Русские на Ривьере

Я говорю:

– Сколько там русских художников должно быть? На вашей выставке в «Куполе»…

Он говорит:

– Десять.

– А будет одиннадцать.

– Ты что, с ума сошел? – закричал Нечаев. – Да у нас каталог отпечатан! Мы завтра уже картины развешиваем! Там места нет!

Я говорю:

– Вадик, когда ты просил тебя выручить, я же не кричал, что это невозможно и «ты с ума сошел»! А без всяких вопросов сделал то, что и должен был сделать, как друг. А что касается каталога, то мы и без каталога обойдемся.

Объяснив мне, что я выкручиваю ему руки и что я мерзавец, который при любом случае использует своих друзей, он наконец спросил:

– А в чем, собственно, дело?

– Да ни в чем. Повесишь там две картинки.

– Чьи картинки?

– Русского художника.

– Что за художник?

– Вадик, какое тебе дело? Художник будет русский, картинки будут хорошие. Повесишь – и все.

– Но там нет места!

Я опять говорю:

– Вадик, помнишь ли ты, что ты мне обещал?

– Ну, ты меня достал! – сказал Нечаев. – Хорошо, завтра в семь часов вечера чтобы ты был со своими гребаными картинками в «Куполе»!

Разговор наш происходил поздно вечером, и назавтра, в девять утра, подняв Катю, я отвез ее в магазин «BHV», что значит «Базар Отель де Виль», а другими словами – «Рынок городской ратуши», в нем есть все, включая краски, холсты, бумагу, карандаши и окантовку для картин. Я взял пачку бумаги, какие-то краски и две рамы, соответствующие размеру купленной бумаги. Потом мы спустились на другой этаж, и я купил несколько книг художников различных направлений – реалистов, импрессионистов, постимпрессионистов, экспрессионистов и абстракционистов. Все это я притащил домой вмеcте с недоумевающей Катей и сказал:

– Давным-давно, когда мы только познакомились, ты мне говорила, что не знаешь, кем тебе стать – моделью, баскетболисткой или художницей. Почему моделью и баскетболисткой – понятно. А вот почему ты хотела стать художницей? Ты умеешь рисовать?

Она сказала:

– Я пробовала…

– И что?

– Мне кажется, у меня получалось.

– И что ты рисовала?

– Это в школе было. Один раз я нарисовала принцессу, а второй раз – замок.

– Так, понятно, – говорю я. – Принцесса и замок у нас отпадают. Давай выберем для тебя сюжет. Что тебе больше всего понравилось в Испании? Какое было самое потрясающее впечатление?

– Самое потрясающее, – она отвечала, – это бой быков.

– Отлично! Значит, сюжет у нас уже есть. Осталось нарисовать.

Она сказала:

– А я не помню, как быка рисовать.

– Минуточку, – я говорю, – мы же там фотографировали. Где наши фотки?

Мы достали фотографии, сделанные во время боя быков, я отобрал из них две самые яркие и экспрессивные и говорю:

– Вот твой сюжет. Эта фотография и эта.

– Я попробую, – она сказала. – Только они повторяются.

– Молодец! Ты абсолютно права. Нам не нужны две одинаковые картинки. Давай сделаем вот что. Одна картинка будет у нас из Испании, а другая из Франции. Что тебе в Париже понравилось больше всего?

Она сказала:

– Да я тут ничего не видела.

– Как? Ты же пятый день в Париже! Ты тут гуляла с утра до вечера!

– Ну да, – она сказала. – Я прошлась про трем магазинам и двум улицам, вот и все.

Тут я вспомнил, что разговариваю с русской девушкой, которая только месяц как из Москвы. Я говорю:

– Тогда посмотри за окно. Видишь площадь под нашими окнами?

Она выглянула в окно и сказала:

– Ну, клево! Потрясающе! Как я раньше не видела?

А жили мы в самом центре Парижа, между Шатле и «Ле Алем», и под нашими окнами находилась маленькая квадратная площадь, посреди которой стоит знаменитый Фонтан Невинных. И с высоты пятого этажа эта площадь просто изумительна – в такой серой гамме, с перламутровым цветом окружающих домов, с темной брусчаткой и с черными стволами каштанов без листьев. Действительно, живописно. Я говорю:

– Значит, так. На одной картинке ты рисуешь бой быков, а на второй – площадь с Фонтаном Невинных.

Она спросила:

– Как? Прямо сейчас?

– Конечно, – я говорю. – Бери бумагу и начинай.

Дальше возник вопрос, в каком стиле рисовать. Я достал книги по живописи и сказал:

– Какие художники тебе нравятся? Смотри, можно рисовать, как рисует Матисс, можно – как Коро, а можно – как Винсент Ван Гог. Видишь, насколько они разные?

И я прочел ей небольшую лекцию по истории живописи, а в конце мы сошлись на стиле Морриса Утрилло, который писал Париж в постимпрессионистской манере. Но первые Катины наброски были мной разорваны и выброшены в корзину, и только после ее слез, обещаний выброситься из окна и запирания в ванной я добился своего – где-то к шести часам вечера мы имели два довольно приличных рисунка, один из которых изображал бой быков, а второй – площадь с фонтаном. С помощью скотча они были вставлены в рамы, и к семи часам вечера мы, переехав на левый берег Сены, оказались в ресторане «Куполь», где происходило развешивание картин. Тут выяснилось, что Нечаев воспринял мою вчерашнюю просьбу, как розыгрыш, ему и в голову не приходило, что какой-то наглый художник будет действительно влезать на выставку, где выставлялись лучшие профессионалы. Но самое главное – он меня обманул, сказав прийти к семи часам, в то время как развеска картин началась еще в четыре. То есть все стены ресторана были уже впритык завешаны картинами, свободных мест не было.

Обнаружив этот обман, я стал требовать сатисфакции. Я грозил, что вызову его на дуэль на вилках для устриц, или на щипцах для разделки крабов, или на том виде оружия, которое он сам выберет. Мы поскандалили, и потом он сказал:

– Черт с тобой! Вешай куда хочешь, если найдешь место.

Я окинул взглядом все стены и увидел в самом центре ресторана небольшую стойку метрдотеля. Это был форпост ресторана, его главная кафедра, Триумфальная арка и Лобное место. Но конечно, метрдотель, стоявший за этой стойкой в позе роденовского памятника Бальзаку, не позволил каким-то художникам даже приблизиться к своему заповедному уголку. Я сказал:

– Катя, за мной!

Мы подошли к этому властителю зала.

– Мсье, – обратился я к нему, – я хочу вам представить известную русскую художницу Катю Иванову, которая участвует в этой выставке…

А надо сказать, что при появлении Кати все мужчины расцветали и, даже когда она уходила, их улыбки продолжали цвести еще несколько часов.

– К сожалению, – я продолжал, – так получилось, что мы опоздали на развеску картин и для нас не осталось места. А это очень обидно, поскольку Катя проделала путь в три тысячи километров и приехала из Москвы специально на выставку в вашем ресторане. Я уж не говорю про то, что она долго собирала материал, готовилась и ждала этого несколько лет…

Тут мэтр, который при одном приближении Кати втянул свой бальзаковский живот и расцвел улыбкой де Фюнеса, сказал, что если он может быть чем-то полезен, то, конечно, весь к нашим услугам. Но какой вы видите выход?

Я говорю:

– Мсье, за вашей спиной есть пустое пространство, и две ее картины – посмотрите на них, это совершенно замечательные картины – они там как раз поместятся и украсят ваш ресторан. Тем более что завтра, когда откроется выставка, Катя, как автор, все время будет стоять при них, то есть как раз рядом с вами.

Он мельком посмотрел на картины, потом еще раз на Катю и сказал:

– Мсье, нет вопросов! Если она будет тут стоять… – и быстро куда-то убежал.

Далее потрясенные официанты и еще более потрясенные русские и французские художники увидели, как этот напыщенный метрдотель вернулся с двумя гвоздями и большим молотком и, несмотря на все представления о престиже, стал самолично забивать гвозди в дубовые панели и вешать на них Катины картины. Прямо напротив входа и на самом видном месте, что сразу превращало Катины работы в центральный экспонат всей этой русско-французской выставки.

Конечно, это вызвало полное недоумение французских художников и град чисто русских эпитетов в мой адрес со стороны Вадима Нечаева и его коллег. Но когда развеска была закончена, мы, как это водится во Франции, уселись за столик и, выпив по бокалу «Шабли» за мой счет, стали приятелями. Художники приняли Катю в свою компанию.

Между тем выставка в «Куполе» – это событие. Пригласительные билеты были разосланы знаменитостям, художникам, журналистам газет и телевидения. Назавтра в семь вечера в «Куполе» должен был собраться цвет Парижа.

Но утро следующего дня началось с рева Кати. Она буквально заливалась слезами. Я спросил, почему она плачет, неужели опять из-за какого-то Зайцева? Она сказала: я никуда не пойду. Я говорю: почему?

– А вы видели, в чем были одеты люди в этом ресторане?

Тут следует заметить, что Катя со мной разговаривала исключительно на вы. Я сказал:

– Одеты как одеты, нормально.

Она ответила:

– Нет, люди были одеты не «нормально». Это вам, мужчинам, кажется, что нормально, а мы, женщины, отмечаем, где нормально, а где – как надо. Так вот, у меня такой одежды, чтобы одеться как надо и выглядеть достойно в этом ресторане, нет.

Я говорю:

– А то, что мы купили в Испании?

– Но ведь это летнее, – она сказала.

– А какая разница?

Она сказала:

– Это для вас нет никакой разницы между летним и демисезонным, а я кикиморой выглядеть не хочу.

Короче, вместо того, чтобы заниматься своими делами, я пошел с ней в «Форум ле Аль», там мы обошли все бутики и нашли ей потрясающее длинное красивое платье с глубоким декольте. Тут я должен отметить, что при росте 186 бюст у Кати четвертого размера. Что производило потрясающее впечатление не только на французов, но даже на француженок, потому что французы народ малорослый и средний рост их мужчин – 170 сантиметров, а женщины еще ниже. И когда среди них появлялась юная красавица 186 сантиметров ростом, да еще обаятельная, легкая в походке, профессиональная модель с бюстом четвертого размера, они к ней необыкновенно располагались. Даже полицейские. А на разинутые рты пешеходов мы вообще не обращали внимания, это было в порядке вещей. Поэтому я спокойно отнесся к тому, что у витрины магазина, в котором Катя примеряла это замечательное платье и еще дюжину других, сначала остановился один прохожий, потом женщина с собакой, а потом собралась уже небольшая толпа.

Между тем, я смотрел на покупку этого платья, как на совершенно лишнюю трату. Но тут хозяйка магазина, обрадованная толпой дополнительных посетителей, увидела сомнение на моем лице и сказала, что отдает нам это платье за полцены. Услышав это, я сказал:

– Знаешь что, Катя? В таком случае давай купим тебе и туфли.

Катя от такой новости расцвела, и мы пошли в обувной магазин. При этом я полагал, что девушка такого роста должна выбрать низкие туфли, чтобы не столь чрезмерно выделяться среди низкорослой французской публики. Но жизнь еще раз показала, что я ничего не понимал и до сих пор ничего не понимаю в женщинах вообще и в женской логике в частности. Катя выбрала себе туфли с каблуком 14 сантиметров, таким образом общий рост Кати от уровня моря составил два метра.

Но и это было не все. Когда, изнуренный выбором платья и туфель, я уже собрался пойти домой и отдохнуть, Катя сказала, что я хоть и режиссер, но ничего не понимаю в жизни, потому что теперь ей нужно привести в порядок голову. Я испугался:

– А что у тебя с головой?

Поскольку после всех расходов тратиться еще на французских врачей… Но Катя сказала:

– С головой у меня пока все в порядке. Но мои волосы – вы разве не видите?

Тут у меня отлегло от сердца, я взял Катины волосы в руки, поднял их и сказал:

– А что твои волосы? Нормальные волосы. Вымоешь шампунем – и порядок.

Этот диалог происходил при выходе из обувного магазина, и, хотя мы говорили на чистом русском языке, одна из продавщиц, поняв, очевидно, по жестам, о чем идет речь, вдруг подошла к нам и дала мне какую-то визитную карточку. Это оказалась карточка парикмахерской в самом центре Парижа, рядом с Елисейскими полями, где цены, как ты понимаешь, такие, что за стоимость одной прически можно купить два «ягуара». Но продавщица сказала, что с Катиной красотой нужно идти только туда, потому что главный дизайнер этой парикмахерской – консультант Голливуда по прическам. Мол, сейчас всюду идет новый голливудский боевик, так он как раз был там дизайнером. И вообще, сказала мне эта продавщица, раз уж вы ходите с такой девушкой, вы должны знать, где ее могут подстричь достойно.

После этого у меня не осталось выбора, и мы поехали на Шанз-Элизе.

Как говорится, любишь кататься, люби и саночки возить. Мы прибыли на Елисейские поля, в салон красоты. Там в Катю тут же вцепились сразу пять парикмахеров. Для начала они устроили часовой консилиум с применением компьютеров, на экранах которых они вращали Катину голову и примеряли на нее различные виды причесок. При этом никто из них не обращался ни ко мне, ни к Кате, никто не интересовался нашим мнением. Они разговаривали между собой, как разговаривают хирурги возле постели пациента накануне операции. В результате консилиума они пришли к какому-то выводу, о котором не сочли нужным даже поставить нас в известность. Они усадили Катю в кресло и начали с ней работать. Работали они два часа тридцать минут. За это время я успел трижды прогуляться по Шанз-Элизе и выпить шесть чашек чая. Каждый раз, когда я возвращался, на меня махали рукой и говорили, чтобы я отвалил как можно дальше и не мешал людям заниматься делом. Надо сказать, что и до этой парикмахерской Катя не ходила абы как, в московском Доме моделей с ней тоже работали дизайнеры, они сделали ей эдакую пышную гриву с начесом под женщину-вамп, что при ее юном и милом личике выглядело очень эффектно. Поэтому я не понимал, что еще такого могут изобрести эти французы, и, честно говоря, слегка побаивался результата. Тем более, что когда я пришел принимать работу этих мастеров, они решили продемонстрировать ее цирковым образом – они закрыли Катю занавесом, как Дэвид Копперфильд закрывает своих девочек во время фокусов. Тут я приготовился к самому худшему. И действительно, когда по команде эта простыня была сброшена и я увидел Катю, то в первый момент я испытал недоумение, потом разочарование и лишь минуты через три понял, что они совершили чудо.

Целых три минуты я молчал, глядя на Катю, и все эти художники-дизайнеры наслаждались гаммой чувств, меняющихся на моем лице. А мне тем временем открылось то, что даже я в этой девочке никогда не видел. В Москве дизайнеры Славы Зайцева сделали Катю эффектной, привлекательной, броской, но вмеcте с тем – из-за этих по-вампирски взбитых волос – слегка грубоватой. А французы превратили Катю в очаровательный и нежный цветок. Они изменили цвет ее волос, они сделали мелирование, то есть каждый волос окрасили в особый цвет. И волосы ее теперь переливались из золотого цвета в пшеничный, а из пшеничного в перламутровый. Это было удивительное сочетание, так переливается небо Парижа, так Рихтер играл Моцарта. И не только я и Катя были в восторге от этой прически, но и сами дизайнеры любовались своей работой, и весь салон сбежался посмотреть на это чудо. Я их поблагодарил и сказал Кате:

– Ну, теперь все в порядке! Пошли, мы уже опаздываем!

И что же? Придя домой, Катя переоделась, удалилась в ванную и провела там еще полтора часа, занимаясь марафетом. Я не понимал, что она может там делать, если ею уже занимались лучшие дизайнеры Парижа! При ее юном, без единой морщинки личике – ну, кинула на себя легкий тон, ну, подправила глаза. Она, кстати, никогда не злоупотребляла косметикой, как многие русские девушки, которые делают себе такой боевой раскрас, что просто оторопь берет. Нет, она пользовалась косметикой очень тонко. И при этом провести в ванной полтора часа – я этого не понимал. Я стучал в ванную, я требовал, чтобы она немедленно вышла, потому что уже семь вечера, мы опаздываем на открытие выставки, а ведь я из-за этой выставки поругался со своим приятелем…

Ничего не помогало!

Катя или не отзывалась, или шипела из-за двери:

– Ну сейчас… Сейчас…