Помоги проекту - поделись книгой:
Сэди Кинкейд
Лоренцо
Пролог
Дождь отскакивает от ткани всего в нескольких дюймах над моей головой. Постоянный стук крошечных капель обрушивается на море черных зонтов, которые в настоящее время укрывают фальшивых скорбящих от проливного Чикагского дождя. Священник стоит всего в нескольких футах от нас, но его слова тонут в шуме дождя. Или, может быть, это шум крови, приливающей к моим ушам, заставляет меня с трудом слышать, что он говорит.
Неважно, что я его не слышу. Я уже знаю отрепетированную речь, слетающую с его губ. Какая она была добрая душа. Она была светом в этом темном гребаном мире. И то, и другое правда.
Как Бог призвал ее домой. Гребаная ложь. Ее дом здесь. Со мной.
Я выхожу из-под зонтика, который держат надо мной, и моргаю, глядя на серые облака, плывущие надо мной. Я хочу чувствовать, как капли дождя стекают по моему лицу. Я хочу, чтобы холодная дождевая вода намочила этот чертов костюм — тот, что был приготовлен для меня на кровати сегодня утром, как будто я внезапно не могу одеться сам. Я хочу чувствовать что-то иное, чем эту глубокую грызущую пустоту, которая поглощает меня — пожирает мои кости и пирует моей душой.
Тень зонтика снова появляется над моей головой, и из моего горла вырывается предупреждающий рык.
Раздается вздох раздражения. Тень исчезает.
Рычащий приказ оставить меня в покое исходит от моего младшего брата, который стоит в нескольких футах позади меня. Я закрываю глаза и наклоняю голову к небу, отключаюсь от голоса священника, который повышает его на несколько октав, чтобы его было слышно сквозь шум дождя. Вода течет по моему лицу, струйками стекает по вискам и вниз по шее, пропитывая хрустящий воротник моей рубашки. Что, если я смогу утонуть в этом? Открою рот и позволю дождевой воде заполнить мое горло и легкие, пока все стоят вокруг, плача фальшивыми слезами и прижимая платки к лицам? Или что, если я просто открою ее гроб и заползу к ней внутрь? Взяв ее на руки и пролежав с ней вечность, как и предполагалось.
Я вижу ее прекрасное лицо — запечатленное такой болью, несмотря на лекарства, которые она принимала, чтобы облегчить ее страдания. Ее последние слова звенят у меня в ушах —
Ярость кипит глубоко внутри меня, но она зарыта в слишком большом количестве горя, вины и боли, чтобы выплеснуться наружу. Как я мог, самый могущественный человек в Чикаго, не спасти ее? Несмотря на все мои деньги, мои ресурсы и имя моей семьи — имя, которое может сдвинуть горы, — я не мог дать ей даже еще один день. Никогда я не чувствовал себя таким бессильным, таким безнадежным и одиноким, как тогда, когда я наблюдал, как моя жена делает свой последний вздох у меня на руках.
Потому что я позволил этому случиться. Я не остановил это. Я не смог остановить это.
Слезы текут по моему лицу, неотличимые от ледяного дождя, если бы не резкий контраст их жара. Может, я присоединюсь к ней — подожду здесь, пока они все не уйдут, и заберусь туда, черт возьми. Засну и никогда не проснусь.
Мое сердце яростно содрогается, напоминая мне, что оно сломано и не подлежит ремонту. Как будто я могу, черт возьми, забыть.
Мягкие пальцы обвивают мою левую руку, тонкие пальцы обхватывают мои толстые. Моя сестра Джоуи. А теперь мою левую; моя невестка Кэт. Руки, которые легки и ловки по сравнению с моими собственными, но слишком сильны, чтобы я мог от них оторваться, словно лианы на стволе дерева.
Я чувствую тяжесть их беспокойства, когда они смотрят на меня, но я продолжаю поднимать голову к небу. Они сжимают мои руки крепче, давая мне знать, что они все еще здесь. Напоминая мне, что их слезы так же реальны, как и мои. Они тоже любили ее. Как они могли не любить? Любой, кому выпала возможность по-настоящему узнать мою милую, прекрасную жену, не мог не любить ее. Она была лучшим человеком, которого я когда-либо знал. Лучшей частью меня.
А теперь ее нет.
И я остался терпеть эту жизнь без нее. Остался без сердца и только с половиной души и со знанием, что я никогда не полюблю другую женщину до конца своих дней. Я обещал ей это, когда она закрыла глаза в последний раз, и это обещание я сдержу до последнего вздоха.
Глава 1
Мой муж возвышается надо мной, его губы искривлены в жестокой усмешке, когда он продевает ремень в петли брюк. Я прислоняю пульсирующую голову к кухонному шкафу и смаргиваю струйку крови, капающую мне в глаза, слишком боясь смахнуть ее, чтобы он не воспринял это движение как жалкую попытку возмездия. Я усвоила, что лучший способ справиться с ним, когда он в таком состоянии, — оставаться как можно меньше и не подвижнее. Пусть думает, что победил.
«И я хочу, чтобы ты и весь этот чертов дом были убраны к тому времени, как я закончу свою смену сегодня вечером», — говорит он, его оскаленные зубы делают его похожим на больную ласку. Сравнивать моего мужа с собакой было бы слишком мягко; собаки верные, преданные и милые. Он застегивает ремень, металлическая пряжка громко лязгает. «Я не буду трахать тебя в таком состоянии».
Мой слабый кивок встречает высокомерное фырканье, и он окидывает взглядом мое почти голое тело, осматривая дело своих рук. Скривив губы в последний раз, он поворачивается, хватает свой пистолет и выходит из кухни, превращаясь в сержанта Малкахи, честного и приставленного к награде офицера полиции Бостона.
Как только дверь закрывается, я заставляю себя сесть и провести языком по внутренней части рта. Металлический привкус крови проникает во вкусовые рецепторы, но, по крайней мере, на этот раз я не потеряла ни одного зуба. Я бросаю взгляд на разбитые тарелки от завтрака, разбросанные по полу вокруг меня. Кофе и хлопья разбрызганы по всем шкафам и новой кремовой напольной плитке, которую мы выбрали вместе несколько недель назад.
Потребуется несколько часов, чтобы убрать кухню, чтобы соответствовать строгим стандартам Брэда. Подняв ноги, я вздрагиваю от пульсирующей боли в голове, ребрах и бедрах. Когда я чувствую себя достаточно устойчивой, чтобы двигаться, я выхожу из кухни в ванную комнату внизу. Когда свет включен, мой взгляд устремляется прямо в зеркало над раковиной, но нет нужды готовиться к тому, что меня там ждет. Насколько это печально? Я не могу вспомнить, когда в последний раз смотрелась в зеркало после одной из вспышек Брэда и была шокирована или удивлена тем, что он со мной сделал. Грустно, больно — это все еще каждый раз меня задевает — но не удивлена.
Я включаю воду, беру мочалку, смачиваю ее, прежде чем положить на правый глаз. Затем я повторяю процесс, который я делала так много раз, что мне даже не нужно больше думать об этом. Мои мышцы двигаются сами по себе, как робот.
Я всегда мою лицо перед тем, как пойти в душ, чтобы осмотреть оставшиеся повреждения и смыть его сперму между моих бедер. Синяки на теле я могу скрыть, но синяки на лице требуют большего ухода.
Не то чтобы меня это так уж волновало сегодня. Сержант Малкахи делает все возможное, чтобы следить за мной. Он прослушивает мой телефон, чтобы слушать разговоры с моими друзьями, что в наши дни случается редко, и он просматривает мои счета и книги, чтобы убедиться, что я делаю массаж только тем клиентам, которых он считает подходящими. Брэд видит все — все, кроме
Он так сосредоточен на контроле моей жизни за пределами этих стен, что уделяет мало внимания моей жизни внутри них. Поэтому, когда у меня время от времени появляется пятно автомобильной смазки на футболке или царапина на костяшках пальцев, он даже не замечает этого. У меня всегда есть объяснение на всякий случай, но оно мне никогда не требовалось.
Закончив принимать душ, я обматываю себя полотенцем и смотрю в зеркало. Над правым глазом — порез, а темно-фиолетовый синяк расползается по всей скуле. Подняв подбородок, я изучаю синяки в форме пальцев на шее и трогаю порез на нижней губе. Я уверенно улыбаюсь себе. Это последний раз.
После душа я чувствую себя свежей и собранной. Я думала, что все будет по-другому. Я думала, что мои руки будут дрожать, что мое сердце будет биться быстрее, но я чувствую себя на удивление спокойно. Спокойна, когда я поднимаюсь наверх и достаю маленький оранжевый цветочный чемодан со дна шкафа. Спокойна, когда я наполняю его моими необходимыми туалетными принадлежностями, несколькими парами чистого нижнего белья и несколькими парами сменной одежды. Я все еще спокойна, когда спускаюсь по лестнице с чемоданом в руке и прохожу через кухню, заваленную остатками завтрака. Я хватаю свою сумочку, но оставляю свой мобильный телефон на стойке. В наши дни — это не более чем прославленный трекер.
Открывая дверь гаража, я улыбаюсь, когда вижу её. Моя зеленая богиня. Mustang 1986 года, которую Брэд и его брат Джейк купили четыре года назад, вскоре после смерти отца. Та, которую они поклялись отремонтировать и поехать на ней в путешествие. Никто из них не прикасался к ней с тех пор, но я провела последний год, ремонтируя её. Невероятно, чему можно научиться онлайн в наши дни. Я имею в виду, что можно получить диплом, используя только компьютер, верно? Нет причин, по которым вы не можете научиться ремонтировать двигатель таким же образом.
Напевая «Bright Side of the Road», я не могу перестать улыбаться, открывая багажник и кладя туда сумку. Я сажусь в машину и, сделав глубокий вдох, провожу руками по рулевому колесу. Вот оно. Мой билет на свободу. Я долго шла к этому.
Я завожу ее, и рев двигателя вибрирует в моих костях. Это самый сладкий звук, который я слышала в своей жизни. Волнение и трепет скручиваются в моем животе. Посмотрев на свое отражение в последний раз, я надеваю солнцезащитные очки, скрывая самые страшные синяки. Не то чтобы это имело значение там, куда я направляюсь, но я не хочу, чтобы какой-нибудь коп увидел мое разбитое лицо и остановил меня из-за беспокойства, пока я добираюсь до нужного места. Это пятнадцатичасовая поездка, и, помимо остановок на туалет и заправки, я не собираюсь останавливаться, пока не прибуду в пункт назначения.
У меня есть только одна попытка, и нет ни малейшего шанса, что я ее испорчу.
Глава 2
Ярость кипит у меня под кожей, как кастрюля с водой на грани кипения. Всегда там. Каждую секунду бодрствования каждого дня. И достаточно лишь вспышки тепла, чтобы она выкипела. Иногда я задаюсь вопросом, утихнет ли когда-нибудь ярость, которую я несу глубоко внутри себя. Прошло два долгих года, но с каждым днем она становится все сильнее. Раньше я думал, что подобные действия давали мне некоторое освобождение — несколько мгновений облегчения. Но, как наркоман, которому каждый раз нужно больше, чтобы достичь этого эйфорического кайфа, но теперь даже это утратило способность успокаивать бушующих демонов в моей душе.
«П-пожалуйста, Лор…» — бормочет мужчина на коленях передо мной. Я бью его прямо в челюсть, прерывая мольбу о пощаде, которая в любом случае осталась бы неуслышанной. Я не человек милосердия. Какого хрена мне беспокоиться о ком-то в этом мире, если у меня нет гребаного сердца? Он падает на пол, как бесполезный мешок с дерьмом, которым он и является, кровь летит из его рта и забрызгивает мои штаны и ботинки.
Он лежит неподвижно. Я смотрю на капли его крови на моем черном ботинке, и эта кипящая ярость опасно близко пробирается к поверхности. Они сделаны из лучшей итальянской кожи, но мне на это плевать. Мне не плевать на то, что моя жена купила их мне за несколько недель до того, как она…
Я сжимаю кулаки так сильно, что мои предплечья, кажется, вот-вот взорвутся, костяшки пальцев белеют. Стиснув зубы, я вытягиваю шею, чтобы немного снять напряжение, которое просачивается в каждую мышцу и сухожилие моего тела. Манфред остается лежать у моих ног, но это его не спасет. Раскаленный гнев, как жар от открытой печи, пылает во мне, направляя мою ногу ему в голову. Не один раз, а снова и снова. Я продолжаю пинать его, пока его лицо не станет неузнаваемым, а мои ботинки не покроются кровью, черепом и мозгом.
«Лоренцо? Пожалуйста?» — кричит деловой партнер Манфреда, Ричи, в нескольких футах от него, слишком трусливый, чтобы попытаться остановить меня самому. Но я не могу остановиться. Не могу остановиться, пока часть этой глубоко затаенной ярости не утихнет. Я не могу вернуться домой, в дом, где живет моя семья, где моя племянница и племянники называют меня дядей Лозом. Не тогда, когда я так близок к краю. Нет, я должен оставить худшее здесь.
Когда от головы Манфреда остается совсем немного, чтобы пинать, я перехожу к его телу и выдавливаю столько гнева, сколько нужно, чтобы снова функционировать как нормальный человек. Мольбы Ричи о пощаде затихают с каждой секундой, и звук его кашля и едкий запах рвоты заполняют маленькую комнату. Инстинкт заставляет его броситься к двери, несмотря на то, что его бывший партнер блокирует ему выход. Он должен знать, что спасения нет, но люди склонны терять связь со здравым смыслом, когда вмешивается потребность выжить.
Не останавливая своего нападения на мертвое тело Манфреда, я протягиваю руку и хватаю Ричарда за горло. Ему следовало бы оставаться на месте. Может быть, тогда я бы выместил всю свою злость на трупе его приятеля.
«Лоренцо. Пожалуйста?» — хлюпает он, слезы и сопли текут мне на руку, когда я смотрю на него. «Я верну тебе твои деньги».
«Ты думаешь, дело в деньгах?» — спрашиваю я, завороженный неподдельным ужасом на его лице. «Твои паршивые десять тысяч для меня ничего не значат».
«П-пожалуйста».
«Вы с Манфредом солгали мне, Ричи. Вот почему вы оба умрете в этой крошечной гребаной комнате, и даже ваша мама не сможет опознать ваши тела».
Его лицо бледнеет, что вполне уместно, потому что он уже призрак. Я швыряю его через всю комнату, и он падает на землю, дрожа, глядя на меня, надвигающегося на него. Когда я с силой вставляю большие пальцы в его глазницы и выдавливаю ему глазные яблоки из головы, его крики о пощаде успокаивают мою почерневшую душу.
Я иду по коридору особняка моей семьи. Моего дома. Он уменьшился из-за ее отсутствия, но все еще остается единственным местом, где я чувствую хоть какой-то комфорт и утешение.
«Дядя Лоз. Помоги». Визги моей трехлетней племянницы Габриэллы наполняют воздух, когда она несется по коридору ко мне в своих носочках. Визжа с пронзительным смехом, она врезается прямо в меня, и я подхватываю ее на руки, прижимая к груди. Ладно, может быть, у меня все еще есть сердце, но оно разбито на тысячу осколков. Те немногие осколки, которые способны на какие-либо положительные эмоции, принадлежат в основном этой маленькой девочке и ее двум младшим братьям.
«От чего ты бежишь, моя маленькая Элла?» Она смотрит мне в лицо, ее темно-карие глаза полны такого доверия и невинности, что я покачиваюсь на ногах.
«Папа-динозавр». Она снова хихикает, когда Данте несется за ней по коридору, розовая тиара на его голове не вяжется с его рыком, похожим на рык динозавра. Габриэлла визжит громче, зарываясь своим маленьким лицом мне в грудь, пока не видны только ее густые кудри.
Улыбка Данте сползает с моего лица, когда он видит мои костяшки пальцев, окровавленные и в синяках. Я немного прибрался перед тем, как вернуться домой, но после того, как ты забил двух человек до смерти, можно избавиться лишь от определенного количества крови. Выражение его лица мрачнеет, и ирония этого контраста не ускользает от меня. Я весь в крови, пока держу свою милую племянницу.
«Какого черта, Лоз?» — бормочет он. «Я думал, ты собираешься поговорить?»
Я равнодушно пожимаю плечами. «Мне не понравилось то, что они сказали».
Он тянется к своей дочери и вырывает ее из моих рук. Она издает пронзительный крик протеста, но он обнимает ее и осыпает ее лицо быстрыми поцелуями, заставляя ее прижаться к нему с очередным визгом восторга. Что-то неосознанное, но не незнакомое окутывает меня. Я качаю головой. Ей гораздо безопаснее со своим отцом, чем со мной — своим чудовищем-дядей.
«Эй, почему бы тебе не пойти и не найти свою маму и братьев, пока я поговорю с дядей Лозом?» — тихо говорит он.
Она надувает губы. «Я хочу, чтобы дядя Лоз тоже поиграл со мной в принцессу-динозавров».
«Он обязательно поиграет с тобой. Сначала ему и папе нужно поговорить. Хорошо?»
Габриэлла поворачивается ко мне, ее бровь мило нахмурена, пока она обдумывает его просьбу. Она так похожа на Джоуи; когда она дуется, это почти как путешествие во времени в то время, когда моей сестре было столько же лет. «Я обещаю, что скоро приду поиграть», — уверяю я ее.
«Хорошо». После решительного кивка она сжимает щеки Данте и громко целует его в губы, затем вырывается из его объятий и убегает по коридору.
Со вздохом я смотрю, как она уходит, и жду лекции от младшего брата. Хотя я и старший, он официальный глава семьи. Мой отец отказал мне в этом праве по рождению, когда я выбрал Аню Новикову в качестве невесты вместо итальянки, которую он мне подобрал.
«Какого хрена, Лоз?» — рявкает Данте, как только его дочь оказывается вне пределов слышимости.
«Я же говорил, мне не понравилось то, что они сказали».
Он проводит рукой по волосам и вздыхает. «Эта хрень случается почти каждый раз, когда ты выходишь из дома».
Я игнорирую колкость. «Какого хрена тебя вообще волнуют эти два куска дерьма? Я оказал миру услугу, избавившись от Манфреда и Ричи».
Он наклоняет голову, явно пытаясь сдержать свой гнев. «Мне плевать на Манфреда и Ричи, но мне не плевать, что ты оставляешь за собой след из чертовых тел каждый раз, когда выходишь из парадной двери».
Я рычу. «Я убрал за собой. Я всегда так делаю».
Он бросает на мою одежду многозначительный взгляд. «Недостаточно хорошо».
Взглянув вниз, я вздрагиваю от крови, ее так много, что ее отчетливо видно на моем темном костюме. Уверен, часть мозгового вещества Манфреда забрызгала и мои ботинки. «Я сейчас этим займусь».
«Но ты же так ехал домой, Лоз. А что, если бы какой-нибудь придурок-коп, которому нужно что-то доказать, остановил бы тебя?»
«Копы нас не останавливают», — напоминаю я ему.
«Хватит одного блядь шанса, Лоз». Он поднимает указательный палец, его лоб хмурится в глубоком хмуром взгляде. «Один чертов раз».
Я пожимаю плечами. «Мне, блядь, все равно».
«Я верю, Лоз», — кричит он. «Мне, блядь, не все равно!»
Мой пульс учащается, и я делаю глубокий вдох через нос. Я не могу сделать это прямо сейчас. Я не могу…
Он хватает мое лицо руками, прижимаясь своим лбом к моему. «Я не могу, черт возьми, сделать это без тебя, брат».
«Ты можешь», — выдавливаю я слова.
«Нет, не могу. Если тебе наплевать на себя, подумай о нас и о том, как бы мы справились без тебя. Я и Кэт. Джоуи и Макс». Его мольбы тянут за собой некоторые из этих крошечных щепок, они собираются вместе достаточно, чтобы заставить мое сердце снова забиться. Оно слабое, но есть. «Подумай о Габриэлле и мальчиках, и что бы они сделали, если бы потеряли тебя». Эти слова становятся последним гвоздем в моем гробу, и я ломаюсь.
Слезы текут по моему лицу, и он обнимает меня за голову и шею, прижимая к своему плечу. «Это должно прекратиться, Лоз».
«Я знаю», — признаюсь я.
Но что, если я не могу остановиться?
Глава 3
Данте застегивает запонки и с беспокойством смотрит на меня. «Ты уверен, что с тобой все будет в порядке? Мы можем остаться дома».
Я закатываю глаза и смотрю в лицо его восьмимесячного сына Мики, который устроился у меня на сгибе руки и пускает слюни, жуя зубное кольцо. «Твой папа думает, что я не могу справиться с такими маленькими негодяями, как ты и твой старший брат и сестра?» Я подбрасываю его, и он хихикает.
«Габриэлла и Марко крепко спят», — говорит Кэт, входя в комнату. «Ты уверен, что не хочешь, чтобы я тоже попыталась его уложить?»
«С нами все будет в порядке. Мы собираемся посмотреть рестлинг. Не так ли, малыш?» Я вытираю кучу слюней с его подбородка движением большого пальца.
Он продолжает с удовольствием грызть свою игрушку, как довольный щенок.
«Спасибо, Лоз». Жена моего брата нежно кладет руку мне на плечо. Я улавливаю аромат ее сладких духов, и он пробуждает давно забытые воспоминания, которые я заставляю себя отбросить. Она нежно целует Мика в голову.
«Папа», — воркует он в ответ.
«Ма-ма». Она поправляет его, выговаривая слоги. Кэт все еще надеется, что он повторит это слово, но он упрям, как и все остальные Моретти.
«Папа», — повторяет Мики, и Кэт вздыхает.
«Это мой мальчик», — Данте ухмыляется и целует сына на прощание.
«Мы вернемся после завтрака». Кэт улыбается, но я не упускаю из виду беспокойство в ее выражении лица. Данте, должно быть, рассказал ей о том, в каком состоянии я сегодня вернулась домой. Он рассказывает ей все. Она никогда не осуждает, но их беспокойство ощутимо, и от этого у меня чешется кожа. Хотелось бы, чтобы обо мне было легче заботиться, но я такой какой есть.
Поделиться книгой: