40 австралийских новелл

После завтрака он услыхал, как мать сказала шепотом:

— Возьми его с собой на скалы, Брайан. Он обожает ходить с тобой. Ведь это в последний раз.

Все утро она была такая тихая и грустная. Не из‑за того ли, что Брайан должен уехать до рассвета? Мальчик сам чувствовал себя несчастным при мысли об отъезде Брайана. Завтра из города приезжает отец и не будет больше ни пикников на берегу, ни поездок на отмели, когда мама резвится, как девочка, а Брайан, сидя на веслах, поет смешные песни. Отцу никогда не хочется кататься на лодке. Он долго спит после еды и почти не выходит из дому, разве только изредка отправляется поиграть в гольф у Соленого озера.

В воздухе просвистела леска, и грузило шлепнулось в воду на глубоком месте у скалы. Мужчина с потухшей трубкой в зубах, в низко надвинутой на глаза шляпе стал ждать. Через разделявшее их пространство до мальчика донесся его дружелюбный грубоватый голос:

— Как вода, Лео?

— Лучше некуда, Брайан.

— Не очень холодная?

— Когда окунешься, совсем не холодная. Посмотри, здесь можно лечь!

— Хорошо, только не поранься о коралл. Смотри, чтобы с тобой опять не случилось беды.

«И почему до сих пор он не может забыть об этом?» — думал мальчуган, распластавшись в мелкой лужице, так что только лицо осталось над водой. Он отлично знал, что Брайан имел в виду. Оба они, и мать и Брайан, сердились на него за тот случай прошлым летом. Когда Брайан должен был уезжать, мальчик взобрался на верхнюю перекладиМу веранды, держась за водосточную трубу, — он только хотел взглянуть, вывели ли из гаража отеля новую гоночную машину Брайана. Вдруг нога его соскользнула — и больше он не помнил ничего, только сильно болело плечо, когда мама с ним на руках бежала по лужайке к отелю. Брайану пришлось везти их за десять миль к доктору, а потом обратно поздно ночью, и когда машина прогромыхала по бревенчатому мосту и стал виден свет в доме, они поняли, что отец уже приехал из города. Ну и сердитый же был отец, когда они увидели его у ворот при свете фар… сердит не на него за то, что он сломал ключицу, а на всех них. Каникулы были совершенно испорчены.

Он плескался в прогретой солнцем лужице, и на мгновение мысль об отце нависла над ним холодной тенью. Почему всем не по себе, когда он приезжает? Почему он не может быть таким же веселым, как Брайан, который ходит, насвистывая, болтает с рыбаками у волнореза и придумывает увлекательные игры, когда они ловят раков — отшельников во время поездок на отмели.

— Папа спит, Лео, не шуми… Убери свои ракушки и водоросли с веранды, пока папа их не увидел.

Сколько раз от таких предупреждений у него по спине начинали бегать мурашки, и он в тоске забирался в заросли у забора за домом, лежал там и думал — хоть бы его ужалила змея.

Окунаясь то в одну лужицу, то в другую, он заглядывал под колыхавшиеся водоросли, переворачивал камни и искал раковины. Здесь попадались светло — зеленые ракушки с золотой каемкой, большие раковины, «змеиные головки», бархатистые на ощупь. Картонная коробка, в которой он хранил их, была теперь почти полна, и ему приходилось прятать ее под домом из‑за их запаха.

— Какую еще дрянь притащил этот мальчишка? — обычно спрашивал отец, стоя на веранде около своей спальни и втягивая носом воздух.

Он приедет завтра. Выйдет утром из автобуса у магазина и поднимет бучу, если на мне не будет сандалий. Тогда уж — прощай веселье.

На пляж пришли женщины из пансиона в ярких кимоно. Их оживленные голоса были едва слышны в предвечернем воздухе. Они выглядели как попугаи в кустах банксии. Прилив отхлынул теперь далеко, и небо отражалось в мок ром песке, как в громадном зеркале. Вернулись чайки и выискивали в песке подходящую добычу, поминутно останавливаясь и разглядывая свое отражение в воде. Мужчина на скале сидел неподвижно, перед ним торчало удилище, у ног стояла жестянка с наживкой.

Удит больше часа, а ничего не поймал, думал мальчик. Да и хочется ли ему поймать что‑нибудь? Видно, он вовсе не думает о рыбе. Смотрит на лодку далеко в море, а удилище повисло в руке.

— Эй, Лео!

— Я здесь.

— Ты не посидишь немного со спиннингом? Я разденусь и окунусь перед уходом.

Как заяц из норы, выскочил мальчуган из лужицы и бросился бежать по гладкой гальке. Трепеща от гордости, он взял блестящее удилище с никелированной катушкой. Никогда еще он не держал его в руках. Во время поездок на отмели они ловили рыбу только удочками. На них никогда не ловилось ничего, кроме мелюзги — мерланов и изредка камбалы. А здесь, в глубоких водах у скал, стаями ходила большая рыба и однажды даже подплыл кит, за которым гнались косатки. В голове у мальчика возникали самые волнующие картины.

— А что если у меня клюнет, Брайан, да большая?

Мужчина улыбнулся.

— Тогда держи ее крепче.

— Не выбирать леску?

— А ты сам сможешь? Лучше покричи мне. Я буду недалеко.

Он взял купальные трусы и пошел к укромному местечку в камнях, нагроможденных у скал. Когда Брайан скрылся, мальчик почувствовал всю свою ответственность. Его босые ноги словно приросли к скале, каждый мускул напрягся и отзывался дрожью на легкое вздрагивание лесы в тихо плескавших волнах. Удилище теперь было частью его самого, чем‑то живым, выросшим из его тела и связанным тонкими нитями с его сердцем. Только бы клюнуло до того, как вернется Брайан! Поймать бы хоть самую маленькую!

Мужчина разделся и шел вдоль мыса к следующему нагромождению камней. На солнце четко выделялись его густые темные волосы, его загорелое упругое тело. Он что-то перевернул босой ногой, наклонился и стал разглядывать.

Потом выпрямился и уставился на мох, свисавший со скалы, Казалось, он совсем не торопился окунуться.

Хоть бы он подольше не приходил, молил про себя мальчик, не надо, пусть не возвращается.

Постепенно рука его, державшая удилище, онемела. Он стал наматывать лесу на катушку, пока не почувствовал тяжести грузила, и снова ощутил тихое вздрагивание, которое приятно отдалось во всем теле, погнав кровь быстрее к сердцу. Солнце теперь спустилось низко; по коже мальчика пробежал холодок, он напрягся весь с головы до ног. Даже если он ничего не поймает, уже будет что рассказать маме.

— Мы ловили по очереди. Когда Брайан пошел купаться, я ловил со скалы. С большой скалы, где удят взрослые.

Или:

— Брайан не смог ничего поймать и дал попробовать мне. Если бы не отлив, мы оба наловили бы уйму.

Пахло наживкой, испаряющейся на камнях водой и нагретыми солнцем водорослями. Плеск воды становился спокойнее, прибой уходил все дальше. Сверкающее зеркало песка потускнело. Купальщицы из пансиона ушли с пляжа. У мальчика стали уставать руки, в теле появилась слабость. Может, лучше сесть и приладить удилище между колен?

Вдруг леса со свистом рванулась с катушки, рассекая воду: удилище дернулось, согнувшись почти вдвое.

— Брайан! — закричал мальчик. — Брайан, поймал!

Никто не ответил ему. Он не удержался на ногах, ободрал колено о скалу, жестянка с наживкой покатилась вниз, но все же он не выпустил удилища.

— Брайан, Брайан, скорее! Я не удержу.

Он с трудом поднялся на ноги, чувствуя, что сражается с чем‑то яростным и неукротимым, вроде тех чудовищ, которые являлись ему во сне. Из горла у него вырывались бессвязные вопли. Как в тумане, он увидел Брайана, бежавшего к нему по камням, услышал, как тот кричал ему издали, чтобы он держал крепче. Но удилище все сгибалось, готовое переломиться, леса бешено металась в воде из стороны в сторону.

— Все в порядке, старина, — услышал он над собой спокойный голос. — Теперь давай мне.

Проворно и ловко Брайан взял удилище у него из рук.

— Ты отлично справился, Лео. На этот раз тебе попалась большая.

— Макрель?

— Не такая большая, но очень уж резвая.

Тяжело дыша, мальчик подбежал к самому краю скалы. Рыба, еще не укрощенная, была уже подтянута к скалам. Здесь она сделала последнюю попытку вырваться, и леса опять сорвалась с катушки. Выдержит ли леса, пока удастся с ней справиться? Выждав, когда накатила волна, Брайан с силой рванул удилище, и на плоские камни шлепнулась пучеглазая серебристая рыбина.

Вне себя от волнения мальчик опустился рядом с ней на колени.

— Вот громадина, Брайан, правда? Мы еще никогда такой не ловили… И никто здесь не ловил… Сколько в ней?

— Около восьми, а может быть, и все десять… Совсем неплохо.

— И ведь это я поймал, верно, Брайан?

— Я так и скажу, что ты… У меня даже ни разу не клюнуло.

Мальчик весь трепетал от восторга. Его почти пугала сила, которой он не подозревал в себе. Ведь это не какой-то мерланишка, которых много шныряло в мелководье; это — чудовище, вырванное из таинственных глубин океана. И он сам его поймал.

— Теперь одевайся, — сказал Брайан. — Сегодня у нас удача.

Они молча возвращались по мокрому после отлива песку. Мужчина крепко держал рыбу за жабры, а мальчик то и дело поглядывал на нее сбоку.

— Брайан, ты мне дашь ее нести, когда мы будем подходить к дому?

— Ну, конечно, это твоя рыба… а чья же еще? Я донесу е§ до ворот, а там ты понесешь сам. Мне нужно вернуться в отель переодеться.

Он говорил рассеянно, казалось, нехотя. А мальчик, онемев от волнения, бежал вприпрыжку, поминутно оглядываясь. Они поровнялись с утесом, за которым начиналась лужайка, окаймлявшая устье реки. Неподалеку виднелись красная крыша отеля и разбросанные вокруг строения и там же, почти напротив, дом его матери.

Мальчик ног под собой не чуял. Он уже переживал то мгновение, когда взберется по лестнице, вбежит в гостиную с рыбой в руках и удивит маму. Он представлял себе, как мама выронит книгу и вскочит с дивана.

— О Лео! Где ты взял это чудовище?

А он с деланной небрежностью скажет:

— Хороша? Сам поймал. Брайан говорит, что в ней почти десять фунтов. Он ловил больше часа, и у него даже ни разу не клюнуло.

Мальчика ослепляла гордость. Ему казалось, будто высокая волна подхватила его и вынесла на яркий, сверкающий берег. Он снова и снова переживал эту сцену. Он видел удивление в глазах матери, когда она встает с дивана, слышал возглас восхищения и дрожь в ее голосе, когда она кладет руку ему на плечо.

— О Лео!

Теперь все будет иначе. Мама больше не будет обращаться с ним, как с ребенком. Он будет грести, когда они поедут на отмели, ходить один днем к волнорезу, где рыбаки чинят сети, его перестанут рано укладывать спать, он будет держать коробку с ракушками у себя в комнате, чтобы они были под рукой, когда он проснется. И даже отец, когда приедет, спросит:

— Ну, как ты проводишь время, старина?

Расставшись с Брайаном у ворот, он стал взбираться по лестнице со своей тяжелой ношей. Несмотря ha слабость в коленях, он чувствовал себя силачом.

Но мама не лежала на диване. В пышной розовой нижней юбке она сидела перед зеркалом в спальне и пудрила нос. Услышав его шаги, она быстро оглянулась, а затем снова перевела напряженный, озабоченный взгляд на зеркало, не видя в нем ничего, кроме своего отражения.

— О Лео, почему вы с Брайаном так задержались? Уже скоро шесть.

Она, видно, не замечала рыбы. Его душило возмущение.

— Смотри!

Она отложила пуховку и стряхнула с пальцев пудру. Затем подняла руки к затылку и обернулась. Наконец ее глаза остановились на рыбе, на его напряженном лице.

— Что это такое? Недурная треска. Интересно, не испортится она до завтра? Ах Лео, дорогой, что с твоей новой рубашкой! Зачем ты прижимал рыбу к себе, вся рубашка теперь в крови и чешуе. Посмотри, на кухне ли Джесси, и отдай ей рыбу… Да беги переоденься. Мы обедаем в отеле с Брайаном.

Ока распахнула дверцу шкафа и стала задумчиво разглядывать платья, которые висели там, как сброшенные змеиные кожи. Во всей ее позе чувствовалась крайняя нерешительность.

Мальчик побежал на кухню и бросил рыбу ка стол. Затем он уныло побрел на заднее крыльцо и спустился во двор. Побродив немного по двору, он втиснулся в щель между гаражом и забором.

Следом за ним туда юркнул котенок, почуявший запах рыбы, и стал тереться о его ноги.

— Пусть идет одна, я не пойду, — бормотал он. — Останусь здесь. Буду сидеть дотемна.

В глубине души у него поднимались чувства, доселе неведомые ему. Непокорность, возмущение вспыхивали в нем, словно молнии в грозовом небе. Почему мама смотрела на него так, будто ничего не видела, кроме запачканной рубашкй. Он даже не смог сказать ей, что сам поймал рыбу, которую она назвала треской. А теперь он ей никогда не скажет.

Он сам не заметил, как очутился на кухне, перед рыбой, лежащей на столе. Теперь она казалась ему меньше, чем раньше, гораздо меньше… какой‑то жалкой, глаза ее потускнели, чешуя высохла и утратила блеск. Он поднял рыбу за хвост. Она была жесткая, негибкая, твердая, как деревяшка.

— Лео! — раздался мамин голос из спальни. — Куда ты делся, милый?

В глазах у него потемнело. Схватив рыбу, он снова бросился на черную лестницу, выскочил за ворота и побежал по зеленой лужайке к волнорезу. Начался прилив, вода захлестывала отмели, пенясь у берегов устья и подмывая их. Он постоял немного, плотно сжав губы, глядя на бушующий поток, окаймленный всплывшими водорослями, потом размахнулся и швырнул в него рыбу. Она шлепнулась в воду, сначала скрылась, а потом всплыла и стала болтаться на боку, устремив на него выпученный глаз.

— В чем дело, сынок? — крикнул рыбак, чинивший сети. — Испортилась?

— Испортилась, — еле выговорил он.

В горле у него стоял комок. Внутренне он весь сжался. С сухими глазами и каменным лицом он смотрел, как волна подхватила рыбу и унесла ее в море.

КОРОТЫШКА, ТОВАРИЩ ПОВАРА (Перевод В. Артемова)

Монотонное громыханье балансира и скрежет бура ни на минуту не утихали. Повар, круглоголовый крепыш с багровой жизнерадостной физиономией, стоял в дверях, поджидая гудка с вечерней смены. Кажется, пора бы. В кухне на Грубосколоченном столе приготовлен ужин: кофе, толстые куски пшеничной лепешки, миска компота из сушеных абрикосов. Повар нарезает для трубки табак и думает — когда же наконец они явятся и отпустят его на боковую.

Лагерь расположен на самом высоком в округе холме, и террикон вздымается вверх прямо из черных зарослей акации, четко вырисовываясь на фоне осыпанного звездами неба. Изредка на вырубку выходят лесные звери, с любопытством разглядывают бушующее в топке пламя и, с треском ломая сучья, уходят в чащу, наполняя звуками ночную тишину.

Почти весь вечер повар подсчитывал, хватит ли ему муки до прихода обоза. С непривычки он устал. К тому же у него из головы не выходило, что прошли уже шестьсот метров, а большой воды все нет. Между прочим, обыкновенная, ничем не разбавленная вода прежде вряд ли привлекла бы его внимание.

Облезлая дворняжка, спавшая в углу освещенной двумя сальными свечами кухни, зарычала и поднялась со своего места. О том, что поблизости чужой, можно было догадаться только по этому признаку — машины заглушали все прочие звуки. Повар застыл в выжидающей позе, забыв про горящую спичку, от которой только что прикурил трубку. Из зарослей акации появился всадник, подъехал к дому и соскочил с лошади. Отблеск свечей на секунду скользнул по его лицу.

— Коротышка! Ты? — удивился повар.

— А кто же еще? — отозвался незнакомец.

Он снял седло и, не говоря ни слова, стал стреноживать лошадь. Повар сунул руки в карманы и изо всех сил запыхтел трубкой.

— Как ты разыскал меня? — спросил он наконец.

— Последние две недели все время расспрашивал про поваров. На тракте встретил бурильщиков. От них узнал про ваш лагерь. Как звать тебя, никтс не знал, ко остальное вроде сходилось.