Помоги проекту - поделись книгой:
Мы видим, что карта «Властелина колец» создавалась Толкином на основе трех источников: общий абрис Средиземья опирался на данные палеогеографии, политическая карта — на обобщения средневековой истории Европы, топографическая карта — на карту Англии, причем чем дальше от Шира, тем менее и менее строго коррелируя с земной (превращение береговой линии Малой Азии в цепи мордорских гор — наглядный пример). И при этом в образ любой, даже самой отдаленной страны, неважно — эльфийской, гномьей, человеческой или вражьей, — Толкин добавлял что-то из черт родной Англии, особенно тех краев, где прошли его детство и юность. Таким образом, мифопоэтическое пространство, созданное писателем, оказывается узнаваемым и родным, практически осязаемым, «земным», но измененным ровно настолько, чтобы поверить, что описываемые события происходили давным-давно, в незапамятные времена.
РАСТИТЕЛЬНЫЙ МИР
Еще одна немаловажная деталь, подкупающая своей натуралистичностью (в прямом смысле слова, ибо имеет непосредственное отношение к натуре — природе), — уникальное многообразие растительности, с изумительной точностью и любовью обрисованное и поименованное Толкином во «Властелине колец». Путь героев романа пролегает через шесть природно-климатических зон — от тундры до сухих субтропиков, и на его протяжении встречается множество видов растений, каждое из которых закономерно произрастает в характерном для него ландшафте, окружено действительно ему присущими растениями-спутниками и вовремя, в должные календарные сроки, зацветает. Данные по ботанике Средиземья и ее коррелятах (в тех случаях, когда растение является эльфийским) приводятся в работе Ильи Кучерова «Растительный мир Средьземелья»23. Исследователь подчеркивает, что по количеству упомянутых растений Толкин многократно превосходит авторов, которые традиционно считаются «певцами природы»: так, у Пришвина счет растений идет на десятки, у Тургенева и Толстого — меньше, у Толкина же упоминается около ста пятидесяти видов!
И даже чудесные эльфийские растения неземной красоты оказываются не просто плодом фантазии автора, но имеют близких родственников среди земной флоры: «Я получил большое удовольствие от книги, посвященной растениям полуострова Кейп-Йорк. Я не нашел в ней ничего, что непосредственно напомнило бы мне
Толкин воссоздавал не только внешний вид растений, но и их аромат. Пример — бледные цветы недалеко от перевала Кирит-Унгол, от которых исходит запах тления. Описание и вида, и запаха этих растений соответствует средиземноморскому (совпадение по региону) ядовитому (совпадение по принадлежности к «вражескому миру») растению семейства лилейных — птицемлечнику.
Ботанический прототип обнаруживается даже для Белого Древа Гондора. Процитируем работу Кучерова: «“У самой кромки снегов росло молодое деревце… На нем уже распустились листья — продолговатые, изящные, темные сверху и серебристые с изнанки, а среди тонких веток маленькой кроны светилось одно-единственное крошечное соцветие, и белые лепестки сияли, как снег на солнце”. Кроме этого саженца, других подробных описаний дерева во “Властелине колец” нет, но в “Сильмариллионе” есть дополнительные указания на особую форму семян и божественный аромат цветов. Совершенно случайно мне посчастливилось наткнуться на описание действительно очень древнего растения, одного из самых древних цветковых растений на Земле, —
Дарящая плоды.
Неудивительно, что при столь трепетном отношении к растениям мир Толкина оказался населен и ожившими деревьями, среди которых Фангорн и другие энты, Старый Вяз, хуорны. Литературные источники образа битвы энтов мы приведем в соответствующем разделе, сейчас же заметим, что под пером человека, так глубоко чувствующего природу, деревья просто не могли не ожить, даже если бы он не знал соответствующего кельтского текста. Интересно, что образ деревьев-воинов возник в воображении Толкина еще в школьные годы, в период изучения пьес нелюбимого им Шекспира: Профессор вспоминал горькое «разочарование и отвращение своих школьных дней, вызванное тем, как бездарно распорядился Шекспир “приходом Бирнамского леса на Дунсинанский холм”. Я жаждал придумать такие обстоятельства, в которых деревья действительно могли бы пойти в бой»24. Во «Властелине колец» подходящие обстоятельства были найдены.
Цветение
* * *
Начало истории Средиземья кроется в желании Толкина создать такой мир, в котором вымышленные им языки обрели бы жизнь и перестали быть исключительно плодом лингвистических упражнений. Иными словами, та часть личности Толкина, которая являла собой ученого-систематика, породила (или, вернее, пробудила) другую ее часть — писателя, художника-творца, обладающего даром созидания и способностью отыскать в своем сердце целую Вселенную. Гармоничное сосуществование обеих составляющих личности сделало возможным появление на свет особого литературного мира, воспринимаемого читателем трехмерно, как нечто реально бытующее. И заслуга ученого здесь в том, что его усилиями мир этот приобрел убедительную внешнюю форму, облекся в кровь и плоть, наполнился множеством деталей, каждая из которых доказывает: да, перед нами летопись несомненно правдивых событий. При этом читателю-то как раз вовсе и не обязательно быть специалистом в вопросе языков, или мифологических текстов различных народов, или же в области ботаники, или географии — все дело именно в атмосфере, в убеждающем слове автора, глубоко уверенного в том, о чем он говорит.
Так же как и в мельчайших частичках материи того универсума, о котором он писал, Толкин хотел быть уверенным и в сюжете, в образах и отношениях героев. На помощь пришла все та же непреодолимая тяга к познанию и изучению языков: благодаря ей он прекрасно ориентировался в мифологии скандинавов, финнов и кельтов, с которой соприкоснулся, занимаясь диалектами этих народов. Мифологические представления названных культур, безусловно, сильно повлияли на суть мифологической системы самого Толкина («Свод моих легенд, частью которых (заключительной) является трилогия, возник из стремления “переписать” “Калевалу”, в первую очередь — трагическую историю Куллерво»25). Но не стоит воспринимать историю Средиземья лишь в качестве сборника цитат и ссылок на древние северные сказания: как и в работе с данными астрономии, географии, ботаники, писатель творчески перерабатывал исходный материал, так что земная первооснова его сюжетов подчас оказывалась настолько глубоко скрытой, что даже специалист не сразу мог ее обнаружить.
И все же, подобно тому, как скелет определяет внешность человека (хотя, говоря о человеке «он красив», мы менее всего имеем в виду его скелет!), так и мир Толкина определяют «кости» — три культуры: кельтская, скандинавская и финская.
Глава 3. ИСТОЧНИКИ КУЛЬТУРЫ
ТОЛКИН И СКАЗАНИЯ КЕЛЬТОВ
Кельтская культура (и эпос как ее немаловажная часть) оказала огромное влияние на литературу Западной Европы, а через нее — на современное фэнтези. Именно из кельтских сказаний вырос рыцарский роман, принеся в европейскую культуру не только мотивы странствий в поисках некой ценности, но и поэтизацию адюльтера (корни которой надо искать в сравнительно большой свободе кельтских женщин, позволяющей им выбирать себе мужей).
В творчестве Толкина влияние кельтской культуры (причем преимущественно не ирландской, а валлийской) было непосредственным, и, возможно, этим и объясняется то, как органично трансформировались сказания под его пером в собственную мифологическую систему, не являющуюся калькой с кельтской, хотя более чем глубоко родственную ей.
В первую очередь это касается образа Арагорна и следопытов Севера.
Король-странник
Древний Уэльс дал нам тип сказаний, из которых вырос рыцарский роман (а из него — современное фэнтези): герой странствует в поисках приключений. Это определяется во многом тем, что валлийцы были скотоводами, так что странствия со стадами (как и угон скота) были частью их быта. Жизнь королей тоже проходила в переездах из одной резиденции в другую, которые не имели ничего общего с дворцами: это было бревенчатое здание, обнесенное колоннадой, на колоннаде лежали балки, которые в дождь покрывали соломой26. Именно в колоннаде проходили пиры (для древнего общества пир — много больше, чем еда или веселье, это символ единства вождя и его народа), там же король выслушивал жалобы и вершил суд. После чего отправлялся в другую резиденцию.
Эти бесконечные разъезды нашли свое отражение в артуровских легендах, причем не только в образе рыцарей, странствующих по лесам в поисках приключений, но и в быте самого короля Артура, который не находился в Камелоте безвыездно, а переезжал в Лондон и в другие города. В валлийском же цикле сказаний «Мабиногион» образ Артура и его двора мифологизирован значительно сильнее, чем во французских и поздних английских романах (например, в «Смерти Артура» Мэлори), и тема странствий короля со всем его получеловеческим воинством занимает важное место.
Контраст между образом жизни валлийских королей и правителей античной, а позже и средневековой Европы был разителен. Такого короля-странника мифологизировали — что нашло свое отражение в судьбе дунаданских вождей, описанной Толкином.
Русские переводы усиливают эту черту — и если Толкин называет своего героя Strider, то есть «Широко шагающий» или «Много ходящий», то переводчики именуют его Бродяжником, Колобродом, Шатуном, в лучшем случае — Странником. Это особенность русского взгляда на Средиземье, однако высокомерное отношение высокой цивилизации к правителям Уэльса-Артедайна есть и у Толкина: князю[5] Арведуи (предку Арагорна) отказывают в праве на корону Гондора, несмотря на очевидную законность его притязаний.
Битва между королем Артуром и римлянами. Миниатюра из манускрипта XIV в.
Еще один артурианский мотив, воплощенный во «Властелине колец», — это Возвращение Короля, давшее название третьему тому. Это позднейшая из валлийских легенд, уже времен норманнского завоевания Англии, когда особое звучание приобрели истории о том, что король Артур не погиб в битве со своим племянником Мордредом, а был увезен на чудесный остров Авалон и/или спит в пещере, причем там же спит его воинство, в доспехах и при оружии. С этими легендами норманнская власть боролась как могла, спешно найдя «могилу» Артура. Более того, существуют гораздо менее известные легенды о других спящих кельтских вождях: о короле Уэльса Бендигейде Бране, о вождях валлийских восстаний против англичан Овэйне Глиндуре и Овэйне Красноруком, о шотландском герое Финне Мак Кумале, спящем со своими воинами на острове Скай (где, как уже сказано, находится прототип Амон-Сул и куда мы еще вернемся). Легенда перешла и к англичанам: спит король Гарольд, разбитый Вильгельмом Завоевателем, и даже Фрэнсис Дрейк спит, чтобы прийти на помощь Британии в нужный час (нам он тоже придет на помощь, когда мы будем говорить о юности Арагорна, так что это совпадение кажется неслучайным). Но за исключением Дрейка — перед нами короли и вожди, которые вернутся, чтобы возродить былое величие своей страны. Спящее воинство такого короля есть и во «Властелине колец»: это мертвецы, собранные Арагорном у камня Эреха, которые и уничтожают корсаров Умбара. Нет ли в этом эпизоде аллюзии на высадку Вильгельма Завоевателя в Англии? Только здесь все закончилось победой, а не поражением, как это было в реальной истории.
Женщина-власть
Но отчего же Арагорну удалось не только стать королем Гондора, но и возродить разрушенное в войнах северное королевство Арнор? Толкин в романе объясняет это Войной Кольца и победой над Сауроном, однако, рассматривая сюжет через призму кельтской культуры, мы видим совсем другую причину небывалых политических успехов Арагорна.
Такой причиной оказывается любовь к Арвен.
В кельтской мифологии женщина мыслилась носительницей категории власти. Это означает, что сама она никакой социальной властью не обладает, но ее избранник (в наиболее архаичных текстах жестко и прямо: сексуальный партнер27) становится королем.
В таком контексте история Арагорна и Арвен приобретает совершенно другое звучание. Любопытно, что причинно-следственные связи кельтского мифа и текста романа будут прямо противоположны. По логике романа Арагорн смог жениться на Арвен, поскольку стал королем. В проекции кельтского культурного архетипа герой становится королем, поскольку осмелился полюбить Женщину-власть.
Ни один из персонажей Толкина, помимо Арагорна, не встречал подобной героини, Арвен в этом уникальна, хотя Толкин в тексте постоянно проводит параллели между ней и Лучиэнью, также полюбившей смертного. Но брак с Лучиэнью не сделал Берена королем, а брак с эльфийской принцессой Идриль не сделал королем Туора — эти браки Первой эпохи связаны с толкиновской концепцией
Анализируя мифологические мотивы в истории Арагорна и Арвен, важно подчеркнуть один принципиальный момент. Обретение власти через брак — это черта отнюдь не только кельтской мифологии, она регулярно встречается в волшебной сказке. Однако сказочный брак — иной.
В сказке герой добивается руки царевны, чтобы сместить на троне ее отца. В наиболее архаичных сюжетах старого царя убивают28. Эта система наследования — от тестя к зятю — была действительно свойственна архаичным обществам, особенно если дело касалось священного вождя (а не реального правителя), воплощающего магическую удачу племени.
Кельтская система иная, в ней нет элемента наследования (см. ниже). Женщина-власть, любовником или мужем которой становится будущий король, наделяет героя магической силой, необходимой для восшествия на престол. Сказочная царевна, напротив, имманентной властью не обладает, она или пассивный объект сватовства, или советчик героя, но не источник его магических сил.
Поскольку «Властелин колец» — это роман, то место магии под пером Толкина занимает психология. Арвен не наделяет Арагорна имманентной властью, но любовь к ней становится той силой, которая ведет Следопыта вперед и вверх.
Завершая противопоставление кельтской и сказочной системы получения власти, подчеркнем, что Арагорн отнюдь не наследует отцу Арвен, владыке Элронду. И хотя утрата Элрондом власти и воцарение Арагорна не просто совпадают по времени, но и связаны причинно-следственно, это
Обращение к кельтскому образу Женщины-власти прекрасно объясняет, почему Арагорну удается на удивление быстро возродить Арнор, хотя на протяжении всей Третьей эпохи короли Арнора, затем князья Артедайна, затем вожди дунаданов терпели поражения. Подчеркнем, что в самом романе дается совершенно иное объяснение, это опять-таки победа над Сауроном.
На наш взгляд, именно это несовпадение мотиваций событий
Вопрос о том, насколько сознательно Толкин наделял Арвен чертами кельтской Женщины-власти, остается для нас открытым, но, не делая выводов, заметим, что имя героини состоит из синдарских корней ar- («власть, благородный») и -wen («девушка, женщина», формант женского рода). Иными словами, это имя буквально переводится как «Женщина-власть», а варианты типа «Царственная» или «Принцесса» — это уже художественные обобщения.
Черты кельтской Женщины-власти также можно найти в образе Галадриэли, которая в отдельных (незначительных) аспектах напоминает героиню не валлийских, а ирландских сказаний — королеву Медб: королева правит совместно с королем, при этом она дочь верховного правителя (Галадриэль — дочь Финарфина, одного из королей эльфов на Заокраинном Западе) и воительница (Галадриэль обрушивает стены Дол-Гулдура). Однако черты, доминирующие в образе Медб, проявлены не так значительно у Галадриэли и наоборот. Следует отметить, что во «Властелине колец» Галадриэль не названа в прямом смысле королевой Лориэна, она лишь Владычица, как и ее супруг Келеборн — не король, а Владыка, повелитель.
Гораздо сильнее проявляется в образе Владычицы Лориэна другой, чисто кельтский мотив.
Король, друиды и певцы
Как уже говорилось, власть у кельтов отнюдь не была наследственной. Королем избирался человек, который доказывал свое магическое право на трон, — например, под ним вскрикивал священный камень: самый известный такой камень в текстах — Лиа Фаль в ирландском сказании «Битва при Маг Туиред», а в реальности — Скунский камень, привезенный англичанами из Шотландии и возвращенный Елизаветой II обратно; на протяжении шести веков он находился внутри трона, на который садился английский монарх при коронации. Образ Артура, доказывающего свое право на власть благодаря мечу в камне, — это контаминация кельтского (любой, кто сможет вытащить меч из камня, получит трон) и генеалогического способов наследования (Артур — сын предыдущего правителя, что до поры скрыто).
Лиа Фаль на холме Тара в Ирландии.
По сохранившимся свидетельствам, на будущего короля указывали друиды, языческие жрецы. Важно подчеркнуть, что в кельтской культуре представители магических профессий (к которым, помимо жрецов, относились также певцы различных категорий и кузнецы[6]) стояли практически наравне с представителями политической власти.
Это превосходство мага над королем мы видим во «Властелине колец» и в других текстах. Речь идет в первую очередь о Гэндальфе, который смело берется решать судьбу не только Арагорна, но и Денетора, Торина Дубощита в «Неоконченных сказаниях», на равных спорит с Элрондом и т. д. Но поскольку кельтские мотивации у Толкина заменяются на внутренние мотивации мира, то право Гэндальфа решать судьбы королей объясняется тем, что он посланец Заокраинного Запада, дух-майа в теле, подобном человеческому.
В кельтских текстах провидицы часто обладают не меньшей магической властью, чем маги-мужчины, что у Толкина находит отражение в одном из аспектов образа Галадриэли. Речь идет о ее участии в истории любви Арагорна и Арвен. Она дает им возможность увидеться в Лориэне, она дарит Арагорну камень Элессар, некогда принадлежавший ее дочери Келебриан, матери Арвен, но этим камнем и этим именем она фактически пророчит его грядущее воцарение, и уже в следующей главе Арагорн предстает как «король, возвращающийся в свое королевство».
В кельтских текстах нередко встречаются истории о том, как правители лишались власти, и наиболее распространенной причиной тому была песнь поношения, которую исполнял филид (певец). В частности, такой эпизод описан в «Битве при Маг Туиред».
В книгах Толкина темы лишения короля власти нет, хотя королевский род может пасть, склонившись ко злу, однако даже в этом случае он заслуживает верности29. Тем не менее мы не можем не упомянуть тему певца, проклинающего короля, поскольку она нашла широчайшее отражение в творчестве русских толкинистов 1990-х годов. Не подкрепленная текстами Толкина и идейно противоречащая им, она обуславливалась психологическим климатом эпохи и произрастала во многом непосредственно из кельтских источников, переведенных и доступных абсолютному большинству интересующихся.
Мы разобрали принципиальные, мирообразующие мотивы, взятые Толкином из кельтской культуры (все, кроме одного, см. ниже). Еще раз подчеркнем, что в каждом из этих случаев Толкин принципиально меняет причинно-следственные связи, отчего кельтские заимствования в романе оказываются максимально приглушены.
Но есть и другое. Прямые заимствования из преданий Уэльса, видные невооруженным глазом тому, кто хотя бы поверхностно интересовался культурой этой части Британии.
Битва Деревьев и озеро Тегида
Выше мы упоминали разочарование Толкина от того, как Шекспир в «Макбете» рационализировал тему леса, двинувшегося в битву. Сам Толкин опирается на валлийскую поэму «Битва Деревьев», написанную от лица мага и поэта Талиесина, в которой тот рассказывает, как его приемный отец, чародей Гвидион, в бою с неким противником создает войско из оживших деревьев. Описание двинувшегося в битву леса настолько прекрасно и величественно, что процитируем хотя бы небольшой отрывок:
Поделиться книгой: