Потерявшийся

Потерявшийся

Фрагмент 1

— Что это? — поднял глаза на визитёршу Шаров.

— Заявление с просьбой уволить меня в связи с окончанием контракта и отправить на Землю, — блёклым голосом произнесла Кроха. — Как вам известно, если срок контракта по факту превышен, то я имею право в любой момент заявить о его расторжении и начать новую жизнь на Земле.

— Известно, — принялся барабанить пальцами по столу комендант Базы. — Вы… его так сильно любили?

Людмила пожала плечами.

— Не знаю, любила или нет. Но оставаться здесь, когда его не стало, для меня больше нет смысла.

— Но ведь мёртвым его никто не видел.

— А как его можно было увидеть? По тому месту, с которого он, тяжелораненый, последний раз выходил на связь, прокатился шестиметровый вал селевого потока. Думаете, в нём можно было уцелеть? Его квадроцикл нашли в десяти километрах ниже, весь изуродованный. Там же сейчас всё покрыто метровым слоем грязи и камней. И под этой грязью не он один, а сотни людей. Я сама видела, что творилось в пойме реки после этого. Мне тоже не хочется верить в то, что его больше нет. Но я. Видела. То. Место.

— Люда, а если я попрошу вас остаться? — после нескольких секунд раздумья спросил подполковник. — Не прикажу, а попрошу. Хотя бы ненадолго.

— Зачем?

— Чтобы закончить то, что мы начали с… Александром. Я не могу об этом вам сейчас и здесь рассказать, но, поверьте, это очень, очень важные дела.

По тому, как кивнула женщина, Шаров понял, что она знает, о чём речь.

— Я устала. Я неимоверно устала, Иван Максимович. Морально устала. Боюсь, я просто больше не выдержу, если останусь здесь даже на несколько дней.

— Жаль, — вздохнул подполковник. — Заявление я вам, конечно, подпишу. Не имею права не подписать. Так что сдавайте дела, оружие и всё, что положено сдавать. А как будете готовы, отправитесь на Землю.

— Спасибо, Иван Максимович, — всё тем же бесцветным голосом выдавила из себя благодарность бывшая подружка Пересечина и уже сделала несколько шагов к выходу, но вдруг обернулась. — Иван Максимович, сегодня девять дней с… того самого момента. Может быть, подойдёте после службы ко мне, чтобы помянуть Сашу?

Ясное дело, как только по радио пришло известие о гибели Пересечина, первой у Шарова родилась мысль о злом умысле. Если не со стороны противников расширения Проекта, то со стороны туземцев. Как, впрочем, у «безопасника», накануне прибывшего с Земли. Но, в отличие от майора Чистякова, подполковник отмёл обе версии, ознакомившись с показаниями участников экспедиции. Какими бы возможностями ни обладали те, кому Проект мешает получать «откаты», но не в их силах они организовать извержение вулкана и сопровождающее его мощнейшее землетрясение на другой планете. А ведь именно это землетрясение вызвало порыв дамбы, вызвавший селевый поток, похоронивший старшего лейтенанта.

Пересечин наверняка бы уцелел, успев убраться с пути потока, если бы, как он успел передать по радио, не был тяжело ранен в ногу. Как он сообщил, «попали в засаду» возле деревни, «горячие хлопцы» из которой накануне пытались напасть на лагерь землян. Кто такое мог организовать? Из наших — никто, поскольку все, кроме переводчика Кушнарёва, на местном языке — ни бум-бум. Кушнарёв же накануне был ранен стрелой в шею и из лагеря всё время, пока группа в нём находилась, никуда не отлучался.

Конечно, подозрение, первым делом, пало на девицу из местных, с которой Пересечин уехал из лагеря. Тем более, как выяснил Кушнарёв, она имела какое-то особое задание от начальника городской стражи. Но, по словам участников экспедиции, девчонка, похоже, без ума втрескалась в Александра. Буквально млела от каждого его взгляда, всеми способами пыталась привлечь его внимание. Да и «показать лес, годный для приготовления древесного угля», как все сошлись во мнении, поехала только для того, чтобы побыть с ним наедине и, похоже, попытаться его соблазнить. Единственным человеком, не разделявшим это мнение, была Кроха, которая очень иронично относилась к потугам соперницы-туземки. Так что вряд ли она решилась бы навредить возлюбленному.

Значит, остаётся действительно несчастный случай и неблагоприятное стечение обстоятельств? Пожалуй, да, хотя чекист и продолжает рыть, опрашивая всех участников экспедиции.

Сам же поступок старшего лейтенанта восхитил Шарова. Будучи раненым и осознавая, что непременно погибнет, нашёл силы предупредить товарищей о грозящей им смертельной опасности. Чем действительно спас им жизни, поскольку волна селевого потока пронеслась по месту их стоянки буквально через семь-восемь минут после того, как они убрались из речной поймы. Побросав буквально все вещи: палатки, спальные мешки, походную утварь, продукты.

Самому городу сель не нанёс ущерба, если не считать того, что оставил без пропитания часть населения, кормящуюся рыбой: устье реки и прилегающая к нему часть озера превратились в грязевую лужу. И вплоть до отъезда экспедиции река несла не воду, а грязную жижу.

Сель не нанёс, нанесло сильнейшее землетрясение, разрушившее буквально все глинобитные дома и две трети окружающих город стен. По словам Кушнарёва и взявшего на себя командование экспедицией Листьева, жертв землетрясения в городе очень много, несколько сотен. И в основной массе — среди «отцов города», как раз и способных позволить себе не тростниковые хижины, а более капитальное жильё. В окрестных деревнях — значительно меньше (не считая деревень, стоявших на берегу Большой реки). Как раз из-за того, что люди там живут беднее, и «капитальные» дома им не по карману. Ну, и благодаря тому, что случилось оно днём, когда основная масса народа работала на уборке урожая.

Да что там говорить о районах, близких к эпицентру, если даже здесь, в нескольких сотнях километров от него, всё дребезжало и подпрыгивало? Включая столы в рабочих кабинетах штаба Базы. И даже не обошлось без разбитой посуды и пары рухнувших на пол компьютерных мониторов.

Довольно ценными для науки (и с Земли уже подтвердили это) оказались наблюдения начальника геологической партии Коренькова, который не потерял голову, а всё время, пока Листьев, согласовав решение с Шаровым, не приказал возвращаться на Базу. Наблюдения за ходом извержения вулкана, просто поражающего размерами кратера — около двадцати километров. Помимо гигантского столба дыма и пепла, основную массу которого унесло на восток, вулкан изливал и лаву, которая, полностью заполнив жерло, стекала по его склонам.

— Очень жидкая, высокотемпературная лава, — пояснил геолог. — Нам очень повезло, что извержение носило не взрывной характер: просто после землетрясения образовалась мощная трещина, по которой лава и попёрла наверх. Но под изрядным давлением, поскольку лавовый фонтан ночью был хорошо виден.

Прогнозов окончания катаклизма геолог не давал, что-то рассказывая про объём какой-то дайки. Но из его слов было понятно, что за счёт огромных размеров кратера и «трубки» на годы и даже месяцы эта история не затянется. Тем не менее, прогнозировал, что из-за огромных объёмов выброшенного пепла и длительного времени остывания лавы склоны вулкана будут недоступны несколько лет, а территория к востоку от вулкана стала нежилой на много десятков километров. Также Кореньков прогнозировал некоторое падение среднегодовых температур, вызванное запылённостью атмосферы. Для нас, обосновавшихся неподалёку от экваториальной зоны, это, конечно некритично. А вот для жителей северного континента может стать неприятным сюрпризом.

Что же касается поминок по Пересечину, которые хочет устроить Кроха, то Иван Максимович Шаров, конечно, решил прийти к ней. И не один, а прихватив с собой майора Чистякова. Она ведь наверняка поняла намёк коменданта на то, что он нуждается в её информации о людях, работающих на закрытие проекта. Вот пусть эфэсбэшник и слушает, что именно она расскажет, какие фамилии назовёт.

* * *

Спасло нас, пожалуй, только то, что селевый поток накатывался не ровной, «плоской» стеной, а дугой: впереди та часть, которая текла по руслу реки, а края его отставали. Ведь мы добрались до квадрика буквально за минуту-другую до того, как волна воды, смешанной с глиной, песком и камнями, поравнялась с разрушенной землетрясением деревушки.

То, как я вставал с земли и ковылял к четырёхколёсному мотоциклу — отдельная песня. Сперва, правда, пришлось отбиться от присевшей рядом со мной Оне, прильнувшей ко мне и принявшейся что-то лепетать вперемешку с рыданиями. Отбиться, просто оттолкнуть и заорать на неё:

— Помоги встать, идиотка!

Она, конечно, ничего не поняла, но едва не впала в ступор от моего грубого тона и того, что я её толкнул. И лишь то, что я стал корячиться, одной рукой опираясь на то самое копьё, что выдрал из своего тела, а другую протягивая ей, исправило ситуацию. Если бы не физподготовка, среди упражнений которой есть «приседания пистолетиком», то есть, на одной ноге с вытянутой вперёд другой, то хрен бы я встал. Тем более, когда раненая нога болит, а в башке дичайший туман от потери крови и действия наркотика. Но поборола обиду, подстраховала, пока я корячился. Там, кажется, я рацию и… пролюбил, на земле оставил.

Вторая эпопея — «великий поход» к квадроциклу. Помнится, у Высоцкого в знаменитой песне про друга, ну, той самой, «Если парень в горах не ах», есть слова «а когда ты упал со скал, он стонал, но держал». Вот я к спасительному «механическому средству передвижения» так же шёл: стонал, матом орал от боли, но ковылял. Опираясь на подставленное мне плечо девушки и всё то же треклятое короткое копьё.

А вы думали, что всё так просто? Ширнул себя наркотой, благодаря которой на дырявой ноге с глубокой раной можно хоть вприсядку отплясывать? А член вам — не мясо? Ещё как, сука, больно, когда эту рану тревожишь. И кровища сквозь повязку сочится, так, что у меня не только повязка красная, но и штанина ниже неё (бинтовали-то поверх одежды) к телу липнет.

Девчонка сообразительная оказалась. Перепуганная, поскольку понимает, что без квадрика, на котором мы рассекали по здешним дорожкам и бездорожью, нам точно придёт полярный зверёк, о существовании которого она даже не подозревает. Сама позади меня в седло запрыгнула, когда я на «железного коня» взгромоздился. Взгромоздился, прижал её руки к себе, рявкнув «крепче держись», и дал газу.

Генеральное направление движения я ещё в полном сознании выбирал: градусов сорок пять от направления движения селевого потока. А вот дальше — одни смутные ассоциации: то перед какими-то рытвинами притормаживаю, то уворачиваюсь от кинувшегося под колёса дерева, то мы едва не тонем (вмоём представлении, конечно) в ручейке-притоке Большой реки, где глубины-то сантиметров десять-пятнадцать. Но «генерального курса» на возвышенность, похоже, являющуюся речной террасой, держу уверенно.

Вот на попытке взобраться на эту террасу, у меня сознание и выключилось. А вместе с ним и движок квадроцикла заглох. Так что Оне меня в горку волокла в виде мешка с дерьмом. Но, спасибо, девочка, выволокла-таки! Каких усилий ей это стоило, не нажила ли она грыжу после такого, я не знаю. Всё-таки восемьдесят кило живого веса во мне, плюс поболее полутора десятков килограммов шмотья (включая броник), оружия, боеприпасов. А в ней — от силы пятьдесят пять.

В себя пришёл уже на закате. Один. Какие-то ветки вокруг меня натыканы, небольшую тень создают. И голоса в отдалении, один из которых, кажется, знакомый. Встревоженные голоса, говорят не по-нашему. Поскрипывает ритмично что-то. Состояние моё — лучше бы я сдох вчера. Болит не только нога, но и вообще всё, что может болеть. Слабость такая, что, пожалуй, даже письку удержать в руках не смогу, если поссать потребуется. Впрочем, судя по запашку от меня, не потребуется: похоже, пока без сознания валялся, «напрудил» я под себя. Хорошо, хоть не обосрался! Но самое неприятное — в ране «дёргает». А это значит, какая-то инфекция в неё попала, и у меня появились шикарные шансы загнуться от гангрены.

Всё-таки вернулась Оне. И не одна вернулась, а с какими-то мужиками и телегой, запряжённой «осликом». Деловитыми такими. На меня глянули, втроём подняли и взгромоздили на площадку телеги, заваленную сеном. Всё также с пистолетом-пулемётом, который я не забыл повесить на себя через плечо и голову, с прочими взрывающимися предметами, которыми я увешан, как новогодняя ёлка игрушками.

Далеко ли везли, не знаю. Вырубился я от тряски. Снова в себя пришёл на ворохе соломы в какой-то крошечной тростниковой хижине. На деревянной колоде едва теплится фитилёк, торчащий из глиняной лампы замысловатой формы. Пришёл в себя от того, что меня чем-то мокрым обтирают.

С бронежилетом и моими штанами туземка справилась: всё-таки не единожды видела, как мои бойцы расстёгивают «липучки» броника и пуговицы с ремнём на брюках, а также развязывают шнуровку берцев. И теперь влажной тряпочкой оттирает кровищу и грязь с раненого бедра.

А ведь прав я был! Рана-то воспалилась и гноиться начала. Девочка прикасается к вздувшейся ноге рядом с ней очень аккуратно, но и этого хватает, чтобы больно было.

— Оне, дай мне броник, — прохрипел я, показывая рукой на кучу шмотья.

Услышала своё имя, радостно залепетала. Пришлось повторить, показывая снова на вещи. Схватила штаны, но я мотнул башкой. Со второй попытки подала то, что нужно. Там, в кармашке, оранжевая аптечка, где, помимо ещё пары бинтов, есть нужные таблетки. Местные микробы с антибиотиками ещё не сталкивались, поэтому должны от их действия дохнуть гарантированно.

— Воды, — прохрипел я, изображая, будто пью.

Может, и прав был Шаров, утверждая, что у меня неплохо получается договариваться с аборигенами даже жестами?

Кое-как запил таблетки: слабость, будь она неладна! И принялся смотреть дальше, как девушка меня «отмывает». Шипел от боли, потел, как в бане, но старался не дёргаться, пока она обмывает жутко выглядящую рану. Её бы, конечно, не грязной водой промывать, а чистеньким хлоргексидинчиком, но где ж его тут взять? Максимум, чего удалось добиться, это, опять же, жестами заставить Оне поменять перед этим воду в глиняной миске, в которой она мочит тряпицу, и бросить туда обеззараживающую таблетку. А саму тряпку сменить на более или менее чистый лоскут использованного бинта. Раствором сульфацила протёр рану, потом пересыпал порошком от растолчённой общими усилиями таблетки антибиотика, накрыл её импровизированным тампоном из медицинской косынки и позволил девице добинтовать сие «произведение полевого хирургического искусства». По завершении чего окончательно выдохся и благополучно вырубился. Только сквозь полный глюками болезненный сон помню, что облапал что-то тёплое, прижавшееся среди ночи к здоровой правой стороне тела.

Про рацию вспомнил только на следующий день. И даже сумел объяснить девушке, что именно я хочу. Ведь надежда на то, что её радиуса действия хватит на то, чтобы связаться с нашими, хоть и минимальная, но не нулевая. Да вот только Оне тоже не помнила, куда подевалась «волшебная штучка», позволяющая разговаривать на расстоянии. Так что, кажется, застрял я тут очень надолго. А значит, надо начинать учить местный язык.

Слабость такая, что мысли проворачиваются с такой же скоростью, как какое-нибудь колесо обозрения, из кабинки которого успеваешь выйти, а следующие люди зайти, пока она ползёт вдоль посадочной платформы. Какой там встать на ноги? Повернуться на бок или с бока на спину — титаническая работа. Постоянно хочется пить: видимо, организм пытается вырабатывать потерянную кровь, и ему нужна вода. Но радует то, что дёргающие боли в ране прекратились. Значит, мне действительно удалось «уконтрапупить» попавших в неё микробов. Ясно, что не навсегда, поскольку за один раз это просто невозможно, и таблетки ещё придётся жрать.

Хочется пить и, соответственно, отливать накапливающееся в мочевом пузыре. Для этого в хижине, как в любом «приличном доме», имеется горшок. Только пользоваться им, лёжа на боку, не очень удобно, девушке приходится придерживать посудину, чтобы я её не опрокинул. И то, что я перед ней членом маячу, туземку не смущает: у них, в отличие от землян, вообще не принято испытывать смущение от невольной демонстрации половых органов. Кстати, далеко не у всех землян это вызывает смущение. Когда-то читал про японского министра, который, недолго думая, помочился на лужайке перед школой во время инспекционного визита.

А вот жрать вообще не хочется. Понимаю, что надо, поскольку организму требуются калории для заживления раны, но не лезет в глотку. Зато сплю столько, сколько, кажется, никогда не спал.

Фрагмент 2

То, что браслетик с руки девчонки исчез, я обратил внимание ещё в первый вечер, когда мы общими усилиями первую перевязку делали. Обратил, но значения не придал: могла ведь просто обронить где-нибудь. Ещё через два дня она без своих «вьетнамок» осталась. И вообще выглядит несколько подавленно после того, как отлучалась днём из хижины. Когда вернулась с постиранными вещами (засохшую на форменных штанах кровь так и не отмыла, простой водой без современной мне бытовой химии этого не добиться), ещё ничего была, а с едой пришла уже не в настроении и без шлёпанцев.

Ну, и осёл же я! Она же их на жратву поменяла! В том числе — и для меня. Дикари дикарями, а вот «за просто так» нас кормить точно не будут. Вот она и торгует одеждой ради того, чтобы нас покормить. А расстроенная из-за того, что у неё из одежды теперь только поясок да пончо остались. Ничего, милая. Вот доберёмся до города, я тебе самое лучшее, что отыщу на вашем базаре, куплю: и браслетик-признак твоего совершеннолетия, и шлёпанцы. И даже пончо с розовой каймой. Я богатенький, у меня ТАКИЕ штучки есть, которые ваши оторвут с руками!

Но для начала опять пришлось прибегнуть к рисованию на земле и языку жестов. Ага, подтвердила, что еду выменивала. Эту дрянную несолёную кашу из местной крупы и пресный бульон из какой-то животины, который я почти весь выхлебал. Покачал башкой, вручил ей один из трёх метательных ножей, которые у меня в специальных кармашках на поясе крепятся. Как нож они, конечно, херня полная: просто воронёная металлическая пластина с узкой, обмотанной куском капронового шнура «рукояткой», и более широкое клиновидное обоюдоострое лезвие. Помимо вспарывания плоти при попадании в цель, годится ещё и кусочек твёрдой колбасы отрезать. Но в сравнении с теми «ножами», которыми местные пользуются, просто супер-высокотехнологичный и супер-качественный девайс. По моим прикидкам, за такой «режик» тут полдеревни вместе с обитателями купить можно. Вон, как Оне на него смотрит, потрогав остриё!

Бинт у меня после второй перевязки остался ровно один. Но расчёт на то, что местные микробы антибиотиками даже не пуганные, оказался верным. Ну, да. Пришлось заглотить пару таблеток кеторала, чтобы с рычанием и матами почистить скальпелем из аптечки и протереть смоченной сульфацилом косынкой небольшое нагноение. Но после этого даже физически ощущаю, как «балдеет» окончательно избавившийся от заразы организм. Перевязывать всё равно придётся ещё несколько раз, так что «настропалил» девчонку постирать и использованные бинты. Стерильности от этой стирки они, разумеется, не обретут, но ведь и продуктов разложения крови и прочих выделений на них не останется, и рана уже коростой начала затягиваться. Как-нибудь выживу, если до сих пор от заражения крови не загнулся.

От ножичка главный здешний мироед, ясное дело, не отказался. Только явился удостовериться, что Оне его у меня не спи… В общем, меняет на еду при полном моём согласии. Вещь-то действительно по здешним меркам просто драгоценная. Откроется путь в город (а между этой деревней и ним сейчас, насколько я понимаю, полная задница в виде жидкой грязи под тонкой засохшей коркой, которую проломишь с лёгкостью) — продаст кому-нибудь из «олигархов» и отстроит глинобитный курятник больше прежнего вместо разрушенного землетрясением. А эту драгоценность — на такую прозу, как каша, меняют. Но после этого обмена и соль в жратве стала чувствоваться, и кусочки мяса в бульоне появились, и травы с овощами моя «сиделка» приносит.

Что касается разрушений… Да, видел я руины в приоткрытую дверь. Часть народа, похоже, в полях до темна пашет, а другая пытается стену, неподалёку от которой наша хижина из травы и палок находится, восстанавливать. Помню, помню, что кочевники из саванны любят появляться, когда урожай уже собран.

Люди стену пытаются восстанавливать, а афтершоки после того самого катастрофического, грянувшего сразу после моего ранения, им мешают. Пока я в избушке валяюсь, уже несколько раз потряхивало. Но, к счастью, намного слабее, чем тогда: афтершоки — они и есть афтершоки.

На следующий день после продажи ножа меня, простите за натуралистическую подробность, посрать пробило. Не поверите — впервые после ранения. Видимо, организм мобилизовался и решил дерьмо из меня вывести только после того, как я почувствовал, что пошёл на поправку. Но если мочиться в «ночную вазу», лёжа на боку, ещё более или менее нормально, то в качестве больничной утки этот сосуд не очень подходит. К тому же, делать это в присутствии пусть и не совсем человеческой, но девушки… Которая потом тебе ещё и берётся задницу подмыть… Точнее, «обработать» тряпицей, прополаскиваемой в воде. Стыдно, но терпи, Пересечин! Без её ухода тебе пока не обойтись.

После данной процедуры моя сиделка изобразила мне целую пантомиму, тыча пальцем в армейские майку с трусами, морща носик и потирая кулачками друг о друга. Мол, разит от тебя, парень, как от душного козла, и неплохо бы твоё нижнее бельишко, обоссанное, пока ты валялся без сознания, состирнуть. А поскольку я эту вонь уже и сам хорошо чувствую, с удовольствием согласился. Тем более, под здешним солнышком вещички просохнут мгновенно, и солома, на которой я лежу, долго задницу колоть не будет.

А пока шмотки сохли, Оне мне устроила ещё одну гигиеническую процедуру. Принялась обтирать влажной тряпкой тело, ранее скрытое под майкой и труселями. Пока грудь, спину, ноги и задницу (ради этого с трудом, но перевернулся на живот) протирала, ещё куда ни шло. А вот когда она добралась до срама, одной ручкой робко придерживая детородный орган… В общем, набухать он стал прямо в её руке.

Нет, девочка. Не доводилось ещё тебе такую «игрушку» в руках держать! Видеть в спокойном состоянии — даже у меня видела. Скорее всего, видела в возбуждённом у других. Сто процентов, знаешь, что это набухание значит. Но вот судя по тому, как ты растерялась, когда «это» начало шевелиться прямо в твоей руке, для тебя в новинку то, что именно ты стала предметом вожделения, именно твои ручки вызвали и продолжают вызывать такую реакцию.

Замерла, растерянно смотрит на меня, но, кажется, просто забыла разжать пальцы. А поскольку сидит она на корточках практически вплотную ко мне, улыбнулся я ей, а ладонь правой руки поползла под «пончо» наверх по бедру.

Растерянность от лёгких прикосновений кончиков пальцев к мягкой, тёплой плоти, ещё больше. И, если судить по тому, как дрогнула рука, так и не отпустившая «срамной уд», но расслабилось лицо, то, что я делаю, Оне понравилось. И что произойдёт после того, как она, ляжет рядом со мной, повинуясь тому, что я второй рукой тяну её к себе, понимает. Не противится вовсе не из покорности, поскольку влагу под пальцами я ощутил практически сразу.

Долой поясок на пончо, долой само пончо, да здравствует обнажённое женское тело, подающееся навстречу руке и губам, ласкающим грудь!

Разумеется, ни о какой пресловутой «миссионерской позе» с моей раненой ногой речи идти не может. Только она сверху. И мать-природа ей, «раздраконенной» предварительными ласками, подсказала, что куда вставлять, как двигаться.

Несмотря на отсутствие реакции на первое в жизни проникновение, характерное для земных женщин, ясно, что для Оне всё впервые. Больно уж она, наклонив голову, удивлённо рассматривает, как происходит сам процесс, явно прислушивается к ощущениям. Включая возникшие, когда семя толчками начало изливаться в неё.

Пусть не одновременно со мной, но причитающуюся ей долю блаженства «инопланетянка» получила. Я был бы последней сволочью, если бы позволил себе, для кого она столько сделала, оставить её без него. Не без эгоистических соображений, конечно, доводил её до экстаза: нам с Оне тут ещё долго «загорать», пока я стану способен добраться до Города, и раз уж дело дошло до секса между нами, то пусть она отдаётся с охотой, а не «в силу взваленных на себя обязанностей».

Вот и ответил я на вопрос, когда-то заданный Колькой Бадмаевым у стен Города… Если физиология у нас с аборигенами практически одинаковая, то и интиму ничего не мешает. Если, конечно, не ставить целью рождение детей: судя по ДНК, мы всё-таки относимся к разным биологическим видам.

* * *

Изменились ли наши отношения после этого случая? Конечно! Я и раньше замечал, что девушка мне симпатизирует, но теперь она совершенно перестала скрывать свои чувства. Особенно — когда я научил её целоваться. То ли организм, переживший шок, чудит, то ли местная пища так действует, но эти поцелуи частенько, чаще, чем было с Крохой, переходят в следующую стадию. И не только ночью, когда мы лежим, тесно прижавшись друг к другу. Если вы думаете, что «наше» время, когда стемнеет, то глубоко ошибаетесь. Оне просто шалеет, когда наблюдает за процессом, сидя поверх меня. А ночью этого не увидишь, ночью у нас «в ходу» другие позы.

Не знаю, что повлияло: то ли заложенные в организме регенеративные способности, то ли опять микроэлементы в пище, то ли секс животворящий, но на десятый день я почувствовал, что у меня появились силы подняться. Кое-как объяснил подружке, что именно ей надо разыскать и принести (слова из лексикона друг друга мы постепенно осваиваем), вырезал из той ветки подобие костыля, с грехом, шипением и негромкими матами пополам натянул на себя форменные штаны и берцы и выбрался на свет божий. Крыша от слабости «едет», ногу берегу, но ковыляю.

Да, досталось деревушке от подземных толчков неслабо! Не будь почти все дома построены из веток и тростниково-соломенных матов, явно превратилась бы в руины. Вон, на месте глинобитного дома здешнего «мироеда» до сих пор одни груды мусора. Хоть стенку вокруг поселения и частично восстановили, есть очень обширные участки, на которых она выглядит просто валом из обломков, не достигающим в высоту и полутора метров. И, судя по темпам восстановления, с ней возиться ещё никак не меньше месяца.

Суетятся вокруг неё, в основном, беременные женщины да мелкая пацанва. Первые воду от колодца в кувшинах и откуда-то корзины с комками глины носят, вторые камни и затвердевшие до каменного состояния обломки прежней кладки разбирают да глину в ямах, вырытых в земле, топчут. Редкие старики эти камни в стену кладут и жидкой глиной обмазывают.

Как мне кажется, процесс можно было бы ускорить, если применить опалубку хотя бы из жердей, заливая слои условных «камней» тестоподобным глиняным раствором. Но как это объяснить «мироеду», руководящему стройкой? Словарный запас языка гелонов у меня — лишь немногим отличается от нуля и касается лишь самого необходимого в жизни: «ты», «я», «идти», «стоять», «лежать», «есть», «пить», «спать». Ну, в последнее время добавилось ещё «любить». В том самом смысле. Утрирую, конечно, но не сильно.

Вулкан всё ещё извергается. По крайней мере, столб клубящегося дыма над ним поднимается до небес и на высоте в несколько километров загибается куда-то на юго-восток. Даже на расстоянии в несколько десятков километров видны лавовые реки, текущие с вершины вниз. Это днём. Ночью, скорее всего их ещё лучше видно.

Гулял всего минут двадцать, а вымотался так, будто вагон цемента разгрузил: все поджилки трясутся. Но самое трудное испытание меня ждало уже в нашей хижине, судя по виду снаружи, уже давненько не обновлявшейся (похоже, нас с Оне, чужаков, в неё и пустили потому, что она пустовала). Испытание заключалось в том, чтобы из вертикального положения перейти в горизонтальное, не потревожив больную ногу. И так приноравливался, и сяк, пока просто не рухнул на правый, здоровый бок…

Весь следующий день после первой вылазки из «больничной палаты» я отлёживался, набираясь сил. Отвлёкся только для очередной перевязки, на которые уже шли не единожды стиранные любовницей бинты, да на чистку оружия. Пожалуй, совесть заела за то, что я не обслужил пистолет-пулемёт после стрельбы. Заодно и «Гюрзу» порадовал свежим оружейным маслицем, переведя на лоскуты для чистки самую замурзанную медицинскую косынку из полевой аптечки.

Ну, а что? Рана благополучно заживает. Даже сукровица из-под коросты почти перестала сочиться. По-хорошему, рану бы следовало сразу же зашить, пока промедол действует, да только не до этого мне было. А когда в сознание пришёл, без снятия коросты, тщательной промывки обеззараживающим составом, которого у меня нет, и дренажа уже не обойтись было. Вот, когда окончательно всё заживёт, и придётся «щеголять» перед любовницами ямкой и грубым шрамом на месте ранения.

Оне уже видела действие пистолета-пулемёта там, возле деревни, где меня ранили, и смотрела на мои упражнения с оружием с большой опаской. Не удержалась и задала вопрос:

— Зачем?

С трудом подобрал в качестве ответа слова: «люди на конях». Кажется, поняла, что я готовлюсь не к отстрелу деревенских, а к защите их от кочевников.

Работы по восстановлению стены разгорелись, как только закончился сбор урожая. К этому времени я уже не просто выбирался из хижины, а даже уже рисковал понемногу наступать на больную ногу. Отзывающую болью не когда на неё наступаешь, а при попытке согнуть её в колене. Видимо, повреждёнными оказались мышцы, отвечающие именно за это движение.

После того, как число работающих на восстановлении стены увеличилось втрое, дело стало продвигаться стремительно. Но чем дальше, тем больше беспокоился «мироед», как я окрестил здешнего то ли старосту, то ли дворянчика. На ночь стал выставлять караул у ещё не восстановленного участка стены, а днём отправлять на запад на самых крепких конях две пары молодых парней. Явно опасается набега, поскольку поселения гелонов здесь, севернее города, жмутся к Большой реке, и наша деревушка, стоящая на приречной террасе, спасшей меня и Оне от селевого потока, крайняя со стороны саванны.

В эти же дни подошла новость, которая меня, с одной стороны, обрадовала, а с другой огорчила. Не сама подошла, а приехала вместе с городским стражником, сумевшим одолеть пространство, залитое сошедшей с гор грязью. А значит, и мы теперь можем добраться до города. Вести, привезённые им, на ломаной гелонско-русской смеси пересказала мне любовница.

— В городе плохо. Много людей умерло под домами. Дома упали, стены упали, рыба ушла далеко. Приезжали твои. Много повозок, — принялась она махать растопыренными пальцами, поскольку больше десяти ни я по-гелонски не знал, ни она по-русски, так что получилось двадцать пять. — Очень длинных повозок, как две, на которых мы ездили. Привезли еду. Много еды. Подарок. Много железа ковать наконечники стрел. У отца много работы. Кочевники знают: стены упали. Их много придёт. Много людей из деревень в город пришли.

Ясно. Разрушения от землетрясения в городе серьёзные, много людей погибло. Грязь, принесённая селем и теперь вымываемая Большой рекой, отогнала от её устья рыбу. Шаров, похоже, добился, чтобы Проект выделил продукты в качестве гуманитарной помощи, поскольку часть урожая погибла под селевым потоком. А заодно — прутковое железо, чтобы местные кузнецы заготовили наконечники стрел для отражения большого набега кочевников.

Самому мне, конечно, до города пока не доковылять. Значит, придётся просить повозку, на которой меня отвезёт кто-нибудь из деревенских. Может, конвой с гуманитаркой, не последний в этом сезоне, и я наконец-то попаду к своим.

Потопал, опираясь на костыль, к «мироеду», но тот только руками замахал, выслушав мою просьбу на ломаном гелонском. Из его речи с трудом понял, что он не хочет терять не только лошадь с повозкой, но и человека, который этой лошадью будет управлять. Не помогло даже то, что я попытался его прельстить вторым метательным ножом, которого хватит на три-четыре таких «экипажа», да ещё и «навар» останется. Видел, как в человеке борются жадность с какими-то другими расчётами, но на этот раз жадность проиграла.

Что же, бляха, делать? Разве что, прислушаться к словам здешнего «хозяина»? Он ведь напоследок объявил мне:

— Потом. Пять или десять дней.

Что значит «десять дней»? Десять дней ждать, после чего дня три-четыре трястись на одноосной колымаге, по-уродски запряжённой слабосильной лошадёнкой, габаритами больше напоминающей осла-переростка. А за это время возможный караван фур (повозки, в два раза длиннее, чем экспедиционные «Уралы») разгрузится и уедет на Базу.

Почему по-уродски запряжённые? Да потому что у лошадей вместо хомутов какие-то кожаные ошейники, которые их тем сильнее душат, чем больше животина напрягается. Лошадь, получается, повозку не грудью тащит, а горлом.

Отчего упирался «мироед», стало ясно на следующий день, когда прискакал из дозора парень, раненый степняцкой стрелой…

Фрагмент 3

Дальше всё пошло по сценарию, описанному в анекдоте: «потом в городок приехал поручик Ржевский, и тут такое началось!». Народ в деревушке и без того суетился, а после известия о том, что близко десятка три кочевников (спасибо Оне, с трудом сумевшей передать мне смысл доклада раненого дозорного), суета превзошла все мыслимые пределы. Оттого, что народ побросал работу на восстановлении макси-забора и с ором бросился вооружаться. Если говорить о мужиках. Женщины и детишки с «упорядоченностью» действий, мало отличающейся от поведения курицы с отрубленной головой, искали, где можно понадёжнее укрыться. В деревушке, где уцелевшие сооружения слеплены из дерьма и палок. Пардон, из соломы и палок.

Слава тутошнему аллаху (если в него кто-то верит на ТемУре), хоть Оне не орала и не бегала по деревне, а сидела на полу нашего пристанища и с очумелыми глазами ждала, что я её спасу и на этот раз. А ведь придётся спасать! Просто потому, что спасать надо ещё и собственную шкуру, поскольку кочевникам, когда они ворвутся сквозь всё ещё не восстановленные проломы в стене, будет совершенно наплевать на то, что она принадлежит пришельцу из другого мира. А они обязательно ворвутся, судя по тому, какие вояки им будут противостоять. Вон, у мужика с конца палки, изображающей копьё, свалился наконечник, и он никак не может его приладить назад. И держит своё оружие как более привычную для него лопату. Даже если такое воинство и встанет дружными рядами в проёмах стены, то их число легко уполовинят лучники, а остатки добьют копьями, которыми кочевники владеют куда лучше крестьян.

Даже внешне заметно, что какой-никакой опыт имеется у здешнего главнюка, прозванного мной мироедом, и его двоих старших сыновей. Видимо, папа их успел чуток натаскать, готовя к тому, чтобы они в будущем заняли его место. Да только и по их мандражу видно, что натаскивал он ребят чисто теоретически.