Ведьмин костёр: обожжённые любовью

– Но?

– Ведьмовская сила его тоже изменит.

– Как?

– Кто знает? Пока не вырастет, не поймем.

– Но были же случаи? – я схватила Мирелу за подол, не позволяя отойти от себя. – Скажите, что произошло с теми детьми?

– Кто обретал способность понимать звериный язык, кто сам умел превращаться в зверя, а иные были награждены колдовской силой.

– Но это же хорошо? Не во вред людям? – я жила надеждой, что дитя от Игоря станет его продолжением – добрым и красивым.

Старуха вздохнула.

– Зачем девочке печалиться о плохом? – не дал сказать ей дядька Петр. Поднялся сам и поднял меня. – Каким мамка воспитает, таким дитя и будет.

Я долго не могла уснуть. Ворочалась. Дядька Петр даже прикрикнул на меня.

– Чего тебе не спится?

Я прислушалась к лежащему между нами Егорке, но различила лишь ровное дыхание. Ему хоть в уши кричи, не шелохнется. Так набегается за день, что спит мертвым сном. А вот у дядьки Петра сон чуток.

– Я все дни после смерти родных сама словно мертвая была, – прошептала я в темноту. Знала, Петр услышит. – Но больше всего меня тревожило, что я поверила Игорю. Себя ему отдала, а он… Теперь же я твердо знаю, что мой жених не виноват. Сам от рук брата пострадал. Мне больно принять, что он погиб, но в то же время радостно, что я в нем не ошиблась. А ребеночка этого я хочу. Пусть хоть волчонком родиться, буду любить. В нем же половинка от моего Игоря.

– Да, – только и сказал Петр.

– Одного не пойму, – я повернулась на бок и положила ладони под щеку, – как у Горана рука поднялась на родных. Ладно князь Ратибор был ему чужим, но убить брата и мать…

– Много зверей в человеческом обличии по земле ходит. Сразу и не угадаешь, – Петр тяжко вздохнул.

– Но зачем? Разве ему плохо жилось? Я видела его. Сытый и довольный.

– Зависть. Игорь хоть и младший брат, после отца сделался бы хозяином крепости. А как иначе? Княжеский наследник. А Горан никакого титула не имел. Простолюдин. И мать его из простых. Пришлось бы со временем в подчинение попасть или крепость покинуть и собственными хлебами перебиваться. А уходить не хотелось. Тут еще свадьба близко, а значит, не пройдет и года, родится еще один законный наследник, который приберет к рукам не только крепость Ратиборов, но и славный город Беримиров. Ты же старшая в роду, а значит, тоже наследница.

– Но матушка была на сносях, мог родиться сын, – возразила я.

– Вот Горан разом все и порушил. И на левом берегу реки он один командир, и на правом – главный. И время–то как хорошо подобрал. Ваши пустили его в дом без опаски – как же, брат жениха! А до того он смекнул, что Ратиборовская дружина к новому хозяину еще не привыкла. Может, обижена была им? Урезал довольствие или ввел новые порядки. Кто теперь знает? Посулил Горан денег и добра, вот и примкнули к нему.

– Поэтому в моем видении крепость была цела, а вот деревня под ней – нет. Но зачем ее жечь?

– Для острастки. Там только факел кинь, все огнем займется. Дома липли друг к другу.

– Как мне дальше жить, дядька Петр? Я с дитя только обузой всем буду.

– Назову тебя своей дочерью. А малого – внучком. Или внучкой. Моего душевного тепла на всех хватит. Будем странствовать. А как придет зима, встанем на постой. Новые пляски–частушки придумаем. Ты к весне как раз родишь, и мы снова в путь тронемся. Заживем!

– А как же месть? Неужели спустим Горану с рук его преступление?

– Пока дитя не подрастет, о мести придется забыть. Сейчас для тебя главное – себя и душу в добром здравии сохранить.

– Но пока пузо на нос не лезет, я могу выходить к людям с Зорькой, чтобы заработать монеточку? Знаю же, что пеленки потребуются, – у меня шла голова кругом.

Поплакать бы, пожалеть себя, но слезы куда–то делись. И печаль камнем лежала на сердце. Вчера еще была невестой, а сегодня круглая сирота и невенчанная вдова. А к весне на руках появится орущий комочек. Не знала я, что жизнь умеет делать такие страшные повороты.

Со всеми этими переживаниями, совсем забыла, что я больше не я, а Ягори, рожденная в таборе рома. Посмотреть бы на себя новую в зеркало, но не хотелось дядьку Петра тревожить, спрашивать, не осталось ли от его дочери зеркала. И так полночи маялся, утешая меня разговорами.

Глава 6

Утром все же решилась попросить, и получила небольшое зеркальце на узорной ручке. Мне давно, еще в начале пути, был выданы Петром гребень и несколько простых лент для кос. Гребешок оказался парой этому зеркальцу. Сразу было заметно: одним мастером сделаны. Нитку жемчуга, что перевивала мою косу, пришлось спрятать. Я хотела продать дорогое украшение, но дядька Петр не позволил. Сказал, пусть на память о хороших временах останется.

«Повезло мне на добрых людей», – подумала я тогда, переплетая косу.

Я не сразу заглянула в зеркальце. Сначала перемыла плошки после завтрака, пытаясь не смотреть на свое кривое отражение в ручье, потом скатала и убрала постель. Дождалась, когда Петр и Егорка, все утро беспрестанно пялившийся на меня, уйдут в поле, чтобы привести лошадей. Пора было трогаться в путь.

Прежде чем разглядеть себя, я уняла бешенный стук сердца. И без зеркала было понятно, что изменилась: волосы от рождения были медного оттенка, а теперь сделались чуть ли не красными. Еще виться круто начали, словно я на самом деле родом из рома. Одно хорошо, голос стал более глубоким. Пропали писклявые ноты, словно я сделалась старше. Я даже попробовала петь и удивилась, как ладно получилось. Но вот остальное…

– Чего киснешь? Не понравилась самой себе? – спросил Петр, приведя наших лошадок. Заметил, как я закусила губу, вертя головой туда–сюда. – Красивая же, как и обещали.

– Красивая, – буркнула я, пряча зеркало. – Но совсем чужая.

– Ничего, привыкнешь. Даже Егорка признался, что так ты гораздо милее смотришься.

– Не узнаю я себя, отчего жутко становится, – я горестно вздохнула. – Нос вроде такой же, да не такой – более курносый, что ли. Губы сделались тоньше, а рот меньше.

– Зато глаза на пол–лица, – Петр улыбался.

– Но не карие, к каким я привыкла, а зеленые. Как вода в застоявшемся пруду. Брови широкие и темные, как у персиянки. И сиськи… – я отвела глаза, борясь с собой, чтобы не сказать «как вымя у коровы». – Откуда такие сиськи? Одежда трещит.

Дядька Петр рассмеялся.

– Зато теперь не надо прятаться. Дыши свободно, гуляй, где хочешь. Ни один, кто знал прежде, не опознает.

– Дядька Петр, скажи, почему за свободу надо платить такую высокую цену?

– Потому что она бесценна, – он вытащил из–за пояса кнут и передал его красному, точно рак, Егорке. Наверняка малец подслушивал нашу беседу.

К тому времени он уже запряг лошадей. Я забралась на облучок и пристроилась рядом с мальчишкой. Дядька Петр пошел к голове обоза. Теперь ему не надо все время находиться рядом со мной, боясь, что меня опознают.

– Ягори, подожди! – крикнул кто–то, как только мы только тронулись.

Егорка осадил лошадей и пихнул меня локтем.

– Тебя зовут, оглохла, что ли? – буркнул он. – Или забыла, что тебя Ягори звать?

Я цыкнула на мальчишку и оглянулась. Бежала Зорька.

– На, бабушка передала. Всю ночь юбку переделывала, – она сунула мне свернутую в узел красную ткань. – Сказала, чтобы сразу переоделась. Нельзя тебе в своем платье разгуливать. Вдруг заприметили его на княжне? Ткань дорогая, пуговки из кости сделаны. Кружево на верхней рубашке по цене коровы. Вот и прицепятся с расспросами, где взяла? Так как теперь ты рома, то сразу скажут, что украла. Еще плетей отхватишь.

Я вздохнула и полезла в кибитку, а Зорька заняла мое место рядом с Егоркой. Повозка тронулась, и я торопливо принялась переодеваться во все новое.

Всю дорогу до города Ахмыла, Зорька учила меня песням и движениям танца, из–за чего наша кибитка сотрясалась, точно лихорадочная. Хорошая память и природная способность легко выделывать коленца вселили в меня уверенность, что через несколько уроков не стыдно будет выдавать себя за дочь дорог.

– Бабушка тебя гадать научит, и будешь настоящей рома.

Мы обе радовались тому, что стали подругами. Егорка косился на нас и скрипел зубами. Я отняла у него часть внимания Зорьки.

С главных ворот нам в Ахмыл въехать не позволили. Был ярмарочный день и без нашего обоза повозок хватало. Пришлось объезжать город стороной, чтобы попасть в другие ворота, где до площади и идти дольше и улицы погрязнее. Но и там нас не пустили. Сколько не убеждал дядька Петр, что кукольники да ряженые приехали народ веселить, отказали. Пришлось нам искать место, где пристроить обоз.

Когда двигались вдоль городской стены, проехали мимо храма на холме, и мне тут же вспомнились охваченные огнем лики богов и слезы богини Мокоши, сочащиеся из потрескавшегося дерева. Сердце сжалось от боли, и меня неумолимо потянуло подняться к богам в обитель.

С нетерпением я ждала, когда мы устроимся на одном из постоялых дворов, чтобы кинуться бегом в храм и поклониться Великой Ткачихе. Сейчас я особенно сильно нуждалась в защите богини земли, вод и плодородия. Я не знала, примет ли она меня после колдовских чар, но то, что я осталась прежней в душе, не несла в себе злобу на весь мир, а в моем чреве таилось любимое дитя, должно было растопить ее мудрое сердце.

Когда всех скоморохов с их куклами, дудками и балалайками усадили в большой цветастый шарабан и увезли в город, собрались и мы с Зоркой. Потопали пешком в компании еще нескольких женщина рома.

Подойдя ближе к городской стене, я шепнула Зорьке, чтобы дальше ступали без меня, а сама побежала к холму. Поднявшись по крутым ступеням, с опаской вошла в храм, где стенами был частокол, а крышей открытое небо.

Меня встретили потемневшие от времени и непогоды каменные идолы. Они смотрели на мир грубо вытесанными глазницами. Их лики снизу подсвечивал огонь, разведенный в чаше железного треножника, отчего казалось, что боги хмурятся.

– Великая Ткачиха, Мать–сыра земля, – шепотом произнесла я, встав перед богиней Мокошь, – ты, как и я, носила под сердцем дитя, поэтому понимаешь, как страстно я желаю родить его сильным и здоровым. Прими под свое покровительство сироту и помоги в трудный час.

Я положила к ее ногам нитку жемчуга. Ничего более ценного у меня не было, но я решилась принести этот дар, чтобы Мокошь выделила меня в веренице поклоняющихся ей людей.

Я подняла глаза на высокого идола. Одна рука богини лежала на животе, другая прижималась к сердцу. Пляшущее в чаше пламя бросало блики на лицо Ткачихи судеб. И казалось, что она то улыбается, а то вдруг кривит лицо, словно от сильной боли.

Я знала о ее боли. Жена главного и самого грозного бога, она изменила ему с богом Велесом, и разгневанный Перун убил всех ее детей. Великая Ткачиха познала и материнство, и горе утраты, и отчаянную любовь к мужчине, из–за которой потеряла все.

– Как ты вынесла свою боль? Как оправилась? – спросила я, хотя понимала, что не получу ответа.

Что–то громко покатилось по полу и, стукнувшись, остановилось у моих ног. Я опустила глаза и увидела оберег, в круге которого пылало солнце, а в центре светились красные руны – четыре маленьких ромба. Я знала, что они означают. Совесть, дух, душа и тело. Маменька заставляла нас с сестрой вышивать эти важные символы Мокоши.

Данный богиней знак обещал помощь и защиту. Поблагодарив Великую Ткачиху и зажав в кулаке оберег, я покинула храм.

Зорька и женщины никуда не ушли, дождались меня. Видать, дядька Петр велел за мной присматривать. Никто не ворчал, с пониманием отнесся к моему желанию поговорить с богами.

По сравнению с величавым Ахмылом мой родной город казался маленькой деревней – столько здесь было домов и народа. Празднично одетые люди шли к центру поодиночке и целыми семьями. Ближе к ярмарочной площади женщины рома ловко растворились в толпе. Каждый занялся своим делом.

– Ты сегодня только присматривайся, – взяв меня за руку, поучала Зорька. – Если заметишь опасность, дашь мне знак. В случае беды, сама не вмешивайся, уходи сразу на постоялый двор. Я выкручусь.

– Ты танцевать собираешься или… – я нахмурилась.

– Или, – подмигнув мне, ответила Зора. – Город большой, богатых людей много, есть чем поживиться. Если крик поднимут, затеряться на кривых улочках просто. Плясками, подруга, много не заработаешь.

Я с трудом сглотнула. Не так я представляла помощь дядьке Петру.

Я едва поспевала за шмыгающей в толпе Зорькой. Люди торговались, били по рукам, лакомились сладостями, смотрели на представление скоморохов и кукольников, веселились и смеялись над шутками и похабными частушками. А я ужом скользила за подругой, только и успевая ахать, когда та показывала мне очередной срезанный кошель, который тут же прятала под широкой юбкой.

– Пора уходить, – после очередного забега по площади шепнула мне Зорька, а я выдохнула с облегчением. Мой первый рабочий день на новом поприще подошел к концу.

Она пошла первой, я за ней. Обе понимали, пока не выберемся за городскую стену, успокаиваться рано. Мало ли, вдруг кто–то наблюдал за нами и понял, что не просто так околачивались в людном месте?

На улице ниже площади кто–то из прохожих нечаянно толкнул меня, и я вылетела на обочину, где едва не попала под копыта лошади. Всадник оказался более внимательным, а потому успел схватить меня за руку. Его прикосновение неожиданно обожгло. Я даже взвизгнула от боли.

– Что такое? – недоуменно спросил он, отпуская мою руку.

Я потерла ноющее место, и в этот самый миг в голове мелькнуло видение: бросающаяся в атаку черная змейка. Я даже отшатнулась, настолько правдоподобно она выглядела. Распахнутый рот, выворачивающиеся для укуса два острых зуба. Но нападала она не на меня, а на того самого мужчину, что застыл, ожидая ответа.

– В вашей кровати змея, – выпалила я, поднимая на всадника глаза. Немолодой, но красивый, волосы темные, по вискам побиты сединой. Одежда дорогая, лошадь из породистых. Сразу видно, из высокого сословия.

– Знаю, – он улыбнулся мне. – Ее и сестра моя так называет.

– Нет, вы не понимаете. Змея вас укусит, – я нервничала, не понимая, откуда знаю, что кровать та широкая да под пологом. На полу ковер из Персии. А под шелковым покрывалом прячется в складках змея. Тоненькая, всего–то с палец, но смертельно опасная.

– Каждый день жалит, – со смешком ответил мне чернявый. Ему нравилось смущать своими ответами девчонку рома. – Для того и держу.

– Почему вы не боитесь смерти? Вы колдун? – я знала, только колдуны могут справиться с ядами.

– Нет, – он помотал головой. В его глазах светился интерес. – Я не колдун и смерти, как всякий смертный, боюсь.

– Тогда не ложитесь в свою кровать. Змея, кем бы она ни была, обязательно вас ужалит. Если не послушаетесь, не проснетесь.

Мужчина наклонился и посмотрел мне в глаза. Не знаю, что он там увидел, но улыбка с его лица слезла.

Глава 7

Я сделала шаг назад. Слишком внимательными стали глаза всадника. Я увидела в них невероятную силу и власть. Озноб пошел по коже – такой растопчет и не оглянется.

– Погоди, – он протянул руку, чтобы схватить. Понял, что я собираюсь бежать. – Так ты сейчас говоришь о настоящей змее?

– О черной маленькой змейке, – я отступила на безопасно расстояние, чтобы не дотянулся. – Она вас будет ждать под шелковым покрывалом, на углу которого вышиты серебром обережные руны.

– Откуда ты все это знаешь? – всадник распрямился.

– Ведаю.

– Скажи тогда, кто мне желает зла? – его голос сделался вкрадчивым. – Не бойся, не трону.

Я подошла ближе и взяла его за руку. Та была горячей, но уже не обжигающей. Расправила его ладонь и повела по ней пальцами. И неожиданно ясно увидела двух женщин, стоящих друг против друга. Глаза одной полыхали ненавистью, на лице другой змеилась улыбка. Вокруг каменные палаты, богатство и достаток.

Я моргнула, но видение чужого дома не ушло. Мало того, я услышала, как заговорила старшая женщина – черноволосая, с крупными чертами лица, тяжелая телом и поступью.

– Сгинь, нечисть! – приказала она, повелительно махнув рукой. – Не стой на моем пути.

Вторая, молодая, с длинными распущенным волосами, похожая на персиянку и одетая на восточный манер в открытые летящие одежды, нарочито медленно обвела языком пухлые губы, прежде чем уязвить старшую.

– Нет больше твоей власти над Ярославом. Знай, завтра же он прикажет тебе вон из палат ступать. Я уж постараюсь.

Чернявая, оскалив зубы, влепила младшей пощечину. Такую крепкую, что «персиянка» отлетела в угол. Поднявшись злой кошкой, она кинулась на старшую и вцепилась той в волосы. Ее напора хватило, чтобы опрокинуть толстуху. Обе покатились по полу.