Роман с Луной

Он прошел семь войн, семь горячих точек. У него спецназовское прозвище Конан.

Видимо, приглядываясь к нашему мальчику, пытаясь изучить его характер, Эдвин Петрович не оставлял его ни на минуту. А чтобы это присутствие не казалось подозрительным, все время рассказывал что-нибудь из своего героического прошлого.

Например:

– Взяли мы «вертушку», погрузили туда сейф с боевыми припасами, взлетели. Я не помню, где это было, какой-то глухой аул. Дай, думаю, пошучу. Поджигаю фитиль и собираюсь выбросить его на землю – для забавы, а он оказался очень тяжелый. Мне даже в голову не пришло, что я не смогу его из салона выпихнуть. Короче, в летящем вертолете с боеприпасами горит фитиль, и его с места не сдвинешь! Я до сих пор помню глаза пилота!..

Или:

– Однажды мне дали роту непослушного народа. Смотрю, в какой-то момент они вообще перестали мне подчиняться. Я взял гранату со слезоточивым газом, бросил ее в хижину, где мои ребята обедали, и захлопнул дверь. После этого они слушались меня с полуслова. А ведь я мог швырнуть боевую!..

Вверенную ему службу безопасности новой сети московских магазинов Эдвин Петрович инструктировал:

– Второй закон спецназа: что-то движется – стреляй!..

Контролером в зале у него работала Антонина Николаевна Кизякова. Эдвин ее высоко ценил.

– Мимо Кизяковой муха не пролетит, – он говорил восхищенно. – Как будто ты сам упал, бежал, сразу все выронил, шоколадки выпали, и у тебя уже руки за спиной. Она в Якутии в следственном изоляторе работала конвоиром.

Историю за историей рассказывал Эдвин моему мальчику, прихлебывая крепко заваренный чай из граненого стакана с серебряным подстаканником.

У него был знатный советский подстаканник – с серпом и молотом и серебряной звездой.

– Ну, им понравилось, как ты оформил магазин? – наивно спрашивал Кеша.

– Уже то, что никто не ворвался ко мне в кабинет, – отвечал мальчик, – не заорал диким голосом и не свалил меня со стула ударом в челюсть, говорит о том, что все более или менее.

Благодаря его усилиям мрачные бетонные магазины были украшены яркими цветными фотографиями продуктов. Окрестные жители туда стекались круглосуточно с огромными сумками. Особенно в эти магазины полюбили ходить пенсионеры, потому что мальчик утвердил для них специальную скидку – он на этом построил пиар-кампанию.

Тот, кто все время там отоваривался, получал карточку «Почетный обжора» – отныне он мог покупать еду с пятипроцентной скидкой. Пять лет – пять процентов, десять лет – десять и так далее. А если покупатель за один присест набирал целую гору продуктов, то получал приз: красивый сломанный плеер и синюю пластмассовую кружку с желтой надписью «ОбЖора» – «О» – большое, «б» маленькое, и «Жора» – с заглавной буквы. Посмотришь издалека, получалось «О Жора»!..

Жора Мовсесян, президент компании, регулярно вывозил сотрудников на пленэр. Там жарили шашлыки, играли в футбол, раскидывался шатер, и Жора держал такие речи:

– Уважаемые коллеги! Человек может бодрствовать, спать, работать, не работать, читать книги, не читать, ходить или не ходить в театр, даже одежду не покупать. А есть – он всегда хочет. Поэтому наш бизнес будет процветать до самого Армагеддона – включительно!..

Какая уж тут «Каштанка»! Майкл Причинелло «Голый Пиар» – вот что было теперь настольной книгой нашего мальчика. Откроешь на любой странице и читаешь: «Так вы сможете продать не только жареный бифштекс, но и его шипение!»

Деньги, заработанные в «Обжоре», мальчик приносил домой и прятал в чулане за свою картину с ночным подлунным морем и черной скалой.

Зато любимой книгой Кеши с недавних пор стал богато иллюстрированный путеводитель «Туризм в Арабских Эмиратах».

– Благословенные края, прямо рай, – говорил он, мечтательно разглядывая на фотографиях теплое море и зеленые пальмы, восточные сладости, а также всемирно известный центр торговли, который издавна славится своими золотым и шелковым рынками, рыбным базаром и рынком пряностей. – Аравия, Маруся, стяжала себе лавры своими пряностями, – важно сообщал Кеша, принюхиваясь к путеводителю. И таинственные ароматы удивительных трав, ладана, корицы, мирры, шафрана, растворяясь в атмосфере загадочного восточного города, доносились до его трепещущих ноздрей. – Во времена царицы Савской, – благодушно объявлял Кеша, – Аравию называли Аравия Феликс, что значит – «Счастливая», надо рассказать об этом нашему Феликсу. Ему будет приятно.

Кеша бредил уже дворцами, знойными базарами, душными чайханами, узкими солнечными переулками, где шумят и волнуют душу восхитительные фонтаны, утопающие в цветах. Ему казалось, среди старинных мечетей толпами скитаются Аль-Рашиды во всех обличьях, старательно выискивая, на кого бы обрушить свою необузданную щедрость.

– Наверно, там нет будней, нет счетов за электричество, нет квартирной платы, нет беспокойства, нет смысла, вообще ничего нет. А потому не задержат меня тут ни снег, ни буйный ветер… Чтоб ты знала, Маруся, – доверительно говорил он мне, – это очень обеспеченное государство – нефтью торгует! А Дубаи – самый богатый эмират. Надо позвонить Феликсу, что-то он давно не звонит. Мы должны тоже поднять цены, чтобы не разориться.

– Вы в рубище должны ходить, босые, как Пиросмани, за миску картофеля расписывать таверны. А вы все боитесь разориться! – внезапно заявила Рита.

Она всегда отзывалась неожиданно по любому вопросу касательно человеческого счастья и мудрости.

– Высоцкий тоже останется в народном сознании в рубище – но в «мерседесе», – парировал Кеша.

Теперь у него были все основания считать себя великим человеком.

Когда появлялся Борька Мордухович и спрашивал тревожно:

– Ну, где этот хуй в золотой оправе? – Кеша отвечал невозмутимо, уверенный, что дело в шляпе:

– Сиди тихо. Весна придет. Трава вырастет сама по себе.

Но Мордухович сидел как на угольях.

– Я рад, когда официально можно понервничать, – вызывающе говорил Борька. – Обычно все скрываешь, а тут есть причина. Никто не скажет: «Что ты нервничаешь? Без причины?»

Он уже сто раз звонил Феликсу. А у того голос все безжизненней и безжизненней. В конце концов Кеша набрал телефонный номер галереи, а ему отвечают:

– Сегодня не работаем – Вальпургиева ночь.

– Ой, – говорит Кеша, – в галерее «Феникс» празднуют Вальпургиеву ночь. Это они, наверное, ее устроили.

Короче, пришло время, и мы узнали, что шейх Мухаммед бен Зульфикар Анвар Рашед аль Мактум, в чьих руках целиком была наша судьба, передал через своего агента Абрама Шофмана, что разочаровался в актуальном искусстве.

С космической улыбкой на устах принял Кеша это известие. Могучий духом в несчастьях и все-таки с замиранием сердца, страшась услышать худшее, он прибыл в галерею «Феникс», и Феликс ему выложил все начистоту.

Оказывается, когда шейх за немереную сумму приобрел в свою коллекцию скульптуру «Папа Римский, пришибленный метеоритом», художник Маурицио Кателлан потребовал, чтобы в стеклянном потолке крупнейшего гостиничного комплекса стоимостью в сто миллиардов дирхамов вырубили настоящее отверстие от якобы упавшего метеорита.

Шейх было заартачился. Но Маурицио пристал к нему с ножом к горлу – дескать, младенцу понятно: если с неба упал метеорит и под ним распластался Папа, чтобы все выглядело достоверно, в потолке нужна дырка. И баста.

Из-за поднявшегося тарарама шейх утратил остатки рассудительности. В какой-то момент заядлый любитель верблюжьих бегов и соколиной охоты размяк и дал добро на пробоину в потолке, из-за чего в музее, которым он так гордился, отказали кондиционеры. А там жара, в Арабских Эмиратах, без кондиционера никак нельзя.

Вскоре разнесся слух: в аквариуме протухла акула, начала разлагаться, тело акулы утратило прежнюю форму, а ведь он заплатил за нее шесть с половиной миллионов фунтов! И практически полностью растаяла восковая Курникова. Один только Папа Римский со злосчастным метеоритом остались целые и невредимые.

Понятно, что еще и не такие напасти случаются с хорошими людьми.

Ну, взял бы этот незадачливый ценитель изящных искусств, заделал прореху в потолке, восстановил систему охлаждения, воспрянул духом, заменил бы мертвую акулу на новую, да и подкрепил затрещавшую по швам коллекцию русскими песочными часами.

Ничего подобного.

После того как метеорит Кателлана пришиб собрание актуального искусства крупнейшего гостиничного комплекса Дубаи, в богатом Кешином воображении шейх Мухаммед приблизился к своему дубовому буфету – точной копии буфета из дворца короля Людовика ХIV, который он приобрел по недемократичной цене 140 000 долларов, вынул хрустальный стакан, антикварный, «с царского стола», купленный по случаю на аукционе «Сотбис» за 3 754 фунтов стерлингов, налил туда односолодового виски, сделанного в затерянной среди гор деревушке Шотландии (всего 1 995 долларов бутылка), добавил содовой воды, но пить не стал, памятуя о том, что он все таки шейх и магометанин.

Потом он рассупонился, накинул на плечи шелковый китайский халат (старинная ручная вышивка), при этом на руке его блеснул платиновый перстень с неограненным алмазом, записанным в книгу рекордов Гиннеса.

Мухаммед опустился в бархатное кресло (в далекой солнечной Италии, на родине Рафаэля и Феллини, на этого кашалота работает мебельная фабрика, а то и две-три!), закурил кубинскую сигару «Kohiba» знаменитого сбора табака 1963 года. Ему немного полегчало на душе, и он подумал: «Господи, сколько же у меня денег! Я даже не успеваю придумать, куда бы их сбагрить. Ясно одно: no more аrt!»

Он вытащил мобильный телефон – милая безделушка по цене хорошей однокомнатной квартиры на окраине Москвы – и протрубил отбой своему агенту Абраму Шофману. Тот как раз входил в галерею «Феникс», чтобы внести Феликсу 18 тысяч долларов задатка за Кешины песочные часы.

Ходят слухи, что вместо современного искусства шейх Мухаммед начал собирать автомобили знаменитостей: «линкольн», на котором ехал Кеннеди, когда его застрелили; «роллс-ройс» Онассиса, подаренный жене Джеки, «форд» Мэрилин Монро, «хорх» Адольфа Гитлера, «хаммер» Арнольда Шварценеггера, «феррари» Эмилио Феррари, «чайку» Брежнева и «астон-мартин-ванкуиш» Джеймса Бонда из последней серии боевика «Агент 007» ныне украшают огромное лобби гостиничного комплекса Дубаи.

Редко кто теперь заметит одинокую фигуру Папы с метеоритом, скромно ютящуюся среди автомобильного паноптикума. Но он только потому остался на месте, что шейх решил приобрести в свою коллекцию папамобиль.

Когда об этой новости узнал Борька Мордухович, он схватился за голову:

– Сорок восьмого калибра хер у боцмана!!! – закричал он, мигом оказавшись в положении человека, который ниоткуда не ждет наследства и почти не знает, где приклонить голову.

Он изливал яростный поток упреков то на Феликса, то на Кешу, то на этот манящий, лживый мир Востока, а заодно и на всю вселенную, равнодушную к нуждам маленького, затерянного среди холодных звезд Борьки Мордуховича.

Как бы-то ни было, часы пришлось разбирать на панели, тонны песка отдавать дворникам – дорожки посыпать, и в детский сад – наполнить песочницу. Фигуры запаковали в черные мешки, замотали веревкой. Причем они все равно смотрелись так натурально, что «газель», в которой Борька с Кешей везли это все к нам домой, почуяв неладное, остановила милиция – думали, похищение.

Что касается Кеши, он держался геройски, радовался мелочам: и в лифт еле-еле, но вошло, и потолки у нас в квартире два семьдесят, как раз громадную колбу можно установить прямо посередине единственной малогабаритной комнаты – красота! Снова распаковал наши фигуры, аккуратно посадил друг напротив друга, накрыл стол, включил штепсель в сеть.

Пространство за стеклом заголубело, зазолотилось!.. Кеша глядел на часы с бесстрастным непроницаемым спокойствием китайского императора. Но я-то видела: он даже очень рад, что эта чудесная композиция пребудет с ним до скончания веков.

– Вот здорово, – сказал наконец Кеша, – можно на кладбище этот стакан нам с Марусей поставить вместо памятника. Сто лет на улице простоит, ничего с ним не случится – такой стойкий материал! Если вандалы не порушат.

Все-таки он обладал невозмутимым умом высокого порядка.

Не то что у меня – совсем нервы расшатались. Я тут ехала в лифте, и заходит женщина с собакой. Лохматый песик, ушки кверху, на кончиках ушей кисточки. Я потрепала его за холку и спрашиваю дружелюбно:

– Это кто у вас?

– Лхасский кто-то там… – я не разобрала.

– Тибетский терьер? – уточняю.

– Нет, – отвечает мне хозяйка. – Это особая китайская порода.

– Почему же китайская? – говорю я, задохнувшись от гнева. – Лхаса, насколько мне известно, всегда была столицей Тибета. Китайцы туда вторглись, разрушили монастыри, жгут древние тибетские манускрипты, буддийских монахов сколько полегло! Конечно, почему вы должны сопереживать угнетенным тибетцам, пускай даже Китай десятилетиями лишает их политических и религиозных свобод! Пустили поезд субконтинентальный из Пекина в Лхасу, вывозят из Тибета полезные ископаемые, а туда гурьбой привозят китайцев, безразличных к судьбе этой высокодуховной горной страны. Его Святейшество Далайлама четырнадцатый, лишенный крова, вынужден скитаться по миру. И вы спокойно заявляете, что этот лхасец, видите ли, особая китайская порода! Взрослая женщина, а такие имеете незрелые представления о мире!

Тут лифт остановился, два этих предателя Тибета выскочили, не проронив ни слова. Правда, хозяйка потом обернулась и покрутила пальцем у виска.

Кеша говорит:

– Дождешься, тебе кто-нибудь накостыляет за твои безумные речи, полностью туманные для обитателей нашего забытого богом спального района Земли.

Он хотел мне внушить больше бодрости и вложить в мое сердце мужество.

Кеша говорил, мы с ним не должны испытывать разочарования и волнения.

– Потому что такие мысли и чувства, Маруся, – объяснял он, – порождают преграды размером с великие горы и широкие реки.

Отныне все наши надежды были связаны с «Каштанкой».

– Давай, давай, – подбадривал меня Кеша. – Если что-либо собралась совершать – совершай с твердостью. Ибо расслабленный странник только поднимает больше пыли… Должна быть и глубина, – он объяснял мне, – и легкость, и юмор, и трагедия. Хотя, конечно, вас, писателей, видимо-невидимо, а чтобы стать писателем, надо много понимать, а не просто любить писать… Острей! Смешней! Гротескней! Интересней! Прозрачней! Легче, остроумней, короче, гениальней!..

И бог весть что еще он требовал от меня. Хотя никто мне больше не звонил насчет «Каштанки», не торопил, не волновался, как идут дела.

– Мне это напоминает историю с «Реквиемом» Моцарта, – говорила Рита. – Вот увидишь, в Голливуде и думать про тебя забыли.

– Тогда мы продадим «Каштанку» Датскому королевству!.. – не падал духом Кеша.

– Нет, – отвечала я. – Это не по-моцартовски. Я буду ждать заказчика до своего последнего вздоха.

И вдруг он позвонил.

– Хэлло, Мария, are you ready? Я прилетел. I wait you возле Дома архитекторов. Вольдемар Персиц – импозантный gentleman в длинном черном кашемировом пальто и черной шляпе, а в руках у меня трость! Я распахну пальто, чтоб видно было мой желтый галстук, костюм – «тройка» and solid bag из черной кожи водяного буйвола. Okey?

– Не надо ничего распахивать! – я радостно кричу. – А то вы простудитесь. Я вас и так узнаю – по трости.

– Если он в буйволином портфеле привез из Голливуда большие деньги, – напутствовал меня Кеша, – я тебя встречу. Одна не ходи. Мало ли, кто-нибудь увидит, отнимет. Знаешь, какие бывают – искатели легкой наживы?

И на всякий пожарный велел мне надеть его куртку с большим внутренним карманом.

Был конец марта, солнце, гололед, все такое яркое, глаза слепит. Нигде ни одного темного уголка, повсюду грязь выступила! Надо же, я и не заметила, как наступила весна. Два с половиной месяца корпела над сценарием, не поднимая головы. Зимой Москву завалило снегом, совсем как в детстве, когда в Елисеевский магазин по улице Горького бабушка везла меня на санках, и голубые сугробы высились над моей головой.

«Март приходит львом, а уходит овцой», – говорила бабуля. Началось великое таяние снегов, город плыл, отражаясь в воде, под порывами южных ветров искажая свои очертания.

В юности я всегда в это время срывалась, уезжала в горы кататься на лыжах: боже мой, Гудаури, Домбай, Чегет, Цейское ущелье, незабвенная Лунная поляна в Архызе!..

Где вы, мои горячие кавказские поклонники – обитатели горных аулов, инструкторы горнолыжного спорта, бывший князь Борис-би в ослепительно белой овечьей папахе, чернобровый Джигит Назимов, Султан Бекмамбетов, с которым мы съехали с южной вершины Эльбруса, причем Султан несся вниз на лыжах, а я – у него на закорках?

Этой зимой я даже на гору в Крылатское не выбралась. Ни в Коломенское, ни в Царицыно!

Кеша мне говорит:

– В теннис мы давно не играли, на горных лыжах не катались. Жизнь летит, как ракета. А мы с тобой, как Гагарин с Титовым.

Потом он внимательно посмотрел на меня и внес маленькую коррективу:

– С Терешковой.

– О, Мария! – окликнул меня Вольдемар. Сразу узнал, – видимо, привык у себя в Голливуде общаться со сценаристами. – Хо-хо-хо-хо!.. – Он разулыбался, обрадовался. – Так вас и представлял! Little woman с большой умной головой в мужской куртке!..