Помоги проекту - поделись книгой:
Опись АА105062, текст 3
— Красиво…
Открывающийся вид и в самом деле был удивителен и фантастичен. По правую руку высилась далекая и одинокая гора, чьи склоны припудрил белый цвет снега и ледников. А перед странниками раскинулось широкое и неглубокое озеро с каменистым дном. Крупная галька неправильной формы имела яркие и разные цвета — карминово-красный, золотисто-березовый, земляничный, сангиновый, бирюзовый всевозможных оттенков и другие. Однотонные, двухцветные, полосатые — и притом на берегу не имелось ничего подобного. Будто некая волшебная сила создала котлован и заполнила его галечной подушкой, не проронив ни единого камешка на сторону.
— Очень красиво, — со всей искренность повторила Елена и опустила руку в прозрачную воду, похожую на жидкий хрусталь голубоватого оттенка.
Оказалось, это была ошибка. Пальцы обожгло так, что женщина торопливо отдернула кисть. Создавалось впечатление, что вода имеет температуру жидкого азота, но почему-то сохраняет жидкое состояние.
— Черт возьми! — от всей души высказалась Елена, встряхивая онемевшей кистью.
— Чудо света, — прокомментировала Гамилла. — Я слышала о таких местах. Про них говорят… разное. В основном, что это кусочки прежнего мира. Мира волшебства, когда люди умели больше нынешнего. Они переделывали землю и воду по своему желанию.
Пока женщины говорили, подошел Гаваль, тащивший на плече Г-образную конструкцию из древка с перекладиной на вершине.
— Но почему эту красоту не растащили на всякие постройки? — удивилась Елена. — Бесплатный камень.
— Говорят разное, — повторила Гамилла.
Елена обдумала эти слова и обратила внимание на полное отсутствие в пределах видимости каких-либо построек. Это было неправильно — где вода, там всегда живут люди. Или хотя бы работают. Видать и в самом деле что-то не в порядке с этой неземной красотой.
— Дурное место, — негромко и решительно вымолвил Бьярн. — Не нужно тут нам быть.
— А рыба здесь есть? — задался практическим вопросом Гаваль, которому не терпелось опробовать удочку. Он положил ношу и озирал водную гладь с видом хозяина-добытчика.
— Ищи, что поймаешь, все твое, — арбалетчица широким жестом обвела чудо света, и менестрель обиделся. Но в меру, памятуя, что целиком зависит от спутников, и насмешница не раз помогала ему. Кроме того, прозрачная вода казалась совершенно безжизненной.
Елена потерла медленно отогревающиеся пальцы и восхитилась чистотой воды. Озеро было широким, и гора отражалась целиком, без малейшего изъяна. Казалось, что перед странниками не подлинный мир, а искуснейшая иллюзия, обработанная на компьютере. Вновь Елена подумала, что таких красок на Земле не увидеть — даже самые обыденные вещи казались странными и удивительными на рассвете и закате, в объединенном свете луны и солнца.
И тут Елене подумалось, что гигантская луна вызывает огромные по сравнению с земными приливы и отливы. Но физика есть физика, на другие жидкости ночной колосс должен влиять соответственно. Соки растений, кровь… Логично предположить, что пришелец из другого мира обязан чувствовать это влияние, поскольку не приспособлен к нему. Но женщина с Земли ничего подобного не ощущала. Странно…
Здесь, наверное, было над чем поломать голову, но Елена решила, что этим она займется как-нибудь в иной раз. Сейчас требовалось определиться, куда следовать дальше. Дорога, по которой они пришли, раздваивалась, огибая чудесное озеро. То есть опять нужно было решать — налево или направо.
Гаваль щурился, пытаясь высмотреть в хрустальной глади какие-нибудь признаки рыбы, но тщетно. Здесь даже водорослей не было, потому галька удивляла чистыми цветами без всяких помех.
— Кажется, тут я ничего не поймаю, — решил, в конце концов, незадачливый рыбак.
Кадфаль, вспомнив увиденное и услышанное в долгих странствиях, предположил, что это «бисерное» озеро, то есть водоем, образованный на реке или притоке, соответственно у него должен быть вход и выход. В какую сторону ни поверни, все равно будет какая-то водная преграда и мост. А где мост, там всегда кто-нибудь сидит на взимании платы. Можно, конечно, двинуться параллельно реке в поисках брода…
Елена хотела было подбросить монетку, затем решила, что не стоит отдавать судьбу в руки случайности, по крайней мере, теперь. Коль сошлись на том, что следует идти «по левую руку» и пока что удается более-менее — следует продолжать.
Так и сделали, не то, чтобы с энтузиазмом, скорее понимая, что здесь лишь Бог располагает.
Они прошли, наверное, часа два, изрядно притомившись. По пути встретилось несколько одиноких путников и две группы побольше. Одиночки, завидев отряд в неполный десяток людей, к тому же неплохо вооруженных, торопливо уходили с дороги, укрываясь подальше в холмах или на равнине. Первая компания была крестьянской, судя по всему, люди возвращались с торга, имея две телеги с тщательно прикрытым грузом. Кадфаль присмотрелся, живо пошевелил носом и вынес приговор: «зерно». Серьезного оружия у пейзан не имелось, зато хватало посохов и топоров. Елене очень кстати вспомнились сентенции учившего ее Раньяна о том, что шест в любых ипостасях есть господин всего оружия. Если умеешь им пользоваться.
Две группы разошлись, настороженно косясь друг на друга, и Елена готова была поклясться, что под рогожей на телеге скрывался, по меньшей мере, один взведенный самострел.
Вторые были откровенными беженцами, ничем не отличающимися от многих и многих, что встречались Армии прежде. Судя по всему, большая семья из трех поколений, которая целиком снялась с одного места и отправилась наугад, в поисках лучшей доли. Двухколесную повозку «одноколку» тащили впрягшиеся мужики, а женщины нагрузились прочим скарбом. Дети катили в тачке старуху, очевидно матриарха семьи. Когда Елена посмотрела на их грязные, покрытые пылью лица, уже отмеченные голодом, выражающие лишь безмерное отчаяние, когда увидела рожицы детей, похожих на старичков с воспаленными веками, атритными пальцами — рука сама собой потянулась к мешочку с сухарями.
— Нет.
Ладонь бретера в штопаной перчатке легла поверх ее пальцев, крепко сжала.
— Но… пусти! — Елена попробовала вырваться, Раньян усилил хватку, стиснув челюсти от боли. На высоком лбу проступили бисеринки пота.
— Нет, — повторил он сквозь зубы, резко и жестко. — Нельзя.
Елена посмотрела на него диким взглядом и открыла рот, чтобы высказать энергичные мысли, подходящие моменту. Скорее всего на этом ее связь с бретером и закончилась бы, потому что усталость, ответственность, обычный страх, сумма людских страданий и горя. увиденных по пути — все это за одно мгновение переплавилось, как в тигле, обернувшись вспышкой ярости. В таком состоянии говорят, не задумываясь о последствиях, и сказанное не часто удается простить, а Раньян был горд.
Но…
— Он прав, — Бьярн «поджал» Елену с другого бока, вроде бы и не напирая, но притом ощутимо нависнув.
— Он прав, — эхом повторил Кадфаль. Чуть подумал и добавил. — Уж поверь, я это знаю лучше всех.
Елена оглянулась на беженцев, что тащилисьдальше, не обращая внимания на вооруженных людей, с которыми только что разминулись. Женщина зашипела сквозь зубы, как настоящий тагуар, в глазах ее пылала злость.
— Много ртов. Отдадим еду, им хватит на считанные дни, — с хладнокровной безжалостностью разъяснял арифметику голода Кадфаль. — Не поможет. А у нас убудет. Где добыть провизию?
— Забрать, — проскрипел Бьярн, дергая рассеченным кадыком. — У других таких же бедняг.
— Купить… обменять… — выдавила Елена, чувствуя. как спазм перехватывает горло. Подступало мерзкое, уже знакомое ощущение, когда хочется рыдать, но слез нет.
— А что у нас есть на продажу или обмен? — с той же спокойной рассудительностью вопросил Кадфаль. — То, без чего мы не обойдемся?
Елена опустила голову, скрежеща зубами от ощущения космических размеров бессилия. Разум оценивал, взвешивал аргументы спутников и признавал их тяжелыми. Однако не все отмеряется холодным рассудком… Или все?
Елена оглянулась вслед беженцам, стиснув кулаки так, что коротко стриженые ногти впились в ладони. Лицо женщины превратилось в бледную маску. Раньян держал ее за руку, не ослабевая хватку.
— Достаточно, — глухо сказала Елена. — Отпусти.
Бретер повиновался, не говоря ни слова. Они зашагали дальше, и процессия снова растянулась длинной змеей, будто каждый странник хотел остаться наедине с собственными мыслями. Солнце карабкалось в небо, яркое, однако уже не слишком теплое.
Бьярн ушел вперед, исполняя роль дозорного. Елена мерно ступала, глядя перед собой.
— О чем ты думаешь?
Артиго подошел незаметно, и от вопроса женщина вздрогнула, едва не схватилась за меч.
— Что?
— О чем твои помыслы? — очень серьезно, не отводя пристальный взгляд, повторил мальчик.
— О справедливости.
— Для всех?
— Да. Я думаю, как ее можно обеспечить среди людей, которые считаются неравными от природы. По божьему установлению.
— Ты придумала что-нибудь?
Тон и слова мальчика казались… жутковатыми. Так сильно они контрастировали с видом чумазого отрока с неровно остриженными волосами.
Надо с ним поиграть во что-нибудь, невпопад подумала Елена. А то сплошные бегства и кровопролитие. Пусть Артиго во многом и похож на старичка в теле мальчишки, он все-таки ребенок то ли десяти, то ли одиннадцати лет. И, помнится, гонял тряпичный мяч с огромным удовольствием. А потом это едва не стоило жизни уже самой лекарке.
— Да.
Ответ ее был кратким и резким. Артиго помолчал немного, красноречиво давая понять, что ему этого недостаточно.
«Ну да, он же мой император, а я его фамильяр…»
— Я вспоминала… — Елена осеклась, поняв, что слишком глубоко задумалась и потеряла бдительность. Какие тут, к черту, воспоминания!
— Я думала, как привить идею справедливости для всех, когда мир изначально несправедлив, — повторила она, стараясь, чтобы это прозвучало естественно. — Когда справедливость отмеряется по происхождению. Следует внушить людям эту мысль, дабы те поверили в нее, приняли в качестве жизненного правила. И обеспечить веру… практически.
Артиго молчал, с терпеливой снисходительностью ожидая, когда его непосредственный вассал и фамильяр исполнит свой долг, посвятив господина в суть размышлений. Елена же с удивлением открывала для себя новое состояние формального подчинения вышестоящей инстанции, когда тебя удерживает не связь нанимателя и работника. Что-то подобное она переживала на Пустошах, но там всегда чувствовалась невидимая цепь угрозы. Подчиняйся — или будет плохо. Сейчас же…
Нет, серьезно, вот этот смешной и нелепый шкет — ее повелитель по всем писаным и неписаным правилам жизни Ойкумены? Тот, кто в принципе может приказать все, что угодно, хоть умереть за него — и она обязана выполнить указание? Это было… забавно. Снова рассудочное понимание местных устоев сталкивалось с укорененными в душе принципами, рождая ощущение несерьезности, карнавальности происходящего. Казалось, вот-вот мальчик рассмеется, тряхнув отрастающими вихрами, воскликнет «прикол! смешно ведь, да?» и все отправятся играть в тряпичный мяч.
Но Артиго не смеялся. Он внимательно смотрел на Елену взглядом непроницаемо-темных глаз и ждал как господин. Терпеливый, незлобивый, но все же господин, который задал вопрос и не допускал даже мысли о том, что его волю могут проигнорировать. Елена прокашлялась и решила сделать вид, что она и в самом деле настоящий фамильяр настоящего императора. Так сказать, потренироваться в новом положении. Заодно проговорить вслух общие мысли насчет идеологического элемента предстоящей борьбы.
— Объявить всех людей равными нельзя… Однако сделать это необходимо.
За двумя короткими фразами стояли многие дни напряженных размышлений. Как русский человек, воспитанный советским человеком, Елена, разумеется, верила во всеобщее равенство и общественную справедливость. Три с лишним года назад (или уже почти четыре?.. время не просто бежит, оно летит птицей… или убийственной стрелой, ежели с поправкой на местный антураж) девочка Лена, вероятно, попыталась бы как-то привить идею равенства и братства на локальные почвы. Однако с той поры утекло немало воды, Елена сменила много имен, обзавелась шрамами в ассортименте и основательно растеряла юношеский идеализм. Теперь она хорошо понимала концепцию сменяющих друг друга социально-экономических формаций и невозможность прыгать через ступеньки этой лестницы. Нельзя вещать про всеобщее равенство там, где каждый, безусловно, нерассуждающе верит в бога и установленное самим господом изначальное неравенство. Во всяком случае — нельзя вещать привычными Елене определениями. Здесь требовалось что-то иное, адаптированное под мировосприятие аборигенов…
— Значит, надо их как-то уравнять иными способами, — сообщила она.
— Какими? — все с тем же пронзительным вниманием спросил Артиго.
— Через единый закон для всех. И персону императора, как становой хребет системы справедливого, понятного, общеобязательного правосудия.
Мда… в мыслях это казалось намного весомее и внушительнее. Проговоренное вслух звучало как-то путанно и не слишком убедительно.
— Не понимаю, — сказал после краткого раздумья мальчик.
«Я тоже» — хотела признаться Елена, однако решила не искать легких путей. И тут ей вспомнилась давным-давно услышанная концепция «рабов божьих». Есть ли что-то подобное в церкви Пантократора женщине было неизвестно. Но терять то все равно нечего, так ведь?
— Кто есть власть после Бога? — начала она рассуждать вслух, отчасти укладывая кирпичиками прежние мысли, отчасти импровизируя. — Император. Он высший и лучший из всех людей.
Артиго молча склонил голову, признавая очевидную вещь.
— А коли все прочие стоят ниже властителя, они, так или иначе, являются его слугами. И вассалами. Прямо или через несколько звеньев.
Артиго нахмурился и почесал нос. Елена прокляла себя за то, что пренебрегала уроками ойкуменской жизни. Работает ли в местной системе феодального подчинения правило насчет «не моего вассала»? Хрен бы знал…
— Соответственно император, как высшая инстанция, вполне может провозгласить единый и справедливый закон для всех. И в дальнейшем быть золотым гвоздем, вокруг которого вращается весь механизм. Император станет опорой и гарантом праведного суда, где каждый найдет защиту. Хм…
Елена скорчила гримасу и выдала пришедшую на ум красивую фразу:
— Один император для всего мира и единый закон для всех людей!
— Все люди не равны перед Богом, но равны перед императором и законом? Не является ли это покушением на устои, дарованные самим Господом нашим Пантократором? — Артиго сразу и безошибочно заметил слабое место в логике реформации.
— А где сказано, что люди не равны перед богом? — вдохновенно парировала Елена и тут же отступила на шажок, убоявшись заходить на опасное поле теологии. — Надо священные тексты почитать внимательно.
Вот и обозначилась главная уязвимость идеи, а также первоочередное направление деятельности. Начинать благое дело следует не от солдат, права и юристов. А от Веры. От вдумчивых разговоров с теологами, подведения под каждый тезис новой идеологии соответствующих цитат из «Первооснов», местной Библии. Потому что хватит одного вопроса наподобие того, что сейчас задал Артиго — и любая конструкция, не основанная на «Бог разрешает» рассыплется. Запомним это…
В голове настойчиво крутились скудные обрывки школьных знаний, какие-то прокламации насчет того, что будь люди не равны, бедняки рождались бы с седлами на спинах, а дворяне в коронах. Хм… А хорошее воззвание получится. Можно сказать, что бедный и богатый, будучи ранеными, одинаково страдают, истекая кровью, потому что Пантократор создал их равными. А если раздеть донага крепостного и дворянина… хотя нет, вот это сомнительный момент. Потомственные богачи и бедняки зачастую выглядят как представители разных видов — отличие в труде и питании. На это упирать не стоит. Где бы найти хорошего церковника, чтобы побеседовать о религии, проверить границы дозволенного в толковании священных текстов, не рискуя обвинением в ереси? Кадфаль не годится, он боец, далекий от теологии.
— А как же суды королевств? Привилегии отправления правосудия властителями, надорами, фо-ишпанами и князьями? — не унимался мальчишка.
— Их следует упразднить, — пожала плечами Елена. — Суды должны судить по единому своду законов и быть организованы по единому образцу, не подчиняясь никому. Где бы они ни находились. Лишь император властвует над блюстителями, а больше никто. Император выплачивает им содержание, назначает, отстраняет служителей. И жестоко наказывает всех, кто покусится на судебную пирамиду. Тогда в руках повелителя окажется инструмент власти над миром.
— Неужели?
— Страшна не жестокость, — теперь Елена говорила вполне уверенно, основываясь на практическом опыте и личных наблюдениях, так что слова буквально сами собой укладывались в красивую линию. — Страшен произвол. Суд, который неподвластен местным князькам и вельможам, это становый хребет, который сцепит, сошьет воедино Империю.
— Но… — Артиго замялся, то ли пораженный величием концепции, то ли подбирая не слишком ранящие слова для критики безумных мечтаний. — Чтобы сделать это былью, надо переписать все законы?.. Единый суд не может судить по разным правилам.
— Нет, — махнула рукой Елена. — Свод законов надо будет не изменить, а написать заново. Если уж закладываться на такую перестройку, нет нужды ставить очередные подпорки под ветхое здание. Придется его снести начисто. А на пустыре воздвигнуть новое, красивое, просторное, устойчивое.
— Но… кто?.. — мальчик-император умолк на полуслове.
— Юристы, конечно, — вновь пожала плечами Елена. — Церковники обоснуют, почему новый суд и новый закон угодны Господу нашему, Пантократору, единому в шестидесяти шести атрибутах. А глоссаторы и юстициарии придумают судебник, который станет обязательным и единственно употребимым в каждом уголке Ойкумены, от моря до моря.
«Кодекс Наполеона…» — Елена в очередной раз горько пожалела, что никогда не любила историю. Женщина отчетливо помнила, что великий француз… или корсиканец?.. впрочем неважно — великий деятель считал Кодекс своим величайшим успехом и творением, превыше военных побед. Но чем был так велик сборник законов? Кто бы знал… и вспоминать бесполезно, нельзя вытащить из памяти то, чего не знала.
— Они не согласятся, — предположил Артиго. — Великие правоведы извлекают пользу и выгоду из сложившегося порядка вещей. Зачем его менять?
— Значит мы обратимся к не столь великим правоведам, — пожала плечами Елена. — К тем, кто за хорошую плату обоснует все, что нам нужно. Сославшись на все, что угодно. И соответственно наши юристы станут великими творцами нового Закона Империи.
Лицо Артиго напомнило Елене мордочку котика перед миской, где лежит хозяйская колбаса. Ужасно хочется куснуть, лапка сама собой тянется, но меж треугольных ушек живет четкое понимание, что последствия не порадуют.
— Не получится, — глухо сказал он.
— Сейчас — да, — согласилась Елена. — И после тоже. Через неделю, через месяц. Может быть и через год. Но когда Империю встряхнет до самых основ. Когда «люди чести», — эти слова она вымолвила с отчетливым презрением, которое не ускользнуло от мальчика. — Покажут всем, что вместо чести они полны лишь скотством и алчностью… Тогда…
— Что будет тогда? — тихонько спросил, почти шепнул император без империи.
— Тогда придет время чудес, — улыбнулась Елена, и улыбка эта была нехорошей. — Невозможное станет возможным. Мы предъявим граду и миру великую идею. Ее обоснование. И того, кто гарантирует эту идею. Первого после Бога. Ойкумене давно нужен имперский абсолютизм.
Она перевела дух. Импровизация плохо началась, однако в итоге получилась не такой уж и скверной. В энергичной речи объединились как давно обдуманные идеи, так и новые задумки, вспыхнувшие метеорами творческого экспромта.
— Имперский… — Артиго запнулся.
Поделиться книгой: