киммериец узнал сразу, даже в темноте она выделялась среди жалких низко сидящих в воде местных посудин. Как и следовало ожидать, все вещи были вытащены.

Конан вовсе не собирался удовольствоваться возвращением себе только средства передвижения, оставив безнаказанными людей, нарушивших долг гостеприимства.

Бесшумно выбравшись на деревянные мостки, ночной мститель быстро сориентировался благодаря хорошей зрительной памяти и лунному свету. Сжимая в руке кинжал и стараясь не хлюпать мокрыми досками, он подошел к злополучной харчевне. В доме не спали. Тонкие стены хорошо пропускали звуки голосов, и Конан невольно прислушался.

– До чего ж ты все-таки хилый, Бергрундий,- лениво тянул знакомый женский голос. То есть, теперь киммериец знал, что противный жирный говорок принадлежит хозяйке, неискушенному слушателю эти звуки могли показаться бульканьем на плите пригорающей каши. Трудно сказать, почему Конану виделась именно пригорающая каша, но, в любом случае, это было что-то неаппетитное.- И кости-то у тебя торчат, и все не там, где нужно.

– Да где ж тебе нужно? – спрашивал слабый мужской голос.

– А ты и не знаешь, где! – в голосе женщины появились визгливые нотки.- Такого мужика за тебя отдала! Никогда таких не встречала, ну, прям, как во сне: высокий, глазюки синие, грудь – во! руки – во! – «Интересно,- подумал Конан, видит ли хлипкий Бергрундий в темноте, что значит "во!"?» За стеной завозились.

– Ох, да ты лучше и не пытайся, а то смех один! – послышался звук падения, и женщина снова мечтательно зажурчала: – Ну, как есть – дура, такого мужика своими руками этим сушнякам отдала. Хорошо хоть денежки оставила, барахлишко кое-какое.

– Вот его-то мне и нужно,- произнес у нее над ухом тихий властный голос, и к своим воспоминаниям о синих глазах незнакомца хозяйка харчевни теперь могла смело прибавить ощущение сильных мужских рук. Ну, и холодного лезвия на шее.

Вся она была какая-то рыхлая, от страха ноги ее подкосились, Конан чуть не упал под тяжестью неожиданно обмякшей у него на руках туши. От исходившего запаха кухни и влажных немытых волос перехватывало дыхание.

– Поторапливайся, жирная, я не привык ждать,- киммериец недвусмысленно шевельнул лезвием ножа по горлу. Конечно, убивать ее Конан не собирался, но она этого не знала и теперь мелко тряслась от страха.

– Н-н-не уб-б-бивайте, г-г-господин, я все отдам,- заскулила она,- не со зла ведь, люди-то мы добрые, что поделаешь, если сушняки у нас мужчин забирают… Да и их понять можно, озлишься, если вся деревня заколдованная, ни попить, ни в руки воду взять, помереть ведь можно, они и крадут людей, те им воду и таскают… Хорошо, проезжего какого утянут, а так – все из наших… Вот и муженька моего увели, а у нас детишки…

– Семеро…- подпискнул откуда-то с пола хлипкий Бергрундий.

– Мне это не интересно,- прервал эти жалобы Конан,- верните мне деньги и вещи, лодку я и сам заберу. Живо! – прошипел он в самое ухо многодетной матери.

Слабо причитая, она быстро нашла и кожаный мешочек, и ворох одежды, и королевский меч.

– Это уж точно, не для твоего силача,- съехидничал Конан, отбирая у женщины оружие.- А на будущее запомни: не продавай так запросто своих гостей, среди них могут оказаться весьма знатные господа. Жаль, нет у меня сейчас времени с вами разбираться.

Ошарашенные супруги услышали легкое позвякивание уходящих от них монет, затем уже не таящееся хлюпанье ног по воде и громкий издевательский голос из отплывающей лодки:

– Не будь так строга с Бергрундием, женщина, раз уж у вас семеро детишек, значит, все-таки, торчит там, где надо!

Глава 9

Зубник, уже привыкший к тому, что у его повелителя пропал голос, чуть не свалился в воду от страха, когда услышал с реки хриплый рык:

– Лекарь! Давай сюда! – И острый нос лодки ткнулся в берег рядом с ним. Узнав Конана, слуга несколько раз подпрыгнул от радости и, мешком свалившись на дно лодки, возбужденно заговорил:

– Ух, ты, и лодка наша, и одежда! Правду говорят, что умней и сильней нашего короля никого нет!

Конан улыбнулся в темноту, понимая, что это не грубая лесть, а просто мысли вслух.

Заночевали они немного ниже по течению, там, где берег был не таким топким. В первый раз за последнее время после всех неприятностей, свалившихся на него,

Конан не ломал себе голову, вспоминая о Зенобии, Од'О и историях Гардевира. Он был просто голоден и страшно устал. Вдвоем с Зубником они, не разжигая костра, быстро доели те немногие запасы еды, которые нашлись в лодке, запили водой из реки,- киммерийца чуть кольнула опасливая мысль, что они пьют воду из рук врага, но тут же исчезла,- и провалились в глубокий сон.

На следующее утро, проснувшись, Конан с удивлением обнаружил своего слугу мирно спящим у него на животе. Лицо у Зубника было настолько безмятежно счастливым, и солнце так ласково пригревало еще слабыми лучами, что на мгновение ему показалось, что все случившееся – лишь глупый сон и они – просто господин со слугой, заночевавшие после охоты вдали от дома. Воспоминания постепенно возвращались, как и злость, и страстное желание поскорее вернуться домой и снова увидеть красоту жены, и тот самый, зовущий, долгий взгляд Зенобии из-под опущенных ресниц.

От резкого подъема киммерийца лекарь несильно стукнулся головой о дно лодки, поэтому его пробуждение не было столь радужным. Для простого человека нахождение вдали от родных мест проходит гораздо тяжелее, чем для такого вечного странника и искателя приключений, как Конан-варвар, ныне король Аквилонии.

На этот день у Конана были обширные планы. Он знал, что скоро Хорот примет в свое русло Тайбор, бурную своенравную реку, берущую начало в горах и так и не согревшуюся под щедрым Аквилонским солнцем. Примерно в полдня хода вниз по реке к ним присоединится Красная, которая, как хорошая мудрая жена, придаст, наконец, Хороту величавость и спокойствие. Между этими двумя притоками в плодородной долине, захватившей часть Аквилонии, широкий клин Офира и узкую полосу Кофа, испокон веков селились люди. Деревни на пологом левом берегу так незаметно сменяли одна другую, что с годами только старожилы могли точно сказать, где заканчивается одно поселение и начинается другое. Конан собирался запастись там едой, немного передохнуть и, если удастся, найти кого-нибудь из старых друзей и попытаться разузнать что-нибудь о цели их путешествия – Демоне Океана Од'О.

Действительно, очень скоро им стали попадаться вначале одиночные дома, потом все чаще и чаще. Киммериец боролся с искушением пристать около первого же дома и купить еды для завтрака, но решил немного потерпеть и, несмотря на умоляющие взгляды Зубника, не поворачивал к берегу. Внезапно впереди показалось широкое водное пространство, и сильная боковая волна толкнула лодку.

– Это Тайбор,- сказал Конан, показывая на впадавшую слева реку. Хорошо было видно, что изменился цвет воды Хорота: текущий с гор Тайбор добавил ему зеленовато-синей глубины. Киммериец сразу вспомнил этот необычный оттенок, который так поразил его в Шамаре – крупном городе выше по течению. Конан невольно улыбнулся, вспомнив, как со стринным другом и отчаянной смелости воином Кастеджо, вдоволь отведав знаменитых аквилонских вин, они на спор переплывали Тайбор туда и обратно. Мальчишество, конечно, Зенобия сердилась на обоих, переводя гневный взгляд с мужа на Кастеджо, но вместо того, чтобы утихомирить разбуянившихся мужчин, ее горящий взгляд только сильнее разжигал это странное соревнование. Потом уже, когда все благополучно завершилось и двое совершенно закоченевших безумцев, хохоча друг над другом, продолжили дегустацию вин, Конан еще несколько раз замечал, как подрагивают крылья хищного носа Кастеджо при взгляде на Зенобию. Киммериец слишком хорошо знал своего друга, чтобы воспринять это как оскорбление. Сердце снова тоскливо сжалось: Конан так ясно увидел жену сидящей на огромном камне посреди Тайбора и ее счастливое лицо и детский восторг при виде крошечных речных крабов, которых шустрые мальчишки приносили ей в плетеных корзинках. Король тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и сильнее налег на весла.

Зубник, опустив руку в воду, сразу почувствовал, насколько она холоднее обычного, и сразу же решил, что в такую реку не полезет ни при каких, даже самых жутких, обстоятельствах. Он был страшно горд собой, что не утонул в первый раз, но повторять такие попытки не собирался, как и совершенствовать свое умение плавать.

Конан, к великой радости Зубника, начал поворачивать к берегу. Именно здесь, у слияния двух рек, расположилась большая деревня Саусалья, которая так и не стала городом: здесь накоротко встречались и расставались, быстро улаживали торговые сделки или разрывали старые контракты между двумя глотками вина или после сытного ужина. Никто не задерживался надолго на этом перекрестке, поэтому-то основными строениями в Саусалье были трактиры с комнатами для ночлега и большими подвалами.

Кинув несколько медных монет подозрительного вида однорукому старику, Конан предупредил, что если тот плохо будет смотреть за их лодкой, то лишится и второй руки. Зубник, недоверчиво оглядываясь, последовал за господином. Он сам не доверил бы такому сторожу даже стоптанные башмаки. Конан рассеял его сомнения:

– Да у них у всех здесь такие хитрые рожи, но свое понятие о профессиональной чести они все-таки имеют, хоть и берут деньги всегда вперед. Ничего с нашей лодкой не случится, вот увидишь.

Жизнь вокруг кипела. Люди с озабоченными или веселыми лицами куда-то спешили, громко разговаривая на ходу, волокли мешки, тащили упирающихся коз и овец, всюду сновали пронырливые собаки с не менее деловыми и хитрыми мордами. И вся эта толпа рычала, блеяла, смеялась и ссорилась, производя неповторимый шум большого базара.

Конан уверенно проталкивался к невзрачного вида заведению, из раскрытых окон которого слышалось гнусавое пение. Войдя, Зубник увидел битком набитую людьми большую комнату. Посередине стоял старик-горбун и противным голосом тянул одну ноту. Судя по его самозабвенному лицу, он это делал не ради денег, а просто для души. На певца никто не обращал внимания. За длинными столами шумно выпивали и закусывали несколько десятков человек, от обилия аппетитных запахов рот моментально наполнился слюной. Голодные путешественники одновременно сглотнули. Но вместо того, чтобы поскорее найти свободное место и приказать одному из юрких, как ящерицы, мальчишек-слуг поскорее принести поесть, Конан с просиявшим лицом двинулся в угол, где сидел черноволосый красавец с перевязанной рукой. По пути, к великому удивлению Зубника, его господин хлопнул по плечу горбатого певца со словами:

– Рад видеть тебя, Оллердален, ты все не меняешься, узнаю веселые мотивы Ванахейма! – на что, ничуть не смутившись, старик, будто только и ждал Конана в этой харчевне, прервав пение, скрипуче отозвался:

– А тебе, видать, наскучило в королях ходить? Решил снова к нам вернуться?

Но Конан уже сидел за столом и, не скрывая радости, разговаривал с незнакомцем. Слуга подошел поближе, надеясь таким образом напомнить о себе и о своем голодном животе. Действительно, все распоряжения уже были сделаны, на столе появился хлеб, кувшины, двое мальчишек старательно суетились вокруг, уловив, что один из гостей – настоящий король.

– Кастеджо! Какая встреча! – Киммериец не мог поверить, что рядом сидит старинный друг, тот самый отчаянный храбрец и любитель ледяной воды, которого он вспоминал совсем недавно. С таким спутником он бы отправился хоть в Серые Миры. Эта идея, вдруг пришедшая в голову Конана, так захватила его, что он чуть было не выпалил ее Кастеджо. Присмотревшись к другу повнимательней, он все же решил подождать с разговорами, а пока стал торопливо есть, почти не чувствуя вкуса пищи. Примостившийся на краешке стола Зубник, утолив первый голод, маленькими глотками пил вино и с любопытством разглядывал сидящего напротив человека. Мужчина был бесспорным красавцем, но какая-то болезненность,- то ли проступавшая сквозь природную смуглоту кожи бледность, то ли мучительный излом бровей,- портили безупречное лицо. Перевязанная тряпкой рука доставляла ему большое страдание, это было заметно по той старательности, с которой он пытался примостить ее на столе. Но самыми странными были взгляды, которые Кастеджо бросал на Конана. Казалось, старинный друг мучительно выбирает, что ему сделать: броситься ли на шею киммерийцу или тут же перерезать ему горло. К тому же Зубник с неприязнью заметил, что, несмотря на утренний час, этот человек уже довольно сильно пьян. Конан тоже заметил все эти странности в Кастеджо, быть может, чуть позже слуги, обрадованный неожиданной встречей и, как все люди, не желавший признаваться себе в том, что сидящий напротив близкий человек ему неприятен. Но он же прекрасно помнил, что в годы их молодости одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что творится с другом, поэтому, резко отодвинув кувшин с вином, положил руку Кастеджо на плечо и спросил напрямик:

– Ты не рад меня видеть? Говори, я же вижу.

Аквилонец только криво усмехнулся и чуть отодвинулся в сторону. Конан чувствовал странную скованность, чей-то неприятный взгляд жег ему лопатки, но оборачиваться не хотелось. Все больше мрачнея, он еще раз обратился к Кастеджо:

– Чем, интересно, я заслужил такой теплый прием у старого друга?

– А разве у королей бывают друзья? – наигранно удивился тот, отхлебнув из кружки.- Мне казалось, вам нет дела до нас, простых смертных.

Конан озадаченно посмотрел на сидящего напротив обозленного человека и только и смог, что презрительно сказать:

– И после какого кувшина ты начал делить нас на высших и низших?

Зубника тихонько затошнило от страха. Он хорошо понимал, что сейчас между двумя сильными людьми произойдет что-то очень нехорошее, но вмешаться не мог. Слуга умоляюще посмотрел по сторонам и встретился взглядом с горбатым певцом, которого его господин назвал Оллердален. Тот уловил молчаливый призыв, так как и сам уже несколько минут присматривался к сидящим за столом, чувствуя неладное. Будучи человеком без родины,- кем были его родители и где его произвели на свет, никто никогда не знал, а первыми его воспоминаниями о детстве были холодные ветра Бритунии и приютившее его полудикое племя, кочевавшее по степям, перейдя Кезанкийские горы,- он не признавал никаких законов, хотя постоянно вступал с ними в конфликты в самых разных странах, и то, как Оллердален обращался к человеку, зависело исключительно от его настроения, а не от положения собеседника. Поэтому, неожиданно резво подскочив к столу, он подвинул слугу и без приглашения сел, обнажив в ухмылке короткие черные пеньки зубов. «Ох, помогай, горбатый,- мысленно взмолился лекарь,- я тебе все твои гнилушки во рту повылечу, только выручай!» Глаза Кастеджо уже метали молнии, криво улыбаясь, он начал вставать из-за стола. В этот момент Оллердален хлопнул ладонью по столешнице и неожиданно звонко сказал: