Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Скифы в остроконечных шапках - Самуэлла Иосифовна Фингарет на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

— Хочу быть, как он, — прошептал Арзак. — Хочу узнать все тайны металла, хочу сделать нетупеющий акинак, хочу стать мастером. — Арзак шептал до тех пор, пока Старик не скрылся из виду. Потом он залез под кибитку, где был раскатан войлочный толстый ковёр.

Светлый луч косо упал на войлок. Арзак чихнул и проснулся. Спал он недолго. Солнце едва, успело сменить луну. Но ветер уже запел весёлую песню, и молодая трава зазвенела капельками росы.

— Привет тебе, утро!

Арзак перевернулся с войлока на траву и покатился, смеясь и ловя губами прозрачные вёрткие капли.

— Чтоб тебя! — притворно рассердилась Миррина.

Она сидела у горна. Мех фыркал в её руках, раздувая притихший огонь. Угли наливались багряно-красным цветом.

— Скоро Старик вернётся, и кое-кому хорошо бы начать работать, а не валяться подобно Лохмату, ошалевшему от весны.

— Готов! — Арзак вскочил на ноги.

Его не нужно было подгонять. Миррина это знала. Сузнечное дело Арзак любил, как скачку на быстром коне, как волю, как степь. К горну Старик приучил его с малых лет.

В груде вещей, принесённых соседями для починки, Арзак выбрал котёл с прохудившимся дном, взял пластинку из меди, примерил и пошёл стучать молотком. Медные клёпки одна за другой ложились на край, прижимая заплату к котлу. Работа простая, требующая ловкости, не мастерства, и лучше разделаться с ней поскорее, тогда останется время для отливки пантеры. Одатис может вернуться из царского стана хоть завтра. Арзаку очень хотелось сделать пантеру к приезду сестры.

Последняя клёпка встала на место. Арзак вбил её в медь и поднял котёл днищем к солнцу. Ни один самый тоненький луч не светил из-под края заплаты, значит, удержится и вода.

— Сделал, — сказал сам себе Арзак. Этим словом Старик отмечал удавшуюся работу.

— Не сделал, — раздалось за спиной.

Арзак вскочил, не выпуская котла из рук.

— Не сделал. — Старик ткнул пальцем в стенку у горловины и направился к горну.

Сейчас будет вынут горшок с вмазанной крышкой и через малое время разбит. Так всегда происходит на утро после ночи полной луны. Но Арзак не хотел смотреть в сторону горна. Ему было стыдно. Какой он воин, если, думая о пантере, он перестал слышать степь и не расслышал шагов Старика? Какой он кузнец, если не разглядел следы отвалившихся ручек и Старик ему указал на вмятину. Нет, никогда ему не узнать заветные тайны металла.

— Арзак, смотри! — крикнула Миррина.

Арзак не обернулся. Он взял толстый прут и пошёл к своей наковальне. Рабочее место у него было собственное.

— Всё равно услышишь, — рассмеялась Миррина, — а слышать и знать, что означает звук, почти то же, что видеть.

Миррина была права.

Вот раздался тяжёлый глухой удар, и Арзак словно увидел, как Старик опустил молоток на крышку; треск — развалился горшок из непрочной глины; звон с перестуком — освобождённые наконечники рассыпались по каменной наковальне. Со вчерашнего дня они томились в горшке вместе с обрезками козьей шкуры и костями. Жар закалил их, кости придали крепость. Стоит насадить такой наконечник на древко и пустить в разящий полёт, он пробьёт любую твёрдую цель, даже плиту из меди, если встретит на пути.

Тайну негнущихся наконечников, пробивавших толстую медь после закалки в горшке, — эту тайну Арзак давно знал. Неужели ему никогда не откроется тайна нетупеющих акинаков?

До высокого солнца Старик и Арзак работали. Старик сдирал с наконечников заусеницы и наплывы. Арзак прилаживал к горловине котла затейливо скрученные ручки.

— Хоть в царский шатёр, — сказала Миррина. Она принесла молоко и кашу и с горшками в обеих руках остановилась возле Арзака, рассматривавшего свою работу. Кручёные ручки вились на котле словно две змейки. Старик покосился и хмуро отвёл глаза.

— Нет, Миррина, не сделал, — грустно сказал Арзак и, переложив на слова значение брошенного Стариком взгляда, добавил: — Может быть, ручки и хорошие, только украсить нарядными ручками старый оббитый котёл всё равно, что поставить на куртку из потёртой овчины красную шерстяную заплату.

— Понять ошибку — значит встать на путь мастерства, — сказала Миррина. Она всегда ободряла Арзака. От Старика редко слово услышишь. Поэтому Арзак очень обрадовался, когда, кончив есть и отерев руки и бороду чистой тряпицей, Старик произнёс:

— В горне медь, добавь для прочности олово.

Арзак умел понимать молчание Старика. Ему ли не понять сказанное? Старик разрешил приступить к отливке пантеры!

В два прыжка Арзак очутился у горна, но вдруг обернулся, замер, увидел, что Старик тоже прислушивается. Сомнений не оставалось.

— Савлий едет! — закричал Арзак и, забыв о пантере, помчался в стойбище.

Глава III

Девочка в белой кибитке

Едет! Едет! Царь! Савлий!

Старые, молодые, женщины с младенцами на руках, ребятишки — все высыпали встречать повозку. Савлия ждали. Едва ветер разнёс по степи весть о его приближении, кибитки были составлены в круг и в котлах на высоких ножках закипела густая баранья похлёбка, приправленная острыми травами и чесноком. Фигурки горных козлов у горловин оберегали похлёбку от сглаза.

— Оу! Оу! Царь! Царь!

Повозка вползла в кочевье и втащила, словно огромного змея на привязи, вереницу орущих людей.

— Савлий! Царь! Оу-о!

Умер царь — вождь вождей, предводитель всех предводителей. В знак горя скифы слёз не лили, в знак горя они проливали кровь. Арзак наносил себе раны вместе со всеми.

Вдруг на грудь к нему прыгнул белый с рыжими пятнами лохматый пёс. «Лохмат!» — Арзак подхватил скулившую собаку и завертел головой, выглядывая Одатис. Одатис и Лохмат были два неразлучника, где Одатис, там и её кути. Лохмат любого коня догонит, если на нём поскачет малышка. Недаром он в царский стан убежал, когда приезжала Гунда с дружинниками.

— Где Одатис? — спросил Арзак у Лохмата.

Лохмат вырвался и бросился к белой кибитке с откинутым войлочным пологом. В открытом проёме сидела женщина в прекрасном уборе из золота. Это была Гунда, одна из жён Савлия. Арзак тотчас её узнал. Бедная, значит она…

Он не успел довести свою мысль до конца. В глазах потемнело. Столкнулись и рассыпались искрами золотые круги.

Из-за туго обтянутого, в блёстках, плеча царской жены на него смотрела плачущая Одатис.

— Одатис!

— Брат!

Не повернув головы, Гунда двинула локтем, и Одатис исчезла, должно быть, упала.

— Брат, — донеслось из кибитки.

Арзак очутился рядом. Его руки сами собой схватили за повод ближнюю лошадь, и в тот же момент сильный удар кулаком отбросил его на землю.

— Эй, мальчонка, чего к лошадям суёшься, жизнь что ли недорога? — крикнул дружинник.

Арзак поднялся, потирая ушибленное о камень бедро. Он готов был кинуться в бой с двумя и даже тремя врагами. Но на кого бросаться сейчас, когда врагом оказался обычай? На стародавний обычай с кинжалом не бросишься.

Не ответив дружиннику, стараясь не слышать плача в кибитке, Арзак повернулся и побежал. Ногу рвануло болью, словно бедро пропорол наконечник стрелы с шипом. Но быстрее, чем на охоте, быстрее, чем за конём, с арканом в руках, Арзак бежал к Старику.

— Одатис увозят! — закричал он издалека.

Старик не покинул ради приезда царя своей наковальни; он работал и расслышать Арзака не мог.

— Одатис в кибитке царской жены! — крикнул Арзак, подбегая. — Скажи, что делать? Она не служанка, её нельзя увозить!

Старик перестал стучать и медленно поднял голову. Он долго смотрел в сторону стойбища, как будто мог разглядеть кибитку с Одатис, потом перевёл глаза на Арзака, и Арзаку сделалось жутко, как на краю пропасти. В глазах Старика он увидел бездонную пустоту.

— Гнур, — сказала Миррина. Она всегда называла Старика по имени. Она была рядом и всё поняла. Десять лет недаром прошло среди скифов. Миррина знала, что вместе с умершим царём р могилу уходят жена, и служанка, и конюхи с лошадьми. — Гнур, — по’вторила Миррина громко, словно обращалась к кому-то, кто находился далеко. — Люди тебя боятся, считают злым. Может быть, только мне открылись твои великодушие и доброта. Ты подобрал двух детей, умиравших в канаве. Ты бросил толпе связку медных браслетов и вынес меня из лужи крови, где я валялась изувеченная, и каждый мог меня бить и пинать ногами. Тогда ты восстал против обычая, осуждавшего на смерть бежавшую пленницу. Восстань и теперь.

Гнур, ты мастер, твоё сердце способно откликаться не только на звон металл, но и на стон. Слышишь, как плачет Одатис — девочка, посланная тебе богами? Иди и спаси её. Если ты не пойдёшь, твоё сердце станет как камень. Орудия смерти ты сможешь ковать, но коня, и оленя, и гибкого барса — всё, в чём солнце, и жизнь, и степь — ты не сделаешь никогда.

Голос Миррины дрожал и звенел, как тонкая медь на ветру.

Старик поднялся.

— Оу! Оу! Царь! Царь!

В кочевье Савлий пробыл недолго. Предводитель едва успел поднести к его навощённым губам золотой черпачок с дымящейся вкусной похлёбкой, и повозка тронулась в путь. Хвост ползущего следом змея ещё удлинился: все мужчины кочевья присоединились к нему, большинство верхом, некоторые в кибитках.

— Савлий! Савлий! Царь! Оу-о!

Чёрные, как ночь без луны, тонконогие кони храпели, пугаясь воплей и звона. Конюхи не выпускали уздечек из рук. Дрожавших коней приходилось почти тащить.

— Дозволь говорить, Иданфирс, сын Савлия, внук и правнук царей, — медленно произнёс Старик, поравнявшись с коренастым широкоплечим всадником, чей серый, мышиного цвета конь вышагивал справа от вороной четвёрки.

Сын Савлия, Иданфирс, наследник бескрайних владений и несчитанных табунов, кольнул акинаком левую руку и, стряхнув каплю крови, скосил глаза. Он увидел гордое удлинённое лицо с насупленными бровями.

От крыльев тонкого с горбинкой носа шли резко очерченные глубокие складки и скрывались в негустой бороде, длинными белыми прядями спускавшейся на грудь.

— Говори, седобородый, если дело твоё столь важное, что ты врываешься с ним в мой плач по отцу.

— Там, в кибитке, с царской женой едет девчонка. Верни её мне. Я заплачу выкуп. — Слова падали, словно тяжёлые камни в колодец. Старику нелегко было просить.

Иданфирс усмехнулся.

— Ты предлагаешь золото, седобородый? Боюсь, оно затеряется в моём дорожном мешке.

— Я расскажу, как делать нетупеющий акинак.

Так вот кто шёл рядом с серым конём — знаменитый Старик! Первый на степи мастер.

Из-за кинжалов его работы дрались царские сыновья, из-за колец и браслетов ссорились царские жёны. Этот упрямый кузнец не соглашался раскрыть свою тайну ни за богатства, ни под угрозой смерти. Теперь он сам предлагал её в обмен на девчонку, цена которой три медных колечка.

Иданфирс слегка откинулся назад и поймал цепким взглядом высокую фигуру с поднятыми плечами и втянутой головой. Поодаль он приметил рабыню-гречанку и тонкого белобрысого мальчонку, должно быть внука гордого кузнеца.

— Храни свою тайну, Старик, — Иданфирс принял прежнее положение. — Над мёртвыми у меня нет власти. Служанка супруги Савлия пойдёт вместе со всеми, как должно.

— Она не служанка! — закричала рабыня.

Иданфирс услышал несколько быстрых слов, сказанных ею мальчонке, тот что-то ответил, и все трое, вместе со Стариком, остались позади.

— Она не служанка! — Миррина бросилась к Гунде, сидевшей в проёме кибитки. — Царица, смилуйся, вспомни, Одатис тебе не прислуживала. Ты забрала её в царский стан, чтобы послушать песни, которые она пела на незнакомом тебе языке. Этим песням я её научила, да не в добрый, знать, час. Я кормила её молоком козы и пела, чтобы она не плакала. Слышишь, она зовёт меня.

— Мата, мата! — неслось из кибитки.

Лохмат заливался лаем у самых колёс.

— Смилуйся, царица, отпусти дитя. Она знает всего три песни. Я же спою тебе тридцать раз по три. Возьми меня вместо неё. Возьми меня, ты увидишь, я хорошая песельница.

Голос, звеневший, как тонкая медь на ветру, плач девчонки в кибитке, лай пса у колёс — всё это развеселило Гунду. В чёрных глазах метнулось недоброе пламя, по губам змеёй пробежала улыбка, губы раздвинулись и крепкий плевок полетел прямо в Миррину.

— Вот тебе мой ответ! — расхохоталась Гунда. На полных щеках закачались и зазвенели цепочки подвесок.

Медлить Арзак не стал. Время теряешь — бой проигрываешь. Вернувшись, Миррина застала его с торитом — футляром для лука и стрел и дорожной сумкой в руках.

— Далеко ли собрался? — спросила она потухшим голосом. Выплавили из голоса звонкую медь.

— Пойду за Савлием. В тёмную ночь проберусь к кибитке.

— Тебя заколют, прежде чем ты сделаешь первый шаг.

— Тогда умру, только без боя не сдамся.

— Слушай, — Миррина положила руку ему на плечо. — Я рассказала тебе немало своих историй, пришло время поведать ещё одну. Десять лет прошло с того дня, когда врачеватель Ликамб решил перебраться в Ольвию и построить лечебницу у целебных ключей. Он уехал, а я отправилась позже вместе с домашним скарбом и слугами. Корабль, на котором мы плыли, назывался «Надежда». О, лучше было бы мне умереть, чем подняться на палубу злополучного корабля! — Миррина поправила чёрную прядь, прикрывавшую шрам через щёку.

Арзак сделал попытку высвободить плечо. Он всё время смотрел туда, где паслись Белоножка и Белоног, похожие друг на друга, как отражение в чистой воде. Белоножка была верховой лошадью Старика. Её сын, Белоног, принадлежал Арзаку.

— Не торопись, слушай. — Рука Миррины сделалась тяжелей. — Была буря, корабль разбился, но крушение случилось у самого берега и всем удалось спастись. Мы радовались, благодарили богов. И тут нас настигло бедствие страшнее морской пучины. На нас напали царские скифы, старых убили, молодых увели в плен. Я была молода, ночью я перегрызла проклятые путы и убежала. Меня догнали, избили. Второй раз я убежала через год, когда, пройдя по летним и зимним пастбищам, кочевье снова вернулось на юг. Этот побег чуть не стоил мне жизни.

— Если Одатис погибнет, Старик отпустит тебя на волю, — сказал нетерпеливо Арзак.

— На родину я не вернусь, — Миррина снова поправила чёрную прядь. — Слушай внимательно. Я дважды бежала и оба раза ранней весной. Отсюда, с весенних пастбищ ближе всего. За пять дней ты доберёшься до Ольвии, куда не добралась я. Ты разыщешь Ликамба и скажешь: «Мудрый и добрый врачеватель, я приехал к тебе за снотворным настоем цвета белужьей икры. Я знаю, что, выпив этот настой, человек цепенеет и делается словно мёртвый. Другого способа спасти сестру у меня нет».

Арзак с удивлением посмотрел на Миррину и вдруг понял. Если Одатис станет как мёртвая, её выбросят из кибитки. Умершая раньше срока служанка никому не нужна.

— Врачеватель знает такое зелье? Он даст?

— Ты всё объяснишь ему, тогда он даст. Только помни, ты не должен упоминать моё имя. Если тебя будут спрашивать, откуда ты узнал о Ликамбе, отвечай: «Имя мудрого известно и в диких степях», если спросят, откуда узнал о настое, скажи: «Торговцы из Ольвии рассказали о чудодейственном средстве».

— Пять дней туда, пять обратно, царь Савлий движется медленно, заезжает во все кочевья. Я нагоню его раньше, чем исчезнет нынешняя луна.

— Поклянись, что не упомянешь моего имени.



Поделиться книгой:

На главную
Назад