Золотой век. Книга 2. Империя

– Мы уже начали восстановительные работы. Не успеет смениться сезон, мы отремонтируем и отстроим заново наш город краше прежнего.

– А ваши илоты, владыка? Мы слышали, они взбунтовались и принялись убивать всех подряд.

– Земля слухами полнится, – усмехнулся Плистарх. – Нашим илотам в этом году действительно потребовалась отбраковка, как садовнику приходится вырубать старые сучья, чтобы росли новые ветви. Так устроен мир. Не стану отрицать, дело было трудное, но худшее позади. Вы оказали нам честь, откликнувшись на наш зов, но теперь нам уже не нужна ваша помощь.

В тоне царя было нечто такое, отчего Перикл внутренне ощетинился, если, конечно, причиной его состояния не стали тысячи спартанских воинов, так и стоявших лицом к лицу с афинянами. Они замерли в неподвижности – так кошка припадает к земле, поджав под себя лапы, и застывает, пока беспечная, ничего не подозревающая птичка заливается трелями. Над этим местом витал дух злобы, и Кимон ясно это чувствовал.

– Утром я отправлюсь домой, владыка. Если ты уверен, что мы ничем не можем помочь. Я привел с собой кузнецов и строителей, привез еду, соль, вино. Мы можем оставить рабочих, они сами доберутся до дома, или хотя бы продукты, чтобы поддержать твоих людей.

– Доброта афинян хорошо известна. Может, вы оставите нам еще и счет, а? – Плистарх улыбнулся, правда с горечью.

– Уверяю тебя…

– Иди своей дорогой, Кимон. В моем городе есть люди, которым неприятно видеть армию афинян там, где прежде не стоял ни один из них. Я поблагодарил тебя за то, что ты прошел столь длинный путь и так быстро, но ты должен уйти. Сейчас.

Кимон поклонился, едва согнув спину. Он чувствовал себя униженным, и это ясно читалось в сердитом блеске его глаз.

– Хорошо, владыка. Надеюсь, тебе больше никогда не придется просить нас о помощи.

Это были вполне подходящие в сложившейся обстановке слова, но и угроза в зависимости от того, как их понимать. Перикл, не выказывая явно своего удовлетворения, кивнул Тисамену, стоявшему с лицом хмурым, как зимняя буря. Не было здесь для афинян ни тепла, ни дружбы. Загадка. Перикл принялся тщательно обдумывать ситуацию, как его учили. Анаксагор и Зенон никогда не оставляли проблему, пока не поймут ее суть. И его отец тоже.

Получив недвусмысленное распоряжение, Кимон не имел другого выбора, кроме как уйти. Он резко отдавал команды своим людям, и если у них на лице и появлялось какое-нибудь выражение, это было в основном неприкрытое облегчение: они понимали, что их не убьют на месте. Маркитанты со своим скарбом посторонились, и мимо них, выстраиваясь в колонну, зашагали первые гоплиты с закинутыми на спину щитами и воздетыми вверх копьями. Кимон остался позади, его люди уходили вперед, а он внимательно наблюдал за всем вокруг. Перикл тоже вглядывался в даль – туда, где находилась Спарта, и думал, окажется он когда-нибудь на ее центральной площади или никогда ему не подступиться к городу дальше этой окраины.

Когда настал момент, Кимон тронулся вслед за остальными, оставляя позади мощное войско спартанцев вместе с их царем. Афиняне показали им спины и, подняв за собой облако пыли, двинулись на север.

* * *

Колонна таяла вдали. Плистарх сжал кулаки. Тисамен взглянул на него, понимая, какое напряжение испытывает человек гораздо более молодой, чем он. Во взгляде прорицателя не было ни капли сочувствия. Много лет назад Плистарху выпал случай спасти своего регента, когда тот вернулся в Спарту в облаке обвинений и слухов. Если бы Плистарх был хотя бы вполовину таким, как его отец, то он, вопреки мнению эфоров, простил бы Павсания, победителя при Платеях. Так думал Тисамен. Или, может быть, позволил бы несчастному, сломленному полководцу отправиться в изгнание. Вместо этого злобный юнец позволил уничтожить своего соперника. Павсания замуровали в храме и оставили умирать от жажды. Тисамен и еще многие с ним видели это здание обращенным в груду мусора. Его это зрелище обрадовало.

Плистарх обливался потом. От Тисамена это не укрылось. Царь хорошо знал, что происходит в городе, пока он тратил здесь время, перекрывая дорогу афинянам.

– Повелитель, может, нам?.. – наконец осмелился заговорить один из командиров.

К этому времени афиняне превратились в пыльное облачко над дорогой, не подавая признаков того, что ослушаются приказа. Они явно были обижены оказанным приемом, но Тисамен думал, что к их обиде примешивался страх. Именно этого и добивался царь.

– Подождем… – сказал Плистарх. – Я хочу убедиться, что они не пойдут назад под каким-нибудь предлогом и не смешают наши планы.

Этого хватило, чтобы спартиаты и периэки остались неподвижно стоять на месте, глядя на север, пока афиняне не скрылись из виду окончательно. Плистарху пришлось собрать всех, кого только можно, со всего города, чтобы явить афинянам это войско.

Тисамен заметил, что сам тоже взмок. Прошлая неделя оказалась суровой для них всех, особенно когда трупы начали раздуваться. В городе огромными жужжащими облаками роились мухи. Это было место убийства и расправы, где спартанцы охотились за илотами, а илоты – за ними. Тем не менее Плистарх на целый день оставил поле битвы лишь для того, чтобы продемонстрировать афинянам силу.

– Они ушли, – наконец произнес Тисамен.

Из собравшихся здесь людей царю он был дороже всех и знал это. Боги обещали Тисамену пять побед, а он пока одержал только четыре. Голос прорицателя как будто испугал Плистарха, царь резко вышел из задумчивости и сказал:

– Тогда нам нужно снова в бой. – Усталость сказывалась на нем.

Плистарх закрыл глаза, потирая одной рукой грудь, а когда вновь заговорил, то глядел на своих людей мрачно.

– Спартиаты, пока нас нет, илоты укрепляются, опять захватывают район, который мы оставили без защиты. Придется нам еще раз отбивать его улица за улицей. Не может быть никаких договоренностей с ними, никаких соглашений о сдаче. Мы должны перебить их, или все, что мы любим, будет уничтожено. Я прошу все, что у вас есть, ваши оставшиеся силы и последнее дыхание, ради меня, ради моего отца… ради наших людей.

Ему ответил дружный рев хриплых голосов, хотя воины устали не меньше, чем их царь. Тисамен видел, что они едва держатся на ногах от утомления и недостатка еды, но стоят. Видел бы это Павсаний!

– Стоило ли приводить их сюда? – спросил Тисамен по дороге в город.

Плистарх повернулся к нему и уверенно произнес:

– Стоило. Если бы я позволил афинянам увидеть… Если бы они поняли, как мало нас осталось, мы потеряли бы больше, чем несколько районов! Гордость моих людей не так легко забыть. Кто знает, на что могли осмелиться афиняне? Царь Архидам позвал на помощь, когда город горел и наши илоты бегали, как безумцы, с окровавленными руками. Я не стану винить его, хотя кое-кто может сказать, что он обесчестил нас всех. Если бы ты родился спартанцем, то, наверное, понял бы. Сегодня я показал афинянам силу, потому что без силы мы ничто. – Плистарх пожал плечами. – Я знаю, кто наши союзники, а кто нет. – Он потер грудь большим пальцем, как будто там у него чесалось, и при этом дышал медленно и осторожно. – Этот год пройдет. Мы заново отстроим город. Вот что важнее всего.

6

Люди, колонной вступавшие в Афины, не смеялись и не болтали, как в то время, когда покидали город. Они миновали перешеек и благополучно оставили позади огромный полуостров, однако в рядах афинян было много задумчивых лиц. Никто из них прежде не встречался с вооруженными спартанцами и уж точно не попадал к ним в окружение. Они выступали из Афин как союзники, и обида за себя и за родной город жгла сердца.

Перикл прошел с Кимоном и со своими друзьями через ворота Дипилон, затем по открытому пространству Агоры к зданию совета, стоявшему на ее краю. Все места там уже были заняты – весть о прибытии колонны летела впереди нее. Избранные представители Афин ждали внутри, желая узнать, почему их гоплиты вернулись так быстро. Без сомнения, на рынках и в лавках в этот самый момент люди шепотом передавали друг другу самые невероятные слухи.

Перикл качал головой, видя, как изменился Кимон. Его друга унизили, прогнали, словно выпоротого мальчишку. Спартанцы должны были броситься ему на шею со слезами благодарности на глазах, но они этого не сделали, а поступили по-своему, каким бы неестественным это ни казалось.

Остановившись у подножия лестницы, Кимон обвел взглядом здание совета. За спиной у него осталась Агора, где собиралась толпа людей, жаждавших узнать, что произошло. Скифские стражники сурово озирали толпу со своих постов на возвышении и теребили рукояти мечей в нервном ожидании недоброго. Их не особенно любили. Всякий возникавший в городе бунт неизменно приводил к тому, что скифов били.

– Просто скажи им правду, а если посмеют осуждать тебя, спроси, как поступили бы они, – посоветовал Перикл.

Его друг Зенон согласно кивнул и добавил:

– Или спроси – неужели они хотели бы исполнить волю Спарты?

Остальные, недоумевая, повернулись к нему, и Зенон пожал плечами. Этот маленький человек вырос в греческой колонии к югу от Рима. Мало кто из знакомых Периклу людей обладал более острым умом. Зенон мог сравняться в этом даже с Анаксагором, который стоял рядом, возвышаясь над ним.

– Кимон всегда поддерживал Спарту, – объяснил Зенон. – Спартанцы назначили его своим представителем в Афинах, почему он и носит копис. Они наверняка понимали, что колонну с помощью поведет именно он и потому утратит значительную часть своего авторитета, когда афинян отправят домой. – Зенон взглянул на Кимона. – Разве нельзя предположить, что они хотят уничтожить тебя – подорвать репутацию афинского архонта и стратега?

– Зачем им… – начал было Кимон.

Анаксагор не дал ему договорить. Когда они с Зеноном спорили, мысли их двигались так быстро, что другим людям с трудом удавалось вставить хоть слово.

– Ты полагаешь, это война? – спросил Анаксагор. – Или месть за Павсания?

Анаксагор родился в Ионии, в греческой тени имперской Персии. Он принес свою неудовлетворенность в Афины, чтобы добиться там положения и успеха. Ему довелось дважды стать свидетелем разрушения города. Как и у Перикла, у Анаксагора была молодая жена и маленькие дети. Как у них всех. Сама возможность конфликта со Спартой была здесь как дуновение холодного ветра.

Один из скифских стражников нетерпеливым жестом показал им, чтобы поднимались. Другой, повернув голову, слушал какие-то указания служителей совета из зала.

– Мы разбили персов, – задумчиво произнес Зенон. – Павсаний примчался в Спарту и получил обвинения в продажности, предъявленные нами, и спартанцы замуровали его в храме. Нам не стоит недооценивать таких людей – ни их ум, ни глубину ненависти.

– Мне нужно идти, – быстро проговорил Кимон, обрывая готовую завязаться полномасштабную дискуссию. – Не думаю, что это некий хитроумный замысел или что Спарта угрожает нам. Люди, которых мы видели, выглядели какими-то… потрепанными. Подозреваю, что землетрясение оказалось гораздо более разрушительным, чем нам говорили. Ты видел дома и храмы у дороги к югу от города. Представь, что, должно быть, творится в городе.

– Вероятно, они не хотели, чтобы мы это увидели… – сказал Зенон.

– Они очень гордые, – кивнув, вставил Анаксагор. – Это может объяснить, почему они пожелали разозлить своего самого сильного союзника.

Кимон раздраженно перевел взгляд с одного на другого, затем посмотрел на Перикла:

– Значит, они могут быть слабы… или сильны! Очень хорошая мысль, друзья. Еще что-нибудь подскажете? Совету нужно возложить на кого-нибудь вину за потраченные деньги. Полагаю, это буду я.

Он увидел, что Зенон со вздохом склонил голову, выражая согласие, и пошел между колоннами в зал. Агора заполнялась толпой народа, и трое оставшихся за спиной Кимона поспешили за ним. Сидячих мест для их не найдется, но за пару монет скифские стражники позволят им постоять внутри.

* * *

Направляясь к имению, Перикл дал себе волю волочить ноги. Копье он держал в руке и использовал его, как пастушеский посох. Отцовский щит висел за спиной, ни одной новой царапины не добавилось к его славной истории.

Солнце садилось, день выдался долгий. И прошел плохо. Перикл едва верил, что Эфиальт так жестоко обошелся с Кимоном в зале совета, обливал презрительными насмешками каждое принятое архонтом решение. Хотя это раз и навсегда доказало, что между ними существует взаимная неприязнь, дородный стратег получил большую поддержку. Эфиальт потребовал, чтобы решение приняло Афинское собрание, и большинство членов совета согласились с ним.

Кимону приказали еще раз явиться на Пникс, его судьба была в руках афинян. Перикл на ходу бормотал себе под нос проклятия. Он прошел мимо группы торговцев, те, видимо, узнали его, кивнули и проводили взглядами. Он улыбнулся, изображая, что спокоен. Внутри же у него все кипело. Один раз он уже спас Кимона от козней Эфиальта. Но тогда у него имелся серьезный контраргумент – великая победа над персами.

Подойдя к железной двери во внешней стене имения, Перикл постучал в нее и стал ждать шаркающие шаги Маниаса. Поход в Спарту было трудно оправдать, учитывая, чем он закончился. Эфиальт зачитал список трат – ошеломляющие суммы. Одно только жалованье и прокорм пяти тысяч человек могли опустошить казну менее значительного города.

Кимон выдвинул исходный довод о необходимости оказать помощь союзнику, но был осмеян. Что бы ни замышляла Спарта, совет и Афинское собрание бушевали в яростном негодовании. Спартанцев они осуждать не могли, поэтому их гнев должен был пасть на кого-то из своих.

Ожидая у двери, Перикл кусал губу. Кимон ему друг, но он же и лучший в Афинах полководец. Если Зенон прав и им грозит война…

Перикл поднял взгляд. Пора бы уже Маниасу появиться. Через мгновение он снова постучал в дверь и крикнул:

– Маниас?

Наконец послышались шаги, но быстрые и легкие. Над стеной появилась взлохмаченная голова одного из молодых домашних рабов.

– Открывай ворота! – крикнул парень кому-то внутри.

Засов отодвинули. Перикл хмуро спросил:

– Где Маниас?

Сердце у него упало, он догадался, какой ответ услышит. Усталость вдруг навалилась сильнее прежнего, он опустил копье и пошел к дому. Жене он сказал, что у нее есть месяц на переезд. Прошло меньше десяти дней. Ясно, что его не ждали, и все равно без Маниаса у ворот это место уже казалось другим.

– Перикл! – услышал он голос матери и на мгновение снова почувствовал себя ребенком, пока не обнял ее и не ощутил, какой маленькой стала она.

Агариста всегда была стройной. А теперь, когда положила голову ему на плечо, казалась хрупкой, как птица.

– Мы не ждали тебя так скоро. Боюсь, Фетида еще здесь.

Мать была напряжена. Перикл заметил темные круги у нее под глазами.

– Что случилось? – вдруг заподозрив неладное, спросил он.

– Ничего… было нелегко, – сказала Агариста. – Твоя жена… она злилась на всех, кто есть в доме.

Перикл ощутил, как его пронизывает холод. Озабоченный спасением Кимона и делами Афинского собрания, он и не подозревал, что дома его ждут еще большие неприятности.

– С мальчиками все в порядке?

Мать в ответ быстро кивнула, но Перикл испытал лишь легкое облегчение.

– Конечно. Я бы не допустила ничего…

– Что случилось с Маниасом? – не дал ей договорить Перикл.

Лицо Агаристы было бледным и будто окаменело. Он понимал, предчувствия его не обманывают.

– Я… Позавчера Фетида послала меня в город с какими-то счетами, клялась, что без меня это никак не уладить. Я ничего не знала. Ростовщику не сказали заранее о моем приходе, и когда я вернулась… – Мать замолчала.

Перикл взял ее за плечи.

– Что? – спросил он, стараясь сохранять спокойствие, хотя ему уже хотелось встряхнуть ее.

– Она призвала владычицу легкой смерти. Фетида заплатила, чтобы та пришла в имение. Говорят, все случилось быстро, Перикл. Старые люди не страдают, когда она приходит за ними.

Он разжал руки и слегка поморщился, увидев оставленные его пальцами белые следы.

– Что она делает, эта женщина? – Он и сам знал, но все равно заставил мать объяснить.

– Они уводят умирающих, когда те слабы или страдают от боли. Один удар молотком в висок или удушение. Некоторые считают это милосердием, долгом перед богами. Мне очень жаль, Перикл. Я бы не позволила, если бы была здесь.

– Значит, Маниасу стало хуже? Он выглядел вполне довольным, когда я в последний раз был здесь.

– Он не изменился, – ответила Агариста.

Перикл посмотрел на нее и больше ничего не сказал. Они поняли друг друга. Через некоторое время он прошел через дом в центральный двор. Оттуда лестница вела наверх, в спальни. Однако Перикл остановился, заметив ожидавшую его Фетиду. Она сидела на деревянной скамье у бассейна и выглядела совершенно спокойной.

Перикл уже не был молодым человеком, которого Фетида знала прежде. А теперь она не жена ему. С тихим вздохом он пересек двор и опустился рядом с ней:

– Где мальчики?

Фетида скрестила ноги и, прежде чем ответить, быстрыми движениями пальцев оправила одежду. Она нервничает, догадался Перикл. И не без причины. Его не ждали дома, он должен был вернуться через много недель, а когда наконец появился бы, Маниас уже давно лежал бы в могиле вместе со всей ее злостью.

– Они устраиваются в городском доме. Мне не сказали, что ты вернешься домой так быстро, Перикл. Я бы осталась с ними, если бы знала. Ты дал мне месяц.

– Фетида, правильно ли ты поступила, позвав эту владычицу легкой смерти? Или просто хотела досадить мне?

Она обратила на него горящий взгляд своих темных в сумраке глаз:

– Тебя здесь не было. Я позвала ее из жалости. Иногда так нужно поступать, если старик задерживается здесь дольше положенного. Думаю, Маниас в конце концов согласился с этим.

Фетида отвела глаза, и Периклу показалось, что она вспоминает это ужасное событие. От неловкости он сглотнул, не смея выспрашивать подробности. Стоит ему услышать, что Маниас боролся за жизнь, звал хозяина по имени, и этот образ будет долго преследовать его, а старика уже не вернешь.

Если Фетида хотела причинить ему боль, то одержала блестящую победу. Но все же она мать его сыновей. Перикл встал, понимая, что у него остался только один путь.

Тому, что такое праотес[2], он научился у своего отца и у самого Маниаса, который считал это качество высшей добродетелью. Оно состояло в силе через спокойствие и контроле над эмоциями в самых сложных обстоятельствах. В момент, когда единственной альтернативой было выхватить меч и убить Фетиду, обладание им сослужило ему хорошую службу.

– Так как я вернулся рано, Фетида, то завтра же прикажу, чтобы твои вещи перевезли в город. Мальчики будут жить с тобой. Но это место останется для них домом. Скоро я найду наставников для них обоих и, пока ты не выйдешь замуж, буду нести расходы по содержанию твоего хозяйства.

Перикл вдруг улыбнулся, в ответ Фетида прищурила глаза. Не такой реакции она ждала, и это дало ему силу продолжить: