Помоги проекту - поделись книгой:
«В то время многие повинные в ереси из числа известных людей и других, теперь умерших… (были изобличены)… осуждены по приговору, вырыты из могил и выброшены с кладбищ города братьями в присутствии викария и его людей. Их кости и смердящие тела были протащены по городу, их имена выкрикивались на улицах глашатаем, возвещавшим: «Кто ведет себя так, и погибнет так», и, наконец, они были сожжены на графском лугу во славу Господа и Пресвятой Девы, Его матери, и блаженного Доминика, Его раба (который)… весьма своевременно положил начало этой работе божьей».
Пытки и казни еретиков были вовсе не новым явлением в христианской истории. Напротив, такая практика имела богатое прошлое, бравшее начало по меньшей мере в четвертом столетии. Около 385 года н. э. Присциллиан, епископ Авилы (340-385), отразил в своих трудах некое неканоническое учение Востока и, возможно, элементы гностического дуализма. Его обвинили в колдовстве и ереси и доставили пред очи Максима, римского императора того времени, в Тревизе, где подвергли длительным пыткам. Признав его виновным в совершении данных преступлений, его обезглавили вместе с двумя другими духовными лицами, богатой женщиной, его ученицей, и известным поэтом, связанным с ним.
В Испанию были отправлены трибуны для проведения дальнейшего расследования, результатом которого стала казнь еще двух еретиков и изгнание пяти. Папа Сириций, находившийся на Престоле Святого Петра, возмутился – не из-за казней, а из-за того, что процессы были проведены светским, а не церковным судом. Тело Присциллиана отвезли для погребения обратно в Испанию, где вскоре выросла в поклонение ему святыня – в месте, как считается, нынешнего Сантьяго-де-Компостела. Полагают, что изначально паломнический маршрут в Сантьяго-де-Компостела пролегал по пути следования тела Присциллиана к месту своего последнего упокоения на Иберийском полуострове. За те 900 лет, что отделяют смерть Присциллиана от создания инквизиции, были и другие казни еретиков. Они, однако, не являлись отражением какой-либо последовательной или централизованной папской политики, но происходили как отдельные спорадические вспышки насилия со стороны местного клира или не в меру набожных светских монархов.
Так, к примеру, в 1022 году король Франции отправил на костер несколько якобы еретиков – монахов Орлеана.
В 1116 году в Сен-Жиле был сожжен еретик-одиночка. Теперь же, с введением инквизиции, был запущен официальный, более или менее отлаженный механизм, включавший в себя весь процесс расследования, вынесения приговора, проведения суда, пыток и казни. У нас нет достаточного количества подтверждающих материалов, но, судя по всему, по крайней мере с девятого века, существовала традиция, по которой церковнослужителям запрещалось проливать кровь. Пускать кровь, будь то копьем, мечом или кинжалом, считалось, по-видимому, не по-христиански. Так, к примеру, в «Песне о Роланде» священнослужитель Турольдус даже во время военной кампании воздерживается от ношения остроконечного оружия. Вместо этого он вооружен булавой. Вероятно, считалось недопустимым заколоть человека, но если кровь «случайно» проливалась из размозженного черепа, это, по-видимому, было другим, теологически санкционированным делом. Возможно, из уважения к некоей подобной традиции методы инквизиции казались предназначенными для того, по крайней мере в теории, чтобы сводить фактическое пролитие крови к минимуму. Инквизиторы, разумеется, не испытывали особых угрызений совести или раскаяния, учиняя физические страдания во имя духовного блага. Дабы обеспечить им такую индульгенцию, папа Александр IV (1254-1261) уполномочил инквизиторов отпускать грехи друг другу за любые так называемые «непредвиденные случайности» – преждевременную смерть жертвы, к примеру. Но в большинстве форм пыток – в таких излюбленных средствах, как дыба, тиски для зажима пальцев, «страппадо» и водяная пытка, – избегалось намеренное пролитие крови. Орудия такого рода, по всей вероятности, придумывались для того, чтобы причинять максимум страданий и минимум телесных повреждений.
Имелись и другие чудовищные и невероятно изобретательные средства причинения боли, но главнейшим инструментом инквизиции был костер. Правовым прецедентом и оправданием служило законодательство имперского Рима, которое было реанимировано в двенадцатом столетии и органично легло в основу юридических систем Европы. Согласно римскому своду законов предание огню было стандартным наказанием за отцеубийство, осквернение храма, поджог, колдовство и измену. Здесь был прецедент для обращения с еретиками. В 1224 году император Священной Римской империи Фридрих II выпустил в Ломбардии закон, санкционировавший предание огню впавших в повторную ересь. В 1231 году эта санкция была включена в сицилийский свод законов. В 1238-1239 годах три правовых декларации сделали сицилийский свод законов применимым на всей территории Священной Римской империи. Сам император Фридрих II едва ли был образцовым христианином. Он читал откровенно неортодоксальные труды. Имел широкие познания в учениях ислама и иудаизма. Увлекался алхимией, астрологией и тем, что сегодня назвали бы «эзотерикой». Не питал любви ни к католической церкви, ни к папе, который неоднократно обвинял его в ереси и дважды отлучал от Церкви.
Но хотя Церковь постоянно враждовала с Фридрихом, она без зазрения совести воспользовалась его законодательными актами и ухватилась за предание огню с одержимостью клинического пиромана. Одним из первых деяний доминиканской инквизиции была эксгумация трупов казненных еретиков в Альби и предание их огню. Как видно из свидетельств Гийома Пелиссона, эксгумация и принесение в жертву мертвых оказались столь же непопулярными среди населения, как и пытки и сожжение живых, и такая практика нередко вызывала враждебную реакцию со стороны местного населения, особенно в Лангедоке. Многие инквизиторы не могли обходиться без вооруженной охраны в своих передвижениях по округе. Немалое их число было убито. Такие невзгоды, впрочем, не охлаждали их поджигательского энтузиазма. Инквизитор Роберт Маленький, к примеру, усеял свой путь кострами по всей Северной Франции. В одном из эпизодов своей деятельности в 1239 году он руководил сожжением одновременно 180 жертв. Его эксцессы были обузданы только два года спустя, в 1241 году. Под предводительством таких людей, как он, под личиной христианского благочестия фактически была возрождена древняя языческая практика ритуального человеческого жертвоприношения. Сожжение еретика стало поводом для торжества, радостным событием. Природа таких праздников сделалась очевидной благодаря наименованию, которое они получили впоследствии в Испании. Если переводить буквально, печально известное «аутодафе» («auto de fe» [6]) – публичный процесс, кульминационным моментом которого было сожжение на костре, – означает «акт веры».
Инквизиция быстро выработала методологию запугивания и контроля, бывшую поразительно эффективной – настолько, что в ней можно увидеть предтечу сталинского НКВД, нацистского СС и гестапо. Порой инквизитор со своей свитой наведывался без предупреждения в город, селение, университет или, как в романе «Имя Розы», аббатство. Чаще же его приезд пышно обставлялся. О нем заранее объявляли во время церковных служб. Об этом извещалось в пространных прокламациях на дверях церкви и в местах скопления народа, и те, кто умел читать, быстро сообщали тем, кто не умел. Прибытие инквизитора происходило в виде торжественной процессии из сопровождавших его нотариусов, секретарей, советников, помощников, врачей и челяди, а нередко и вооруженной стражи. Обставив таким образом свое появление, инквизитор затем созывал всех жителей и местное духовенство и читал им торжественную проповедь о своей миссии и цели своего визита. Затем, словно щедро раздавая приглашения на банкет, приглашал откликнуться всех, кто желал покаяться в ереси. Предполагаемым еретикам давалось «льготное время» – обычно от пятнадцати до тридцати дней, – чтобы сознаться в грехе. Если они совершали это в указанный срок, их обычно принимали обратно в лоно Церкви, не накладывая иного, более сурового наказания, чем епитимья. Но они также были обязаны назвать имена и дать подробную информацию о всех других известных им еретиках. Инквизицию в конечном счете интересовало количество. Она вполне была готова быть снисходительной по отношению к одному грешнику, даже если он был виновен, при условии, что он мог выдать дюжину или больше других, даже если они были невинны. Как следствие такой установки, все население в целом, а не только виновные, держалось в состоянии постоянного страха, создававшего идеальные условия для манипулирования и контроля. И каждый вольно или невольно превращался в шпиона.
Даже самое мягкое из наказаний – епитимья – могло быть достаточно суровым. Наиболее мягким наказанием – возлагаемым на тех, кто добровольно откликнулся во время «льготных дней» и сознался, – была порка розгами. Насколько позволяла благопристойность (и погода), добровольно сознавшийся еретик был обязан каждое воскресенье появляться в церкви, неся розги. После чего в специально отведенный момент во время мессы священник нещадно хлестал его перед всеми прихожанами – по сухому замечанию одного историка: «подходящая интерлюдия в таинствах богослужения». Однако на этом наказание не заканчивалось. В первое воскресенье каждого месяца грешник должен был посещать все дома, в которых он когда-либо встречался с другими еретиками, – и в каждом его снова подвергали порке. Сверх того, в праздничные дни грешник должен был сопровождать всякую торжественную процессию в городе и получать дополнительные удары розгами. Таким экзекуциям жертва подвергалась всю оставшуюся жизнь, если только инквизитор, уже давно отбывший из этого места, не возвращался, вспоминал о нем и освобождал его от приговора. Еще одной формой епитимьи, считавшейся одинаково легкой и милосердной, было паломничество. Оно должно было совершаться пешком и нередко могло продолжаться несколько лет, в течение которых семья приговоренного вполне могла умереть с голода. Имелось две формы паломничества. «Малое» предполагало посещение девятнадцати святых мест, разбросанных по всей Франции, в каждом из которых грешника пороли. «Большое» паломничество означало более длительное путешествие – из Лангедока в Сантьяго-де-Компостела, Рим, Кельн, Кентербери. В тринадцатом столетии находящихся под епитимьей иногда отправляли в паломничество в Святую землю в качестве крестоносцев на период от двух до восьми лет. Если они оставались в живых, по возвращении они обязаны были принести с собой послание от патриарха Иерусалимского, подтверждающее их службу. В какой-то момент в крестовый поход стали отправлять так много еретиков, что папа наложил запрет на эту практику, боясь, что вся Святая земля может оказаться зараженной их учением. Сознавшиеся еретики также могли быть приговорены к ношению в течение всей своей жизни, как дома, так и на публике, большого креста шафранового цвета, нашитого на груди и спине всех их одежд. Осужденный, таким образом, подвергался постоянному общественному унижению, осмеянию и издевательству, а порой и физическому насилию. Людей, обреченных носить такие кресты, сторонились все остальные, которые не хотели иметь с ними никаких дел. Молодым женщинам было невозможно найти себе мужа. Наконец, епитимья могла быть в форме штрафа. Такие штрафы быстро стали источником раздора, поскольку инквизиторы нередко вымогали крупные суммы денег для себя. Вскоре взяточничество и коррупция сделались повальным явлением. В 1251 году даже папа возопил и запретил наложение штрафов. Запрет, однако, долго не продержался, и инквизиторы снова «получили право налагать по своему усмотрению наказания в виде денежных штрафов».
Смерть не давала освобождения от епитимьи. Если человек умирал прежде, чем завершался срок его покаяния, это трактовалось как божественное осуждение – свидетельство того, что его приговор не был достаточно суровым в глазах Бога. В таких случаях кости покойного извлекались из могилы и публично сжигались. Его имущество по закону могло быть конфисковано, а его семья могла понести бремя его наказаний точно так же, как могла понести бремя его долгов. Таковы были более снисходительные наказания, милосердно налагаемые на тех, кто добровольно сознавался в своих грехах и доносил на других. Сведения, получаемые от информаторов, записывались со скрупулезной обстоятельностью. Возникала гигантская «база данных», которая дополнялась последующими допросами, и весь этот материал тщательно подшивался и систематизировался для облегчения пользования им. Подозреваемым, таким образом, могли вменить в вину проступки или преступления, совершенные или якобы совершенные ими тридцатью или сорока годами раньше.
В 1316 году, например, относительно одной женщины было установлено, что ее впервые арестовали за ересь в 1268 году. Это был образчик тех методов, посредством которых современное государство контролирует своих граждан. Это был прототип тех электронных протоколов, что ведутся современными полицейскими органами, посредством которых проступок, совершенный в юном возрасте, – например, курение марихуаны или участие в демонстрации, – может быть извлечен на свет годы спустя для дискредитации политика или какой-либо другой публичной фигуры. Прибывая в определенную местность, инквизиторы устраивались в той или другой штаб-квартире и уже тут начинали слушания признаний и доносов. Система порождала часто непреодолимое искушение свести счеты, поквитаться за старые обиды, навлечь на врагов неприятности. Жен зачастую подстрекали доносить на своих мужей, детей – доносить на своих родителей. Для подкрепления первоначальных показаний вызывались свидетели. Если человек указывался в качестве соучастника двумя другими лицами, судья отправлял ему повестку с требованием предстать перед инквизиционным трибуналом. Это приказание сопровождалось письменным заявлением об имеющихся против него уликах. Имена его обвиняемых, как и имена свидетелей, никогда, впрочем, не упоминались. Если обвиняемый пытался бежать, адресованный ему вызов оглашался три воскресенья подряд. Если он попрежнему не являлся, его официально отлучали от Церкви и объявляли вне общества. Под страхом отлучения другим людям запрещалось давать ему еду, кров или убежище.
Если же обвиняемый откликался на вызов инквизиционного трибунала, производилась официальная оценка имеющихся против него свидетельств. В том случае, если их находили достаточными, он официально брался под арест и с этого момента оставался в руках инквизиции. Поскольку никакой инквизитор не желал выглядеть способным на ошибку, использовались всевозможные ухищрения, чтобы вырвать или выбить признание. Допросы часто затягивались. По словам одного функционера, «нет нужды спешить… ибо муки и тяготы заключения нередко приносят перемену в уме». Иногда подозреваемых попросту держали в строгом заточении, пока они не сознавались. Порой на них надевали цепи и не допускали посетителей. Порой их морили голодом. Нередко их ласково увещевали. Нередко их также пытали. По гражданским законам врачи, солдаты, рыцари и знать не подлежали пыткам и пользовались неприкосновенностью. Инквизиция взялась демократизировать страдания и сделать их доступными всем, независимо от возраста, пола или социального положения. Изначально инквизиторам запрещалось самим проводить физические пытки, они могли только выступать в роли наблюдателей или надсмотрщиков, отдавая распоряжения гражданским или светским исполнителям, записывая все сказанное обвиняемым под пыткой. Затем, в 1252 году, булла, изданная папой Иннокентием IV, официально уполномочила самих инквизиторов проводить пытки – «но так, чтобы это не влекло членовредительства или угрозы для жизни». Инквизиторы быстро нашли способы, чтобы обходить это ограничение. Они также столь усердно сетовали на него, что в 1260 году новый папа Александр IV разрешил им даровать друг другу отпущение грехов за любые «непредвиденные случайности», которые могут возникать в их работе. Традиционное неприятие Церковью пролития крови оставалось в силе. Поэтому инквизиторы продолжали избегать колющие и режущие орудия, отдавая предпочтение дыбе, тискам для зажимания пальцев и другим приспособлениям, вызывавшим истечение крови только, так сказать, «случайно». Промежуточное положение занимали щипцы и другие подобные вещицы. Вырывание кусков плоти щипцами было довольно кровавое дело. Но впрочем, если щипцы были раскаленными докрасна или добела, тогда горячий металл тут же прижигал рану и останавливал кровотечение. Подобная же софистика применялась к длительности и частоте пытки.
Изначально обвиняемый мог подвергаться пытке только однажды и не долее тридцати минут. Инквизиторы вскоре начали обходить это ограничение, заявляя, что, по существу, было только одно применение пытки и что каждый последующий тридцатиминутный сеанс являлся всего лишь продолжением первого. Либо подозреваемого могли пытать, чтобы получить ответ на один-единственный определенный вопрос, а ответы на второй или третий вопрос оправдывали дополнительные сеансы пытки. Зарегистрированы многочисленные случаи, когда людей пытали дважды в день на протяжении недели или больше. На практике обвиняемого пытали до тех пор, пока он не изъявлял готовность сознаться – что он рано или поздно неизбежно делал. В этот момент его переводили в соседнее помещение, где его признание выслушивалось и записывалось. После чего ему зачитывали его признание и спрашивали, правда ли это. Если он отвечал утвердительно, записывалось, что его признание было сделано «добровольно и без принуждения», не под воздействием «силы или страха». Затем следовало вынесение приговора. Вообще же смертный приговор был последним средством. Большинство инквизиторов предпочитали сохранять «спасенную» душу в более или менее целом теле, которое – в период епитимьи или паломничества – являло собой свидетельство милосердия и величия веры. Кроме того, по замечанию одного историка, «обращенный, выдававший своих соумышленников, был более полезен для Церкви, чем обугленный труп». Инквизиторы также сознавали, что некоторые еретики могли жаждать скорейшего мученического конца, «а в планы инквизитора не входило доставлять им такое удовольствие». В таких случаях время и постоянные страдания были лучшими союзниками для охлаждения страсти к мученической смерти. Упорствующие жертвы в дальнейшем подвергались более продолжительным и мучительным истязаниям. Официально рекомендовалось держать их в цепях в подземном каземате по меньшей мере шесть месяцев, нередко по году или больше. Ближайшим родственникам обвиняемого изредка могли давать право на посещение, дабы смягчить его упорство. Также могли дозволяться посещения богословов, чтобы убедить или сломить упорствования еретика путем логической аргументации и увещеваний. Но как бы неохотно это ни делалось, все же выносился смертный приговор очень часто. И здесь снова проявлялось вопиющее лицемерие церковников. Инквизиторы не могли сами проводить казни, ведь это могло создать у них нехристианский облик. Вместо этого им предписывалось совершать ритуал, в котором обвиняемый передавался гражданским или светским властям, обыкновенно с установленной формулой: «Мы освобождаем тебя от нашего церковного судилища и предаем в руки светских властей. Но мы настойчиво умоляем суд смягчить свой приговор таким образом, чтобы избежать кровопролития или угрозы для жизни». По общему согласию, это была всего лишь стандартная в таких случаях и лишенная какого-либо реального значения фраза, которая просто-напросто позволяла инквизитору, подобно Пилату, умыть руки. Никто не питал иллюзий, что эти слова указывали на что-то иное, кроме костра. Чтобы обеспечить максимальное число зрителей, казни по возможности проводились в праздничные дни. Приговоренного привязывали к столбу поверх сухих дров, сложенных достаточно высоко, чтобы могла видеть собравшаяся толпа. Позже, в Испании, жертву иногда удушали, прежде чем разгорался костер, и тем самым милосердно избавляли от мучительной агонии. Ранняя инквизиция не выказывала какого-либо подобного великодушия, но в иных случаях дым делал свое дело раньше огня и даровал жертве чуть более быстрое избавление от страданий. Когда ритуал завершался, «наступал черед омерзительной процедуры, требовавшей полного уничтожения полуобгоревшего тела – расчленения его на куски, дробления костей и бросания фрагментов и внутренних органов в новый костер».
Такого рода жуткий заключительный обряд считался особенно важным в случае опасного еретика, так как гарантировал, что после него не осталось ничего, что могли бы сохранить в качестве мощей его тайные приверженцы. Инквизиторы вели тщательную бухгалтерию. Отчеты инквизитора в Каркассоне о сожжении четырех еретиков 24 апреля 1323 года содержат следующие статьи расходов:
«Крупные поленья: 55 солей [7] 6 денье.
Хворост: 21 соль 3 денье.
Солома: 2 соля 6 денье.
Четыре столба: 10 солей 9 денье.
Веревки для привязывания осужденных: 4 соля 7 денье.
Палачам, каждому по 20 солей: 80 солей».
В этих цифрах, возможно, заключается некая мрачная поэтическая справедливость. Стоимость палача, похоже, оценивалась примерно так же, как стоимость восьми деревянных столбов, и чуть ниже стоимости охапки хвороста. Как большинство институтов и в том числе зловещих, инквизиция порождала своих знаменитостей. Одной из первых таких знаменитостей был печально известный Конрад Марбургский, считавший душевную и физическую пытку скорейшим путем к спасению. К началу своей карьеры Конрад был духовником германской принцессы, впоследствии канонизированной Елизаветы Тюрингской. Под его садистским наставничеством она умерла от самоистязаний в возрасте двадцати четырех лет, а к тому времени Конрад уже начал преследовать ересь властью епископа. Затем в 1227 году папа поставил его во главе инквизиции всей Германии, что давало ему почти безграничную власть. Опьяненный своей новой властью, он позволил себе обвинить целый ряд знатных феодалов. Те оказались более независимыми и несговорчивыми, чем французская знать в такой же ситуации. Ведь многие из них являлись вассалами отлученного от церкви императора Священной Римской империи Фридриха II. Когда Конрад попытался объявить против них крестовый поход, его подстерегли около Марбурга и убили. За год до того, как Конрад встретил свою смерть в 1233 году, другой инквизитор, Конрад Торс, также двинулся в поход на еретиков, обходя селение за селением, приговаривая и сжигая всех без разбору. «Я бы сжег сотню невинных, – заявлял он, – если бы среди них был один виновный». Когда был убит Конрад Марбургский, папа велел Конраду Торсу продолжать «святое» дело. Последний не нуждался в каком бы то ни было побуждении со стороны и с тем же рвением продолжал вершить свои деяния, однако тоже позволил усердию затмить свой рассудок. Будучи вызванным к нему по обвинению в ереси, непокорный феодал предупредил неблагоприятный для себя вердикт, немедленно лишив инквизитора жизни. Среди самых известных своими деяниями первых инквизиторов был Бернард Ги. Родившийся около 1261 года в Лимузене, он стал доминиканцем в 1280 году, а в 1307 году сделался главой инквизиции в Тулузе. В 1317 году папа доверил ему особую миссию по «успокоению» Северной Италии, «зараженной» в то время опасной ересью. Он оставался активным и ревностным инквизитором до 1324 года и умер в 1331 году.
Сохранились записи о тех приговорах, которые вынес Бернард в бытность свою инквизитором Тулузы. В период между 1308 и 1322 годами он осудил за еретичество 636 человек – в среднем по одному человеку в неделю. Сорок из его жертв были сожжены на костре. Около 300 были брошены в тюрьму. Тридцать шесть человек, по-видимому, ускользнули из его когтей. Своей известностью Бернард в немалой степени обязан своему руководству для инквизиторов, которое он написал около 1324 года. В этом трактате, который дошел до нашего времени в нескольких экземплярах манускрипта четырнадцатого столетия, Бернард рассматривает верования различных еретиков, с которыми может столкнуться добросовестный инквизитор, – тех, кого он именует «манихеями современных дней» и «лжеапостолами». Он делает обзор аргументов, которые они могут выдвигать в свою защиту, а также описывает методологию ведения допроса и предлагает несколько образчиков того, как следует держаться с подозреваемым. Свою репутацию безжалостного инквизитора он подкрепляет очевидной склонностью к пыткам, которые почитал полезными для вырывания «правды» не только у обвиняемых, но также и у свидетелей. Когда папа, реагируя на общественные протесты, попытался ограничить применение пыток, Бернард немедленно пожаловался, доказывая, что эффективность инквизиции серьезно пострадает. Завершает свою книгу Бернард указанием на то, как следует держать себя на публике благочинному инквизитору. Излишние проявления восторгов по поводу своих действий и энтузиазм подспудно осуждаются. Инквизитор должен «так держаться, вынося приговор о телесном наказании, чтобы его лицо могло выражать сострадание, в то время как его внутренняя решимость остается неколебимой, и таким образом он избежит проявления гнева и негодования, ведущего к обвинению в жестокости».
Даже инквизиторы беспокоились о связях с общественностью. В те дни для публичных деятелей тоже стояла проблема имиджа.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
НЕДРУГИ ЧЕРНЫХ БРАТЬЕВ
В двенадцатом столетии большая часть Европы переживала возрождение римского права, которое образовало основу господствовавшей законодательной системы. Римское право – унаследованное от старой империи, подвергшейся номинальной христианизации при императоре Константине в начале четвертого века, – содержало около шестидесяти положений, направленных против ереси. Таким образом, существовали реальный юридический контекст и санкция для репрессалий – и, как следствие, реальный юридический контекст и санкция для деятельности инквизиции. Во Франции, традиционно считавшейся «старшей дочерью Церкви», катарская ересь дала возможность инквизиции установить и консолидировать свою власть. Мы не располагаем подробными историческими свидетельствами первых двадцати лет крестового похода против альбигойцев, но на исходе кампании, в 1229 году, было сожжено более 5 тысяч жертв, а множество других подвергнуто тюремному заключению, ссылке или другим наказаниям. К концу двенадцатого столетия власть инквизиции приобретет сходный размах в Италии.
Позже, конечно, инквизиция получит еще большую власть – и известность – в Испании. В тринадцатом веке, однако, большая часть Испании и Иберийского полуострова все еще находилась в руках приверженцев ислама, а сам размах конфликта между христианами и мусульманами оставлял мало простора для деятельности инквизиции. В Германии, с тех пор как обрел свой конец Конрад Марбургский и заступил на службу Конрад Торс, инквизиция держалась зачастую на зыбкой основе. Естественно, что именно в Германии постепенно ослабело господство старой Римской империи, а римские своды законов укоренились там слабее, чем где бы то ни было. Хотя законодательно Германия находилась под властью Священной Римской империи, на практике она не знала никакого реального централизованного управления. Знать и местные монархи, как правило, были непокорны, независимы и воинственны и нередко прибегали к насилию, противодействуя любым притязаниям на их прерогативы. В результате деятельность инквизиции в Германии была больше эпизодической, чем постоянной, проявлялась только периодами и только в определенных областях. На десятилетие инквизиторы могли устанавливать свое царство террора в том или другом городе, в том или другом княжестве. Затем они провоцировали бурный протест населения и изгонялись. В Англии, как и в странах Скандинавии, инквизиция никогда не действовала, поскольку господствовавшие там законы были взяты не из римского права. Англия обладала своей собственной сложной правовой системой, которая, по крайней мере номинально, утверждала права всех свободных людей в королевстве. Виновность человека определялась судом присяжных, а судебный процесс не предусматривал и не допускал в качестве меры воздействия пытку. В рамках этой системы не было ни традиции, ни правового или церковного механизма, который бы мог поддерживать деятельность инквизиции.
В годы, последовавшие непосредственно за ее созданием, инквизиция была достаточно активна. На юге Франции и в других местах организованное катарское сопротивление прекратилось к середине тринадцатого столетия, но многочисленные мелкие катарские общины выжили, интегрировавшись в свое окружение. К тому же было немало катаров, которые продолжали тайно соблюдать свое вероучение и его ритуалы. Даже при том, что такие катары-одиночки и мелкие общины перестали проповедовать и не представляли угрозы «заражения» для своих соседей, Церковь была решительно настроена на то, чтобы вырвать их с корнем и уничтожить. Они являли собой законную добычу для активного сверх меры инквизитора.
Одним из таких был Жак Фурнье, епископ Памье в 1317-1325 годах. В 1326 году Жак стал епископом Мирпуа, а в 1327 году – кардиналом. В 1334 году он был избран папой под именем Бенедикта XII. По этой причине по крайней мере некоторая часть его документальных материалов была сохранена и впоследствии обнаружена в архивах Ватикана. В 1978 году они были отредактированы и изданы с сопутствующими комментариями в знаменитой книге «Монтайю» известным французским историком Эммануэлем Ле-Руа-Ладюри.
Около 1300 года, спустя полстолетия после прекращения организованного катарского сопротивления на юге Франции, Монтайю, небольшая деревушка в предгорьях Пиренеев, стала центром скромного возрождения катарской ереси. В 1308 году инквизитор Каркассона арестовал всех жителей деревушки за исключением самых маленьких детей. Когда Жак Фурнье стал в 1317 году епископом Памье, он получил право учредить свою собственную инквизиционную службу, и вполне естественно, что Монтайю, которая подпадала под его юрисдикцию, оказалась в фокусе его внимания.
Материалы Жака свидетельствуют о легкости, с которой катарские еретики ассимилировались с местным населением. Они свидетельствуют о достаточно сердечных отношениях между катарами и католиками. Они также говорят об известной доле понимания, сочувствия и даже симпатии со стороны будущего папы, готовность видеть в катарах своих собратьев по вере. В отличие от Доминика, Жак Фурнье не был оголтелым фанатиком. Это, впрочем, не помешало ему расследовать между 1318 и 1325 годами девяносто восемь дел о ереси, вовлекших в процесс свыше ста человек, девяносто четыре из которых предстали перед его трибуналом. Демонстрируя христианскую терпимость и милосердие, не характерные для инквизиторов того времени, Жак отправил на костер только пятерых из них. Не только катары задавали работу инквизиторам. Европа того времени буквально кишела неортодоксальными вероучениями, любое из которых служило готовой мишенью для инквизиции. К примеру, были богомилы, еще одна дуалистическая секта, зародившаяся в десятом веке в тогдашнем Болгарском царстве, которое в тот период простиралось от Украины до Адриатики. Оттуда богомильское учение распространилось в Грецию и на Западные Балканы, затем еще дальше на запад, а к двенадцатому столетию оно начало оказывать влияние на воззрения катаров, с которыми оно имело много общего. Богомилы притязали на то, чтобы быть «истинной и тайной христианской Церковью, Церковью Вифлеема и Капернаума». По словам Юрия Стоянова, известного авторитета по учению богомилов, эта ересь «ускорила появление катарского учения и традиционно признавалась западными церковниками и инквизиторами как «скрытая традиция» в учении катаров». В самом деле, катаров часто называли «болгарами» или «булгарами». Неудивительно, что вскоре богомилы стали объектом такого же пристального внимания со стороны инквизиции, как и французские еретики. Немало общих догматов и с катарами и с богомилами разделяли так называемые «патарены», которые появились в двенадцатом столетии в Южной Италии. К тому времени Церковь использовала названия «патарены», «катары» или «альбигойцы», почти не делая различий. В первую треть тринадцатого столетия патарены утвердились на части территории Венгерского королевства, занимавшего территорию современной Боснии, и в 1235 году против них с амвона был провозглашен крестовый поход, подобно тому, который призывал в поход против катаров.
Крестовый поход против патаренов оказался крайне неудачным в смысле искоренения ереси. В 1325 году папа Иоанн XXII пожаловался, что многие катары бежали в Боснию, которая все больше воспринималась как «Земля обетованная» для дуалистических сект. К 1373 году дуалистические церкви в Боснии стали настолько мощными, что боснийские католики были принуждены отправлять свои обряды втайне. Патарены упрочили свое положение, установив тесные связи с местными князьями, а в пятнадцатом веке они будут сотрудничать с захватчиками из Оттоманской империи. Но Босния являлась не единственным оплотом патаренов. Еще более тревожным для Римской церкви было то, что ересь стала распространяться по всему Апеннинскому полуострову. В начале четырнадцатого столетия она уже царила в Ломбардии и становилась все более воинствующей. Специально для противодействия этой угрозе был отправлен с миссией «успокоить» регион печально известный Бернард Ги. Дуалистические секты – катары, богомилы и патарены – отвергали власть Рима главным образом по богословским причинам, а их осуждение богатства, расточительности и коррумпированности Рима проистекало в конечном счете из тех теологических принципов, из совершенно иного понимания природы духовного. Существовали другие ереси, которые никак не враждовали с теологией Рима, но публично нападали на богатство, расточительность и коррумпированность Церкви и духовенства. И хотя они отказались бы считать себя таковыми, они были больше сродни социальным реформаторам и революционерам поздних эпох. Среди этих ересей особо выделялась ересь вальденсов, или вальденцев, основанная в конце двенадцатого столетия Пьером Вальдо, богатым купцом из Лиона. Обеспечив свою жену и семью, Пьер раздал свое имущество беднякам и стал вести жизнь странствующего проповедника, восхваляя бедность, простоту и другие традиционные христианские добродетели. Он скоро обзавелся свитой из учеников, которые сопровождали его по дорогам округи. Некоторые покинули его, чтобы бродить со своими собственными группками последователей и дальше нести свои учения. Во многих отношениях вальденсы вполне могли показаться сродственными такому человеку, как Доминик, коль скоро и они осуждали дуализм катаров. Но они также поносили «суетность» Церкви и бросали вызов римскому духовенству, осмеливаясь создавать копии священных текстов на местных языках и диалектах. Этого было достаточно, чтобы заклеймить их как еретиков. К тому времени, как была учреждена инквизиция, сам Пьер Вальдо уже умер, но его последователи и ученики скоро стали таким же объектом для преследований, как катары, и очень многие из них в последующие годы были отправлены на костер.
Среди наиболее живучих ересей, привлекших внимание инквизиции, было учение братьев Свободного Духа. По всей видимости, это течение зародилось в начале двенадцатого века в землях Швейцарии и Верхнего Рейна. В 1212 году по меньшей мере восемьдесят братьев были сброшены в ров за городскими стенами Страсбурга и сожжены живьем. Это не помешало последователям учения развить активность в середине столетия в Швабии, откуда они распространились на остальную часть Германии и в конечном итоге добрались до Нидерландов. Считается, что к пятнадцатому столетию их ряды в Голландии пополнил живописец Иероним Босх.
Как и вальденсы, братья Свободного Духа писали религиозные книги на местных наречиях. Однако, в отличие от вальденсов, они имели по сути мистическую, даже несколько герметическую [8] ориентацию. «Бог есть все, что есть, – заявляли они. – Все исходит от Него и возвращается к Нему». Вследствие этого даже вредители – например, крысы – полагались столь же божественными, как и люди. Сатана тоже рассматривался как эманация и манифестация Бога. Братья Свободного Духа с презрением отвергали церковные ритуалы и таинства. «Когда, таким образом, душа после смерти вновь возвращается к Богу, нет ни чистилища, ни ада, и всякий внешний культ не имеет смысла». Вместо этого братья говорили о «божественном внутреннем свете», для которого они изобрели термин
Среди многочисленных других еретиков, пострадавших от рук инквизиции, стоит отметить Яна Гуса из Богемии. Гус был профессором Пражского университета, а с 1401 года – деканом философского факультета. В то время Церковь владела 50 процентами всей земли в Богемском королевстве. Как и Уиклиф [9] в Англии, Гус требовал перераспределения церковного имущества и настаивал на других церковных реформах. Он также яростно и гневно возражал против торговли индульгенциями – практики, которая столетие спустя вызовет такое негодование у Мартина Лютера. На Констанцском соборе в 1415 году Гус был обвинен за свою прямоту в ереси и сожжен на костре.
В 1304 году умер папа Бенедикт XI. Летом следующего года король Франции Филипп IV, или Филипп Красивый, сумел посадить на Престол Святого Петра своего собственного кандидата Бернара де Гота, архиепископа Бордо. Новый понтифик принял имя Климента V и стал действовать по указке французского монарха. Этого, однако, было мало Филиппу, одержимому честолюбием и жаждой господства. Чтобы еще больше укрепить свою власть, он пошел на радикальные меры: в 1309 году он похитил папский престол и перенес его из Рима в Авиньон. Ему суждено было оставаться в Авиньоне почти три четверти века, и все семь пап, всходившие на него в течение этих лет, были французами. Когда Григорий XI в конце концов вернулся в Рим в 1377 году, французские кардиналы избрали еще одного папу, впоследствии именовавшегося «антипапой», который оставался в Авиньоне. «Великой схизме» 1378 года – конфликту между соперничающими папами или между папами и антипапами – суждено было продолжаться вплоть до 1417 года. В начале «авиньонского пленения», когда Климент V только взошел на Святой престол, инквизиция оказалась перед лицом совершенно новой задачи. В прошлом она обращала свои силы на изобличение еретиков. Теперь же ей предстояло схватиться с самым могущественным из числа всех подобных институтов христианского мира того времени – рыцарями Храма.
Изначально орден тамплиеров возник в Святой земле в начале двенадцатого столетия, вскоре после взятия Иерусалима во время Первого крестового похода. К 1300 году тамплиеры уже представляли собой гигантскую, разветвленную международную корпорацию – настоящую империю, уступающую по богатству и влиянию только самому папскому престолу. Если поначалу орден состоял из воинов, то теперь в нем было даже больше функционеров, бюрократов, работников и обслуги. Орден владел огромными поместьями по всему христианскому миру – не только в областях, находившихся под духовной властью Рима, но и в тех, что находились под вердиктом Греческой православной церкви Константинополя. В этих поместьях собственные работники ордена заготавливали лесоматериал, занимались сельским хозяйством, выращивали лошадей, разводили скот и овец. Кроме того, орден владел судами, которые возили шерсть и другие товары, а также доставляли пилигримов и крестоносцев в Святую землю и обратно. Тамплиеры располагали самой передовой военной технологией эпохи. Их военные ресурсы – с точки зрения опыта, материальной части и личного состава – превосходили возможности любой другой подобной организации Европы. Они также считались главными банкирами Европы, искусно управляли потоками денежных средств по всему христианскому миру и осуществляли сложные финансовые операции от лица монархов, духовенства, знати и купцов. И, сверх того, они были широко уважаемыми дипломатами, способными действовать в роли независимых посредников в споре враждующих сторон. Их посольства имели дела не только с католическими правителями, но и с Византийской церковью, а также с военными, политическими и религиозными представителями ислама.
Учитывая роль, которую они играли, едва ли удивительно, что тамплиеры вызывали все возрастающие зависть и подозрение; а их высокомерие, их дерзкая надменность и крайняя заносчивость порождали еще большую враждебность. Но для нелюбви к ним существовали и более веские причины, по крайней мере в том, что касалось Церкви. Еще в начале тринадцатого столетия, когда был объявлен крестовый поход против альбигойцев, папа Иннокентий III подверг орден критике, обвинив храмовников в своеволии и даже в вероотступничестве. Среди прочего тамплиеры подозревались в том, что принимали в свои ряды отлученных рыцарей, которые благодаря этому могли получить погребение в освященной земле, в чем иначе им было бы отказано. Они также были известны своим неуважительным обращением с папскими легатами. Рыцари Храма демонстрировали нехристианскую терпимость по отношению к мусульманам и иудеям. А во время альбигойского похода они приютили в своем ордене немалое количество известных катаров. В самом деле, некоторые из их гроссмейстеров и региональных магистров происходили из видных катарских семей. К началу четырнадцатого столетия французский король Филипп IV имел множество причин для нелюбви к ордену Храма. Кроме того, он желал присвоить себе их богатство, поскольку постоянно нуждался в деньгах.
В 1291 году он велел арестовать во Франции всех итальянских купцов и банкиров, а их имущество присвоил себе. В 1306 году он изгнал из своего королевства всех иудеев, а их собственность также конфисковал. Вероятно, неизбежно Филипп должен был обратить свое внимание на тамплиеров как на новый источник дохода.
Однако у Филиппа были и причины бояться тамплиеров. Со времен потери Святой земли в 1291 году орден был фактически бездомным, не имеющим постоянной базы или штаб-квартиры. На какое-то время тамплиеры поселились на Кипре, но остров оказался слишком маленьким для их грандиозных планов. Они завидовали рыцарям Тевтонского ордена, родственного их ордену, которые установили почти независимое государство в Пруссии и Ливонии, далеко на северо-востоке, вне пределов досягаемости каких-либо притязаний со стороны папской власти. Тамплиеры мечтали о том, чтобы самим создать подобное государство, но поближе к центру европейской активности. Их взоры были обращены на Лангедок, все еще пребывавший в разоренном состоянии после крестового похода против альбигойцев. Перспектива появления автономного, самостоятельного и боеспособного государства тамплиеров в его собственной вотчине не могла не вызывать беспокойства у французского короля. У Филиппа, таким образом, имелся целый ряд благовидных предлогов и даже вроде бы веских причин для того, чтобы выступить против тамплиеров – и сделать это так, чтобы одновременно нейтрализовать их как угрозу и захватить их богатства. Разумеется, помогало то, что папа был его ставленником. Помогало и то, что инквизитор Франции Гийом Парижский числился в качестве его личного исповедника и близкого друга. Налицо были все предпосылки для сговора – и для того, чтобы Филипп мог действовать с видимостью полной законности. Какое-то время до этого один из министров Филиппа собирал и пополнял изобличающие материалы на тамплиеров, которые хранились под охраной доминиканцев в Корбее. Из этих материалов явствовало, что самым подходящим обвинением против ордена была бы ересь, – и такое обвинение, вероятно, было не совсем безосновательно.
Таким образом, 14 сентября 1307 года представителям королевской власти по всей Франции были разосланы циркуляры, содержавшие приказ о производстве ареста в пятницу 13-го числа следующего месяца всех тамплиеров, находящихся в их юрисдикции. Члены ордена должны были содержаться под строгим надзором в одиночном заключении, затем по одному доставляться на допросы к уполномоченным инквизиторам. Каждому должны были официально зачитываться пункты обвинения, и каждому обещалось прощение, если он признавал обвинения и возвращался в лоно Церкви. В случае отказа признать выдвинутые против него обвинения тамплиера надлежало немедленно отсылать к королю. Тем временем вся собственность ордена должна была быть конфискована, и должны были быть составлены подробные описи всего имущества и всех материальных ценностей. Хотя эти повеления исходили от монарха, они официально провозглашались властью инквизитора. Филипп тем самым мог заявлять, что действует сугубо по приказу инквизиции, и отрицать какую-либо личную заинтересованность в этом деле. Дабы поддержать этот фарс, сам главный инквизитор Гийом Парижский написал своим приспешникам по всему королевству, перечисляя преступления, в которых обвинялись тамплиеры, и разослал инструкции для их допросов. В последовавшие за этим месяцы инквизиторы по всей Франции добросовестно выполняли свою работу, допрашивая сотни тамплиеров. Немалое число жертв рассталось с жизнью в ходе процессов – тридцать шесть в одном только Париже, еще двадцать пять в Сансе. Но большинство тамплиеров, арестованных во Франции, были либо очень юными и неопытными, либо престарелыми. Многим рыцарям Храма, видимо, заранее предупрежденным, удалось спастись. Ничего из предполагаемых «сокровищ» ордена, которые надеялся присвоить себе Филипп, так и не было найдено. Либо на самом деле они никогда не существовали, либо были заблаговременно переправлены в безопасное место. Затем последовали семь лет допросов, пыток и казней, отмеченных судами и отречениями от признаний. В 1310 году почти 600 французских тамплиеров выразили угрозу папе, что отрекутся от своих признаний и встанут на защиту своего ордена. Около семидесяти пяти из них были сожжены инквизицией как впавшие в повторную ересь. Наконец, орден Храма был официально распущен папой, и 19 марта 1314 года два самых высокопоставленных его члена – Жак де Моле, великий магистр, и Жофруа де Шарне, его ближайший сподвижник, – были сожжены на медленном огне на одном из островов Сены. В годы, предшествовавшие этому мрачному финалу, тамплиеры подвергались особенно упорным преследованиям в регионах, где Священная канцелярия действовала наиболее эффективно – во Франции, в Италии, в некоторых областях Австрии и Германии. В других местах преследованию ордена успех сопутствовал меньше. В Англии, например, где инквизиция никогда до этого не действовала, было попросту некому вести преследования. Филипп поэтому написал своему зятю, незадолго до этого коронованному Эдварду II, подстрекая того обрушиться на тамплиеров. Английский король был возмущен предложением – настолько, что даже написал правителям Португалии, Кастилии, Арагона и Сицилии, убеждая их не поддаваться тому давлению, которое будет оказывать на них Филипп. Эдвард просил своих собратьев по Престолу «не внимать наветам дурных людей, коими движет, по нашему убеждению, не нравственное усердие, но дух алчности и зависти».
Донимаемый постоянными напоминаниями со стороны Филиппа, Эдвард наконец уступил и в январе 1308 года сделал символический жест, арестовав десять тамплиеров. Никаких серьезных попыток держать их под охраной не было. Напротив, им позволялось ходить в своей обычной одежде, покидать по желанию замки, в которых они как бы находились в заключении.
Излишне говорить, что Филиппа такое положение вещей мало устраивало. В середине сентября 1309 года, спустя почти два года после арестов во Франции, положивших начало гонениям на тамплиеров, инквизиция впервые ступила на землю Англии – с целью преследовать тамплиеров. Прием, оказанный инквизиторам, был далеко не восторженным. Еще больше им испортили удовольствие, когда Эдвард запретил им применять пытки, как раз то средство, с помощью которого они могли надеяться получить желаемые признания. Раздосадованные, инквизиторы пожаловались французскому королю и папе. Под давлением последних Эдвард в декабре неохотно согласился санкционировать применение «ограниченной» пытки, однако тюремщики тамплиеров не выказали никакого желания сотрудничать в этом с инквизиторами, и те все так же ощущали себя незваными гостями.
От бессилия инквизиторы стали предлагать альтернативы. Возможно, тамплиеров можно было бы постепенно лишать пищи, пока они не окажутся полностью на воде. Или, возможно, их можно было бы перевезти во Францию, где найдутся люди с надлежащим опытом и усердием, чтобы подвергнуть их пытке. Эдвард продолжал чинить препятствия. Наконец, в середине 1310 года под возобновившимся давлением папы он скрепя сердце допустил, по крайней мере отчасти, применение пыток требуемой интенсивности. В конечном счете, однако, менее ста тамплиеров было арестовано в Англии, и было добыто только три признания. Эти трое признавших свою вину не были сожжены. Вместо этого их обязали публично покаяться в своих «грехах», после чего они получили отпущение своих грехов и были отправлены в монастырь. Все другие обвинения против тамплиеров в Англии были сочтены недоказанными. Когда орден был распущен, те, кто оставались в тюрьме, были рассредоточены по различным монастырям – с пенсиями до конца их жизни. К тому времени целый ряд английских тамплиеров, как и многие рыцари-храмовники из Франции до них, спаслись бегством в Шотландию. Шотландия в то время находилась под папским интердиктом [10], а ее король Роберт Брюс был отлучен от Церкви. Поэтому папские эдикты не действовали в этой стране, и беглые рыцари могли надеяться найти там радушный приют.
Когда инквизицию призвали действовать против тамплиеров, она уже приобрела опыт борьбы с другими официально признанными Церковью христианскими институтами. Большую часть предшествовавшего столетия она находилась в постоянной полемике, фактически враждовала с орденом, который был главным соперником доминиканцев в борьбе за власть и влияние. Это был орден францисканцев.
Человек, позднее канонизированный как святой Франциск, родился около 1181 года в семье богатого торговца тканями из Ассизи. Если Доминик был фанатиком с момента своего появления на исторической сцене, то Франциск являл собой другую, хотя в равной мере знакомую, модель. Подобно святому Августину [11], Франциск провел свою юность в мотовстве и распутстве. Даже в самых почтительных житиях стыдливо указывается, что он совершал все те вещи, которые по обыкновению делал молодой человек его времени, и не раз употребляется слово «разгульный».
До двадцати лет Франциск работал у своего отца. В 1202 году он стал военным, приняв участие в одной из мелких военных кампаний, которые Ассизи вел против своих соседей. Он был взят в плен и провел несколько месяцев в тюрьме. Согласно некоторым источникам, где-то в этот период он начал страдать приступами тяжелой болезни. Обрывочные сведения дают возможность предположить, что эта болезнь была каким-то видом нервного или психического расстройства либо очень походила на него. Во всяком случае, Франциск вернулся в Ассизи иным человеком. Он отправился в паломническое путешествие в Рим и во время него открыл для себя радость нищеты. Вернувшись в Ассизи, он усвоил аскетический и простой образ жизни, стал заботиться о нищих и помогать в восстановлении заброшенной церкви. Он финансировал это восстановление на деньги, вырученные за продажу товаров, которые украл у своего отца, и лошади, на которой их увез. Отец отрекся от него.
Все это было только прелюдией к обращению Франциска. Обращение случилось однажды утром в 1208 году, когда Франциск слушал отрывок из Библии, читавшийся в церкви неподалеку от Ассизи. Услышанные слова прозвучали для него, как обращенные к нему лично, как призыв. Вскоре после этого он выбросил свои башмаки, облекся в темный балахон и пустился странствовать и проповедовать. Когда вокруг него стали собираться последователи, он составил устав для новой «организации». Согласно одному из ее положений:
«Братья не должны иметь никакой собственности, ни дома, ни места… но должны жить в миру как странники и пилигримы и просить подаяние».
Франциск и Доминик были почти сверстниками. Но если Доминик стремился к власти, Франциск стремился к отказу от всякой власти. Доминик для борьбы искал внешних врагов, тогда как Франциск – в гораздо большем согласии с традиционным христианским вероучением – сражался с грехом и искушениями внутри себя. Подобно некоторым еретикам-сектантам, Франциск стремился исповедовать образ жизни, соответствующий тому, который приписывали Иисусу и «первым христианам». Если бы он жил на юге Франции или доминиканцы не были бы столь заняты преследованием там катаров, вполне вероятно, что его самого осудили бы как еретика. Вместе с Домиником он отражает два противоборствующих, диаметрально противоположных и откровенно фанатических аспекта средневековой Церкви. В 1209 году, в то время, когда альбигойский поход набирал обороты, папа Иннокентий III одобрил составленный Франциском устав, и орден францисканцев был официально учрежден. Со своими сподвижниками Франциск взял название «братьев миноритов» [12]. Тремя годами позже, в 1212 году, знатной дамой из Ассизи, которая впоследствии была канонизована как святая Клара, был создан женский францисканский орден – бедные клариски. Франциск тем временем начал проповедовать все дальше от родного города. Он бродил по Восточной Европе. Затем он отправился в крестовый поход и в 1219 году присутствовал в Египте при осаде и взятии Думьята – порта в дельте Нила. Столь нищий и оборванный вид был у первых францисканцев, что чрезмерно усердные доминиканские инквизиторы иной раз принимали их за катаров или вальденсов. В результате одной такой ошибки, например, пятерых из них казнили в Испании. Как и первым доминиканцам, первым францисканцам предписывалось соблюдать обет бедности и запрещалось иметь имущество, что вынуждало их существовать исключительно милостыней. В отличие от доминиканцев, однако, францисканцы были обязаны заниматься физическим трудом. Им также было отказано в некоторых утешениях, которые были дозволены их соперникам.
Большинство францисканцев в начале существования ордена были, к примеру, малограмотны и, следовательно, лишены интеллектуальных радостей и удовольствий, которые давало изучение схоластической и богословской литературы. И в то время как доминиканцы могли удовлетворять свои подспудные садистские или другие извращенные желания, преследуя еретиков, францисканцам было отказано и в этом. Неудивительно, что тяжелые требования францисканской дисциплины оказались не по силам многим членам ордена и многим из тех, кто готовился в него вступить. Еще до смерти Франциска в 1226 году созданный им институт начал претерпевать изменения. Пока он странствовал в Восточной Европе, а затем в Египте, его заместитель на посту генерала ордена показал себя дальновидным и умелым политиком, далеко простерев влияние францисканцев и ослабив суровость их устава. Они по-прежнему занимались физическим трудом и проповедованием, а также содержали больницы и ухаживали за прокаженными, но теперь, помимо этого, они стали накапливать богатства. По словам одного историка:
«Не в человеческой природе было отказываться от богатств, которые буквально текли со всех сторон в разраставшийся орден, и, чтобы примирить его несметные сокровища с абсолютным отказом от собственности, предписываемым уставом, прибегли к искусству диалектики».
Когда Франциск вернулся из своих странствований, он не предпринял попытки возвратить себе прежние положение и власть в ордене. Потеряв всякий интерес к политике, власти и иерархии, он продолжал вести свой простой и свободный образ жизни; а орден, хотя и почитая его в качестве своего отца-основателя, стал развиваться под руководством других людей. На своем первом генеральном капитуле в 1221 году, за пять лет до смерти Франциска, он насчитывал в своем составе свыше 3 тысяч братьев, кардинала и целый ряд епископов. К 1256 году ему принадлежало сорок девять разных обителей в одной только Англии, в которых насчитывалось 1242 монаха. Во второй половине тринадцатого столетия одним из них будет знаменитый Роджер Бэкон [13]. Спустя полвека после смерти Франциска его орден стал столь же зажиточным и богатым, как и любой другой церковный институт. Он по-своему также начал открывать для себя пьянящий вкус власти. И, как неизбежное следствие, все больше становился подвержен коррупции. В 1257 году генералом ордена был избран человек, который впоследствии был канонизирован как святой Бонавентура. Одним из первых своих действий он разослал всем провинциальным главам циркуляр, в котором выражал сожаление по поводу того, какое бесчестье навлекли на францисканцев поглощенность мирскими заботами и жадность. Братья, сетовал он, все больше впадали в леность и порок, предавались постыдному мотовству, возводили неприлично пышные дома, вымогали чрезмерные наследственные отказы и погребальные вознаграждения. Прошло десять лет, но ничего не изменилось, и Бонавентура повторил свои инвективы, на этот раз еще более резко:
«Гнусное лицемерие – утверждать абсолютную бедность, а затем отказываться со смирением принять отсутствие чего-либо; побираться по округе подобно нищему и купаться в роскоши дома».
Погрязнув к концу тринадцатого столетия в суетности и коррупции, францисканцы также оказались расколотыми схизмами. Многие члены ордена – «мистические» францисканцы, или «спиритуалы», – попытались сохранить верность догматам основателя их ордена. Неудивительно, что их бескомпромиссная позиция вскоре привела к конфликту с инквизицией, возглавляемой доминиканцами, и немалое их число было обвинено в ереси. Так, к примеру, в 1282 году обвинение было выдвинуто против Пьера Жана Оливи, главы спиритуалов в Лангедоке; и хотя его впоследствии оправдали, его труды остались под запретом.
К началу четырнадцатого столетия спиритуалы все больше расходились с основным крылом своего ордена, с доминиканской инквизицией и с папой. В 1317 году папа Иоанн XXII занял позицию, направленную против спиритуалов. Под страхом отлучения им было приказано подчиниться его авторитету и власти основного крыла ордена. Многие отказались и сделались схизматиками под именем фратичелли [14]. В 1318 году четверо фратичелли были сожжены инквизицией как еретики. В 1322 году генеральный капитул всего францисканского ордена принял резолюцию, неявно сочувствовавшую фратичелли. В ней утверждалось, что Иисус и его апостолы были бедны, не имели личного имущества и порицали суетность – а ведь они являли собой идеальный образчик христианской добродетельности. Такое заявление составляло дерзкий вызов инквизиции, которая только недавно попыталась своим постановлением оправдать богатство духовенства. Реакция не заставила себя долго ждать. Год спустя, в 1323 году, папа объявил резолюцию францисканцев еретической. Это вызвало возмущение у всех францисканцев, многие из которых обвинили в ереси самого папу, а некоторые перешли на сторону фратичелли. Конфликт разрастался, и сам генерал ордена примкнул к числу схизматиков. В течение последующих двух столетий отношения между инквизицией и францисканцами – и основным крылом и схизматиками – будут по-прежнему оставаться ожесточенными. Вплоть до 1520-х годов мистически настроенных францисканцев все еще будут продолжать осуждать и судить как еретиков. Кровная вражда между францисканцами и доминиканцами приобретала подчас характер беспрецедентного помешательства, равно как и инфантильного буквализма и догматизма. Так, к примеру, в 1351 году францисканский прелат Барселоны поднял вопрос о крови, пролитой Иисусом перед самым распятием на кресте и во время него. Эта кровь, по утверждению францисканца, упала на землю и утратила свою божественную сущность, так как была отделена от тела Иисуса. Она, следовательно, не вознеслась на небо вместе с Иисусом, но впиталась в почву. Как отметил один историк, «это был новый вопрос и несколько затруднительный в смысле демонстрации». Однако утверждения францисканца глубоко возмутили Николая Розелли, инквизитора Барселоны, который и без того негодовал на францисканцев, а теперь счел, что имеет новые основания для претензий к ним. Воспользовавшись открывшейся возможностью нанести удар по ордену-конкуренту, он отправил подробный отчет об этом деле папе. Папу также возмутили утверждения францисканца. Он тут же созвал конференцию теологов, дабы изучить вопрос о пролитой Христом крови. Конференция разделила негодование отца Розелли и папы. Утверждения францисканца были официально осуждены. Всем инквизиторам были разосланы указания впредь арестовывать всякого, кто будет провозглашать столь крамольные положения. Францисканец, первым высказавший этот тезис, был принужден публично отречься от него. На этом дело, однако, не закончилось. Находясь под пристальным надзором инквизиции, францисканцы, получившие запрет на публичное обсуждение вопроса о пролитой крови Иисуса, втайне продолжали отстаивать свою позицию. По словам одного комментатора:
«Францисканцы с раздражающей логичностью доказывали, что вполне можно было уверовать в то, что кровь Христа осталась на земле, видя, как в Латеранской церкви [15] – прямо перед глазами папы и кардинала – хранилась и почиталась как реликвия отсеченная во время обрезания крайняя плоть, а в Мантуе, Брюгге и в других местах верующим демонстрировались частицы крови и пота, пролитых во время распятия».
Немалую часть следующего столетия этот диспут продолжался под сурдинку. Затем в 1448 году, спустя почти сто лет, францисканский профессор Парижского университета привлек к этой проблеме внимание теологического факультета. Возобновившаяся дискуссия привела к образованию в целях дальнейшего изучения этой щекотливой темы коллегии богословов. Последние провели несколько лет в спорах. Наконец, с большой торжественностью они вынесли свое заключение. По их мнению, вера в первоначальный францисканский тезис – в то, что кровь, пролитая Иисусом в его последние дни, в действительности осталась на земле, – не противоречило учению Церкви. Опьяненные этой победой в своей собственной Столетней войне, францисканцы почувствовали себя триумфаторами и стали более дерзкими. Во время проповеди в Брешии в 1462 году видный францисканец открыто поддержал положение, высказанное его предшественником. Конфликт вспыхнул с новой силой. Сдерживая свой гнев, местный доминиканец-инквизитор написал вежливо-недоверчивое письмо францисканцу. Не может быть, заявлял он с некоторым ужасом, чтобы и вправду были произнесены такие утверждения. Должно быть, полученные им сообщения каким-то образом исказили обстоятельства. Не соблаговолит ли францисканец заверить его в том, что именно так все и обстоит на самом деле. Когда францисканец, так же вежливо, повторил свои утверждения, он на следующий же день был вызван к инквизитору. Встревоженный перспективой новой публичной распри между доминиканцами и францисканцами, вмешался местный епископ. Ему удалось добиться отзыва судебной повестки, но на том условии, что об этом деле будет сообщено лично папе. Тем временем доминиканцы по всему христианскому миру начали громить со своих кафедр францисканскую «ересь». Ссора, которая благоразумно держалась под спудом в течение большей части столетия, теперь с огромной силой разгорелась на глазах удивленного и озадаченного народа. Не желая усугублять вражду между орденами, папа поспешил созвать еще одну конференцию, чтобы вынести решение по вопросу, который посеял такую смуту.
Он, видимо, надеялся, что проблема отпадет сама собой благодаря бюрократическим проволочкам и административным механизмам. К его неудовольствию, участники конференции выказали большую склонность к полемике, чем ожидалось.
«Каждая сторона избрала трех ораторов, и в течение трех дней, в присутствии папы и священной коллегии, они дебатировали вопрос с такой страстью и ожесточенностью, что, несмотря на холодную зимнюю погоду, истекали потом».
Ни одна из сторон, однако, не смогла привести из Нового Завета какого бы то ни было свидетельства по существу спора, который, таким образом, остался нерешенным. Перебранки между доминиканцами и францисканцами продолжались во всех уголках христианского мира. Годом позже, в начале августа 1464 года, потеряв свое святейшее терпение, папа издал буллу. Согласно этой булле, всякое обсуждение этого щекотливого вопроса объявлялось под запретом – до тех пор, пока по нему не будет вынесено окончательное решение святым престолом. Как показали дальнейшие события, святому престолу не суждено было сформулировать свой ответ на этот вопрос, так как восемь дней спустя папа умер. Кардиналы, которые затем обратились к этой теме, снова не смогли прийти к какому-либо согласию. Новый папа сумел отложить дальнейшие дискуссии на неопределенный срок. Насколько известно авторам этой книги, вопрос о том, вознеслась ли на небо пролитая Иисусом кровь, так и остался нерешенным до наших дней и все еще довлеет над папским престолом.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ИСПАНСКАЯ ИНКВИЗИЦИЯ
Именно с Испанией чаще обычного ассоциируется инквизиция. На самом деле, однако, в Испании деятельность инквизиции приобрела свой драматический размах сравнительно поздно. К тому же, когда это случилось, она, по крайней мере в некоторых отношениях, очень сильно отличалась от того, каким был этот институт в других местах. Тем не менее распространенные представления не совсем неверны. Несомненно, именно в Испании инквизиция открыла в своей истории новый период слепого фанатизма, насилия и террора.
Нужно помнить, что в тринадцатом столетии Испания не была единой страной. Немалая часть Иберийского полуострова по-прежнему находилась под контролем мусульманских владык. И даже христианская часть полуострова была разделена на несколько самостоятельных и не всегда уживавшихся между собой королевств. В христианских государствах Иберийского полуострова инквизиция была впервые учреждена в 1238 году, но сперва только в Арагоне. Поначалу она действовала спорадически, бессистемно и неэффективно, а к началу пятнадцатого века и вовсе бездействовала. В других местах – например, в Кастилии, Леоне и Португалии – инквизиция вообще появилась только к 1376 году – спустя полтора столетия после ее прихода во Францию. В 1474 году на королевский престол в Кастилии взошла женщина, известная в истории как Изабелла Кастильская. Пятью годами позже ее муж Фердинанд стал королем Арагона. С 1479 года они, таким образом, сделались совместными правителями по сути единого королевства. В последовавшие за этим годы они взялись за реализацию крайне амбициозного и масштабного плана. Они принялись уничтожать последние мавританские, или исламские, анклавы в своих владениях. Апогеем этого предприятия стало взятие Гранады в 1492 году. И они также стали проводить бесчеловечную политику «пурификации», которая предвосхитила национал-социалистические программы двадцатого столетия и практику «этнических чисток», применявшуюся на Балканах в 1990-х годах. При Фердинанде и Изабелле Испания не только должна была стать единой. Она одновременно также должна была быть «очищена» от ислама и иудаизма, равно как и от язычества и христианских ересей. Для этой цели испанские монархи учредили в 1478 году свою собственную инквизицию. В своих методах и действиях – «во всех аспектах ареста, судебного процесса, конфискации имущества, наборе персонала» – испанская инквизиция следовала примеру инквизиции в других странах. В отличие от последней, однако, испанская инквизиция не являлась инструментом папского престола. Напротив, она непосредственно подчинялась Фердинанду и Изабелле. Поскольку владения испанских монархов представляли собой разновидность теократии, где Церковь и государство действовали в единой упряжке, испанская инквизиция была таким же придатком короны, как и Церкви. Она функционировала не только как инструмент ортодоксального духовенства, но и как инструмент королевской политики. Обращаясь к вновь назначенным инквизиторам Арагона, Фердинанд сказал:
«Хотя вы носите титул инквизитора, назначили вас я и королева, и без нашей поддержки вы очень мало можете сделать».
1 ноября 1478 года своей буллой папа Сикст IV узаконил создание особой инквизиции – испанской. Два или, возможно, три священника в возрасте старше сорока лет должны были быть назначены инквизиторами. Право назначать и смещать их было доверено не доминиканцам или какому-либо другому папскому институту, а испанским монархам. 27 сентября 1480 года они назначили в качестве инквизиторов двух доминиканцев. Инквизиторы начали свою работу на юге, по соседству с все еще мавританским королевством Гранада. Первое аутодафе было проведено 6 февраля 1481 года – живыми на костре были сожжены шесть человек. В одной только Севилье к началу ноября 1482 года огонь пожрал еще 288 жертв, а семьдесят девять человек были приговорены к пожизненному заключению. Спустя четыре месяца, в феврале 1482 года, папа санкционировал назначение инквизиторами еще семи доминиканцев. Одному из них, приору монастыря в Сеговии, суждено было войти в историю и стать олицетворением испанской инквизиции в ее самых мрачных проявлениях.
Через три года после назначения Томаса де Торквемады трибуналы инквизиции были учреждены в четырех других местностях. К 1492 году трибуналы действовали в восьми главных городах. К этому времени также испанская инквизиция уже закусила удила. Протесты последовали еще десятью годами раньше, через несколько месяцев после назначения Торквемады. В апреле 1482 года, отвечая на удрученные письма испанских епископов, папа издал буллу, выражавшую сожаление о том, что
«многие истинные и праведные христиане, на основании свидетельств врагов, соперников, рабов… без каких-либо доказательств были брошены в тюрьмы, подвергнуты пыткам и осуждены… лишены своего имущества и переданы в руки светских властей для приведения в исполнение приговора… многих приводящего в возмущение».
В том же документе папа делал вывод о том, что «инквизицией уже некоторое время движет не ревностное служение вере и спасению душ, но жажда богатства».
В соответствии с этим выводом все полномочия, вверенные инквизиции, были аннулированы, и папа потребовал, чтобы инквизиторы были поставлены под контроль местных епископов. Такие меры были, разумеется, дерзким вызовом монархии, и король Фердинанд был понятным образом возмущен. Сделав вид, что сомневается в подлинности буллы, он отослал понтифику лукавое послание. Оно заканчивалось открытой угрозой:
«Позаботьтесь, таким образом, о том, чтобы дело не пошло дальше… и доверьте нам заботу об этом вопросе».
Поделиться книгой: